Текст книги "Ничья (СИ)"

Автор книги: mawka01

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

– Ты чего не спишь? – тут же захлопываю я свой дневник и поворачиваюсь к ней лицом.

Она, как никто другой, умел прерывать романтические, умиротворенные моменты, полные трепета и надежд, она даже переплюнула Ваню и Ленчика, даже сам Борис не мог соревноваться с ней. Даже Борис. Он как никто умел выбирать подходящие моменты, чтобы нарушить гармонию нашего с Юлькой мира. Нашего с Юлькой – не его. Он всегда мог найти нужную секунду, чтобы разорвать наши объятия, наши цепляющиеся друг за друга руки, иногда мне казалось, что он не хотел, чтобы мы любили друг друга. Но такого не могло было быть по определению. Так или иначе, в наших сердцах остались те моменты жизни, которые не исчезнут никогда. Никогда в жизни он не сможет стереть, забрать, своровать, одолжить, попросить забыть эти моменты. Ведь они так же бесценны, как и картина «Джоконда» Леонардо да Винчи, как «Черный квадрат» Малевича, как собор Парижской Богоматери, как собор Святой Софии, как Византийский храм Святой Софии, как Колизей, как Парфенон – есть много похожих вещей, которые, так или иначе, незаменимы. Так же, как и наши воспоминания.

Наверное, она не заметила моего маневра и стыдливо прячущуюся за спину тетрадь или сделала вид, что не заметила, во всяком случае, девчонка не сдвинулась с места и, потирая руками лицо, ответила:

– Не могу че-то заснуть, – бормочет та, в то время как я откладываю свой стыдливый дневник куда-то назад, – не могу заснуть… что ты тут делаешь?

– Да ничего, – может мне все-таки удастся обвести ее вокруг пальца? – Просто сижу.

– Да ладно, что? – она не так проста, она не глупа. Совсем не глупа, не то что я – блондинистая овца, не то что я со своим стыдливым дневником, где несмело и девственно покоятся мои мысли, в самой глубине, в самых потаенных страничках можно найти что-то смелое, но ей об этом никогда не узнать, – Это секрет? У тебя от меня есть секреты? – она знала, что спросить, улыбаясь мне улыбкой строптивой овцы, хотя овцой она совсем не выглядела.

Разве что овцой в волчьей шкуре. Если только так, но не иначе.

– Дневник пишу, – неизвестно почему я продаю ей свои откровения с потрохами, глупая блондинистая овца способна только на это. На это беспомощное, притихшее заявление, которое сможет разрушить даже ее ухмылка, даже ее задиристый, игривый смех, даже ее ледовые глаза, даже ее подрагивающий от интереса подбородок. И мне ничего не остается, кроме того, как продать ей свои откровения, в конце концов, я всего лишь говорю ей о том, что делаю здесь.

– О, дай почитать! – она не так глупа, не так наивна, она прекрасно знает, что нужно сказать и что ответить на мой пристыженный скромным, потаенным дневником, ответ. Она знает все, что знаю я, и даже больше. Но это ведь не повод…

– Ты же знаешь… – я делаю слабую попытку противиться ей, прекрасно зная, что сегодня она не настойчива. Всего лишь просит, – Ты же знаешь, зачем тогда просишь?

– Знаю, ты не даешь его никому читать, – улыбаясь, она продает мне мои же секреты без зазрений совести.

Улыбаясь, она просит меня не сердиться, но в глубине души я знаю – это еще не конец, она не отступает. Ведь ей, как никому, хочется прочитать все, что я пишу. Узнать о том, как я люблю ее. Прочитать записи, которые останутся только записями, из них не напишут книгу, из них никогда не процитируют меня. А рукописи, к великому моему сожалению, не горят! То-то тебе, глупая податливая овца! Например, ей бы было очень интересно почитать мои впечатления после концерта в Японии в 2003, после нашей первой ночи. Я знаю, что она отдала бы все, лишь бы прочесть это, лишь бы почитать мои самые сокровенные мысли и желания в этом дневнике.

– Да.

– Но я же не все, – она коротка, но не холодна со мной, она все еще миролюбиво улыбается, зная, что я таю под ее натиском.

И никакие чертовы дневники тут не причем. А все потому что я – глупая блондинистая овца, блеющая от ее самоуверенного подбородка, самоуверенных скул, самоуверенных глаз и наглых, как никогда, самоуверенных губ, – Я же не все, Ленок, это же я… Юля!

– Не все, – потоптавшись в глубине своего рта, мой язык все же произнес это, будто пробуя фразу на вкус. Странную, кисло-сладкую, с разными приправами и неведомыми ингредиентами, с тем, что положено испробовать только мне. Только ей.

– Так что? – она не сдается, и ее язык тоже. Такие, как она, не сдаются, и эти блюда для нее раз плюнуть, для таких, как она, готовят еще оригинальней. Ну куда же мне до нее? Глупой блондинистой овце…

– Не, – я отрицательно киваю головой, уверенно наблюдая за дерзкими кудрями, – Нет, Юль, я не могу.

– А когда-нибудь? – она никогда не оставляет мне выбора…

– Когда-нибудь дам, – я никогда не оставляю себе выбора, беспробудно повинуясь ее бархатному, убаюкивающему голосу.

– Честно? – шепчут ее губы моему подбородку, застывая около него.

– Наверное, – шепчут мои губы, боязненно пятясь назад, инстинктивно прикрыв глаза, инстинктивно поджав ноги, поджав хвост, забившись в дальний темный угол.

– Может, все-таки спать? – видя мои колебания, она отступает и уступает место податливой овце, глупой и блондинистой, разрешая ей дышать, разрешая любить себя, – Уже поздно, завтра трудный день. Давай пойдем спать?

А что мне еще остается? И я, с замиранием предательского сердца, продолжаю любить ее, наблюдая за тем, как ее спекшиеся губы отстраняются от моего трусливого подбородка, наблюдая, как ее глаза нежно скользят по моему лицу, как ее пальцы невидимо касаются очертания моих скул, щек, губ, заставляя их снова и снова пятиться назад. А что мне еще остается делать? Как любить ее…

– Да, сейчас, – я быстро киваю ей головой, убегая от ее губ, стремясь убежать взглядом туда, где нет ее.

– Я жду тебя.

– Да, – выдыхаю я, глядя на ее удаляющуюся спокойную спину, – Я скоро буду.

Теперь я смело могу считать себя героем, а все потому, что дружить, когда любишь – настоящий подвиг. Хотя я не могу точно назвать это любовью, это острое, пограничное и опасное чувство. Как по лезвию ножа. Это тонкая, почти смертельная грань, между дружбой и запретной любовью. Иного определения для этой головной боли я не могу найти. Иногда мне кажется, что Юлька тоже страдает этим. Странно, но я не вижу другого выхода из нашей ситуации, кроме как этой недолюбви, передружбы и постоянной головной боли. И всегда в голове один и тот же вопрос: «Ну и как эта херня называется? Ну и как мне от этого избавится?». За последнее время я настолько запуталась в своих чувствах, что просто и тупо боюсь сорваться, окончательно потонув в своих проблемах. А мои проблемы, как известно, никого не волнуют. Только ночью я могу забыть обо всем, хотя это чувство любви обостряется еще сильнее, просто нужно успеть заснуть, не рассказав об этой головной боли Волковой.

Волкова лежит со мной рядом, накрывшись теплым одеялом, и терпеливо молчит, пока меня не накроет ностальгией и я не смогу позволить себе поговорить о чем-то. Обычно такие разговоры не касались древнегреческих философов, размножения растений, картин 19 века, великих летчиков, мировой войны, пробок в Москве, ее собаки и многого другого. Обычно такие разговоры имели пространственный, почти бесполезный характер, который так любил наш Ваня, которого больше нет. И его пространственных разговоров тоже нет. Только наши псевдосумасшедшие мысли и их продолжения. Сегодня она была еще терпеливей, чем обычно, и спустя полчаса могла смело ликовать.

– Как ты думаешь, кто мы? – начала я и сама же в первую секунду испугалась своего вопроса.

Это соскочила с моего языка случайно, будто огромная ледяная глыба разбилась об Титаник – неожиданно, смертельно. Я сама же испугалась, и этот ужас сковал мое горло. Немой крик стоял в моих глазах, которые удивленно расширились и уставились на Юльку. Она молча наблюдала за мной с таким же ужасом в глазах.

– Кто мы? – тихо повторяет она, пробуя новую фразу, новое блюдо с примитивными специями от меня, – Наверное…

– Я иногда очень скучаю по тебе, – шепчу я, закрыв глаза, чтобы, будучи безумно влюбленной в нее, не видеть ее реакции.

– Наверное, мы невинные любовники… – она улыбается, я вижу это сквозь узкую щель глаз, – Тебе нравится это определение?

– Невинные любовники, – пробую я ее блюдо, более изощренное, развратное, – Это даже лучше, чем мое определение.

– Какое? – она оживляется и с интересом наблюдает за мной.

– Прирученные подруги, сестры… на твой выбор.

– Почему прирученные?

– Нас приручили. Одомашнили, как котят. Что ты, что я – были бы дикими, а тут Ваня, молодец, постарался.

Она засмеялась, и я тут же подхватила ее смех.

– Почему мы невинные любовники? – спрашиваю я спустя минут десять.

Этот вопрос витает в моей голове, обдумывая всевозможные варианты и ответы. Но ответов у меня так и не появилось. Только догадки, но разве они могут сравниться с догадками и ответами Юльки? Ведь она придумала это определение, ей и решать, почему мы любовники. Да еще и невинные. Может, она чувствует то же самое, что и я – недолюбовь и непередружбу? Может, я не одна такая сумасшедшая? Надеюсь, что именно так все и есть.

– Это было бы слишком просто, если бы я сказала тебе об этом сама, – воркует девчонка, отворачиваясь от меня с загадочной улыбкой, – Подумай сама, Ленок…

– Но я… – тихо и возмущенно протягиваю я, но она обрывает меня.

– У тебя целая ночь впереди…

Вся ночь, весь день, целая неделя, целая жизнь впереди, чтобы задуматься о том, почему мы невинные любовники. Наверное, в ту самую ночь стоило сказать ей опровержение ее теории, ее фразы, сломать ее, обезоружить своей победной фразой, которая всегда оставалась выигрышной, она была джокером, шахом и матом, она не могла проиграть по определению. Тогда, в ту самую ночь, я должна была огорчить ее и сказать правду – мы не невинные любовники, а ничьи. Мы никогда и никому не принадлежим, проживаем в вакууме, в своем теле, со своими мыслями, запирая их на самые крепкие замки, скрывая их от окружающих, со своими моралями, теориями, фразами, воспоминаниями, со своими тараканами в голове, со своей правдой и неправдой, со своей философией, и никого не волнует, что там и кого, так или не так. Мы ничьи. Каждый сам по себе ничей. Сам по себе. И так каждый человек на земле. Странно, почему я не сказала ей тогда? Потому что думала над любовниками целую ночь, но так ни к чему и не пришла…

Время никогда не стояло на месте, и теперь я убедилась в этом еще больше. Наши выступления были яркими, живыми, полными энергетики и незабываемыми для фанатов. И снова выходя на сцену, я без конца растворялась в ней, забывая обо всех рамках, я просто хотела любить ее, я просто хотела, чтобы она любила меня, и чтобы не было никаких границ, которые могли бы разрушить тонкую нить, связывающую нас. Теперь мы были единым целым, не Юля и Лена, а громким, фантастическим проектом Тату, где, прежде всего, даже не сама музыка, не тексты, не шоу, а чувства. И нужно быть полным придурком, чтобы не понять это. Просто нужно было видеть, какие мы на сцене, как мы общаемся друг с другом сквозь строчки в песнях, сквозь музыку, сквозь проигрыш в Ничьей. Она ходит вокруг меня, улыбается, всем своим видом показывая ту самую, тонкую, секретную нить, грань между дружбой и любовью. Она обнимает меня, как можно ласковей, нежней, будто боится, что я растаю в ее объятиях, боится, что я испарюсь, убегу, оттолкну ее. Но я никогда бы не смогла оттолкнуть ее, самое большое, на что я способна – в ответ прижать ее к себе, уткнуться носом в пульсирующие ключицы, в волнительную тонкую шею, в ее скулы, зарыться в ее волосы, целовать ее подбородок, висок, щеки, каждую частичку ее тела. Не грязно, не пошло, не наигранно, не по приказу, а потому, что мне хочется! Мне хочется! Вот хрень! Я так скучаю по ней. Скучаю каждую минуту, секунду, даже когда нахожусь рядом с ней. И ничего не могу с этим поделать. На концертах она позволяет мне все, но я не позволяю себе почти ничего. Практически все песни мы ходим, держась за руки, боясь упустить друг друга. Практически все песни мы не выпускаем из вида глаза друг друга, боясь потеряться среди огромного зала, среди взглядов фанатов. И мне совсем все равно кто и что думает об этом, хотя все же большинство поддерживает нас, а некоторые думают, что история повторяется, и мы снова играем во все это. Только зачем? Зачем? Кому нам теперь врать?

По крайней мере, я давно перестала врать, хотя бы себе…

Мы отыграли очередной концерт и после этого завалились в какой-то ресторан. Ресторан, как ресторан – ничего примечательного. Борис заказал неплохой банкет, где мы могли хорошо расслабиться. И расслабиться получилось, как не удавалось уже давно. Все было в самом разгаре, народ вокруг нас смеялся и веселился, обсуждая какие-то новости, вспоминая забавные ситуации с наших гастролей. Мы с Волковой не были исключением, и поэтому быстро влились во всеобщую радость и веселье.

– Ребят, по-моему, у нас закончилось вино! – кажется, Свен заметил это, глупо улыбаясь, – Борис! Что делать?

Боря глупо хохотнул и махнул рукой, мол, хватит вам пить, но Свен видимо не хотел сдаваться, поэтому кинул взгляд на Троя.

– Доставай, чего сидишь, скромничаешь?

Парень быстро вынудил откуда-то бутылку чего-то.

– Это у тебя что? – поинтересовалась оживленная Волкова, отвлекаясь от посторонних разговоров.

– Мамина штука…

– Чего? Лен! – она дерганула меня за ворот.

– Мама ему что-то дала, – засмеялась я, впиваясь взглядом в бутылку, – Трой, че за штука такая?

– Типа… вашей настойки! – он улыбнулся и поставил бутылку на стол, – угощайтесь, моя мама делает это очень круто…

– Ай лав ю, – моя девочка расплывается в улыбке и посылает ему воздушный поцелуй, – лав ю, Трой! Лен, видишь, не все так плохо!

– Да мне вообще все равно, – честно признаюсь я, ведь я еще не настолько пьяна, в отличие от Волковой, – Борь, не спи!

Ренский резко дернулся и открыл глаза. Похоже, ему было вообще на все наплевать, поэтому он нашел самое время поспать. Ну и пусть.

– Хэй, ты чего нахмурился? – Трой пнул Свена в плечо и добродушно оскалил зубы, – Подумаешь, вино закончилось!

– После того раза я боюсь пить то, что делала твоя мать, – он грустно отвернулся, наигранно грустно, прикрывая лицо рукой, чтобы не заржать.

– О чем он? – вмешалась я в разговор, – Что за тот раз?

– Моя мама… – начал было рассказывать Трой, но Свен перебил его и снова повернулся к нам с грустной, депрессивной физиономией.

– Его мама в прошлый раз тоже приготовила что-то типа настойки. Так я после того раза блевал, как скотина, – он резко поднес кулак к лицу Троя, угрожая ему, – Так что теперь…

– Все норма-ально! – протягивает тот, – Эта вещь проверенная! Так что не ссы.

– Хватит п*здеть! – недовольно сипит Волкова и подтягивает к себе бутылку, – Наливайте уже!

– Тш, видишь, Джулия злится уже! – Трой добродушно улыбается Свену, – Давай, налью даме!

Он ловко выбивает у нее бутылку и наполняет ее рюмку до края.

– Фак, стоп! – она выхватывает у него рюмку и подносит к себе.

Разлив настойку, Свен поворачивается ко мне.

– Будешь, Лена? Совсем немного…

– Немного только, – соглашаюсь я, примирительно протягивая свою рюмку, – Совсем немного…

Парни подливают и мне. Кто-то хотел было спросить Борю, но его спрашивать бесполезно – он уже беспробудно спит на столе. Ну и черт с ним! Мы выпиваем за любовь и снова начинаем над чем-то ржать – я уже туго соображаю. Главное, что весело. Проходит несколько часов, и моя голова, кажется, растворяется в алкогольной жидкости, там же растворяется и мое самообладание. Волкова, облокотившись на меня, флиртует со всеми по очереди, на меня похоже ей все равно. Но мне всего лишь кажется, она поворачивается ко мне и спрашивает:

– Ленок, ты чего совсем загрустила?

– Просто устала, – тихо произношу я, – И до одурения напилась…

– Ну чего ты? – она мягко касается моего подбородка, – Мы скоро поедем в гостиницу…

– Да, знаю. Скоро поедем, – смеюсь я, глядя на Свена с Троем, которые дурачатся, – Кажется, они совсем забыли про нас.

– Кажется, да, – кивает она, глядя на них.

Она опускает свою руку мне на колено, медленно продвигая ее вверх.

– Что ты делаешь? – пьяно улыбаюсь я ей, заранее зная ответ.

– Дурачусь! – она смеется, убирая руку, – Ты даже не напряглась, странно…

– А чего мне напрягаться? Ты же не в штаны мне рукой лезешь!

Она, улыбаясь, без всяких зазрений совести, начинает расстегивать мне штаны. Я только смеюсь, зная, что она ничего не сделает. И я права. Видя, что я не сопротивляюсь, она улыбается и отстраняется.

– Опа, Свен, смотри! – Трой тыкает на нас пальцем, – Тату опять за старое? Да, девочки?

– Конечно! Так скучаем по старым временам! – отвечаю я, хватая Волкову за грудь.

– Ничего не меняется! – подмигивает нам Свен, – Ты нам Волкову не передашь?

– Еще чего! – недовольно сиплю я, притягивая свою девочку ближе.

– Какая ты у меня собственница! – смеется Волкова, обнимая меня за шею, – Ревнуешь?

– Нет, конечно.

– Че, правда не ревнуешь? – она так близко ко мне, смотрит на мои губы, вымокшие в алкоголе, а я смотрю на ее губы и понимаю, что совсем сошла с ума, – А я-то так свято верила в нашу любовь!

– Ты посмотри, как Ленка на нее смотрит! – шепчет Трой Свену, но так громко, что я все слышу.

– Да ладно вам! – смеюсь я, отводя от моей девочки взгляд, – Ревнуете?

– Ага, – хором говорят они, и я чувствую, как Юлька целует меня в подбородок, а потом чуть ниже моей губы.

Слышу, как упоительно загудели ребята. Ну и что.

– Ладно, так, нам пора ехать в гостиницу! – неожиданно вскакивает Волкова и начинает будить Бориса, который мирно покоится на столе, посапывая.

Все почти тут же начинают собираться, суетиться на пьяную голову. Через час мы были на месте.

Перед тем, как разойтись, я случайно наткнулась на Свена и Волкову. Они стояли в конце коридора на этаже и о чем-то разговаривали. О чем я не слышала, но по их поведению можно было понять, что то ли она, то ли он заигрывает с ней. В конце концов, моя девочка, сама подошла к нему вплотную и накрыла его губы своими. Он притянул ее к себе за талию и поцеловал в ответ. Все это длилось не так долго, но мне хватило времени, чтобы заметить это, чтобы вскипеть и уйти в номер, оставив их со своими мыслями.

Как бы мне не хотелось думать и вспоминать об этом, но Свен всегда был мне небезразличен…

И если мне не изменяет память – Юля тоже.

====== 60 ======

– Свен! Эй, Свен, где ты застрял? – Кричит Волкова, развалившись на постели.

До белизны пошлой, открахмаленные покрывала так и манят заляпать их чем-нибудь эротически липким, наполнить их стонами и запахом страсти. Странно, именно такими были все чистые, накрахмаленные и идеально выглаженные покрывала в гостиничных номерах. Странно, именно для этого, как мне казалось, и нужны гостиницы, чтобы поддаться случайной страсти двух совершенно не случайных людей. Таким страстям поддавались даже мы с Юлькой, в свое время, но поддавались. Не совсем часто, но это того стоило – завалившись в номер, с пошлыми отбеленными одеялами, покрывалами, полотенцами, одноразовыми тапочками (такими же пошло-белыми), со всей стерильной хренью, мы поддавались страсти.

Она кидала меня на кровать, садясь сверху, налегая своим весом, не давай возможности уйти, и потом, будучи, понимая мою беспомощность, полностью пользовалась мною. Целовала, как ей хотелось. Обнимала, как ей хотелось. Ласкала, как можно изощренней. Любила, как могла. И во всем виноваты эти гостиницы. Какой черт их придумал? Вот хрень.

Но в этот раз она звала не меня. В этот раз вторую половину кровати занимал Свен. Свен – наш клавишник, голова и мозг музыкантов, серьезный парень, самый спокойный из всех, да и просто красавчик. Волкова не то чтобы на него запала, вовсе нет, но зная ее, я могла смело предположить о том, чего в жизни ей не хватает… Тем более, что она всегда была нимфоманкой. А он… Может, и ему стало интересно: а какого это – переспать с черненькой? В те самые минуты я готова была оторвать себе голову, а все потому, что мне нравится он – мне нравилась она. Черт бы их побрал!

– Где тебя черт носит? – Волкова снова выкрикнула с кровати, приподняв голову, чтобы убедится в том, что Свен уже где-то рядом.

– Извини, русские гостиницы совсем не рассчитаны на иностранцев! Странно. – Он озадачено почесал затылок и залез к ней на кровать. – Так что?

– Что? – Она рассмеялась и посмотрела на него с таким видом, мол, а ты чего, паренек, не догадываешься?

– Вы – русские такие забавные! – Он снисходительно улыбнулся, но она не дала ему никуда деться, и в ту же секунду, потянула за его ворот.

Расстояние между нами мгновенно сократилось, и она прерывисто задышала в его пьянящие губы, в его аккуратную бородку, в его немецкое личико, не испорченное морщинами и операциями. Затем приоткрыла глаза и взглянула на него: скромно, почти девственно, взглядом юной соблазнительности. О да, как хорошо она умела управлять своими эмоциями, своим лицом. Огромной привилегией Юльки передо мной было то, что она могла быть кем угодно: юной, неопытной соблазнительницей, коварной женщиной, женой олигарха, девочкой-нимфеточкой, сладкой лесбиянкой, похотливой тварью, безразличной душонкой, холодной, циничной стервой и еще много-много кем. Она могла быть кем угодно, но, похоже, затерявшись в этих масках, она забыла – кто она на самом деле.

Да и я совсем перестала понимать это.

– А как же она?

Она – то есть я. Свен молодец, нашел подходящий момент, чтобы заставить ее притормозить, хотя даже этого она не сделала, и без всяких зазрений совести, продолжила медленные, но уверенные движения в его штанах. Кажется, его вопрос ничуть не смутил ее, а может она и вовсе пропустила его мимо ушей. Ведь такое тоже могло быть? Забыть обо мне – самый лучший выход, особенно тогда, когда тебе хочется ощутить внутри себя что-то мужского происхождения, а не скудные музыкальные пальцы, которые научились играть множество произведений на фортепиано, готовить нехитрые обеды, перелистывать замусоленные страницы книг и считать, сколько лет мы вместе. Формально вместе.

– Кто – она? – Девчонка все-таки сделала вид, что не поняла, о ком идет речь, но ненадолго. – Лена что ли?

– Лена. – Кивает он, рассеяно целуя мою девочку в голое плечо. – Она знает, что ты делаешь?

– Какая разница? – Заливается смехом черноволосая, ускоряя темп своей руки. – Какая разница, honey? Это уже не ее дело… Сейчас есть только ты. И я. Причем тут Лена?

– Ты никогда не думала о том, что она может любить тебя?

– Любить? Свен, ты знал нас в 2003? – Она резко стянула с него штаны и легла поудобней. – Мы всегда любили парней, и никогда не любили друг друга. Пора бы перестать верить в эту сказку.

– Но ты ведь сама… ты ведь и сама…

– Что? – Она захохотала, надев маску издевки над ним, надо мной.

– Ты совсем не похожа на себя на сцене… не такая, как сейчас. Другая. Любишь ее – это видно, что у вас?

– Свен, давай закроем эту тему? – Она аккуратно отодвинула свои трусики в сторону, и насела на парня, обхватывая ногами его спину. – Давай просто сделаем это? Ты уже так завелся…

…Чувствую, как затылок со всей силы бьется об деревянную спинку кровати.

Все то же самое: стерильные, накрахмаленные простыни, белые одноразовые тапочки. Гостиница, паршивый вид из окна на какой-то из городов, приятный парфюм Юльки, неровный свет за окном. Беспокойство…

– Тебя продолжают мучить кошмары. – Сочувственно кивнула головой мне Волкова. – Иногда мне кажется, что ты все-таки расквасишь свой затылок. Может, нам просить номера с мягкой спинкой от кровати? Объясним ситуацию…

– Очень смешно! – Небрежно бросаю я, потирая голову. – Обхохочешься!

– Я не смеюсь. – Серьезно говорит она, обернувшись ко мне. – А вообще, ты вовремя, я только хотела тебя будить.

– Охрененное пробуждение. – Сердито бормочу я, даже не думая вставать. – Офигеть просто, день начался, как обычно – хреново! Что за неделя такая выдалась?

– О чем твои сны?

– Ни о чем. – Я просто не хочу это обсуждать, не буду я ведь рассказывать ей о том, как в моих снах она ублажает Свена?

Моя девочка моего клавишника. Вот хрень, только идиоткам, которые брезгают накрахмаленными покрывалами, могут присниться такие сны.

– Ладно, вставай, у нас утром два интервью, скоро за нами заедут. – Похоже, она не настроена спорить и ругаться со мной.

Оно и к лучшему. Вот хрень, только такие идиотки, которые восхищаются фолиантами и до смерти боятся пропахшими тайнами кулонов, могут забивать свою голову ерундой, мысли о которой у адекватных и нормальных людей испаряются через несколько секунд. Странно, но мой кулон, пугающим способом пропавший с шеи, так и не вернулся на свое место, и Юлька его не видела. Странно, но мой сон, связанный с Ваней так и не нашел свое отражение в реальности. А может, я просто накручиваю себя? И все это чушь? Может, я просто одна из этих идиоток – так и есть. И еще… меня до сих пор преследует фанатская фраза: «Никогда нельзя быть уверенным, что тебя не предадут».

Все это попахивает дешевым (хотя в этом я сомневаюсь) психоделическим романом-детективом, таким, что в стиле Платовой. С тайнами, знаками, со своими тараканами в голове – такими же, как и у меня самой. Но это и вправду беспокоило меня. Сидя на интервью, я снова терзала себя мыслями о наболевшем. Может, мне снятся вещие сны? Хотя мало чего у меня сбывалось. Тем более, что Волкова заигрывала со Свеном, и такое можно было бы предположить. Смело, дерзко предположить, но мне этого не хотелось, а спросить напрямую об этом у девчонки не было возможным. Это не мое дело.

– Это не твое дело. – Так она мне и ответила.

Ответила бы. Если бы я спросила, но пока у меня есть голова на плечах, да и на интервью торчим.

Как всегда одни и те же вопросы, одни и те же ответы. Никогда и ничего не меняется, и вряд ли уже изменится, потому что это мы – и вопросы для нас стандартные, и ответы на них такие же стандартные, затертые, отбеленные , как и покрывала во всех гостиничных номерах. Где-то чуть преувеличенные, пафосные, где-то – напротив, приуменьшенные, скромные, но это уже не имеет никакого значения.

– У вас начался тур по России и Украине, какого вам выступать дома? Есть ли разница с Европой?

– Ну, мы всегда называли себя русскими девочками, и Россия для нас прежде всего – дом, когда мы заграницей мы скучаем по Москве, а в Москве – наоборот! И так всегда…

– А фанаты где лучше?

– Да везде разные фанаты, для нас нет тех, кто лучше и тех, кто хуже! – Улыбается Волкова.

– Мы любим всех! – Киваю я.

– Ваш второй альбом имеет не такой огромный успех, как первый, вы не боитесь идти дальше?

– Нет! Не боимся!

– Почему возникла такая ситуация?

– Возможно, люди не вникают в смысл песен и не понимают о чем они. Хотя акцент альбома сделан как раз не на музыке, а на словах, на текстах. Это ситуация в большинстве своем касается России.

– К сожалению, действительно так, на нас уже не раз жаловались за песню «Люди инвалиды».

– В чем смысл этой песни? И почему возникают скандалы?

– В песне затрагивается проблема моральных инвалидов, людей, не умеющих любить, заботиться и переживать. Именно об этом мы хотели сказать всем. Но у нас в России ситуация такая: люди слушают попсу и не задумываются над смыслом песни.

– Согласна с Леной. Не люблю все эти поющие трусы, где смысл предельно прост – он пришел, она ушла, она его любила, а он ее нет. Мы говорим о проблемах в наше время, которые не должны оставаться в стороне.

– Девчонки, и последний вопрос, вы такие разные, совершенно не похожие друг на друга. Лена такая спокойная, тихая, Юля – наоборот постоянно на позитиве, энергичная. Так что же вас держит вместе?

– Любовь! – Вместе отвечаем мы и начинаем смеяться.

Что еще может держать «невинных любовников» вместе? Знал бы этот паренек про Юлькино определение, и это бы стало причиной для споров, рассуждений и новых статей. Что кроме любви нас может держать вместе? Наши руки, – несмело бы могла предположить я, забыв о грани между любовью и дружбой. Наши руки – единственное, что еще хоть как-то сближает нас. Хотя, нет, это не единственное средство, еще – слова песен, музыка. Но об этом чуть позже. Если раньше я считала, что ее губы созданы для моих губ (но и сейчас я не могу это отрицать), то сейчас я абсолютно поняла, что ее руки могут принадлежать только моим рукам. Это не касается Юльки полностью, это касается исключительно ее рук, которые я давно уже присвоила себе – своим рукам. Ведь ее пальцы, ее ладони – отражение моих. Они такие же истерзанные классическими мелодиями на фортепиано, опробовавшие, что значит любить, ее пальцы касались всего моего тела, ее пальцы смелые, дерзкие, длинные, музыкальные, которые я иногда готова целовать охотней, чем ее губы. Временами, ее губы казались мне запретными, закрытыми на замок, пыльными, как надгробья, и целовать мне их совсем не хотелось. Как раз в те моменты, когда они ублажали кого-нибудь другого. Я не знаю, и вряд ли когда-нибудь догадаюсь, почему я так ревновала ее ко всем, почему так старательно пыталась приручить ее, заставить привыкнуть к себе, да и вообще хотеть, чтобы она принадлежала только мне. Ведь я никогда не была собственницей.

Так или иначе, нас сближали не только наши руки, но и музыка. Те песни, которые мы пели, понятное дело, касались нас и наших отношений. Именно поэтому, исполняя их на сцене, мы пропускали каждое слово через свое сердце, душу. Поэтому, это не выглядит наигранным или нечестным, поэтому время второго альбома – золотое время. Вряд ли мы могли исполнять песни первого альбома, открывая рот под фонограмму «мальчика гея» или наигранно, пошло и развратно двигаясь под «простые движения», вряд ли мы могли любить друг друга. Ни о какой искренности речь вообще не шла. И вряд ли мы могли бы петь, так же искренне третий альбом, который был выжат, как последние спасительные капли из апельсина. Выжат – значит не первой свежести, на уровне «так себе», со скудными песнями, лишь одну-две из которых я могла бы назвать достойными. Вряд ли мы могли бы стоять на сцене искренне цепляясь за руки друг друга, искренне обожая друг друга, искренне говоря об этих песнях, когда мы уже думали о совсем другом. Юля – думала о том насколько наскучил ей Борис, я – о том, что думает Юля, а Борис тем временем сидел в кабинете и подсчитывал скудные деньги за скудные песни. Каждому свое, Борь, – иронически бросила бы я ему однажды, если бы не зависела от него, как кошка от хозяина. Хотя это не совсем точное сравнение, кошки – слишком свободные, кошки никогда не будут спать с тем, кого не любят. Поэтому, скорее я зависела от него всего лишь формально.