Текст книги "Ничья (СИ)"

Автор книги: mawka01

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

Со сцены всматриваюсь в знакомые лица, которые для меня ничего не значат. В них видна такая неподдельная грусть, ностальгия, и я могла бы предположить, с чем это связано. И я знаю… Глядя на нас, они думают: «Вот, выросли наши девочки, те самые, что в свои 15 подняли весь Мир на уши, что заставили поверить в любовь и те поцелуи в рубашечках и юбках под дождем, их до сих помнит весь мир. Вот они, наши родные, взрослые уже, настоящие женщины, красивые, женственные. Грустно… А они все так же за руки держатся… «

Я думаю об этом, улыбаясь, вглядываясь в их ностальгические лица.

Из раздумий меня выводит только голос Юльки.

«Ну я прям даже не знаю, что сделать уже… вроде и хочется поцеловаться, а вроде и не хочется. Хлопайте!» – вот Волкова найдет способ, как зажечь народ.

Она берет меня за руку, я молча и преданно смотрю ей в глаза…

Мои чувства и мысли она всегда понимала с полувзгляда…

Моя девочка, мы с тобой выросли вместе, как же бежит время…

«Полчаса…»

«Полчаса… Полчаса…»

«Полчаса…»

«Я твоя…» – прямо мне в глаза, на последнем дыхании.

Со своим взглядом лисёнка…

====== 63 ======

Киев 11.10.2006 год

Прошло не так много времени, но все почему-то меняется. Я не перестаю думать о том, что связывает нас с Юлькой, и связывает ли нас вообще что-то? Или это пустая иллюзия, вталкиваемая активно Шаповаловым. Кажется, я так много думаю об этом, что уже не могу сама ответить на свой вопрос. Время тура еще не закончилось, а значит – нам предстоит все еще выступать во многих городах, видеть тысячи глаз, и вновь и вновь погружаться в атмосферу новых городов. Иногда мне кажется, что лучше бы этого всего не было, чем так. Я боюсь, что рано или поздно этому придет конец. Не знаю почему, но об этом я думаю только сейчас. Раньше даже не задумывалась над такими вещами, ведь твердо знала, что пока есть Ваня – будем и мы. А потом колебания, после ухода от Шаповалова, я мало во что верила, но все, в том числе и фанаты, дали нам второе дыхание. Пытаясь создать что-то новое, мы почти благополучно забыли о старом, старательно отнекиваясь от своей былой любви. Сначала отнекивались, отмахивались, затем говорили, что любили друг друга, но как подруги, как сестры, а потом вообще стали говорить о том: «А что тут такого? Вот я со своей подружкой тоже целуюсь», и мне кажется, что я вот-вот сама запутаюсь в этих отговорках. А фанаты и журналисты – подавно запутались в этом. Мне стало страшно думать о том, чем это может закончиться, и вообще, что это может когда-нибудь закончиться.

Ведь все не вечно.… Даже мы.

– Мы больше не лесбиянки, – заявила на пресс-конференции я. – Мы только для них пели. Школьницы в коротких школьных юбках и детская порнография популярны везде, особенно в Азии. Популярность мы себе заработали. Но сейчас уже не хотим провоцировать публику. Тем более, у нас уже есть свои семьи.

Для концерта была подготовлена крутая площадка, на которой уже вовсю кипела работа и подготовка к шоу. Мы с Волковой репетировали песни , пока наши музыканты настраивали свои инструменты. Затем быстренько прогнали общую репетицию, со всем светом, со всей музыкой. Разве что наше общение с публикой опускали. Это импровизация, – как говорит Юлька.

Концерт начался на полчаса позже: выбило свет. Весело. Народу пришло даже больше, чем я ожидала, но это к лучшему. И все снова по одной и той же программе. Как я еще держусь? Но ради этих глаз, наверное, это того стоит… Сотни глаз, сияющих от счастья, смотрят на тебя…

Первой спели песню “Люди-инвалиды”. Потом разулись и выступали босиком.

«Я, наверное, еще и занозу получу», – кричит Волкова в микрофон.

Но все остались живы…

«Ленка, так хочется поцеловаться» – говорит Юля и шлепает меня по ягодицам. Но мы не целуемся.

«Кто-нибудь знает наш второй сингл с альбома?», – спрашивает Волкова, обращаясь к залу.

«Friend or foe», – выкрикивают из толпы.

«Дааа, friend or foe. Сейчас мы исполним ее для вас», – улыбается черноволосая девчонка.

«Так друг ты мне или враг?», – я подхожу к ней, вопросительно заглядывая в ее глаза.

Вряд ли я найду там ответ когда-нибудь…

Так, с продолжением всей песни, я хожу возле нее, смотрю в ее голубые глаза, и все еще безуспешно пытаюсь найти ответ на мой вопрос.

Я всегда была наивной, той, которая верила ей с полуслова, полувзгляда, верила всему, даже тому, чего в принципе не может быть. И где она откопала этот чертов кулон – я даже знать не хочу, наверняка все это время он был у нее. Ну и пусть. Зато теперь он снова мой, надеюсь, что никуда он теперь не денется. Правда, я не очень понимаю, что именно изменилось в нем, но я пойму.…Не сейчас, позже…

Ну, по традиции, пришло время лирики. Ее не очень-то много, но это того стоит.

Юлька хватается за бутылку с водой, и я даже не успеваю остановить ее…

«Ничего, это не заразно», – улыбается она мне.

«Извиняюсь, я просто немножко болею», – объясняю я залу причину ее поведения.

В последние пару дней я и правда, чувствую себя неважно. Умудрилась где-то простудиться, хотя погода на улице не такая уж и холодная. Ну, у меня вечно все не как у людей.

Туфли валялись где-то в стороне, надоело уже ходить на каблуках. Юлька взяла меня за руку и подвела к краю сцены, будто хотела сказать: «Смотри, Ленок, сколько их, и они все пришли посмотреть на нас. Они нас помнят…». Время от времени наши руки сцепляются, взгляды пересекаются.… Как только начинается проигрыш, она, довольно улыбаясь, подходит ко мне и обнимает. Из наших объятий все плавно перетекает в танец, как было уже не раз… Она шепчет мне на ухо, как рада всему, и улыбается. А я улыбаюсь ей в ответ.

И все же я так и не понимаю, что нас связывает.

Отгремели последние аккорды песни.

«Сейчас цветочки посыпались, разноцветные такие. Пушистые», – умиленно говорю я, при этом активно жестикулируя.

«Какая ты романтичная сегодня», – оборачивается Волкова и улыбается мне.

«И не говори!», – соглашаюсь я.

«…Так, давайте вы мне будете помогать петь», – кажется, ей немного тяжело петь, да и публику надо бы растормошить.

«Да, помогите, пожалуйста», – вторю я своей девочке.

«Вы знаете эту песню, она с первого альбома, так что подпеваем все…»

Одна мелодия чего стоит, она никого не оставит равнодушным, даже порой черствую Волкову, бездушную девчонку, которой, казалось бы, ничего от жизни не нужно, кроме того, что жить. Ее устраивало быть одной, а когда это перестало ей нравится, уже было поздно. Потому что она всегда жила только сегодняшним днем.

На припеве она подходит ко мне, будто читая мои мысли о ее неизменном одиночестве, и кладет руку мне на плечо. Это чуть ли не ее традиция – положить руку на плечо, а потом мягко, аккуратно, словно нечаянно, скользнуть по руке вниз, переплести пальцы в замок, чтобы убедиться очередной раз, что я зависима от нее. И в тот момент, когда ее холодная рука опускается на мое уже раскаленное плечо, я немного вздрагиваю, затем сама несмело опускаю свою руку ей на талию, обнимаю . Нащупываю ремень от ее джинс, и цепляюсь за него своими пальцами, а она, довольно улыбаясь, гладит меня по голове, наверное, с мыслью: «Видишь, все хорошо. И зря ты моя девочка плакала…», затем плавно перемещается снова на плечо, а потом неожиданно сменяет траекторию движения, и ее ледяные пальцы волнительно проскальзывают по моим ключицам, заставив чувствовать нервную дрожь в ногах. «Юленька, не надо, надо забыть об этом», – беззвучно застыла мольба в моих глазах, в ответ на которую – она улыбается мне.

Второй куплет оказался странной игрой в прятки, едва я поворачивалась к ней – она отворачивалась, едва она поворачивалась ко мне – моя голова смотрела в другую сторону. «Полчаса, полчаса не вопрос… не ответ полчаса, полчаса», – теперь нашли глаза сталкиваются, смело проникая друг в друга. Голубизна ее глаз смешивается с моей серостью. Такое только на любителя. А любителей, как оказалось, много…

«Сейчас будет песня с достаточно глубоким смыслом, и называется она «Что не хватает тебе», она дико не обычная, но очень клевая... под барабаны... о моих отношениях», – она неловко запинается, будто забыла что-то сказать, будто забыла имя, будто интриговала, будто передумала говорить…, – «с Леной!»

«Это все Волкова!»

Все прогоняется по кругу, и мне кажется, что у меня дежавю. Так можно сойти с ума. Но песня действительно клевая, на какое-то время она заставляет меня задуматься о прошлом и будущем, в отличие от Юльки, которая думает сейчас о настоящем, и я понятия не имею, что у нее там в голове. Да я никогда и не знала. Не знала и вряд ли узнаю, что она чувствовала пять лет назад, три года назад, сейчас, спустя еще два года, спустя пять лет.… И вряд ли кто-то будет знать об этом, даже сама она не очень-то, я думаю, не понимает, что это. Все со своими выкрутасами она, подходит к Трою, и наклоняется к нему так близко, что мне кажется, вот-вот и она поцелует его. Он на секунду наклоняется к ней еще ближе, но затем еще быстрей отскакивает назад, наверное, чтобы не потерять самообладание. Никто не устоит перед моей девочкой.

«Вы все знаете эту песню: меня полностью нет, абсолютно всерьез…»

«Ситуация help, ситуация sos», – восторженно и шумно орет зал.

«Поехали все сходить с ума», – я разворачиваюсь и иду к тому месту, где стоят барабаны.

Юлька идет туда же. Словно так было запланировано, мы идем вглубь сцены, становясь спиной к залу. И только тогда, когда начинается мелодия самой затертой песни, с царапинами на виниловых дисках, с замусоленными вкладышами в дисках, с загипнотизированных фраз, только тогда мы разворачиваемся ко всем и идем вперед. Смотрите на нас, с 2000 года мы так изменились, видите же?

«Пять лет спустя!», – подводит итоге Волкова.

«Семь!», – да, на даты у меня плохая память, но это единственная вещь, которая плотно засела в моего голове.

Это единственная дата, о которой я не могла забыть. По определению.

Только Юлька по привычке хватает меня за руку, только я хватаю по привычке ее. И уже ничего не кажется мне невозможным. И уже никто ничего не скажет. И времени нет и не будет. И все крутится, вертится по кругу.

«Меня полностью нет, абсолютно всерьез…», – дальше допевает зал.

«Выключается свет, я куда-то лечу, без тебя меня нет, ничего не хочу…», – я всегда пою свои слова, меня это радует больше, чем тыкать пустой микрофон в толпу и ждать чьих-то оваций, мне и без этого достаточно их глаз, их улыбок.

«Я сошла с ума, я сошла с ума, мне нужна она, мне нужна она. Я со-шла с ума-а-а, мне ну-жна она-а-а… Мне нужна она, мне нужна она…», – допеваем мы последнее перед злополучным, таким же замусоленным, проигрышем. Наверное, это единственные полминуты, которые больше всего ждут, хотя я и преувеличиваю, теперь этого ждут намного меньше, чем тогда, но факт остается фактом – злополучный проигрыш ждут все. И когда он начинает играть, зал чуть ли не разрывает от накала эмоций, возбужденные до предела глаза впиваются в меня и Юльку, я чувствую это всем телом. По инерции иду к ней, она идет ко мне. Мои ноги надламываются от всех этих взглядов. Таких же сумасшедших, как и раньше, но все же они немного притихшие. Ваня всегда говорил нам, что народу нужно показывать то, что они хотят, и говорить то, что они хотят услышать. Сейчас – они ждут самый мягкий, трогательный, нежный и ностальгический поцелуй от Тату, которые давно уже не целуются, только берутся за руки. Они ждут тех же чувств, которые были тогда. Точнее, которых не было никогда. Но сейчас мне меньше всего на свете хочется вспоминать слова Вани. Я будто очнулась от какого-то сна, встрепенулась, и не поняла – зачем мои ноги ведут меня к ней? Зачем мои губы тянут меня к ее губам? Это всего лишь тяга по прошлому, я всегда была ностальгической личностью, и мне было раз плюнуть, чтобы найти повод да пореветь, повспоминать, так, со своей романтическо-нежной душой я и жила. Но сейчас не то время, чтобы целоваться, чтобы сжимать затылки друг друга до боли в пальцах. И пока я забивала свою голову всякими глупостями, она уже подошла ко мне и, улыбаясь, вытянула свои руки мне навстречу. Еще чего? Я сделала удивленный вид, отрицательно качая головой, и хотела было уже отойти назад, пугливо поджав хвост, как вдруг она схватила меня за руку и закружила, как тогда, в 2001, на концертах. Я схватилась второй рукой за нее, чуть не упав. И она, продолжая удерживать меня одной рукой, остановилась, сделала какой-то неоднозначный жест, а потом накинулась на мою шею. Смирившись, я обняла ее за талию, улыбаясь в зал. Воспользовавшись моментом, она оторвалась от меня и быстро чмокнула меня в губы. Такую наглость, такую шалость я воспринимаю от Волковой, как должное. Она же хитрая, лисёнок. «Лисё-ёнок», – с оттягом произносила я в самые умилительные и ностальгические минуты нашего проживания. «Ну что ты, моя ры-ыжая?», – на тот же лад, протягивая свою противную «ы», отвечала она мне, и откидывалась на мое плечо своей черноволосой головой.

В конце мы обнимаемся. Дольше, чем обычно, но это самое милое, что могло произойти за этот вечер…

Днепропетровск 14.10.2006 год.

Мне кажется или действительно что-то изменилось с того концерта? Я совсем не думаю, что это странно, просто нам нужно немного отдохнуть друг от друга, побыть наедине со своими мыслями и чувствами. Мне кажется, что пришло время разобраться в себе. Иначе это никогда не закончится. В гостиничном номере сильно запахло ее сладким шампунем, едва она вышла из душа. Она всегда так сладко пахнет … Что за мысли в моей голове? Кажется, я устала после приезда сюда. Нужно принять душ и лечь спокойно спать…

Заснуть у меня почему-то упорно не получается, не смотря на то, что я так вымоталась, и как мне думалось – лягу и вырублюсь в ту же секунду. Но чувствуя рядом с собой Юльку, я никак не могу погрузиться в царство Морфея. Странно, ведь мне уже не привыкать спать с ней, это самое, что ни на есть, обычное состояние. Мы спим с ней семь лет, и это так же обычно – как дышать воздухом, есть мандарины на новый год, раздавать автографы, улыбаться солнцу. Это самое обычное состояние, но заснуть я никак не могу. И поэтому снова начинаю терзать себя мыслями о том, что твориться у меня внутри. Разве это можно было назвать любовью? Возможно, это была любовь какое-то время, которая так или иначе переросла в зависимость от человека, и я уже не могла спокойно жить без нее. Я вообще не могла жить.

И так, спустя семь лет, в середине холодного октября 2006 года я поняла простую вещь: я предпочла жить во лжи, чем без нее. Жить во лжи, которую активно продвигали мы несколько лет назад, в которой я сама и запуталась. Поверить в собственную ложь – сладко и глупо. Только глупые, блондинистые овцы, с поджатыми хвостами, со смиренно сложенными лапками, с зависимыми кулонами, с умными книжками, с нежно-романтическими душами, могут поверить в это. Только спустя семь лет, в середине октября, я всерьез задумалась над этим, молча глядя в потолок, хотя в кромешной темноте нельзя было что-то рассмотреть. И я уже не могла представить жизни без нее, я бы умерла. Клянусь! А если даже не умерла бы – то сделала все, чтобы закончить свою жизнь, как можно быстрее. Такие невеселые мысли поселились в моей голове в ту ночь, а она по-прежнему покоилась рядом, мирно сопя. Ее беспробудно черные волосы сбились на лицо, губы чуть приоткрылись, одна рука безмятежно лежала под подушкой, другая где-то около моей груди. Она все лишь обнимала меня по привычке. Ее ресницы плотно сомкнуты и лишь иногда их покой прерывает легкое вздрагивание. Возможно, ей снится что-то действительно волнующее ее. Во всяком случае, мне совсем не хочется разбудить ее, но я аккуратно убираю ее руку от меня, и встаю с кровати. Впервые за долгое время мне вновь захотелось сделать это… Я лихорадочно стала рыться в своей сумке, обычно они всегда там валяются на «черный день», хотя таких дней не было уже давно. И вот, он наступил. Наконец, я нащупала плотно бумажную упаковку, и ловким движением вытащила сигарету. Да уж, я и почти забыла, как они выглядят, я усмехнулась, покрутив сигару у себя в руках. Выйдя на балкон, я тут же поежилась, здесь ужасно холодно. Холодок пугливо затерялся в моих волосах, и тело вновь наполнило слабое тепло. Щелчок зажигалки. Еще один. Черт, я даже забыла, как ей пользоваться. Зачем я снова это делаю? Снова мои пальцы непослушно скользят по колесику, и тут появляется небольшой огонек. Я подношу его к сигарете, зажатой между моими ледяными губами, прикуриваю. Едва дым попадает в легкие, я вспоминаю это чувство. Расслабляющее, успокаивающее. Еще одна, более глубокая, смелая затяжка. Помню, когда нам было 16, мы с Юлькой запирались в туалете офиса Вани и быстренько курили, пока он уходил в магазин. С этим было жестко. Шаповалов запрещал нам покуривать, может, заботился о здоровье, может, об имидже. Не знаю… В любом случае мы прятались от него, как могли, и делали смелые затяжки, сжимая сигареты в зубах. «Давай скорее, он идет!», – говорила мне Юлька, глядя в узкое окно толчка, которое выходило на главный вход в офис. И я, быстро докурив, выбрасывала бычок. Затем мы выливали на себя половину флакона каких-нибудь духов, жвачку в рот и шли к Ване в кабинет. А если он спрашивал: «Чего это от вас пахнет? Опять курили?», мы обычно отшучивались: «Ну что ты, не знаешь, как в туалете накурено?», или типа того: «Вань, это от тебя пахнет, ты путаешь!». И он верил, или просто спускал нам это с рук. Но иногда там все же попадало.

Я и не заметила, как быстро скурила ее. Досадливо кинув взгляд на бычок, я быстро потушила его и выбросила с балкона. Затем снова вернулась к Волковой и легла рядом. Надо попробовать заснуть…

Концерт начался. И снова одни и те же эмоции. Одни и те же песни.

«Супер! Отлично! Давайте больше мобильных телефонов», – кричит Волкова в микрофон, – «Песня называется ‘Gomenasai’, что в переводе означает ’извини’, мы посвятили эту песню Японии, японским поклонникам… почему… почему Gomenasai… не знаю..»

«Потому что мы сегодня поем ее вам, поэтому Gomenasai», – быстро говорю я.

Начинается мелодия, я настроена сегодня романтично, но грустно.

«Все-таки мне светит это фонарь прям в лоб…», – Юлька загораживается рукой от пушки.

«Он тебе не только в рот светит, хочешь я тебе секрет открою?!», – я смеюсь, оборачиваясь к ней.

«В лоб! В рот, че ты мне? Не в рот! Че ты пошлая?!», – она оборачивается ко мне, крутя у виска пальцем.

«Ты сказала в рот светит!»

«В лоб!!!», – она возмущается.

И я вот –вот засмеюсь.

«А-а-а в лоб», – не сдерживаюсь и начинаю смеяться.

Вот-вот нужно начать петь.

И перед той секундой, когда нужно начать петь, она неожиданно говорит:

«И в рот очень многие светят».

Все, это полный Але-с. Мне кажется, что я сейчас взорвусь от смеха.

Никто так и не вступил. Не вступила петь я. Все мои попытке начать петь прерываются моим же смехом.

«Я не могу!», – сквозь смех и слезы, выдавливаю я. Но все же начала петь. Романтическое настроение улетучилось, всю песню я думала над словами Юльки и улыбалась. За все это время мы даже не подошли друг к другу. Только в конце второго куплета, перед проигрышем она неожиданно выпалила: «Мое сердце разбито». И мы на секунду пересекаемся взглядами.

«Че-то телефончики погасли», – замечаю я, глядя в зал.

Песня так и заканчивается, не предвещая ничего романтического. Мы даже ни разу не взялись за руки, мы даже ни разу не посмотрели друг на друга. А если и получилось, что раз, другой мы стояли рядом, то только на расстоянии вытянутой руки. Даже странно.

«Знаете, что такое sacrifice?», – спрашивает Волкова стандартный вопрос.

«Знают, раз что-то говорят», – наперебой говорю я Юльке.

«Это означает жертва… Кто-то, значит, хорошо знает английский язык… вы все знаете слова, все понимаете…», – она подходит к фанаткам, – «Девчонки, я с вами, Лена с вами, мы с вами! Не плачьте, не переживайте…».

После ее слов мое сердце сжимается. Это напоминает мне далекий 2003, когда все ревели, все сходили с ума, когда весь мир валялся присмиренный у наших ног. А теперь все, что нам оставалось – выступать в небольших клубах России и Украины, и мало кто уже рвет волосы на голове, мало кто носит юбки и блузки, майки с надписью «хуй войне», только во время песни «Я сошла с ума» все по-прежнему рвут свои глотки.

Теперь все проще, на этой песни она рядом, она даже иногда касается меня. Что-то странное с ней происходит…

Но едва наступает время, чуть ли не самой романтической песни за все выступление, она снова кажется мне отрешенной, невыносимо грустной. Не дождавшись моих глаз в ее глазах, она садится прямо у края сцены по-турецки, и задумчиво вглядывается в толпу. Наверное, думает о чем-нибудь.

«Ты знаешь меня, я все променяю, любые отдам мечты», – пою я, и искоса вижу, как ее губы шевелятся, повторяя эти слова.

Она медленно раскачивается из стороны в сторону, иногда поворачиваясь ко мне, едва задевая меня взглядом.

«Только ты знаешь я, очень хочу тебя, я ведь теперь – ничья», – она поет низким, ностальгическим голосом, смотря на фанатов – не на меня. Допев последнее слово, она обращает взгляд в пол, будто боится чего-то… как будто прячет от всех свои глаза, свои слезы…

«..Слушайте, вы все знаете эту песню по любому, она с первого альбома…», – расхаживает она по сцене, будто не может найти себе места. В итоге идет к краю сцены.

«Опять пошла…»

«Дай я сяду»

«…В люди», – смешок.

Слышу восторженные крики фанатов, мягкие ноты фортепиано. Глаза сомкнуты, главное, не забыть, как дышать…

«Зареветь, убежать или дверь на замок», – ее губы повторяют эти слова, я подхожу ближе к краю.

«Каждый сам, каждый сам, полчаса…», – мы проходим мимо друг друга, едва не задев руками.

Даже в самом конце песни, когда мы стоим рядом, она не трогает меня. Странно все так…

В следующие песни Волкова уже успела раздеться. Еще бы… перед самым громким хитом становится жарко.

Начинается фонограмма, и она даже хватает меня за руку, на удивление мне.

«Я сошла с ума, я сошла с ума, мне нужна она, мне нужна…», – поем мы.

«Я не верю, что вы не знаете эту песню!», – подбадривает публику Юля, – «Пойте!»

«Меня полностью нет, абсолютно вс…», – она резко одергивает мою руку и держит в своей, чтобы я не пела, а пел зал.

Не люблю я так. Все же даю ей право сделать так, но выдергиваю свою руку.

Проигрыш тоже остался незаметным, серым, чуть ли не как весь концерт. Мы прошли мимо друг друга, даже не взглянув.

А потом скудное прощание. Странное что-то происходит…

Екатеринбург 2.11.2006 год.

Прошло еще полмесяца. Наступил ноябрь, и я совсем замерзла стоять на балконе, затягиваясь сигаретой. Почему-то с Юлькой не очень ладилось все, все было вроде бы как обычно, но что-то изменилось. Это я точно знала, когда смотрела в ее холодные глаза, и понимала, что она не хочет сталкиваться с моим взглядом. Странная она, холодная, неприступная – теплая по ночам, переполненная нежностью, лисёнок. Мы несколько раз пытались поговорить об этом, точнее сказать, я пыталась поговорить, но ничего не выходило. По крайней мере, она всегда ловко разворачивала разговор в другую сторону, уходила от темы, смеялась, чтобы никто не знал, что у нее на душе. Какую боль она таит там. Ведь лисёнок слишком хитрое животное, чтобы так вот сдаться. «Что происходит?», – несколько дней назад спросила я у нее, перед тем, как уснуть. «Ничего не происходит», – ответила она мне, так и не открыв глаза, в них таится что-то, что мне ненужно знать, чего она боится. «О чем ты думаешь?», – после получасового молчания, в попытках заснуть, снова спрашиваю ее я. Она, почти неколебимо (или я этого не заметила?), также не в силах заснуть, думая о чем-то, ответила мне: «Ты открыла мне глаза. Теперь я смотрю на многое по-другому…», и я будто понимаю, о чем она говорит. Мое сердце стремительно мчится к горлу, охватывая все тело волнением, в закрытых плотно глазах застряли не прошенные слезы. «Скажи мне, чего ты так боишься?», – полушепотом, со страхом в голосе, с дрожащими словами, задаю самый нерешительный вопрос я. И мне так же страшно получить на него ответ, я хочу зажать себе уши, но не делаю этого: «Того, что неизбежно в нашем случае…». Неужели ее голос и в правду так же дрожит, как и мой? Она ответила не сразу, с придыханием, спустя минут пять, может, обдумывая ответ!? Но мне совсем не важно. Она ответила… и мое сердце рухнуло в пятки, которые пугливо задрожали вместе со всем телом. В этом чертовом номере, каких было сотни, на этих накрахмаленных белых покрывалах, которых были тысячи, мы лежали рядом друг с другом, и слушали поочередные прерывистые вздохи друг друга, каких было миллионы. И кроме этого – не слышали ничего. На секунду мне показалось, что от этой угнетающей тишины, у меня зазвенело в ушах, но нет… Даже звук тикающих часов или капель из фильтра, показался бы мне более приятным. Не знаю почему, но я готова была расплакаться. И ничего больше не делать. Решив хоть как-то вернуться к реальности, убедиться, что я не сплю, я разомкнула ресницы. Ветер проворно ворвался через приоткрытую форточку, я поежилась. Она ждала моего ответа. Я знала об этом, и я не спала. «Я тоже этого боюсь», – отвечаю я, когда чувствую, что могу говорить. «Неудивительно!», – не понимаю ее… то ли иронизирует, то ли насмехается, то ли сочувствует… «Зато меня удивляешь ты!», – я более чем откровенна. Пусть знает, что я думаю. Хотя вряд ли от этого что-то изменится…

Ребята жгут не по-детски. Трой время от времени подбегает к краю сцены, чтобы еще больше разжечь толпу. Пока играет интро, Юлька быстро подкашивает губы блеском, и мы несемся по коридору, чтобы успеть на вступление «Люди инвалиды». Успели, выходим на сцену. Как всегда весь клуб забит. Она оборачивается ко мне и улыбается. Интересно, думает ли она о той ночи, что была несколько дней назад? Но сейчас надо думать не об этом… Публика еще не так разогрета, но все подпевают. Юлька осторожно касается моего плеча и скользит вниз рукой, улыбается мне. «Вечер без любви, утро без обиды, люди инвалиды…», – поем мы и смотрим друг на друга. Она – улыбается, я – напротив более серьезная. Та ночь не выходит у меня из головы. В конце она снова берет меня за руку, и мы возвращаемся к краю сцены, я смотрю на наши руки и не могу не грустить. Наверное, это единственное, что до сих пор мне принадлежит.

– Привет, Екатеринбург! Ну что, готовы зажигать? – Из раздумий меня выводит ее голос.

Я решаю на все забить и просто наслаждаться концертом. Она, будто читая мои мысли, улыбается мне. Хватаясь за руки, друг друга, мы начинаем танцевать под ‘Loves me not’. И как обычно, она не ищет повода, чтобы обнять меня, чтобы взять мою ладонь, она не ищет повода, чтобы мне улыбнуться, чтобы ее глаза сказали моим: «Ленок, все не так плохо. Зачем ты накручиваешь себя?», и я им верю.

– Подождите немножечко, Лен, я думаю, можно уже представить наших музыкантов!

– Да, я думаю можно! – Соглашаюсь я и по очереди начинаю представлять наших парней.

Пока Волковой настраивают звук, пока настраивают очередной раз аппаратуру, наши музыканты разжигали зал.

Затем следуют зажигательные ‘Sacrifice’ и ‘Friend or foe’, фанаты уже разогрелись и возбужденно наблюдали за нами, пели вместе с нами.

Волкова забирает большой букет цветов и машет им перед моим носом. Фокусница. Тут так душно…

– Слушайте, вам не жарко там стоять? – Спрашиваю я у зала. – Не жарко? А вот нам жарко…

– А сейчас будет рок! – Как всегда она со своей коронной фразой.

– Что б еще жарче стало… Летим в космос короче…

– А тут, кстати, похоже, – она поднимает голову, опираясь взглядом в потолок.

– Тут не очень высоко что-то, – бормочу я, задрав голову.

Эти барабаны сводят меня с ума, песня и правда зажигательная, только жарко так… Волкова отрывается на всю катушку, активно жестикулируя залу. Это так трудно передать те эмоции, которые мы чувствуем из выступления в выступление. Но это нереально круто.

«Back forever you and me, you and me», «We are free…», – зал поет вместе с нами, и отрываться все больше хочется. От земли…

«Спасибо», – хриплый голос Юльки, как никогда актуален, – «А сейчас будет моя самая любимая песня… Да, вы все ее конечно знаете»

«А как песня называется-то, знаете?», – спрашиваю я, пока у нее опять проблемы со звуком.

«Обезьянка ноль», – кричат фанаты.

«Ой, ну конечно, все ее уже знают», – с улыбкой, с кокетливым голосом, произношу я, – «А слова знаете?».

«Дааа».

«Тогда сами все петь будете!», – смеюсь я, глядя на Волкову.

Наконец, все проблемы решены, и мы начинаем петь. Все громко орут давно изученные слова, и мне так круто от этого. А моей девочке еще лучше…

«Моя веселая-я, моя смешная бо-оль! Я обезьянка но-оль, ты обезьянка но-оль!», – протягивает она.

«Честных психов можно не лечить…», – пою я, и думаю сама же над смыслом.

Нас уже не вылечат. Это то же самое, что быть психом, зная, что ты абсолютно нормален.

«Обезьянка ты приснишься мне, обезьянка я тебе приснюсь…».

Держит меня за руку, улыбаясь своим мыслям. А я смотрю на нее, улыбаясь ей.

«Ну что, а теперь давайте доставайте фотоаппараты, телефоны, все, что у вас есть! А теперь выключите вот эти пушки, они так ярко светят… Поехали, Gomenasai».

Свет притушили.

«Во, супер!», – говорю я, одобряя интимный свет. Едва начинает играть мелодия, она подходит ко мне, обнимая за талию.

«Давайте больше, больше мобильных телефонов».

«Не бойтесь посадить батарейки!», – она нагло обвивает руками мою шею и прижимается ко мне.

Странно, как будто все знают слова… Все поют, она прижимается ко мне, и я самый счастливый человек на свете. Она глазами напоминает о недавнем разговоре, о ее страхе «неизбежного», и я боюсь того же. На проигрыше мы стоим обнявшись и смотрим в зал. Все-таки это круто… Вырасти из старого имиджа и любить просто так, как ты любишь. Я люблю ее…

Пугаюсь своих мыслей, чуть отдалившись от нее. Но она подходит снова, обнимая меня, положив голову на плечо. Я накрываю ее руку своей, в то время как она прижимает меня к себе так сильно, что я едва не задыхаюсь.

– Я сейчас не допою! – Упрямо, но со смешком говорю я в микрофон.

Она быстро перемещает руку на мою грудь и чуть сжимает ее. Волкова!!! Затем резко отстраняется…

– Ну, я же сказала, что не допою! – А она довольно улыбается!

Затем все плавно перетекает в ‘Show me love’ и это едва ли не самая ностальгически-зажигательная песня. Сразу вспоминаются сотни девочек в юбках, которые бегут по Красной площади, и мы впереди них, навстречу свободе. Тогда мы еще ни от кого не зависели, говорили, что хотели… А сейчас, разве мы могли признаться, как все на самом деле? Все зазубренные фразы надоели. Больше всего на свете мы боялись осуждения, если и в правду любили друг друга. И показать любовь практически было за гранью реальности – разве что на сцене. Она держит меня за руку, и я немного успокаиваюсь. Как же я люблю эту песню.