Текст книги "Ничья (СИ)"

Автор книги: mawka01

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)

«…Мы не в ссоре, но наши встречи все реже, разговоры суше, ты делаешь вид, что тебе все безразлично. Может и правда безразлично. И, спустя месяцы, все еще слышны вдохи, всхлипы фанатов, озлобленные реплики в нашу сторону. Никто ни во что не верит, не смотря на то, что формально проект существует. Но ничего нет, мы обе знаем об этом. Это история закончилась так, как должна была закончиться. Пусть ей пришел другой конец – незавершенный, недосказанный, безнадежный и глупый, но он пришел… Не ты ли его так ждала? Умоляя уйти от Бори, умоляя остаться с тобой. Хотя нет, с тобой ты не умоляла остаться. Ты бы никогда не снизошла до этого, даже в самый обреченный момент. А все потому, что я тебе не нужна. Тебе никто не нужен, как бы ты не старалась скрыть этого… Ну и поделом мне. Поделом нам. Эти годы ничего не значили в нашей жизни, каждый день прожитый вместе ничего не значил! Не значили наши секреты, тайны, слова, которые остались только между нами, ничего не значили сумасшедшие концерты и такие же сумасшедшие фанаты. На все плевать…

Кажется, сегодня конец марта. Я по-прежнему не разбираюсь в датах».

Сложилась такая ситуация, в которой я чувствовала себя загнанной в угол, напуганной до смерти, и не знала, что мне дальше делать, как жить. Потихоньку, истерики от последнего блога Инсайдера отходили на задний план. Теперь меня волновало одно – что делать? Да и возможно ли было что-то делать без нее? Все только и говорили о том, что что-то будет, все утешали, что все будет хорошо. Будет – ключевое слово, но даже в него я не особо верю. Юля тоже переживает, я знаю это, но она тщательно все и от всех скрывает, мы почти не видимся, изредка созваниваемся. Последний раз я видела ее в апреле, в офисе, когда мы собирались, чтобы обсудить некоторые детали работы. Работы, которой нет и не будет. В любом случае, на май уже была запланирована автограф-сессия, и ничего с этим не поделаешь. В тот день она выглядела как обычно: вздернутый, не смотря ни на что, подбородок, гордая осанка, немного уставшие глаза, и постоянная легкая улыбка на лице. Будто у нее все хорошо и ее не особо все волнует. Я тоже не подавала виду, что что-то не так. В конце концов, кого волнует то, что сейчас у меня на душе? У нее? Одни злые языки вам скажут.

В нашей жизни столько всего произошло, что я едва ли вспомню все те моменты, когда мне хотелось кричать от счастья. Их было огромное количество. И я ужасно счастлива, что это было. Эти моменты наполняют мое сердце и душу чем-то легким и радостным, чем-то щемяще-сладким, терпким. Я не могу понять только одно – почему я не могу без нее? Никак, совсем никак. Ни минуты, я не могу не думать о ней, не смотреть на телефон, в ожидании ее звонка. И только изредка, совсем редко, когда ей было скучно, она звонила мне между 4 и 5 часами дня или вечера, напоминая о себе, спрашивая, как у меня дела. А у меня оставалось все по-прежнему. Никак. Ни о какой работе в качестве сольного проекта, речь не шла. Точнее сказать об этом только и говорили, но к работе пока что никто не был готов. Оставались нюансы и татушный флер – автограф-сессия, надежда на выпуск международного диска «Waste Management» и куча сожалений о чем-то…

Но ни о чем и никогда не надо жалеть, – говорила мне Юля, когда я сходила с ума. Я и впрямь сходила с ума, пытаясь деть себя куда-то от проблем.

Не беги от проблем, сами по себе они не решатся, – говорила она мне сочувствующим голосом в трубку, в то время как мой голос дрожал в сожалениях.

«Смешно. Даже смешно начинать так дневник с таких слов. А может это будет интересно? Да и зачем его вообще заводить? Это все она, из-за нее все. У нее вечно, что ни случится – все в дневник, может так проще? Хотя Дзюник всегда говорил ей, что толку от этого нет, что все это лишнее и ненужное. Так зачем я завожу этот дневник? Наверное, за тем же, зачем и она – записывать все, что на душе. А на душе у меня скопилось много всего, хотя я ненавижу делиться этим с кем-то. Особенно с листами в клетку. Я все равно никогда не стану перечитывать это, может, если только лет в 60! Ха-ха-ха! У нас все круто, чуть ли не каждый день концерты, а сколько фанатов нам пишут и звонят, я и не сосчитаю! Жизнь просто на грани, столько эмоций, переживаний! Именно такую жизнь я и хотела! Чтобы все было именно так… Иногда мне хочется почитать ее дневник, ее мысли, но это невозможно. Хотя это даже вероятнее, чем она прочитает что-то мое. Если она вообще узнает о том, что я пишу, а этого я не позволю…

Октябрь’02.»

«Оставьте ваше сообщение после сигнала…». «Почему ты не берешь трубку? Я не могу дозвониться тебе третий или четвертый день! Где тебя черт носит? Я же волнуюсь, имей совесть и перезвони мне!»

– Ты звонила? – почти через 24 часа она все же перезвонила мне, и немного заспанным голосом неразборчиво бормотала в трубку.

– Звонила, представь себе! Или твой телефон не высвечивает энное количество моих пропущенных звонков? – зло говорю я ей.

За последнее время мне кажется, что она не хочет общаться со мной, всячески избегает разговоров и встреч, и мне это совсем не нравится. Меня это жутко расстраивает, заставляет переживать, что где-то что-то было не так, это заставляет меня все чаще думать, что общей работы у нас нет. Почти нет. А я так не хочу без нее, от страха у меня трясутся коленки и сводит горло. Я не хочу думать о том, что сейчас что-то не так, я ведь такая трусиха.

– Я была занята, у меня были дела, – безразлично говорит она, и меня убивает это, ведь я действительно волнуюсь о том, где она, как она, а Юля так поступает со мной. – Ты что-то хотела? – снова раздается ее голос в трубке, так и не проснувшийся, хриплый, не настроенный на то, чтобы вообще разговаривать со мной.

– Кроме небольших мероприятий у нас еще фотосессия для одного журнала.

– Что за журнал? – Лениво спрашивает она, хотя ей нет никакого дела до него.

– К нашему десятилетию, – закусив губу, отвечаю я, чтобы держать себя в руках, – позвони Борису и узнай подробности. Я не помню, во сколько нужно там быть.

– До связи, – кидает трубку она.

Я тяжело вздыхаю и откладываю телефон. Юля это Юля, пора бы привыкнуть к этому и не воспринимать все так серьезно.

«Мне постоянно будет что-то напоминать о ней. А если быть предельно честной и откровенной – мне будет напоминать о ней все. Начиная от мелочей, которые она мне дарила, заканчивая наградами Тату, которые весят теперь у нас в студии Лос-Анджелеса. Разве у меня есть хоть один, единственный шанс ее забыть, чтобы уже, будучи сольной певицей, никогда не вспоминать о ней? Не вспоминать о нашей первой записи в несчастной студии, где еще Ваня руководил всем процессом… А где теперь Ваня? Что с ним? Она рассказала мне всю правду, кажется, я уже писала об этом когда-то, несколько лет назад. Боже, неужели уже прошло несколько лет? В тот самый день, когда я нашла ее листки, я лишь могла подозревать, что это ее. Во всяком случае, я не могла подумать о том, что это все дело рук Вани, который наглым образом стащил это у нее. «Ведь не одна ты пишешь дневники», – смеялся он несколько лет назад, оставляя меня со своими тайнами. Он обожал обводить всех вокруг пальца. Он обвел меня и Юльку. Украл ее листы и отдал мне – обезоруженной, обманутой, в ужасе пытающейся избавиться от них. Позже права. Так и не избавилась. Теперь они под замками. Там, где их никто и никогда не найдет. Даже я не загляну туда. Пусть это останется между нами… Ведь все и всегда оставалось между нами. А если вы думали, что знаете слишком многое, знайте – вы ошибались…

Дождливый сентябрь… Прошло несколько лет. Не спрашивайте меня о датах, ненавижу заглядывать в календарь».

«Быстрей, быстрей», – все именно в этом ритме, как будто все так и хотят избавиться от нас. Но нас больше нет. Не от кого избавляться. Последние несчастные попытки на существование, на фальшивые улыбки и такие же фальшивые интервью. Мы не в ссоре, мы по-прежнему не ссорились, просто реже общаемся, мы реже созваниваемся, мы почти не видимся. В какой день прошла фотосессия для журнала. Непонятная, быстрая, хотя, как обычно, без смеха не обошлось. Юля умеет поднять настроение, когда это необходимо. А сейчас – самое время. А после фотосессии – интервью «Тату десять лет». Только Тату больше нет. И не будет, но вы узнаете об этом последними, господа. От корки до корки перемывают кости, вспоминая о том, о чем совсем не хочется думать. А потом странный, какой-то угнетающий обед в ресторане. Только Оля пыталась поддерживать разговор, иногда Юля. Я в основном молчала. Напряжение становилось очевидным, и никто не мог этому противостоять. «Все будет хорошо» – сказала она мне на прощание, неловко целуя в щеку. Но я смутно верила ей. А уже в мае вышел сам журнал, в мае состоялась очередная автограф-сессия, куда пришло множество фанатов. Надо же, за эти почти три месяца нас еще не забыли. Но знаете, самое ужасное, поднимая голову, чтобы посмотреть на человека, а потом оставить автограф, я замечаю не только улыбки, но и слезы. Нет, хотя даже это не самое больное. Самое больное было то, когда я видела улыбку сквозь слезы и еле различимое «Спасибо», читаемое по губам. Так и я, поджав губы, чтобы самой не растрогаться, молча оставляла автограф, в ответ, шепча одними губами: «Спасибо вам!».

Сколько в нашей жизни было этих автограф-сессий? А может это последняя? Ведь обстановка здесь весьма напряженная, даже не смотря на усилия фанатов разрядить ее, они поют наши песни, они улыбаются и смеются, а когда все затихает, они возвращают нас в прошлое: «Меня полностью нет, абсолютно всерьез…» – как громко они поют, как дружно. Мурашки пробираются по спине и шее, я улыбаюсь, Юлька вроде тоже. И время от времени к нам подходят люди, которые говорят слова, заедающие, западающие в сердце. «Спасибо, что вы есть у нас, мы верим в вас, проект Тату совсем не изжил себя…», «Вы изменили мою жизнь, и, даже если вы будете не вместе, я желаю каждой из вас удачи!», «Вы все равно остаетесь лучшими!», «Когда-то я услышал фразу: «Лучше сделать и жалеть, чем тоже жалеть, но не сделав», я желаю вам, чтобы вы не жалели о своих решениях никогда…».

«Пока мы ехали в машине и эта угнетающая обстановка стала просто невыносимой, я все же решилась спросить ее: «Как ты думаешь, они верят в то, что это не конец?», она повернулась ко мне с растерянным лицом, полным тревоги и печали. «А ты как думаешь?», в ответ я отвернулась к окну: «Я не думаю, Ленок…». Она тихонько засмеялась. Нервно, как последнее время бывало. Ты перестала думать, что я – это я. Ничего, что я обращаюсь «ты»? Не «она», а «ты»? Да какая разница. В любом случае, я была уверена, что она – это она, и моя Лена не изменится. Но чтобы так вести себя у меня было много причин. Лена была слишком привязанным человеком, и я – далеко не единственная. Она не могла себе представить будущего без Бориса. Бьюсь об заклад, что он хорошо промыл ей мозги. Лена… Все всегда жалели ее, “ах, милая, хорошая, ей так плохо без Юли, а Юля такая плохая. Юля никогда не позволяла быть Лене ближе, а Лена так любила ее”. А может она сама того не хотела? Может, она просто не замечала того, что было так очевидно? Ведь все не зря, все не так просто. Борис всегда недолюбливал меня. И нередко это было из-за нежелания делить Лену, ведь она так разрывалась… Бедная Лена. А принадлежала ли она кому-нибудь?

Спустя полторы недели после автограф-сессии. Конец мая’09»

В июне состоялась премия Муз-ТВ, которую мы посетили очередной раз. Различие от прошлых лет было лишь в том, что в этот год мы были уже не вместе, она приехала отдельно от меня, предпочитая иметь под рукой сильного, обаятельного мужчину, чем скромную, почти девственную девушку, с которой она провела десять лет своей жизни. Но я совсем не обижаюсь на нее. В тот день я приехала вместе с лучшей подругой Настей и Алешей Митрофановым, но, похоже, ведущие премии даже не замечают различие между Настей и Юлей, поэтому, объявляют нас как группу «Тату». Настя – не я, она робко идет по ковровой дорожке рядом со мной, я держу ее за руку, не удивляясь уже ничему. Сколько было премий в нашей жизни? Сколько оваций, сколько поклонников, сколько таких выходов? Мне все равно. Почти все равно. Я не отпускаю ее от себя и мы заходим внутрь здания. Как раз за нами приезжает Юля и Парвиз, ситуация с ними еще комичней, чем я могла себе представить. Ведущий попросту объявляет их как группу «Бумбокс», а Волкова, не меняясь в лице, по-прежнему улыбаясь, идет вперед, размахивая рукой орущим фанатам. Ее ничем не смутишь или она не услышала. Внутри мы почти не пересекались, а когда увиделись, махнули друг другу головой, перекинувшись парой незначительных фраз. «Хорошо выглядишь» – не могу сдержать себя я, одаривая ее комплиментом, но, кажется, она не придает этому значение. «Спасибо, ты тоже» – в ответ улыбается она, ближе прижимаясь к Парвизу, – «Ладно, мы пойдем… Хорошего отдыха!». «Спасибо» – несчастно брошенное в ее спину. Я беззвучно молю ее остановить все это безумие, но конец уже давно пришел…

«Все так, как должно быть. Ничего нет.

Мне нечем себя тешить, потому что надежд не осталось. Ничего не осталось тотально. Бывает же такое. Я отложила все самое ценное и дорогое в самые запыленные полки, где никто ничего не найдет. Никто и никогда не узнает о нас, если мы сами того не захотим. И пусть все верят в лживые истории, пусть все верят в то, чего никогда не было. А то, что было – останется только между нами. Поэтому, все самое сокровенное – в самых пыльных местах, там это в безопасности, там никто никогда не найдет… И знаете, я почти поверила… Поверила в то, чего не могло было бы быть. По определению. Я поверила в то, что она могла бы полюбить меня, могла бы быть со мной, когда-нибудь… Но сейчас ничего нет. Хотя кому я вру? Мы никогда не были счастливы… Слишком много воды утекло. И я уже не та, и я уже ничего не жду. И не ждала. Ранимая… Плакса. Ваня всегда называл меня плаксой, а я разве виновата, что такая сентиментальная? Попахивает драмой в стиле Платовой. Хотя нет, даже Платова тут не причем, у нее не такой сопливый драматизм. Просто ничего нет. А где я могу еще выместить боль? В дневниках. А она, наверное, на мужчинах… Хотя, даже сейчас я думаю, что слишком плохо знала ее…»

«Все началось с того дня, когда я просто представила себе нас вместе. Не как фальшивый, псевдолесбийский дуэт Тату, а как пару. Сначала долго смеялась, а потом задумалась. И где-то внутри меня все взбунтовалось, подорвалось, и я просто стала влюбляться. Но твердо и смело не могла выражать свои чувства, ведь Ленка бы, моя правильная Ленка, не поняла бы меня, а мне не хотелось с ней терять хотя бы то, что у нас было. А наше – это не мое, и не ее. Это общее. Она никогда не смогла бы влюбиться в девчонку, наши темы разговоров практически не касались таких вещей, она любила парней, и ничего с этим не поделаешь. Поэтому, мне приходилось находить себе кого-нибудь, чтобы хоть как-то переставать думать о ней, все это было бесполезно. Мои намеки на что-то, она быстро спускала на тормоза, никогда не поддавалась на мои провокации или просто смеялась, как ненормальная…»

«…Когда мне было четырнадцать, я смутно, но все же понимала, что в один из дней смогу влюбиться в нее. Просто взять и влюбиться. Ваня, смеясь, говорил, что ничего не проходит бесследно. Только что он вкладывал в эти слова? В любом случае, он оказался прав – ничто не прошло, а правильней сказать не проходило бесследно. Когда ты проводишь все 25 часов в сутки с человеком, из них 16 часов «играя в любовь», ты, кажется, уже забываешь, где реальность, а где игра. Сначала я перестала представлять себе жизнь без нее, как без друга, а потом, постепенно, сладко и клейко, это стало выливаться в нечто большее. Привязанность, симпатию, жизненно необходимое, что-то такое, что заставляло внутри все переворачиваться. Но едва ли она могла видеть это. Или видела. Или не хотела видеть. Я не знаю, и узнаю ли когда-нибудь? Мои глаза, которые так преданно смотрели на нее, каждый раз, ночь за ночью, когда она сладко спит, сопит, как маленький ребенок, а ее руки мирно покоятся у меня на животе, ноги согнуты в коленках, и упираются и мои собственные ноги. Иссиня черные волосы небрежно разбросаны по детскому личику и иногда я бережно поправляю их, стараясь не разбудить ее. Но едва ли она могла видеть всю эту искреннюю нежность, ведь чаще всего она скрывалась под маской безразличия. Почему? Потому что так проще, закрытой быть вообще проще…» «… Ваня говорил всегда нам: «Всем плевать на ваши проблемы, девочки. Всем плевать, что у вас на душе». И он прав, а я всегда слушалась его, он был таким авторитетом, с которым не было желания спорить. Но Лена же… Она всегда считала меня самовлюбленной идиоткой, не способной любить, не способной думать, чувствовать… Иногда мне кажется, что я смогла бы убить ее, чтобы никогда больше не видеть ее глаз, ее губ, ее рыжих непослушных локонов, потому что мне казалось, что это любовь – обреченная. Вечная. Игра».

Все затихло, замерло тотально и бесповоротно. Раз в несколько месяцев, я могла засветиться на какой-нибудь пати. Кажется, осенью, была на модном показе. Волкова выбирается не чаще. Все стоит на месте. Международный диск уже никто не ждет, форум почти вымер, изредка там пишут безнадежные комментарии к тому, что давно умерло. Про проект «t.A.T.u.», которого больше нет. И уже никогда не будет, сколько бы лет не прошло. Есть Лена Катина, есть Юля Волкова, а Тату больше нет. Звонков почти нет, а если и есть, то сухое: «Как дела?», и как обычно: «Нормально». Общение почему-то сошло на нет, нас больше ничего не связывает. Раньше у нас было много общего, а сейчас не осталось ничего. Но мы по-прежнему формально друзья, подруги. Все поменялось, я стараюсь, как можно меньше времени думать о ней, но у меня не особо получается. Болезненное ощущение в области сердце так и продолжает тревожить меня по ночам, когда я засыпаю в одиночестве. А я так не люблю спать одна. И просыпаться одна тоже не люблю. Но никого это не волнует. В конце года все-таки вышел международный альбом “Waste Management”, чему несказанно были все рады, и я уверена, все уже чуть ли не сходили с ума, уверяя друг друга, что Тату возвращаются. Но нет, это всего лишь было начало конца. Точку все равно придется где-то ставить. Юля все так же таила скрытую обиду на Бориса, которая перерастала в злость. Она так же таила в себе обиду на меня, еще больнее и острее, чем я могла бы себе предположить. Но со стороны все выглядит так, что она счастлива. Что у всех все хорошо. Едва ли. А еще пару месяцев спустя, наши фанаты организовали целую вечеринку для нас. Она состоялась под конец января 2010 года, и называлась как раз «Январское помешательство с Тату», только Тату больше не было. И вот, я вижу, как она выходит из машины и прямиком идет к зданию, где уже все собрались, ждут нас. Сначала мне кажется, что она не замечает меня и почти проходит мимо, как Женя зовет ее: «Юль!», тогда она разворачивается к нам, и на секунду наши взгляды пересекаются. Что-то сжимается внутри, так сильно и так больно, что я не могу выдавить и слова. «О, привет!», – подходит Волкова к нам и добродушно улыбается, – «Чего стоите? Идемте внутрь!». И мы молча идем за ней, скрываясь в помещении. Садимся на место, которое заранее заготовлено. Пока идут последние минуты перед тем, как начать, мы успеваем немного пообщаться.

– Как твои дела? – Юлька поворачивается ко мне, подперев свой подбородок рукой. – Хорошо выглядишь.

– Спасибо, – я расплываюсь в грустной улыбке, – у меня все потихоньку. У тебя что нового?

– Ничего такого, чем можно было бы поделиться, – отвечает она, осматривая зал. – Много народу собралось.

– Да, здорово так!

На этом наш разговор прерывается. Ребята начинают программу.

Все проходит просто отлично, во время очередного выступления, я нащупала ее руку, переплетая наши пальцы, как было раньше. Она не сопротивляется, только сильнее сжимает мою руку, со всей нахлынувшей за все это время нежностью.

Теперь я снова думаю… Почему все закончилось именно так? Неужели у нас совсем не было выбора?

«…у нее не было никакого права обижаться на меня. Хотя она скорее злилась. На то у нее были поводы, тут не поспоришь. Я хотя бы не скрывала того, что я нуждаюсь любви. Ну, пусть не в любви, а в сексе. Я ведь тоже человек. А она злилась. И сама не подпускала меня к себе. Давала поводы ревновать и думать о том, что я ей не нужна. Она была зациклена на своем мнении, что я бездушная тварь, что мне никто не нужен. Но я ведь человек, а каждому человеку нужна любовь…»

« Как мало знают о нас, и как наивно полагают, что все знают. Звонил Ваня, спрашивал, как дела. Ответила, что как обычно. Предложил встретиться, ну мы и встретились. Снова завел тему ту, которую не следовало. Я молчала очень долго, а он, время от времени, что-то говорил. Отрывками. Затем, довольно сухо, я напомнила ему о том, как не люблю об этом разговаривать. Это темы для Лены. Он понимающе кивнул. Он и правда понимал, как я ненавижу это, но, видимо, не просто так завел разговор. Кажется, в тот день, он дал мне понять, как она меня любит. Или любила, во всяком случае. А я и без него знала. А еще он дал мне понять, что она думает обо мне, и даже это я без него знала. Но она сама не подпускала меня к себе. Она всегда была трусихой и плаксой, ее все жалели. А я была холодная – снаружи, и совсем другая – внутри. Но кому какое до этого дело? Все сложилось совсем не так, как ожидали… И вот сидел Ваня передо мной, рассказывая столько всего, чего я не знала и не слышала о ней. А затем загнал меня в угол. Ненавижу, когда так делают. «Дневник пишешь», – то ли спросил он, то ли сказал утвердительно. Я повела плечом и не ответила, ненавидя себя за что-то… И тут я вспомнила, как несколько лет назад, когда проект почти только начинался, у меня был один дневник… Рваный, потрепанный, который я так старательно вела. Даже аккуратно. А потом он исчез. Я искала его так же долго, как и Лена свой кулон. Только Лена его не теряла, это все я… И я… И я не теряла свой дневник. Я поняла это спустя какое-то время молчания, наедине с Ваней. Он полез в свой чемодан и достал его оттуда! Я готова была провалиться под землю, лицо вспыхнуло, а руки мелко задрожали. Я хотела было выдавить, как ненавижу его, меня мучила такая боль, обида, ненависти, сожаление… Я хотела было сказать, как ненавижу, но неожиданно для самой себя, расплакалась… Он сунул его мне прямо в руки, а затем погладил по голове со словами: «Никогда не теряй такие вещи…», я прижала дневник к груди, опуская лицо вниз. Терпеть не могла плакать. Но в этом дневнике все то, чего я так боялась. Мои страхи. Я ведь ненавидела, чтобы люди знали об этом… И, кажется, все почти вернулось на свои места… Но только потом, спустя пару недель, когда я все же решила открыть этот дневник… Я поняла, он взял то, что ему никогда не принадлежало…»

Окно было открыто настежь, и с улицы задувал прохладный весенний ветерок, а где-то вдали был слышен сигнал скорой помощи. Ее телефонный звонок не изменил ничего, но отчего-то внутри все перевернулось. Ее ненужный вопрос: «Как дела?», мое ненужное: «Как обычно». Зачем она звонит мне? Наше общение почти рано нулю, если не считать одного звонка в месяц, с одним и тем же вопросом, с одним и тем же ответом. Я сидела, слушая коротки гудки в трубке, наблюдая за хмурым небом Лос-Анджелеса. Теперь я живу здесь и вряд ли уеду обратно. И меня все устраивает, почти все. С некоторых пор, однажды в баре, мы пересеклись с Сашей, он потрясающий музыкант и хороший человек. Не задумываясь ни о чем, почетно беря пример с Волковой, утром я оказалась в его кровати, с трудом, но все же понимая, что произошло. Так он и попал в мою жизнь. Когда никто не ждал. Наши отношения стремительно развивались, и по мере общения с ним, я открывалась, рассказывала то, чего больше обещала не касаться. Но это убивало меня изнутри. Я не могла жить без Юльки, по крайней мере, я не врала себе в этом. Саше я рассказывала очень многое, но не все. Есть вещи, которые останутся только со мной, о которых никто не должен знать. Потому что это не мое, и не ее – это наше. Пусть и прошлое, глупое, временное, сумасшедшее. Наше. Как мне нравится это слово, жаль, что теперь это всего лишь слова. Саша теперь вроде мой парень, и вроде я его люблю, или ошибаюсь, по крайней мере мне с ним хорошо. Он дает мне советы, как все это пережить, но мне по-прежнему хреново. Наверное, именно из-за этого, я и решилась обратиться к психологу. Иначе, никто мне уже не поможет. Я не представляю себя, как сольного исполнителя, отдельную единицу, ведь Тату – вся моя жизнь, она – вся моя жизнь…

… И вот она снова напомнила о себе, глупая и самоуверенная. Вновь напоминает о том, о чем нельзя, а саму же ее бесит, когда заводят такие темы. Не очень приятно, больно. Нет, сладко больно. Я смотрю на свой кулон, который по-прежнему болтается на шее без дела, и думаю о том: почему все так? Так, а не иначе? И да, оказывается, она могла бы любить меня… Любила. Ни больше, ни меньше – по-другому. По-своему как-то. Иначе не сделала бы этого. Ее кулон – самая обычная побрякушка для других, но не для меня. Это больше, чем просто вещь… В ней есть загадка, которую я отгадала. Потом, спустя еще какое-то время… Она вновь позвонила и что-то всколыхнулось внутри меня. Это такое ощущение, когда подбрасывают уже взорванные конфетти. И все то, что уже опустилось вглубь души, все то, что уже не так беспокоило меня – все это вновь взорвалось, похолодело внутри и умерло. Я цепляюсь за каждый ее вздох, за каждую фразу, интонацию, чтобы найти в этом что-то, что заставит меня вернуться к ней, что позовет меня… Но я ничего не нахожу… Ничего…

«Такие люди, как Юля, они, знаешь ли, Ленок, не меняются…», – однажды сказал мне Лёнчик, собирая свои вещи и уходя из проекта…

Прошло первое сольное выступление. Я думала, что упаду в обморок. Словно я первый раз выходила на сцене, словно никогда не пела. Черт, это чувство не передать словами, когда ты поешь один. И ты знаешь, что за кулисами нет Юли. Ты просто один. И проекта Тату – нет. Ты – Лена Катина, одна, в Лос-Анджелесе, далеко от Москвы…

…ничего нет. Дороги назад никогда не будет.

«…ноги подкосились, прежде чем я вышла, прежде чем успела вздохнуть. Николь, одна из моих бэк-вокалисток, подтолкнула меня сзади, ободряюще улыбнувшись. Теперь меня подбадривала моя команда, Саша. Я вышла и десятки глаз в нетерпении и восхищении уставились на меня, выжидая, когда я начну. Первые несмелые аккорды, голос едва заметно дрожит. Я долго готовилась. Я почти смирилась, что ее нет рядом. Почти. Некого держать за руку, коленки дрожат, вот-вот и я упаду в обморок. Держаться. Все не могло продолжаться вечность. На секунду всплывают слезы обиды и горечи, на секунду перед глазами проносятся все выступление. Начало двухтысячных, юбки, блузки, решетки, дождь, мягкие податливые губы, черный затылок, рука в руке, моя. Выдох. Наверное, она никогда не была моей. И все по новой… проносится, мчится перед глазами, картинки сменяют другие, губы непослушно поют песни, которые не успели спеть раньше. Мы. Мы не успели. Ваня, поднебесная, много наркотиков, еще больше секса, непонятные люди, по ночам – она, скорости, машины, гастроли, поезда, самолеты. Почему всего так много? Путаюсь в мыслях, микрофон выскальзывает из рук, но я держусь. Все так быстро. Сумасшедшая. Внизу люди, те же глаза, эмоции. Она, она, она. Я никогда не смогу выбить ее из головы? Я никогда не прощу себе то, что она не умела варить кофе, а я и не научила ее. Я не прощу, что она не могла быть до конца честной и искренней, что она не любила «Риоху», ровно столько же, как я. Не прощу себя, ее, никого. Кончено. Ее нет. Брошенный куплет. Вместо нее – бэк-вокалистки. Она незаменима. Ее нет. Одна, стою на сцене, не могу привыкнуть, свыкнуться с мыслей. Музыка по ушам. Пугаюсь. Трусливая. Не заплакать бы. Я никогда не отпущу ее, ни сердцем, ни душой… Моя… Которая никому и никогда не принадлежала…».

Мы могли встретиться где угодно, но встретились именно в тот день, на том мероприятии, во время моего дебюта в России. Не то, чтобы я не знала, что ее там не будет. В списках приглашенных она была, мне доложили об этом за несколько дней до отъезда в Россию. Я попытала слабую надежду на то, что она пропустит сие мероприятие, но в то же время искренне желала увидеть ее. Вечеринка журнала Billboard, много гостей, море алкоголя. Я появилась чуть позже ее, и пока меня провожали к столику, краем глаза я успела заметить ее. Сердце неприятно заныло, но я никак не могла остановиться. Она была со своим новым бой-френдом, имя которого я не знала. И она… Она так изменилась за последнее время. Какое-то каре, по-прежнему черные волосы, губы алые, как всегда накачанные, татуаж бровей тоже остался. Она уже не та. Я прохожу мимо огромных зеркал и вижу себя. Я тоже… Я ведь тоже больше не та. Прошло столько лет. Сильно похудела, наверное, от стрессов, волосы длинные и прямые, глаза кошачьи, подведены черным карандашом, глубокий вырез в коротком платье и небольшая накидка сверху. Сажусь на свое место, рядом усаживается Катька – младшая сестра, даже ее взяла с собой, чтобы не было так скучно. Женя бегает по клубу, общается с народом. Я не жду ничего в этот вечер, только глаза ищут ее, безнадежно. Отчего-то хочется с ней просто поговорить. Я не помню, когда последний раз мы общались. Может, прошло несколько месяцев? Ее больше нет в моей жизни. И пока я думаю об этом, она сама идет ко мне. Одна, без парня. Улыбается. А у меня внутри все обрывается. Я так и останусь сентиментальной и любящей, ведь она не чужой человек… Садится рядом со мной, целуя в щеку, я чувствую ее тепло. Целует. Губы прикасаются к уголку моих губ. Меня будто шарахает током. Глубоко вздыхаю: «Привет, Юлек!». Кажется, случайно сорвалось это «Юлек», это привычное, нежное, только для нее. Я должна была сказать: «Юля», а не что-то подобное. Хотя, наверное, это не имеет никакого значения. Она спрашивает, как я поживаю, в ответ интересуюсь ее жизнью. И мы… Мы такие разные. У нас все по-другому. Не так, как раньше. И я забываю обиду на нее, за все те отзывы, которые были в мой адрес, в сторону моего творчество. «Все это глупо и быстренько зачахнет», – от нее я не ожидала. Честно. В полной растерянности и не понимании, смятении, я не знала, что она может так… Самый дорогой человек делает мне больно. И я почти забыла об этом. Мы сидим довольно долго, ее губы изредка касаются моего уха, рассказывая о чем-то. По телу пробегают мурашки. И поддавшись каким-то эмоциями, порыву, я нахожу ее руку, проклиная себя за все, что прихожу к одному и тому же. Я нахожу ее руку, несмело касаюсь ее своими пальчиками. Ее кожа холодная, а моя горит. Она берет мою руку в свою и отчего-то улыбается мне. Я отвожу взгляд, стараясь сосредоточиться на чем-то другом, но меня так тянет назад… К ней…