Текст книги "Ничья (СИ)"

Автор книги: mawka01

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)

Я не собираюсь сидеть с ними и ждать, когда Волкова снизойдет и поговорит со мной. Когда будет в состоянии – сама найдет меня.

Я сижу в одном из помещений Поднебесной, рядом сидят какие-то люди, о чем-то разговаривают. Кажется, они друзья Вани или знакомые. Или просто левые люди. Я их не знаю, мне все равно. Я сижу в своем углу и читаю какую-то газету, которую нашла утром на журнальном столе в студии. Неужели кто-то из этих людей еще и читает? Или это особые декорации? Время от времени приходит оператор и что-то снимает, остальные, наверное, в другом месте. Где Юля и Ваня. Или просто Юля с Пашей. Я не знаю, мне все равно. Через часа два появляется Волкова, она подходит ко мне и присаживается рядом.

– Где ты была? Я искала тебя по всем местам!

– Тут была, – отзываюсь я и откладываю газету. – Зачем пришла?

– Говорить.

– А-а, – протягиваю я и улыбаюсь, – ну, давай, выкладывай.

– Что выкладывать? – То ли косит под дуру она, то ли действительно дура!

– Как твои дела? Ты сегодня вот с Пашей появилась, ничего сказать не хочешь?

– Мы помирились, – улыбается она, – он признался, что был идиотом, представляешь?

– Представляю. – Безразлично киваю я.

– Ну, что с тобой?

– Что со мной? Ты говорила, что любишь меня! – Я понимаю, что веду себя, как маленький ребенок, но сейчас мне ужасно больно и мое сердце просто разрывается на части.

– Я люблю тебя! И не отказываюсь от своих слов! – Тише говорит она, потому что сидящие рядом товарищи обратили на нас внимание.

– Чего уставились? – Грублю им я, и они тут же отворачиваются, и тут же затягиваются новыми самокрутками. – Зачем ты тогда с ним?

– Я просто привыкла к нему, он ничем не лучше тебя, малыш….

– Я не верю тебе, – тихо-тихо говорю я, и понимаю, что не могу жить без нее.

– Ленок, мне нужна только ты, он просто симпатичен мне, но ты моя жизнь. – Клянется она, и я ей верю.

Как дура верю.

– Ты делаешь мне больно, – совсем по-детски безнадежно говорю я ей и чувствую, как мои глаза наполняются слезами.

Она подсаживается совсем близко. Так, что я чувствую ее теплое дыхание на своих губах. Ее руки нежно обхватывают мои щеки, и она целует меня. Мое тело переполняет ее тепло, и я поддаюсь ей, притягиваю ее ближе к себе и целую в ответ. Она мягко отстраняется и улыбается мне. Но мне так хочется еще…

И я снова тянусь к ней, к ее любимым, родным губам. И снова несмело прислоняюсь к ним…

– Зачем ты с ним? – Спрашиваю я ее однажды рано утром, просыпаясь в ее кровати. И на сотую долю секунды понимаю, что обречена любить ее вечно. Просыпаться в ее кровати, чувствовать наготу своего и ее тела, чувствовать запах страсти и ее любимые губы на своем плече. И мне совсем не хочется с ней разговаривать, потому что я знаю ее. Потому что я знаю, что все это не вечно, даже ее правда. Тем более ее любовь.

– Он мне нравится. – Как зазубренную фразу повторяет она мне изо дня в день.

– Тебя все устраивает?

– Наверное…

– Тебя устраивает то, что ты с ним и со мной?

– Наверное…

– Ты спишь с ним? – Задаю я самый глупый вопрос в мире, заранее зная ответ.

– Иногда. – Как всегда предельно честно отвечает она.

– И тебя это устраивает?

– Не сердись, – просит она меня, зная наизусть мою реакцию. – Я только твоя, ты же знаешь…

– Ты не его, и даже не моя… ты ничья! – То ли безразлично, то ли грустно отвечаю я и вылезаю из кровати.

Мое помятое тело, – все, что осталось от вчерашней страстной ночи. Я иду в душ и стараюсь ни о чем не думать…

Тем временем съемки реалети-шоу «Тату в Поднебесной» продолжаются, и я все очевидней замечаю нежелание Вани записывать альбом. Все чаще появляются его друзья, которые подносят ему самокрутки. И эти обдолбаные лица меня порядком за*бали. «Вань, давай записываться будем?» – «Будем, позже чуть, но будем» – «Когда уже?» – «Скоро,скоро», – чаще всего слышу я и мне становится грустно, что все не так, как было раньше. «Юль, Паша приехал, тебя ждет внизу», – так же часто слышу я, и мне становится еще грустней. «Пока, Ленок», – говорит она каждый вечер, целуя меня, и я готова разрыдаться, глядя ей в спину.

Ожидание – сложная и одновременно простая штука, которая просто убивает человека морально. Кажется, что я почти умерла. Проходят дни, а в место записи у нас какая-то хрень. Запишем набросочный вариант и выкинем. Запишем две строчки, и Ваня говорит, что на сегодня достаточно. А в это время в Поднебесную пачками валят «гении» и «продвинутые музыканты», и Ваня слушает их, делает внимательное, сосредоточенное лицо. И это меня злит. Он ищет новые лица, и кажется – забывает про старые. У него нет времени, у него нет настроения, тогда зачем это шоу? И тысячи уходят в никуда.

– Вань, когда уже записываться будем? – Спрашивает Юлька очередной раз.

– Скоро, – очередной раз отвечает он.

– Когда скоро? – Встреваю я.

– Совсем скоро, – обещает он, но никто ему уже не верит. – Better late than never.

– Это, конечно, better, но съемки уже идут несколько недель и за все это время у нас нет ни одной записанной песни.

– Скоро все будет, – обещает Ваня и уходит, – меня ждут.

Все это порядком надоело. Надоели бесконечные дни, которые начинаются и заканчиваются одинаково. В Поднебесной очень красиво, наверное, это одно из самых красивых мест в Москве, да и вообще из всех, в которых я была. Когда делать нечего, я выхожу на балкон и любуюсь видом. Время от времени ко мне заходят незнакомые люди, и мы перекидываемся незначительными диалогами, знакомимся и иногда, пересекаясь на площадке, общаемся. Юля в последнее время стала зависать с Ваней, она часто остается тут до ночи и я не знаю, выезжает ли она вообще отсюда домой. В один из таких дней я и застукала их.

Я вошла в очередное помещение, в нем было слишком темно, и я не поняла бы, что там сидели люди, если бы не голоса, которые было слышно вокруг. Внутри было накурено, я тут же брезгливо поморщилась. Где чертов выключатель? Нащупав его, я незамедлительно зажгла свет. На диване, в углу комнаты сидел Ваня, а рядом с ним Юлька. Она сидела, прищурив глаза от яркого света, и затягивалась косяком. Я сразу просекла, в чем дело и недовольно засипела.

– Волкова, у тебя что, крыша едет? – Зло спрашиваю ее я и подхожу ближе. – Ты дал ей это дерьмо?

Ваня тупо смотрит на меня и улыбается. Это злит меня еще больше.

– Брось, от этого ничего не будет, эффект на несколько часов и все…

– Все пройдет, – поддакивает ему девчонка, передавая косяк.

Неожиданно сзади входит кто-то еще. Я оборачиваюсь и вижу Титянко. Она подходит ко мне и обнимает за талию.

– О, тоже решила присоединиться?

Видно, что она тоже «под кайфом».

– Да вы с ума сошли? Юля, пошли! – Я беру ее за руку и вытягиваю с объятий Шаповалова.

– Лен, останься. – Просит он, затягиваясь.

– Оставайся, что ты как маленькая. – Вторит Титянко и выбивает из его рук сигару.

– Волкова! – Не слушаю я других и обращаюсь я к девчонке. – Пошли, я сказала!

– Ладно, мы пойдем, – смеется она и припадает к губам Вани на секунду.

Даже к этому я привыкла за все это время.

Она всегда была и осталась нимфоманкой. Не знаю насколько ее вставило, но она явно была неадекватно. Не знаю с чего все это началось, но это почему-то упорно не заканчивалось. И она все еще целовала Ваню, она все еще могла сидеть у него на коленях и перебирать пальчиками его кудри на голове. И все это не вызывало ничего удивительного. Несколько лет назад мы как-то остались после очередного концерта в гостинице. Ночью я проснулась из-за того, что стало холодно, и неожиданно обнаружила, что Юльки нет рядом. Она не пришла через десять, пятнадцать минут. И я вроде снова захотела спать, но неожиданно мне показалось, что за стеной что-то происходит. Я прислушалась. Это была Юлька, это была точно она. Тогда она с кем-то разговаривала, и в другом голосе я узнала Ваню. Они громко смеялись. Слова было трудно разобрать. Затем они неожиданно замолчали, и через несколько секунд послышался какой-то грохот. Чертова нимфоманка. Не помню, как я заснула, но утром, проснувшись, она уже мирно спала со мной рядом. Я уверена, что на ней так и остались следы. Его следы. И я ненавидела ее, и я ненавидела его. Чертова нимфоманка!

Вот и сейчас я ненавидела их, мне казалось, что Юлька снова принадлежала ему. А Мне всегда хотелось, чтобы она была моя. И только моя. Ни Пашина, ни Ванина и даже не ее случайных любовников, а только моя. Именно поэтому, пройдя в номер, я стремительно закрыла дверь на замок и настойчиво схватила Юлю. Благо, что дверь оказалась крепкой, и мы не вышибли ее. Волкова не вышибла ее, когда я пригвоздила ее к ней. Мне было все равно, что они курили. Мне было все равно. Сейчас – она моя. И я веду себя, как законченная эгоистка. Я нагло целую ее, настойчиво и дерзко раздвигая ее губы языком. Во рту вкус травки, но даже это меня не останавливает.

– Волкова, ты доиграешься, – задыхаясь от нахлынувшей страсти, говорю я.

Я не даю возможности ответить ей и в следующую секунду вновь целую ее. Жадно, ненасытно, давая ей понять, как я хочу ее. Она отвечает мне с не меньшей страстью. И уже ничего не может помешать мне. Мои руки ловко расстегивают ее джинсы, и я уже не могу ждать.

– Я хочу тебя прямо сейчас…

– Пойдем на кровать, – предлагает она.

– Она далеко, – упираюсь я и толкаю ее на стол, раздвигая ей ноги.

Трясущимися руками, я избавляю ее от джинс и запускаю свои пальцы между ее ног. С ее губ слетает продолжительный стон. Моя вторая рука уже орудует у нее под майкой, играя с ее грудью. Она тяжело дышит и пытается расстегнуть мне штаны.

– Нет уж, дорогуша, – улыбаюсь я ей. – Ты занималась сексом с кем-то из них целую ночь, а теперь пришел мой черед.

– Нет, я не…, – пытается сказать она, но я затыкаю ей рот своими губами, затем отрываюсь от нее и говорю сама.

– Прекрати врать мне, я слишком хорошо тебя знаю! – Немного начинаю злиться я, и мои движения становятся более резкими и быстрыми. Волкова цепляется за мою спину, начиная громче и громче стонать.

– Что же ты делаешь?– Спрашивает она, упираясь лбом в мое плечо.

– Будь хорошей девочкой. – Улыбаюсь я и целую ее в щеку. – Пора бы спать.

Так проходит очередной наш вечер в Поднебесной… все так просто.

Время стремительно и бесследно проходит, в то время, как мы сидим в Поднебесной очередные вечера вместе со всеми. Юля все так же приводит Пашу на студию, в которой ничего не записывают, Ваня все так же крутит свои самокрутки. А я все так же ничего не делаю, почти ничего. Иногда я просматриваю наброски песен, которые могут быть записаны в самых различных местах, даже на туалетной бумаге или, например, на пачке сигарет. И почти ничего не меняется, разве что нежелание Вани записывать альбом все больше раздражает нас.

Он доиграется, докурится своей травы… И его обещаниям уже никто не верит… И все хорошие люди уходят от Вани. Лучше никак, но не обратно…

====== 44 ======

Сложно жить в том городе, где тебя ненавидят. Ненавидят за твое существование, за твой плащ Прадо и джинсы Дольче энд Габана, за то, что утром ты хочешь насладится ярким, теплым солнцем, а не мчатся в подземку, где темно и сыро. Они ненавидят тебя за твои рыжие кудри и веснушки, за твою искреннюю улыбку и всемирную славу. Это всего лишь нюансы, их злит все, вплоть до безобидных цветочников, которые предлагают купить букет роз за 150 рублей. За какие-то жалкие 150 рублей, и мне бы показалось, что весь мир наполнен этими безжалостными идиотами, если бы не то окружение, которое было все эти года со мной. Сколько в моей жизни было этих людей? Гримеры, стилисты, водители, организаторы, корреспонденты, фанаты, инвесторы, дяди, тети (которые выглядят солидно только из-за ужасно дорогих вещей и громких имен их стилистов). Жаль, но я никак не могу привыкнуть ни к одному из них. Но они хотя бы не настолько злят меня и вовсе не ненавидят меня, а напротив – лижут задницу Ване и Ленчику, услуживаются мне, чтобы им заплатили больше. Но они не идиоты, нет. Просто жадность берет свое. Они научились хорошо врать, и теперь их лица выглядели максимум правдоподобно, так, что и не подберешься, что опытная ментовская собака не учует что-то неладное. Их холодное, безразличное поведение. Даже собака.

И даже моя, совсем не ментовская собака, не учуяла то, как Юлька мне врет. Или почти врет. И это было совсем неважно, факт в том, что она перешла все границы, и ей было наверняка наплевать на меня и на то, что я чувствую. Хотя это уже не важно. Совсем не важно. Она залетела – это выбило меня из колеи, заставило задыхаться от собственных эмоций, а потом стать такой же холодной и безразличной, как все эти люди, окружавшие меня на протяжении многих лет. Иначе бы – я умерла, а этого допустить никто не мог. Даже Юля.

Она пришла ко мне поздно вечером. В тот промежуток времени, когда вечер перетекает в ночь, когда я уже готовилась лечь спать. И даже мой пес не учуял того, что она придет. Наверняка к ее запаху привязывался запах ее страстных ночей с Пашей, запах ее будущего ребенка. Она позвонила мне в звонок, как обычно – один раз, как обычно она ненавязчиво проскользнула в мою квартиру, сняла сапоги и слабо улыбнулась.

– Привет. – Почти как всегда прозвучал ее голос. – Мне нужно тебе кое-что рассказать. – Почти как всегда сказала она и, не дождавшись меня, пошла в зал.

Я рассеяно повесила ее куртку и прошла за ней. Она уже сидела на диване и смотрела в одну точку. Почти все как обычно, но было что-то не так. Хотя это не чувствовал пес – это чувствовала я. Задним местом, наверное. Оно у меня очень чувствительное, хотя и не так притягивает неприятности, как Юлькина задница. Но это недоразумение можно было бы исправить, стоило только по-настоящему озаботится этим. Но этим я бы занялась потом.

– Что случилось? – Спросила я, усаживаясь с ней рядом по-турецки. – Ты выглядишь неважно.

– Да, хреново, – протянула она, ничуть не меняясь в лице, ничуть не смотря на меня.

– Так что случилось? – Вновь спросила ее я.

– Я беременна. – Сказала она, как отрезала.

Отрезала мое сердце, мою любовь, мои переживания, страдания. Отрезала все, что можно. Отрезала меня от себя. Она сама отгородила тем самым меня. Она и раньше делала оборот, но сейчас, я чувствовала, что она не захочет это сделать. Да и я бы не позволила ей сделать это… Она беременна. Это звучало, как приговор, как моя обреченность. Как итог нашей недолюбви, недомолвок, недозаработков и недосекса. Нашего чертового неправильного секса. Это рефлекс. Вот мы и доигрались.

Черт, черт, черт.

Не я – она.

Доигралась, допрыгалась. Допрыгалась в чужих кроватях, на чужих членах, с чужими мужчинами. И мне становится грустно, и противно, и так, как никогда не было. Я не знаю что говорить. А что вообще говорят в таких ситуациях? «Вау, я так рада за тебя!», «А что теперь ты будешь делать? Как же наша карьера?», «Надеюсь, это был не Ваня, ты же умная девочка. Это все Паша?», «Это будет наш с тобой ребенок! Юлё-ёнок, я так рада за тебя!», «Напрыгалась, идиотка? Ну, и кому ты теперь нужна?», и никакой из этих дурацких вариантов не подходил. А пока я обдумывала ответ, она снова дала о себе знать.

– Лен, ты слышишь? Я беременна.

– Я слышу. – Говорю я удивительно сухим голосом и хватаю со стола стакан воды. – И как ты умудрилась? – Глупее вопроса не придумаешь.

– Не знаю, так вышло. – Отвечает она, все еще рассматривая точку.

– Так вышло?

– Да. Мы не думали с Пашей о свадьбе, и он пока не знает об этом.

– Значит, отец ребенка Паша? – Спрашиваю я, хотя мне ничего не интересно.

– Угу, – кивает она. – Лен, я хочу рожать.

– Рожай, конечно.

– А как же наша карьера?

– А что теперь сделаешь? Почему ты думаешь о ней только когда попадаешь в передряги?

– Извини…

– Ничего, ты рожай, я очень рада за тебя. – Слабо улыбаюсь я и обнимаю ее.

По-дружески. И она чувствует это.

– Ты злишься? – Спрашивает она, хотя ее вопрос не имеет никакого значения.

– Нет, почему я должна злиться? – Отвечаю я, хотя мой ответ не имеет никакого значения.

– Не знаю, мало ли…

– Ты ведь понимаешь, что ничему бы не было продолжения. – Холодно, безразлично (почти), улыбаюсь я ей, – ну, поигрались мы, это бы все равно не могло продолжаться всегда. Этому рано или поздно пришел конец. Концом послужила твоя беременность. По-моему, неплохая причина прервать наши… как бы это выразиться… шалости!

– Ты права. – Соглашается она, и я совсем не знаю, говорит она это искренне или нет.

– Ну, видишь, как все хорошо! Тем более нам уже не 16 лет, чтобы заниматься этим. Можно назвать это минутной слабостью…

– … да, минутной слабостью. Только минута что-то затянулась…

– Ты полагаешь? – Поднимаю одну бровь я и вопросительно смотрю на нее.

– Думаю, да. Она вот-вот закончится… – Протягивает она и тянется к моим губам.

Затем целует меня. Коротко, но со всей нежностью, и минутная слабость заканчивается.

– Закончилась?

– Угу. – Кивает она и отстраняется. – Я буду рожать.

– Рожай, – вторю я. – Когда ты скажешь Паше?

– Скоро. – Говорит она и я вспоминаю о Ване, который всегда говорил одно и тоже. – Я думаю, он пока не готов, хотя нельзя же постоянно жить в розовых очках!

– Расскажи ему, рано или поздно он все равно узнает.

– Я знаю-знаю, расскажу, чуть позже… Спасибо тебе.

– Было бы за что. – Улыбаюсь я и тяжело вздыхаю.

Никто из этих гримеров, организаторов и стилистов не смог бы так искусно изобразить безразличие, как я. Им бы поучиться.

– Ладно, я пойду.

– Куда? – Совсем перестала соображать я.

– Домой. Меня Паша ждет, я сказала, что заскочу в магазин. – Улыбается она мне и что-то внутри меня сжимается.

Она беременна. Она будет рожать. Она предала меня… И дома ее ждет Паша…

– В магазин…, – растеряно повторяю я, будто пробую на вкус, пытаюсь до конца осмыслить. – Да, хорошо, я провожу тебя.

Она предала меня, – вертится у меня в голове, пока она одевается. Она предала меня, – вертится у меня в голове, когда входная дверь моей квартиры захлопывается. Она предала меня и ушла. И я совсем не злюсь, у меня попусту нет сил на это. Я не могу ненавидеть ее – и это еще больше расстраивает меня.

Так идут дни за днями, целыми сутками съемки. И снова какое-то чувство внутри неизбежности. Юля родит – и это неизбежно. Ваня не будет записывать альбом, он не хочет работать с нами – и это неизбежно. Мы уйдем от него, рано или поздно, но уйдем – и это неизбежно. Не так давно в «Поднебесную» приехала некая певица (псевдопевица с замашками на миллион) NATO, Ваня усердно старался наладить что-то с песнями, альбомом и тут явилось это чудо! Она должна была учить нас петь, очень мило с его стороны, очень мило со стороны псевдопевицы. Однако, интригующий нюанс в реалети-шоу, хоть что-то радовало.

– Надо спеть. – Спокойно сказал Ваня после прослушивания песни «Черджовон», обернувшись ко мне.

– Издеваешься? – Я усмехнулась и скорчилась. – Ты же знаешь, это не мой репертуар. Я люблю «Полчаса», «Ничью»…

– Ну, не твое, так не твое. – Псевдоустало вздохнул он и вышел из помещения вместе с псевдопевицей.

Не очень-то он и расстроился.

– Надо спеть. – Снова спокойно сказал Ваня, теперь уже Юльке.

– Что? – Переспросила она. – Не… не, Вань.

Ее мысли занимали совсем другие дела. Ее будущие роды. И как рассказать об этом Паше. О Шаповалове она уже мало беспокоилась. Да и он не отличался завидным беспокойством и нервотрепкой.

Весь мир любил нас и ждал второго альбома, а Ваня в это время ходил с псевдопевицей и лениво предлагал спеть нам «Черджовон» – восточную песню в западной аранжировке. Забавно, но не более того. Просто ему нужно бросить курить. Об этом ему говорила еще Кипер, пока она была с нами. Пока он не скурил всю свою адекватность. Пока она была с нами… с ним… Ленка. Но об этом предпочитают молчать. Все, даже я.

Ваня не считал необходимым объяснять замыслы песен, ему было лень. Ему было намного важней и интересней наблюдать за новыми, молодыми артистами, которые так отчаянно вгрызались в глотки друг друга. Как собаки. Как доберманы, например. И мистер-наркоман-Иван с блаженной улыбкой наблюдал за этим. Я давно знала, что его увлекают собачьи бои, но не настолько, чтобы забыть о нас. По крайней мере, это нечестно! Он совсем отстранился от нас, погружаясь в раздумья.

– Прошлого нет… и будущего тоже нет, – говорил он, потерявшись в собственном настоящем.

И мне становилось его жалко. Так же жалко, как ему умершую собаку на бойнях. Тогда зачем он смотрит на это? Наблюдает. И при этом дико возбуждается. Его возбуждали не только бои, но и женщины, которые курили его самокрутки, детская порнография, слишком глубокие мысли псевдофилософов, которые так же, как и сам Ваня, терялись в своих теориях, его возбуждали некоторые картинки из приторно известного журнала Плейбой (иногда Максим), а еще некоторые проститутки на улицах Лос-Анджелеса (зря время он не терял, но такие девицы были практически исключением из всего списка).

Операторы лихорадочно вращал камеру у лица Вани, однако ее объектив не мог передать мыслей Шаповалова, именно поэтому он – наш гений, потерялся для всех зрителей «Поднебесной». Потерялся, пропал…

Ваня совсем изменился за все эти года, и возможно в этом виноваты наркотики. А что еще сводил людей с ума? Слава, беспомощность, чувство Божества (Ваня иногда страдал этим, но потом все же понял, что это бестолковая вещь), любовь и еще раз любовь, наркотики, секс, гениальность. И вкупе с этим он много-много-много курил, он сходил с ума. По-настоящему. Его речь становилась все более непонятной, мысли нечетки, а идеи все более сумасшедшими. И в этом случае идеи сумасшедших не побеждали.

И теперь, никто не мог объяснить каналу, что долгожданное шоу, не успев начаться, закончилось, а его предчувствие о неизбежном конце, так необходимой каждому режиссеру, стало сбываться. В результате, то, что должно было стать предисловием – закончилось эпилогом в нашей истории. И никто бы не подумал (и не смел подумать о том), что наша история затухнет, так и не успев начаться. Почти не успев.

– Ну будут они петь этот первый альбом. Второго-то у них все равно не будет. Уже никогда! – Помню, кто-то сказал это в «Поднебесной», в этом священном месте, и моих надежд совсем не осталось.

–Вань, ты собираешься записывать второй альбом? – Спрашивал кто-то у него.

– Нет.

Тот засмеялся. И Ваня тоже.

– Как нет? Почему?

– Так – нет. Зачем?

– Зачем тогда это шоу?

– Пусть будет. – Махнул рукой Шаповалов и снова засмеялся, откинувшись на спинку дивана.

– Мы не хотим с ним работать! – В последний вечер сказала Юля за нас обеих.

И мы рванули вниз на лифте. В пропасть, в обрыв.

– Без Вани они не повторят этого успеха. Другому продюсеру бессмысленно в них вкладывать… Те «Тату» уже выросли, на них даже юбки и блузки не оденешь, их уже не заставишь целоваться, какой смысл придумывать что-то новое, для готовой, потерявшей срок годности, марки? Какой смысл придумывать что-то новое для «чужих детей»? – Двинул кто-то монолог в студии, когда мы уже оборвались вниз на лифте.

И все показалось настолько обреченным, что даже народ перестал зажигать огни в «Поднебесной», все сидели в темноте и курили. Молча курили, изредка они разговаривали о чем-то непонятном, наверняка не понимая друг друга. «А в космосе сквозняки, короткие праздники»… И все стало так угнетать. Угнетало больше всего то, что пришла пора уходить от «папули», бросить его, как и «мамулю» и остаться сиротам. Вдвоем. И неизвестно, что будет дальше. Это больше всего пугало. Я уверена, что слов, чтобы описать мое состояние, просто напросто нет. Ни одного. Это был какой-то страх, пронзивший всю душу, страх, сковавший руки и ног, страх, от которого я переставала дышать. Это была ужасная нервотрепка, головная боль и чувство обреченности. Да, именно чувство обреченности, потерянности. И хотелось скулить, выть, плакать, истерить. «Это сон, я проснусь и все будет хорошо. – Уверяла я себя и сама не верила своим словам. – Ваня одумается и вернется за нами». Но Ваня не одумался, он не мог одуматься по определению. От такого количества травы не одумываются. И он не исключение. И мне оставалось только сходить с ума, так же, как сходил с ума он. Мне оставалось бояться, плакать, вспоминать о том, каким он был, каким было все. Как я впервые появилась на этом, мать его, прослушивании. Шаповалов тогда даже костюм напялил. Фиолетовый. И не дольче габановский, и не прадовский, и даже не армани. Да какой там армани, когда у него за душой не было и гроша. Он сидел и изучал меня глазами, улыбался мне и уже тогда, в его (еще не укуренных травой) глазах, я увидела надежду. С того самого дня, он вселил в мое маленькое тельце надежду на светлое будущее и я уже тогда верила ему и, отказываясь от куска сахара в зубах (что было очень странно), бежала за ним, куда он пожелает. А теперь его нет. И уже никогда не будет рядом. И это убийственно больно, это буквально разрывало меня изнутри. Хотя с другой стороны я понимала, что работать с ним у нас уже не получится. Так же, как и не получится носить клетчатые юбки и кристально-белые блузки, так же, как не получится целоваться. И ничего не будет. Ничего…

Депрессия затягивалась на долгие, невыносимо тяжелые недели. Юля конец рассказала Паше о своей беременности. А Ваня все еще торчал в Поднебесной. Что он там делал? Пришлось ехать к Боре. К давно позабытому Борису, которые встретил нас с распростертыми объятиями, угостив даже кружкой чая. Он предложил было коньяк, чтобы отпраздновать такое дело (и непонятно чему он радовался), но Юля тут же обломала все его планы.

– Я беременна! – Выпалила она на одном дыхании.

И все его схемы разрушились.

– Мы подождем! – На автомате сказал Борис. – Пока будут работать юристы.

Четкость Босса вызывали доверие. Тогда этого было достаточно. Хаос сменился определенностью и здравомыслием. Это уже что-то. Но Вани больше нет, и никогда не будет… Его нет. Нет. И это слово меня убивает…

====== 45 ======

Сложно говорить о «Поднебесной» днем, когда романтическое настроение еще не наступило, а вечер плавно не окутал Москву. Ждать, пока из всех домов, из всех окон прорвутся апельсиново-мандариновые фонари, и молодые влюбленные пары загуляют в центре. И это было бы нечестно врать, лгать людям, рассказывая об этом месте совсем без вдохновения и блеска в глазах. Было бы нечестно врать им так умело, как я. Поднебесная – это то место, о котором говорят захватывающим, волнующим шепотом, когда город засыпает, убаюканный зимним вечером, когда машин на трассе становится все меньше и меньше, а люди одиноко шатаются где-то в центре города. Мы стояли в пустой студии, поджидая момент, когда можно будет разговаривать, ибо эту идиллию нарушить было – что совершить преступление. Сегодня все разошлись раньше, чем обычно, но это почти не удивляло. Я привыкла к такому образу жизни, так же как и привыкла к еще некоторым вещам:

– К Юле и Ване;

– К маленьким и не очень маленьким собакам;

– К шерстяному свитеру на голое тело (как меня учила Юлька);

– К запаху травки в Поднебесной;

– К ледяной, безвкусной кока-коле в здешних макдональдсах;

– К лютому холоду в последнее время;

И это далеко не весь список тех вещей, к которым я привыкла. Но это не плохо, и не хорошо. Это никак. Юля стояла недалеко от меня, наблюдая за чем-то, глядя в окно. Сегодня и правда все разошлись раньше, но это нисколько не удивляло. Обычно, тусовка в Поднебесной начиналась около девяти вечера, когда подтягивалась основная масса незнакомых мне людей, а дальше, как дело пойдет. Иногда, это заканчивалось утром, иногда следующим днем, а иногда в два часа ночи и вовсе никого не было. Сегодня был как раз из тех дней-исключений, и люди разошлись слишком рано, даже не успев понаблюдать за рассветом. Рассвет в центре города – слишком романтично для них. Для них, но не для меня. Волкова упорно пыталась разглядеть что-то в окне, хотя и не обмолвилась ни словом. Но нарушать эту идиллию я не решалась, мне совсем не хотелось быть и без того преступницей. Поэтому, я продолжала все так же сидеть на диване и наблюдать за задумчивой девчонкой. Неожиданно она обернулась и, подойдя ко мне, схватила за руку и потащила к окну.

– Видишь вон те колонны, которые отражаются в окне? Что у потолка самой Поднебесной, – пояснила она и махнула рукой, – никто этого не видит, но эти колонны, глянь сама…

Я стала всматриваться в окно, где действительно отражались колонны. Белые, холодные, как статуи. Как античные статуи самых прекрасных и грациозных девушек. Они как нельзя хорошо вписывались в интерьер Поднебесной, это сказал бы вам даже дизайнер-самоучка, и на секунду я поймала себя на мысли, что…

– … Кажется, что они подпирают небо? – Предположила я и улыбнулась самой себе. Своим догадкам.

– Так и есть. – Кивнула Юлька. – Подпирают небо… Знаешь, когда я тут, мне иногда кажется, что весь мир в моих руках!

– Когда на тебя находят минуты просветления? – Иронично спросила я, совсем не со злости.

– Наверное, по-научному это именно так, хрен его знает… – Протянула она и мельком глянула на меня.

– Сегодня в Поднебесной пусто. – Почти во время заметила я. – Классно так, даже не думала, что влюблюсь в это место!

– А где все? Куда так рано смылись?

– Как куда? К Ване!

– К нему? С чего ты взяла? – Девчонка удивленно уставилась на меня, видимо была совсем не в курсе всех дел.

– Да, сказал мне кто-то, уже не помню, кто конкретно, – отмахнулась я, давая понять, что это совсем не важно.

– А мы почему не поехали?

– Потому что нас не звали! – Засмеялась я.

– Мы бы могли поехать, – задумчиво протянула та и вопросительно посмотрела на меня.

– Тебе что, тут плохо? Не нравится? – Расстроилась я, глядя на расстроенную Волкову.

– Нет, хорошо.

– Видишь, все не так потеряно! – Вздыхаю я и снова смотрю в окно.

Здесь и правда здорово, я привыкла к этому месту всего за несколько недель, пожалуй, это еще один пункт к тому, к чему я быстро привязалась. И это хорошо. Хорошо – наблюдать за закатом с башни под небесами, хорошо – встречать рассвет с башни под небесами.

– Паша должен скоро прилететь из Голландии, – задумчиво протягивает она, растворяясь во мраке студии. – Чай будешь?

– Да? А что он делал там? – Интересуюсь я, не зная о таких событиях, я думала он все эти ночи был с ней.

– По работе ездил, я не интересовалась особо, – послышался ее голос из темноты. – Чай будешь?

– Вы вместе живете? – Снова не отстаю я с расспросами.

– Иногда, ты же знаешь, для чего тогда спрашиваешь?

– Да ладно…

– Все не так плохо. – Улыбается девчонка, выходя навстречу мне.

– Да? Так где чай? – Почему-то беспокоюсь я.

– Его не будет. Я не хочу, – пожимает плечами она, и я ничему не удивляюсь.