Текст книги "Ничья (СИ)"

Автор книги: mawka01

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 45 страниц)

Я просыпаюсь посередине чужой комнаты и мне становится страшно. Впервые, за долгое время, я проснулась – одна. В голове проматываются вчерашний фрагмент. Она и он. Да пошло все к черту! Я тебя ненавижу, моя девочка! Я ничуть не жалею, просто грустно! Так же, как и маленьким детям, когда с ними перестает кто-то дружить. Но я совсем не жалею ни себя, ни ее. Пошло все к черту. У нас есть несколько выходных до следующего выступления, у меня есть подумать несколько дней. Иначе это никогда не закончится.

Юлька взяла на вооружение еще один старый тезис Вани: «Всё на продажу». Нужно уметь продаваться и нужно получать за это по максимуму. Нужно не стесняться, и тогда получишь за это даже больше, чем по максимуму. Странно дело – ненавидя цитаты и умные книжки, моя девочка напропалую крадет его тезисы. Я тоже многое позаимствовала, и тоже многим пользовалась. Очень часто. А потом мы разбили нашего Ваню на отдельный цитатник. Но все равно ничего хорошего из этого не вышло. А может мы брали не те цитаты?

А может мы просто изжили себя? Как изживают себя группы-однодневки.

Но разве нас можно было отнести к ним? Тех, кто продавал миллионами свои диски. Может, все дело в материале? Нет. Может, все дело в нас? Ведь – мы больше не любим друг друга, мы никогда не любили друг друга. Может, это привязка? Я не знаю…

Но в любом случае на вопрос журналистов, которых интригует наше продолжение, мы всегда отвечали одно и то же: «Нам еще есть что сказать и что показать».

Но у нас также было и то – о чем нужно молчать. То, о чем никто и никогда не узнает.

Однажды, много лет назад, мы сидели у Вани в офисе и дожидались Шаповалова вместе с Юлькой. Мы сидели на нашем любимом диване, потягивая кофе. Ночь выдалась бессонной – мы записывали какой-то трек. Под утро должен был приехать продюсер и прослушать материал. Это было настолько волнительно, что мы не стали валить домой и отсыпаться, а решили дождаться его. За окнами шел дождь уже n-ный день подряд, и выходить из здания совсем не хотелось. Юлька включила в углу комнаты магнитофон, и заиграла какая-то мелодия. Если я не ошибаюсь, это были пробные мелодии Гаялояна. Они всегда ласкали слух. Моя девочка довольно заулыбалась и откинулась на мое плечо, всматриваясь в окно.

– Вот знаешь, Лен, если мы когда-нибудь станем такими же известными, как Бритни или как Битлс, или как Майкл…хотя, наверное, не станем? Да? Ну, если все-таки станем, ты знаешь… я вот, никогда от тебя не уйду. Буду до конца жизни с тобой петь, записывать десятки альбомов и сотни песен! Было бы круто, правда?

– Было бы круто. – Соглашаюсь я. – Мне кажется, что я тебя тоже никогда не оставлю, – я обняла девчонку одной рукой за шею, – как же мы друг от друга отстанем, если Ваня нам сказал держать друг друга за руки, даже если кто-то попытается разлучить нас? Мы ведь всегда будем вместе?

– Всегда. – Вторит она бархатным голосом, который ласкает слух ничуть не меньше Галояновской демки. – Мне всегда будет 16, и я всегда буду любить тебя…

Я замолчала и обняла ее еще сильнее. Дождь за окном прекратился, и через минуту Ваня зашел в комнату.

Кажется, что ей до сих пор 16, и она до сих пор любит меня…

… Когда открылась дверь – я сразу же обернулась. Она нашла меня. И меня совсем не волновал вопрос: «КАК»? Это совсем неважно. Она вошла почти не слышно, на цыпочках, как кошка. Наткнувшись на мой взгляд, она замерла около меня.

– Что тебе нужно? – Сонным голосом спросила я.

– Что с тобой происходит? – Взволнованно поинтересовалась та. – Ленок, мы ведь не…

– … не лесбиянки? – Я засмеялась.

– Нет, мы не любовницы. Почему ты так реагируешь?

Я и сама не могла ответить на этот вопрос. Я искренне не знала.

– Ты могла бы найти другое место для секса. – Сухо изъясняюсь я. – Никак уж не гримерку.

– Извини, я знаю, так вышло…

– Так вышло. – Вторю я, пробуя слово на вкус. – Ясно.

– Прости меня. Ты же знаешь, что ты мне дороже всех их…

– Не знаю. – Отворачиваюсь я и чувствую себя преданной. – Я хочу побыть одна, уходи…

Она тяжело вздыхает и подходит ко мне. Нагнувшись, моя девочка целует меня в висок и беззвучно удаляется.

Я удрученно лежу и смотрю в окно. Делать мне больше нечего. Вечером самолет и снова гастроли. Я совсем не понимаю, что с нами происходит. Что происходит со мной. Прошло уже столько лет, а я потерялась во времени. Застряла во временном промежутке и никак не могу отвыкнуть от мысли, что мы больше не играем. Я так боюсь признаться в себе, что заигралась. Я боюсь полюбить ее по-настоящему. Или я уже полюбила? Во всяком случае, что-то невидимое меня убивает, разрывает изнутри, заставляет сжиматься в комок и грустить. А грустить – я ненавижу.

«I wanted you to know I love the way you laugh, I wanna hold you high and steal your pain away. I keep your photograph; I know it serves me well, I wanna hold you high and steal your pain. Because I’m broken when I’m lonesome аnd I don’t feel right when you’re gone away, уou’ve gone away You don’t feel me here, anymore»

Я так хочу от всех убежать, убежать от себя. Как мне все надоело. Вокруг столько непонятного, что мне хочется от этого убежать, скрыться. Я боюсь внешнего мира, он не такой красочный и простой, как мне казалось, когда мне было 5 лет. Сейчас все по-другому.

Дежавю. Ненавижу это состояние. И песня эта звучит у меня в голове… Она звучала у меня в голове за несколько дней до того, как мы с Юлькой первый раз поцеловались. Случайно, у меня на кухне…

====== 57 ======

Сложно было перестать это делать, но я сделала. Я перестала злиться на нее с тех пор, когда без конца стала кричать на меня. Обвинять меня во всех смертных грехах, иногда бить меня. А я просто молчала, понимала, что она боится заплакать. Она никогда бы не позволила себе заплакать – это самый смертельный грех из всего списка ее смертных грехов. И она до ужаса боялась плакать. Слезы, по ее мнению, обжигали ее нежную кожу, и на тех местах оставались шрамы. Странно, но с лицом у нее все было в порядке. Это всего лишь метафора.

Я перестала злиться на нее с тех пор, когда мы перестали быть двумя псевдо-лесбиянками в коротких юбках, которые, как мартышки только и делают, что прыгают по сцене, держа микрофон на уровне груди, и так же поют. Она ненавидела меня так же, как и я ее, ненавидела всей душой, за то, что мы больше не могли быть вместе. Так или иначе – мы не могли остаться вместе. Она – жила своей жизнью, а я – своей. Так или иначе мы бы разошлись… рано или поздно. В один из вечеров я молча сидела у окна гостиницы, и перечитывала дневники со времен Тату. Она шумно вошла ко мне и, застав меня за этим занятием, снова стала кричать.

– Сколько можно, Лена, сколько ты можешь перечитывать эту чушь? Эту полную чушь! Неужели ты веришь в эту чепуху? Как ты могла верить в это тогда? Я не понимаю тебя!

– Прекрати. – Сухо и совсем негромко сказала я, не оборачиваясь к ней. За все это время я так привыкла к ее нападкам, что ровным счетом сейчас мне стало абсолютно наплевать.

Тотально наплевать.

– Дай мне это, дай я выкину это к чертовой матери, когда они закончатся у тебя? Сколько ты исписала этих записных книг?

– Перестань! Прекрати кричать на меня, оставь меня в покое, я устала от твоих бесконечных срывов, чем тебе мешают мои дневники?

– Зачем ты бредишь этим прошлым? Его нет, понимаешь? – Она подскочила ко мне и встряхнула за ворот халата.

Записная книга выпала из моих рук, а халат небрежно распахнулся. Я грустно, и в то же время, зло потупила взгляд в пол, молча продолжая ненавидеть ее. Молча продолжая любить ее всем сердцем, и зная, что мы никогда не смогли бы быть вместе…

– Посмотри на себя, Лена, – она сочувственно покачала головой, – ты ничуть не изменилась. Все та же тихоня, такая же рыжая, только робеть ты стала реже, конец, привыкла к распущенности, у нас ведь было так много времени на это, не правда ли?

– Оставь меня.

– Нужно менять жизнь, так нельзя…

– Перестань жалеть меня, – я оттолкнула ее руки от себя и встала, завязывая пояс халата. – Ты бредишь, ты живешь фальшью, это никому не нужно!

– Да плевала я на остальных, меня все устраивает! Я не ною каждую ночь в гостиничном номере, не перечитываю эти идиотские дневники! Зачем это нужно?

– Зачем ты обманываешь себя, Волкова? Чего ты боишься, я не понимаю, не понимаю, чего ты хочешь от жизни?

– Ты должна перестать заниматься этими глупостями, – словно не слыша меня, продолжила девушка.

Я устало опустилась на кресло перед окном и отвернулась от нее. Так было каждый вечер. Все эти ссоры, пререкания. Я так устала от этого.

Я знаю, что она всего лишь чего-то боялась. Того, что неизбежно в нашем случае. Я, так же девственно, боялась спать с ней, но она – боялась другого. Чего – я так и не узнала. Она бы никогда не об этом не сказала, ни за что на свете. Она бы не продала мне свои страхи, не рассказала бы тихо нашептывая в ухо, не рассказала бы в пьяном бреде, она бы ни за что не сказала бы мне. И я так боялась, что она так и умрет с этим. И она так и умрет с этим… Иначе быть и не могло. Юля всегда была сдержанней, всегда хранила секреты в себе, а страхи – так подавно. И она бы ни за что не осталась со мной. Такова уж жизнь. И даже не смотря на то, что мы так любили друг друга… Или нам так казалось, что любили?

– Уходи, пожалуйста, – небрежно кинула я, не оборачиваясь.

– Забудь о прошлом, Катина, нужно жить настоящем.

Она ушла, беззвучно прикрыв за собой дверь. Когда я осталась одна я снова взяла в руки свои дневники, вчитываясь в то, чего, по сути, не было.

« Иногда мне кажется, что она и правда меня любит. Наверное, я слишком много пью, и эти мысли приходят в мою нетрезвую голову. Ваня не запрещает и ничего не говорит нам на то, что мы целуемся у него на глазах, вне сцены. Иногда нам просто сносит крышу и мы дурачимся, но меня волнует, по-настоящему волнует то, какими становятся наши поцелуи. В номере, когда мы ложимся спать, Юлька позволяет себе ласкать меня, запускать свой язык ко мне в рот. Это не такая наивная и нежная любовь, как на сцене. А настоящая, страстная. Мне становится страшно, когда она начинает постанывать, очередной раз целуя меня, тогда я отстраняюсь от нее. А она смеется, всего лишь смеется…

6 декабря 2002 год.»

Я боюсь спросить у нее, любила ли она меня когда-нибудь по-настоящему. Боюсь верить ей. Я совсем не знаю ее. Или знаю слишком хорошо. Она живет фальшью, а я цепляюсь за прошлое. Все слишком сложно. Только дневники напоминают мне о том, как я, будучи маленькой девочкой, так привязалась к человеку, которого сейчас так ненавижу. Но люблю.

« Мне страшно от того, что я ловлю себя на мысли о том, что действительно люблю ее. Я не сказала бы ей об этом даже дрожащими от страха губами. Ведь я и, правда, люблю ее. А она постоянно говорит мне о том, что любит меня. Я не уверена, что это искренно, но она не устает это повторять. Я боюсь влюбиться в нее только потому, что это Волкова…этим многое можно сказать

13 апреля 2004 год».

Боюсь читать дальше, боюсь вспоминать. Нельзя жить воспоминаниями, это беззвучно, но уверено убивает меня.

Я иду в нашу комнату и по привычке ложусь с ней рядом.

Она обнимает меня, прижимает к себе. И я ненавижу ее, мою девочку.

– Малышка, тебе просто надо забыть о прошлом, я так хочу быть с тобой, – шепчет она меня куда-то в шею.

– Я не верю тебе. – Грустно вздыхаю я, еще сильней сжав ресницы. – Не верю…

– Правда. Ты же любишь меня? – Она как всегда проницательна. Черт бы ее побрал!

– Давай спать? – Несмело предлагаю я. – Спокойной ночи, Юль.

– Девочка моя, я никогда тебя не оставлю, просто нужно забыть о прошлом…

– Ты даже тогда меня не любила, когда тебе приказывали…

– Это все чушь, мы жили фальшью. – Уверяет она меня, и сама не верит в сказанное.

– Это ты живешь фальшью, нужно перестать, Юлек…

– Нет же!

– Ты никогда не любила меня…

– Я всегда любила тебя, котенок. – Шепчет она мне на ухо.

Ее котенок убаюкивает меня, и в то же время заставляет волноваться. Она сама же напоминает мне о прошлом, о нашем беззаботном прошлом. Я так не хочу ничего вспоминать, но сама же перечитываю дневники. Я не верю в то, что она когда-то любила меня, в но в то же время продолжаю надеяться на ее любовь и искренность.

Какая я глупая.

Я не отвечаю ей слишком долго, и она, оценив это как нечто вызывающее, осторожно поцеловала меня в уголок губ. Не встретив сопротивления, она решительно привстала и заглянула в мои тотально грустные глаза. Зачем? Я по-прежнему не умею разгадывать ребусы. И понимаю…

В ту самую минуту… я понимаю – на мне по-прежнему висит ее запретный кулон. Она больше не смотрит на него ревностно, она вообще не обращает на него никакого внимания. Теперь – я вижу ее целеустремленность, а точнее сказать настойчивость.

Чувствую, как ее губы прирастают к моим, бесцеремонно ее язык врывается в мой рот.

Ее руки везде, мне хорошо, но почему-то хочется плакать. Она снова сминает мое тело под своими руками, она снова пользуется мною по полной. Потому что она всегда была нимфоманкой, и вряд ли когда-нибудь любила меня, и вряд ли когда-нибудь искренне говорила мне свое сплеванное с запеченных губ: «Люблю».

После всего того, что случилось, я молча лежу, грудь часто вздымается и опадает.

– Почему только сегодня, столько лет спустя ты позволила мне…? – Она запнулась и внимательно посмотрела на меня.

– Юль, а ты тогда любила меня, ну, по-настоящему?

– Ты же понимаешь, это всего лишь была игра для всех, ее же Ваня придумал, – Волкова улыбаясь, смотрела на меня, она наверняка думала, шучу ли я или спрашиваю серьезно.

– А сейчас… это что было? Так, просто?

– Детка, ну ты чего? Ты ведь понимаешь, у меня любимый человек и ребеночек…, – она засмеялась и весело откинулась на подушку, – может, ты когда-нибудь станешь относиться ко всему проще…

Я вскочила вся взмыленная, мое сердце забило так быстро, что я не на шутку испугалась. Юлька опять же стояла рядом и с волнением смотрела на меня.

– Что с тобой в последнее время происходит? – Сочувственно спросила она, садясь на край кровати. – Ты уже целую неделю вскакиваешь по утрам, ночью кричишь, плачешь. Что тебе снится?

– Ничего…, – бормочу я, и понимаю, что начинаю плакать. – Неважно.

– Ленок, что случилось? Ты чего? – Она обняла меня, бережно прижав к себе. – Ну, успокойся, что такое? Родная моя… не переживай.

– Где мы? Юль, у меня начинает ехать крыша…

– Мы в городе Дортмунде, в Германии, Лен. У нас сегодня концерт, ты помнишь?

– Да, – слабо отзываюсь я и вновь откидываюсь на кровать. – Ты чего не спишь?

– Боря звонил. – Недовольно засипела она. – К вечеру в клуб надо ехать. Но у тебя есть еще время поспать.

– Не, я не хочу, ложись со мной, полежим. – Улыбнулась я, приглашая к себе в постель. – Что за клуб там?

– Rush Hour, вроде. – Неуверенно отзывается Юлька и ложиться рядом. – Не помню точно…

– Русский тот самый что ли?

– Ага.

– Ну прикольно, интересно русские ребята будут? – Спрашиваю я, не особо озадачиваясь вопросом.

– Думаю, будут, а там посмотрим. Блин, впереди еще дофига концертов! Я уже так устала каждый день ездить туда-сюда.

– Я тоже, а что поделать? Надо, Федя, надо! Говорят, что этот Rush Hour очень милый клуб…

Клуб был и правда милым, хотя в корни не отличался от всех других. Это, конечно же, не площадка Tokyo Dome в Японии, это не с/к Олимпийский в Москве, это не парижский клуб, где проходило выступление Glam As You, это даже не Arena Gaudi, в которой мы встретили Ваню, это не площадки в Seul, но тут совсем не хуже. Просто по-другому. Внутри довольно атмосферно, даже романтично, я бы сказала, везде приглушенный красно-оранжевый свет, только сцена освещена лучше. Еще бы. В зале, как и присуще всем подобным клубам, стоят несколько баров, на вторых этажах – столики и диваны, внизу – огромная площадка для танцев. И все бы ничего, если бы не тот прискорбный факт, что мы задержались, и прибыли в клуб только ближе к часу ночи. Вечные у нас проблемы. Народу к тому времени уже было завались, внизу сцены все толкались, и это было похоже на огромный муравейник.

– Давайте, давай, скорее, – подгонял нас организатор, беспардонно ворвавшись в нашу гримерку. – Мы и так задержали выступление больше чем на два часа!

– Идем. – Бросила Юлька, давай понять, что ему нужно выйти.

– Будто мы виноваты! – Возмутилась я, когда тот ушел. – Боря, как обычно не предусмотрителен!

– Пошли уже. – Девчонка стремительно вылетела из гримерки, направляясь к сцене. – А то он окончательно достанет меня за сегодня.

Я молча поплелась за ней, даже не удосужившись глянуть на себя в зеркало. Убедиться, что все в порядке, и я по-прежнему такая, как и всегда. И ничего не изменилось. А мой кулон по-прежнему покоится у меняя на шее и веет какой-то тайной, которую мы не в силах разгадать. Которую не в силах разгадать никто.

И ничего с этим не поделаешь.

Мы стояли за кулисами, пока играло интро. Оттуда хорошо просматривался зал – народа было и правда полно. Пусть это не сравнится с площадками Tokyo Dome в Японии, с Олимпийским в Москве, но все же, все же… Фанаты возбужденно взревели, едва началась мелодия песни «Люди Инвалиды», взревели, напомнив о том, что мы желанны. А это самое главное.

– Что у тебя на голове? – Засмеялась Волкова, прямо перед самым выходом.

– Что? – Запаниковала я. – Что? Волосы!

– Блин, видела бы ты себя, – протянула она и принялась поправлять мне прическу. – Ну ты вообще, Ленок!

– Сама сказала, что мы спешим. – Беззлобно сказала я и улыбнулась, выходя на сцену.

Она уверенно пошагала за мной, так же беззлобно, улыбаясь мне.

Заиграла музыка, и я вновь почувствовала себя свободной. Только музыка поистине освобождала меня от всех волнений, страхов, мыслей, которые витали в моей голове, не давай прожить спокойно даже одну минуту. Сцена – это единственно место, где я могла не думать о наболевшем, где я могла жить честно, не боясь быть обманутой, запуганной. И наши два голоса в унисон звучат, как ничто – мелодично, завораживающе. И ничто так не успокаивает меня, как наши два голоса – сливающиеся воедино. Это гладит меня по вздыбленной шерсти, заставляя забыть обо всем. Мы поем и смотрим на реакцию ребят, которые внизу, под нашими ногами дружно орут, подпевают нам, кричат наши имена, снимают на видео, фотографируют. Снимают, фотографируют – и когда-нибудь это станет поистине ценным, когда-нибудь это будет так же ностальгически, как и фотография в раковине каури, которая покоится у меня на шее. А ценно это будет потому, что сейчас такое «золотое время», в котором нельзя не заметить самое важное – искренность. И никакой наигранности. Никаких намеков на игру, на честь быть обманщиками, врунами. Только все самое честное. Юлька честно смотрит на меня с такой нежностью, – что это нельзя не запечатлить. Я так честно держу ее за руку, с такой нежностью, – что не запечатлить это нельзя. Они так преданно смотрят на нас, так искренне любят нас – настоящих, что не запечатлить это тоже нельзя! Никак нельзя оставить это без внимания!

– Где вы? Где ваша энергия? Мы вас не слышим! – Кричит Юлька, и зал с новой силой взрывается криками.

Наконец, когда все подутихи, пришло время лирики. Лирике, к слову, уделялось большее внимание, акцент делался на нежности, особенно в такое «золотое время». Так было по определению. Когда заиграла мелодия «30 minutes», зал упоительно загудел, пушки сделали приглушенный свет, и тогда же, в зале зажглись огоньки от мобильных и зажигалок. Весь зал довольно гудел, а на припеве подпевал нам, кто-то из зала выкрикивал русские слова, от чего нельзя было не радоваться. Вот тебе и русский клуб в Германии.

По установленной традии и концепции, наверное, каждого артиста – в перерыве между песнями, он разговаривает с залом, общается с зрителями, и мы не оставались исключением. Перед тем, как заиграла песня «Show me love», Юлька обернулась ко мне и со серьезным выражением лица сказала:

– Show me love!!!

– Me?

– Yeah! You!

– Сейчас, сейчас, я тебе покажу, – сказала я уже по-русски и заулыбалась.

В следующую секунду, я схватилась за ремень своих джинс и стала расстегивать его, довольно улыбаясь счастливой Юльке и заведенным ребятам. Но все это продолжалось недолго, когда пришло время петь, и проигрыш уже прошел, пришлось застегнуться. Зал все равно довольно гудел и помогал нам петь. Потом Волкова взяла камеру какого-то парня и стала снимать со сцены все, что происходило внизу(при этом она даже не смотря на дисплей, и это забавляло меня).Было видно, что эту песню они приняли с энтузиазмом. Как оно и требовало того. Во время всех песен мы с Волковой переглядывались, улыбались друг другу, радуясь каждой минуте, проведенной вместе. Неожиданно для самих себя, мы стали танцевать, как раньше. Я сама не поняла, как так получилось, и кто первым затеял эту игру, но сам факт. Сам факт. Мы приседали, как раньше, в первых годах нашей славы, кружились, как на проигрыше песни All the things she said. И сами же смеялись над собой. Это так здорово, что на меня находит состояние эйфории.

– Вы все знаете эту песню! Меня полностью нет, абсолютно всерьез, – Юля специально замолчала для публике, и обернувшись ко мне, расплылась в улыбке. – Я себя не пойму, ты откуда взялась?

Зал закричал по-русски слова. Затем началась песня, и мы запели. Все, я уверена, что определенно все, ждали от этой песни чего-то большего, чем просто исполнения. И это было легко объяснимо. Кто бы не хотел взглянуть еще раз на трепетный поцелуй двух пвсевдо-лесбиянок, но теперь никто нас не заставляет это делать. Вани – нет с нами, и мы не целуем друг друга. Проигрыш проходит спокойно, хотя зал бушует. Кто-то из фанатов просил петь по-русски, но посредине песни это было невозможно, поэтому закончив петь песню, я сказала уже на русском:

– Мы вас любим, ребята! Спасибо, что вы с нами!

Затем заиграла русская композиция «Что не хватает тебе», на мой взгляд, одна из самых сильных на вечер. Ребята упоительно гудели, и на этой песне из зала было больше всего вспышек фотоаппаратов. Все потому, что девчонка, встав напротив меня, непрерывно смотрела в мои глаза, а я в ее.

– Что не хватает тебе, что ты прилипла ко мне, если бы на земле было чуть-чуть теплее?...

– Ты не узнаешь, как меня зовут, я не скажу тебе… что не хватает тебе…

Она смотрела на меня так пронзительно, что по моему позвоночнику пробежал холодок. Она улыбнулась мне и взяла за руку.

– Времени нет и не будет, крикнешь и я все забуду, что б не случилось – ночь зажигает огни… и не жалея давай ляжем с тобой под трамвай…

Она спела это так, что я и в правду готова была лечь под трамвай. И пусть все останется так, как и там на луне. Времени – не было, была сцена – и эта секунда. Она всегда знала, чем меня взять. Как взять меня голыми руками. И у нее это отлично получалось. Черт бы ее побрал, она всегда об этом знала, смотря мне в глаза, заставляя меня забываться, думать только о ней, и всецело принадлежать той, которая никогда и никому не принадлежала. И не могла принадлежать по определению. Разве что мне…

Наконец, программа уже подошла к концу, и пришло время последней песни. Not gonna get us, – совсем не плоха для завершения выступления. Зал просто взбесился и пел с нами, как ненормальный. Все прошло, как нельзя хорошо. На словах «им не достать звезды руками», – мы подняли руки и замерли, вокруг орала музыка и фанаты. Чувствуя, что-то неописуемое внутри себя, я подошла к Юлька и близко-близко нагнулась к ней, сама не понимаю зачем. Она оказалась так близко, что на секунду у меня перехватило дыхание. Многие бы обязательно подумали, что сейчас поцелуемся. Но мы и не поцеловались. И эта мысль почти не возникла в моей голове, не сделала круговорот, она просто испарилась бы. Но ее не было. Моя девочка, улыбнувшись меня, взяла за руку и подвела к краю сцену. Вот теперь все точно закончилось… Музыка отгремела, только аплодисменты все никак не прекращались.

– Bye, we love you, guys! – Крикнула я напоследок, и мы растворились в глубине сцены.

– Сегодня мы не поспим. – Грустно сказала Юлька, сидя на чемодане в аэропорту.

– Это точно, но Италия не такая уж и плохая страна! – Более оживленно выпалила я, надеясь, что хоть что-то поднимет мне настроение.

Время почти пять утра, а мы летим в Италию на TRL Awards. Концерт закончился слишком поздно, пока то, пока сё. В итоге – на сон рассчитывать не приходится.

– Она ведь не хуже, чем Испания? – С долей сарказма поинтересовалась та, смотря на меня исподлобья. – Может, даже намного лучше?

– О чем ты? – В первую минуту не поняла я, но потом все вернулось на свое места. – Не о том ли…? О, Боже, только не говори, что ты вспомнила о нем… только не говори мне об этом!

– Ну как же? Твой чико ведь так похож на испанца!?

– Чико?

– Мальчик. – Пояснила она, будто я не знала значения этого слова. – Я довольно неплохо смогла узнать язык, пока общалась с ним, и с тобой, ты была ведь так помешана на своем псевдо-испанце и на Испании в общем!

– Да ладно тебе. – Отмахнулась я. – Жаль, что выучила ты его в самый ненужный момент. Вряд ли теперь он пригодится…

– Думаешь?

– Разве что в том случае, если ты не захочешь вторично совратить его. – Так же с долей сарказма ухмыльнулась я. – Но тебе ведь не придет такая идея в голову?

– Кто знает, кто знает! – Засмеялась девчонка, едва не упав с чемодана. – Да черт бы побрал твоего испанца…

– Он не испанец! – Парировала я, хотя это не имело значения. – Он русский, и не мой.

– Да какая к черту разница? Черт бы его побрал! Мы летим в Италию, и она намного лучше, чем Испания! И надеюсь, что ты там не подцепишь пвсевдо-итальянца, или они не так вдохновляют тебя? Но ты ведь в любом случае не подцепишь?

– О, Боже, Волкова, ты не исправима. – Твердо констатировала этот факт я, потрепав ее по голове.

– Буду считать твой проигнорированный ответ – подтверждением моих мыслей. – Засмеялась она и оперлась своей головой на меня. – Может, нам все-таки удастся поспать пару часов в самолете?

– Может. – Ответила я, глядя, что посадка начнется с минуты на минуту. – Нам пора, вставай…

– Господи, и когда же это все закончится? – Устало вздохнула она, задавая вопрос вникуда.

– Ну, выиграли мы, ты рада? – Непонятно почему смеется Юля, вертя в руках статуэтку. – Награда, как награда, очередная.

– Что уж тут поделаешь? – Весело протягиваю я. – Еще одна штуковина в офис, и никакие живописные архитектурные скульптуры не нужны, зачем? Будем своим добром любоваться, честно заслуженным.

– Не знаю, как ты, а я сейчас просто засну сидя, держа в руках эту штуку. – Бормочет она, прикрыв глаза. – Я ненавижу это все, я просто никогда не могу выспаться…

– Кофе хочешь? – Предлагаю я, прекрасно понимая ее.

– Да не, поспать бы…

– Нам скоро вылетать, поспать не получится. – Сочувственно произношу я, мягко прижав ее голову к себе. – Никак нельзя спать, Юленька.

Она обнимает меня за талию теплыми руками, предварительно откинув нашу награду на кровать.

– Тогда нужно себя чем-нибудь занять. – Вслух рассуждает она, обдумывая варианты. – Может, поиграем во что-нибудь?

– Во что? Опять? – Притворно устало выдыхаю я.

– Ну что опять? Когда последний раз мы играли? А ты чем хочешь заняться?

– У меня нет вариантов, – честно отвечаю я, – предлагай свои.

– В бутылочку?

– Ага, еще чего! – Отрицательно качаю головой я.

– В города?

– Ты проиграешь. – Эта забавляет меня, ведь моя девочка нахмурилась.

– В угадай мелодию?

– В поле чудес, блин!

– Ну а что еще? Может, в карты?

– В дурака? – Эта идея мне кажется самой адекватной. – Я больше ни во что не умею.

– Ну пусть будет в дурака.

– Может, на раздевание? – Предлагает девчонка без задней мысли, раздавая карты.

– С ума сошла? Нет, конечно! Что ж у тебя вечно все к одному сводится, – смеюсь я, рассматривая свои карты.

– Да ладно тебе. – Убедительно кивает она. – Я же не говорю ни о чем, просто на раздевание, я к тебе лезть не буду…

– Не знаю. – С сомнением произношу я, глядя, что шансы выиграть у меня неплохие.

Совсем не плохие шансы выиграть.

– Брось, когда я последний раз к тебе приставала? Мы уже не в том возрасте, Лен, да и чего ты стесняешься?

Она права, вообще-то она давно ко мне не лезла, не домогалась, ведь мы семья, мы сестры, и мы больше не спим друг с другом. Так, как спали после концерта в Японии. Мы больше не целуемся, почти. И ничего нет такого в том, что мы разденемся. Или одна из нас разденется. Ведь мы знаем тела друг друга наизусть, до каждой родинки, до каждой веснушки. Стесняться нам нечего.

– Ладно, давай. – Нехотя протянула я, и вновь опустила взгляд в свои карты. – Готова раздеваться?...

Не знаю, делала ли она специально или нет, но раунд за раундом я выигрывала у нее. Почти всегда я. В итоге, спустя час игры, она осталась в одних трусах, сняв около пяти или шести вещей, я же – сидела в джинсах и лифчике, довольно улыбаясь.

– Зря я предложила эту игру. – Недовольно просипела она, понимая, что снимать почти уже нечего.

– Совсем не зря, – с дурной улыбкой на лице я наблюдала за ней.

– Что это ты так на меня смотришь? – Насупилась она, сжавшись в комок.

Моя глупенькая девочка.

– Ничего. – Засмеялась я, но она продолжила прожигать меня взглядом. – Что?

– Что ты так смотришь?

– Ну как? – Все еще смеялась я.

– В глазах-то огонь! Ух! – Вскинула руки она, откладывая карты. – Чего радостная, а? Блин, ну почему я всегда проигрываю?

– Ты сама предложила играть. – Пожала плечами я, не отказывая себе в удовольствии любоваться ей.

Она всегда выглядела потрясно, ее фигура – идеальна, ее маленькая, аккуратная грудь с замерзшими сосками – идеальна, ее плоские живот, который волнительно вздымается – идеален, ее сухие от мороза губы – идеальны, ее острые скулы, сведенные от желания что-то сказать – идеальны, и вся она – идеальна. Кажется, я залюбовалась ей. Такое ощущение, что я не видела ее вечность или больше. В тот момент я поняла, что я соскучилась…

– Я тебя завожу? – Через минут десять молчания спросила она, когда поняла, что ее тело горит от моего взгляда.

– Что? – Обомлела я.

– Я тебе нравлюсь такой? – Томным голосом повторила она, будто зная, какую нужно сделать интонацию.

– Опять ты за свое? – Устала бороться с ней я, а попросту я не хотела отвечать ей.

– Твое тело говорит само за себя, и, вообще, ты перестанешь когда-нибудь препираться? Что в 14 лет была, что сейчас – никакой разницы. – Сочувственно качнула головой та. – Иногда мне кажется, что все это безнадежно…

– Что? Что безнадежно?

– Да ты никогда не перестанешь смущаться и робеть…

– Я не робею. – Запротестовала я. – Просто не понимаю, чего ты от меня хочешь?