Текст книги "Ничья (СИ)"

Автор книги: mawka01

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 45 страниц)

«Можно Вас пригласить на медленный танец, девушка?» – слышу я справа от себя, это все Волкова.

Умиротворенная, притихшая, моя… Повернув в ее сторону голову, я еле заметно улыбнулась. Зачем ей ответ? Она ведь знает.

И она подходит ко мне, обняв за талию, прижавшись своим смугленьким телом к моему – белоснежному, одна ее рука улеглась мне на плечо, другая на талию, моя рука кокетливо лежала на ее бедре, боясь сделать что-то не так. Ведь мне проще было разочароваться в себе, чем в ней, чем в том, что я сделаю что-то не так. Это даже пугало меня. Я начала петь, не размыкая наших объятий, но если это не сделала я, то сделала она. Правда успев ухватить меня за руку, чтобы напомнить о том – что она рядом. Пусть будет так, раз ей хочется. Я все же поворачиваюсь к ней, скользя по ее силуэту самым нежным и искренним взглядом, понимая все больше и очевидней, как сильна моя привязка к ней. Она подходит ко мне, сталкиваясь прожженными взглядами, снова берет за руку, перед тем, как начинается проигрыш. Снова проигрыш, один из любимых. «I never needed a friend like I do now», – допеваем мы, и в мгновение оказывается перед друг другом, обезвреженные, искренние. Я облизываю пересохшие губы и ловко вползаю в ее объятия, становясь к ней так близко, что едва мне не сносит крышу от романтики и сентиментальности всего происходящего. Она подтягивает меня к себе близко-близко, разрешая быть с ней одним целым, и пока мы танцуем, она закрывает нас своей маленькой курточкой. Я смеюсь, все время она со своими выходками, все время провоцирует. Но ничего не происходит, кроме того, как она смеется мне в ответ. Моя рука плавно и незаметно перешла на ее ягодицы, и я легонько потрогала ее за попу, игриво смотря в глаза. Через несколько мгновений нам пришлось разойтись, начав петь новый куплет. Правда в конце песни наступил еще один лирический момент, который не мог меня не радовать. Он был почти в самом конце. Она подошла ко мне с противоположного края сцены, и когда заиграла финальная музыка, я крепко обняла ее, старясь как можно незаметней поцеловать в висок, обняла ее крепко руками, стал так близко, что хотелось поцеловать. Она запустила свои руки в задние карманы моих джинс, уткнувшись в плечо. «Такое все романтичное…», – говорит Волкова, едва закончилось песня. И я улыбаюсь ей.

Я смеюсь, как ненормальная. Начинается песня «Show me love», тогда Юля предлагает мне спуститься в толпу фанатов. «Теперь ваше время показать нам вашу любовь!», – говорит она, ведя меня за руку вниз. Она спускалась по лестнице первая, подавая мне руку. Но самым смешным было то, когда она спускалась, к ней подбежал охранник, подавший ей руку. Так Волкова, на то она и Волкова, со своими фокусами, демонстративно не обратила на этот жест никакого внимания и прошла мимо до самого низа. Я едва сдерживала приступ истерики. Хотя потом стало не очень смешно – вокруг столько сумасшедших глаз, аж мурашки по шее. После проигрыша, подходя ближе к краю сцены, она все-таки уцепилась за мой локоть, и скользнув ниже, переплела свои пальчики с моими, скрепив их в замок.

Наступило снова время лирики, на этот раз «Полчаса». Моя девочка сразу же села на стул, оставив меня в одиночестве и к тому же – СТОЯ! Пока мы пели, я ходила кругами вокруг нее, а она провожала меня взглядами, которые кричали остановиться. Но я не останавливалась. С легкой улыбкой на лице, она провожала меня взглядом, растерянная, милая, та, к которой хотелось прижаться и защищать ее. «Не моя карусель и мечта не моя», – он всей души, подходя к ней, сажусь перед ней на коленки, заглядывая в ее личико, улыбающееся, искреннее, настоящее. Ее рука мягко касается моей макушки, и теперь в ее прикосновении нет ничего властного, надменного, только щемящая нежность. Я люблю тебя, Юлёк.

– Мы поговорим об этом позже! – Я только слышу его строгий голос, Борис как обычно во время, я даже не вижу его.

Мои глаза закрыты. И едва я открываю их, я вижу лишь Юльку – раскрасневшуюся, глаза блаженные, губы припухшие, все растрепанная, взгляд дикий, возбужденный. Бог ты мой, не хочу видеть даже себя в зеркале. Страшно представить, что там за картина. Волкова только орет вслед ему матом, громко, демонстративно, инстинктивно отпрянув от меня.

– Мудак, гребаный! Дай нам самим разобраться! Бл*ть, приперся! Сука-а-а! – Вопит она, пребывая просто в бешенстве.

А еще пять минут назад все было хорошо. Она подошла ко мне и молча уткнулась в мое плечо, освободив от лямки которое, поцеловала. Затем она перешла к ключицам, шее, подбородку, она целовала мои щеки, и я ощущала себя самым счастливым человеком на земле. Неужели это преступление? С каких пор? Неужто с тех самых, когда она нашла мои губы своими губами? Они распахнуты, бесстыже, свои, родные, целуют друг друга, не думаю ни о чем, а тем более о том, что может войти этот придурок. Какого хера? «Поговорим позже!», – крутится в моей голове, крутится на моих губах, которые еще помнят ее прикосновения. Я молчу, а она лишь сердито, нет просто в бешенстве, орет что-то на Ренского. И я полностью поддерживаю ее. Мы не сделали ничего криминального! Ничего! Мы просто хотим быть счастливыми!!! Почему это так плохо?! Почему мы не имеет право на счастье, почему мы не можем быть вместе? Кто навязал всем эту чушь? А не мы ли несколько лет назад опровергали границы и рамки, не мы ли делали тоже самое – целовались, только на сцене, грязно, неправдоподобно, не чувствуя ничего. Так какая теперь к черту разница? Что изменится от того, что она поцелует меня? Что изменится от того, что я поцелую ее?

Изменилось правда. Мы влюбились. Надо же, какими идиотками надо было быть, чтобы влюбиться друг в друга. До сих пор понять не могу. КАК такое могло произойти?

Наш разговор с Ренским все же состоялся. Я могла предположить себе все что угодно, но только не это! Не это! Все сошли с ума!!!

Опять приехали в какое-то кафе, в котором почти никого не было. В такое то время? Заказали по салату и чаю, стали ждать. Чего? Сами не понимали, но все молчали. Боря выглядел, как обычно, странным и отстраненным от жизни. Будто не он позвал нас сюда, будто не он хотел начать нести чушь, будто не он… Но все дело было как раз в нем! Сукин сын! И впервые за долгое время мне стало по-настоящему страшно. Он стало зевнул и тогда будто ожил, кидая взгляды то с меня на Юлю, то с Юли на меня. Мы с ней сидели на безопасном расстоянии друг от друга, даже не пересматриваясь, даже не держа руки друг друга, но он будто что-то улавливал между нами. Ток! Ток это, Боря! Хотелось мне сказать ему, но я промолчала. Покористой овце лучше молчать, ей можно проклинать про себя, но чтобы сказать в слух – не дай Бог! Свернут шею, надломят лапки и вспоминай, как звали!

– Ну чего, докатились? – Наконец, не выдержал он, спрашивая то ли с издевкой, то ли на полном серьезе.

– Да пошел ты! – Грубит Волкова, и я поддерживаю ее.

Да пошел ты, Боря! Тебя совсем не понять, еще недавно ты сам, ты ведь сам, мать твою, предлагал нам сняться в своих компрометирующих видео, ты ведь сам предлагал выкинуть что-то такое, что вновь могло бы напомнить о старых Тату – лесбиянках! Ты ведь сам предлагал, умоляя нас с пеной у рта, а мы убегали от тебя. Так почему же сейчас тебе что-то не нравится? Не нравится – настоящее! Ты захотел тогда сломать нас, но в итоге сломался сам! Вот ты и попался, Боречка! И никто и ничто тебе уже не поможет!

– За языком следи! – Он не намерен шутить. – Какого хрена вы творите? Что, юношеский максимализм опять?

– Какой блять юношеский м-акс-има-лизм? Крыша едет, Борь? Зачем тебе оно надо???

– А вам зачем? – Он поочередно смотрит на нас. – У вас что, активная половая жизнь закончилась? Вы что творите? Проект губите!

– О чем ты говоришь? – Не выдерживаю я такого бреда. – Проект? Причем тут наш проект! Лучше бы ты о нем и правда думал, а это наша личная жизнь…

– Публичная! Она уже публичная, Ленок! – Он специально называет меня так, чтобы шерсть вздыбленного котенка снова легла нормально, чтобы овца притихла и знала, кто дает ей кусок сахара, чтобы напомнить мне, как в действительности я в нем нуждаюсь.

Едва ли не больше, чем в Юльке. Но это другая история.

– Чего ты добиваешься? Понять не могу? – Волкова демонстративно покачивается на стуле, всем своим видом показывая, как ей все безразлично.

Из нее бы вышла хорошая актриса. Ее зовут только в постель, или на корпоративны толстые дяденьки, или вручить какую-нибудь премию очередному слюнтяю, но в любом случае, даже на всех этих ненужных вещах, она ведет себя, как опытная актриса. Где надо имитирует оргазм, где надо вильнет бедром, где надо фальшиво улыбнется, сквозь зубы процедив имя победителя, который едва ли может открыть рот под фонограмму. Но моя девочка была великолепна в любом деле.

– Вам было сало скандалов? Мало денег за ту брехню, которую вы пропагандировали? – Его будто пчела за задницу укусила, он все не может угомониться, лишь сильнее и сильнее заводится на ровном месте, будто нас застукали в одной постели, будто самая желтая газета, да и вообще, какая ему разница?

Ведь ничего, по сути, все равно не изменится.

– Причем здесь деньги вообще? – Не с той он связался, с Юлькой бесполезно спорить, и он, как никто, знает об этом. Знает, продолжая спорит с ней, глупый. – Зачем ты лезешь в наши личные отношения!? Лучше бы подумал о действительно важных вещах, у нас, например, тур к концу подходит! А ты заладил…

– Тогда для чего вы, черт возьми, это делаете? Вы же понимаете…. – Запинается, будто не хочет о чем-то говорить, будто самую очевидную вещь на свете. И я молю его молчать, потому что я знаю, о чем он хочет сказать. Я знаю, живя с этим ужасом в душе, и я не хочу это слышать, не хочу вновь разочаровываться. – Черт, даже я понимаю, что это такая игра. Вы же не дурочки, девчонки!

– Какая игра? Борис, ты все время со своими играми, пора бы вырасти.

– Нет, пора бы вырасти вам! Всерьез подумайте над моими словами, ведь вы обе понимаете, что хорошим это в любом случае не кончится, скандал раздувать из-за этого снова – не вариант, вы и сами знаете, что ничего не получится, – тут он сделала многозначную паузу, от которой затрясся мой позвоночник, а в ушах зазвенело, он всегда был драматическим актером, как и Юлька, – ничего не будет в любом случае, вы сбили себе это в голову еще со времен Вани, еще тогда он вам мозги запудрил, хотя в то время были, по крайней мере, реальные деньги, а сейчас это никому не нужно

– Это нужно нам! – Моя девочка неприступна, неподвластна его словам, ей все равно!

– Подумайте над моими словами…. – Спокойно говорит тот, откинувшись, как Волкова несколько минут назад.

– Здесь нечего обсуждать!

– Разговор окончен. – Стул твердо опускается на паркет и громко бьет по нему, Борис угрожающе привстал. – Либо мы будем сворачивать Тату…

– Чего!?– В один голос выдыхаем мы.

Вильнюс 14.12.2006 год.

Суматоха нарастает с каждой минутой, все вокруг кружатся, бегают, снег мягко падает на землю, апельсиновый. А я сижу в номере, разглядывая причудливые узоры на стекле. Неужели так быстро пришла зима, приближающийся Новый Год? Неужели? Вот и не успела заметить. На улице так умиротворенно-суетливо, что я восхищаюсь этой картиной: люди с большими картонными сумками, которые до отказа набиты подарками, дети играют в снежки, лепят снеговика, горящие огоньки на витринах магазинов, украшенные гирляндами деревья. Здорово-то как, хочется уже поскорее домой, к маме, папе, за праздничный стол. Все, как положено.

– Ты уже придумала, что родным дарить будешь? – Спрашивает Юлька, перебирающая у кровати чемоданы с одеждой.

– Пока нет, а ты? – Не отворачиваясь, отвечаю я.

– Дел невпроворот, тоже без понятия, что дарить! Нужно бы найти денек, да по магазинам пробежаться, может чего и увижу.

– Наверное, – протягиваю я, – приедем в Москву и можно будет пройтись. Но потом… Пойду-ка я в душ, через пару часов нужно выйти.

Бесшумно встав, я удаляюсь в ванную, где горячие струи воды смывают с меня последние переживания на этот день.

Всегда и на все есть надежда. Концерт не заставил себя долго ждать.

– Ну что ж, а сейчас серьезное слово, серьезная песня, вообще это слово для меня разное, нужно жертвовать себя ради любви, ради детей, ради родителей…

«Твой взгляд украл зал, ты сама отдала его им. Он у тебя такой целеустремленный, острый и цепкий, что если ты скользнешь им по мне – боюсь поранишь. Но это не произойдет, ты не поранишь меня, а все потому, что ты и бегло не пробежишь по мне взглядом. Все вернулось на круги своя, все необратимо странно, все необратимо страшно. Я снова не понимаю, что с нами происходит, а главное – что происходит с тобой. Но ты, твои руки, вопреки всем ожиданиям, касаются меня, моего оголенного участка кожи. Проведя вдоль узкой полоски внизу живота, ты всего лишь поправила мою майку. Всего лишь, вызвав тысячу мурашек по всему телу. Ты всегда умела удивлять, и в этот раз оставалось такой же – той, от которой можно ждать чего угодно, кроме предсказуемости».

– Не люблю эту песню, честно, но наши поклонники стали обижаться из-за того, что мы ее не поем. Так что сейчас мы ее исполним, вы согласны?

«Дааа», – что они еще могут выкрикнуть ей, расплываясь в блаженных улыбках, сходя с ума.

– А ты согласна? – Моя девочка поворачивается ко мне.

«Я на все уже согласна. Будто ты не знаешь моего ответа. Не любишь эту песню, говоришь? Тогда зачем же ты, родная, бегаешь по сцене с довольной лыбой, будто это твоя самая любимая песня на свете? Зачем ты поешь ее ТАК, стоя ко мне лицом, будто обращаешься ко мне. Ты всегда знала на каких моментах нужно посмотреть на меня, на каких взять за руку, на каких отвернуться, ты всегда знала об этом, и пользовалась этим напропалую. Так и сейчас ты нашла исключительный момент, на котором непременно нужно было подойти ко мне, обнять своими худенькими ручками, прижаться ко мне, как приживаются к кому-то по истине дорогому, прижаться с ровным, умиротворенным дыханием, уткнуться в мое плечо, закрыться своими волосами, и перестать дышать. Будто ты задыхаешься, когда рядом со мной. Ты выбрала отличный момент, девочка моя, будь в этом уверена. Я слишком люблю все эти лирические проигрыши, так что ты не прогадала. Ты никогда не ошибаешься, в этом вся ты! Но не все твои действия я понимаю, хотя и стараюсь не обращать на них внимания. Тыкаешь свой микрофон мне между ног, и чего ты хочешь этим добиться? Не понимаю, да и вряд ли пойму. Наверняка, ты как обычно играешься, тебе ведь так нравится заводить публику, заводить меня, и при этом, заводиться самой. ‘Ты согласна’, – повторяешь ты, показывая пальцем на меня. И я согласна. ‘Согласна’, – так и отвечаю я, едва заканчивается песня».

– У нас есть песня, которая называется ‘Friend or foe’, мы за дружбу!

«Ты сновь ходишь по сцене, обычно, туда-сюда, как делаешь это все время, как будто утебя сольное выступление, а меня нет. Но я есть, и ты замечаешь это чуть позже, чем обычно, но все же замечаешь. Поэтому подходишь ко мне, касаясь меня своей рукой, задеваешь, легко, неосторожно, будто напоминаешь о своем существовании. Но я даже не успеваю о нем забыть, у меня не получается забыть о нем. Друзья мы или враги? Ведь песню писали не с проста, как и все наши композиции. Друзья мы или враги? Что я могу ответить тебе, не зная ответа? Что можешь ответить мне ты, не зная ответа? Иногда мы кажется, что ты знаешь все, просто скрываешь. Ты ходишь, касаясь меня рукой, и моя кожа загорается под твоими пальцами, горит, обжигает. Но ты не видишь этого, жаль. Слишком поздно, уже ничего не спасти, девочка моя, ты отводишь свой взгляд, и мысленно пытаешься склеить разрушенное. Слова любви полностью потеряли свой смысл, больше нечего ждать. И эта песня всего лишь отражение реальности, и ты знаешь это, поя ее, ты знаешь о чем она, ты все знаешь. Придуриваешься. Раньше мы любили друг друга, мы лгали друг другу и скрывали свою ложь.. Ты мне друг или враг? Мы любили друг друга, жили друг для друга. Так ты мне друг или враг? Раньше я знала ответ на этот вопрос. Обещания, пустые признания и невинные знаки любви. Я дотрагиваюсь до твоей руки, но это голограмма. Ты всё ещё здесь? Неужели слишком поздно? Уже ничего не спасти, ты отводишь взгляд, и мысленно пытаешься склеить разрушенное. Слова любви полностью потеряли свой смысл.

– В душе была такая ностальгия, какие-то воспоминания, какие-то представление, и даже, когда я услышала эти слова… «ляжем с тобой под трамвай», я думаю, что люди не ложатся под трамвай, в любом случае, только от безумной сильной любви. На самом деле в этой песне очень важен смысл, называется она «Что не хватает тебе».

«Идешь, ровно, гордо, на этой песне тебе нельзя проявлять слабость. Тебе в принципе нельзя проявлять слабость. Но ты никогда не можешь удержаться, и вновь я чувствую твою руку, скользящую от моего плеча до начала кисти. Ты стоишь спиной ко мне, на краю сцены, опустив взгляд в толпу. Я стою спиной к тебе, в глубине сцены, около барабанов, смотря в пол. Времени нет и не будет, крикнешь и я все забуду. Что б не случилось, ночь зажигает огни…»

– Покажите нам свою любовь!

«Только посреди песни ты берешь меня за руку, но я перестаю на все это жаловаться. Я знаю, что ты думаешь, я знаю, что ты чувствуешь. Тебе не убеждать от этого ровно так же, как и мне. Это был несчастный случай, но звуков твоей скорби я не слышала. Ранее незаметные детали неожиданно стали очевидными, расскажи мне о том, что ты никогда не знала нежности и непорочности, ты все еще сомневаешься в нас! Скажи мне, что любое «ничто» находит свое объяснение или просто исчезает, однако некоторые до сих пор теряются, потому что нет возможности все вернуть. Смотрю на твое фото и понимаю – все уже в прошлом. Никогда в жизни я не чувствовала себя столь одинокой, покажи мне любовь! Твое безразличие – обычное явление, желание удивляться – вот чего нам не хватает, кричи, что любое «ничто» находит свое объяснение или просто исчезает. Ты все еще играешь в игры, я беру обманом. Девушки, девушки, но ты похожа на эстафетную палочку, которую передают друг другу сумасшедшие. Такие же, как я. Я не хочу видеть твое безразличие!»

«Ты хватает меня за руку, подталкивая к себе, и я без сопротивления поддаюсь твоему влиянию. Обнимаешь меня, прижав к себе, теперь ты не оставляешь меня без внимания. Я приподнимаю тебя и кружу, как пушинку. Как в наши 2000-е, я кружу тебя, улыбаясь своим мыслям, своим обманам, твоим обманам. Едва я опускаю тебя, ты не отпускаешь меня, прижимаешь ближе, и неожиданно находишь губами мои губы. Смеешься. Я целую тебя в ответ, разрешая делать все. Кладу руки на твои плечи. Целуемся. Ведь все в последний раз. Смеешься, пряча глубоко под кожей обжигающую боль. Ты всегда смеялась, когда хотелось плакать. Я смеюсь вместе с тобой, так надо. Стоя напротив друг друга, смотрим в глаза, микрофон направлен в зал. Честная любовь не случается. Ты вновь бежишь ко мне, взбалмошная, сумасшедшая, обнимая меня за шею, притягиваешь к себе, вновь тянешься к губам. Смеешься, смеюсь и я. Прикрыв наши лица своими волосами и становлюсь к тебе ближе. Но мы не целуемся – смеемся. Я смотрю на тебя ТАК, как не смотрела раньше, и никто не должен видеть этого… Никто».

Мы стояли на сцене обнявшись,

МЫ вдвоем посреди океана-зала,

Одна половина его подозревала, что это игра.

Другая – точно знала,

Но Мы, вцепившись друг в друга,

И слившись воедино,

Давали то, что всем так надо,

Как воздух им необходимо.

На этом последнем концерте,

Не на той, но последней песне,

И наша любовь умирала,

Будучи неуместной.

Прощальные аккорды, звуки гитары,

10 минут оваций, 20 – раздачи автографов,

И я последний раз держу ее за руку ТАК

(и это совсем не для фотографов),

Держу ее так, как должна, как обязана...

Самой себе, как мне необходимо, чтобы быть...

Чтобы быть с чем-то связанной,

Чтоб казаться себе Её любимой.

Я никогда не делала этого

и не сделаю...

Не признаюсь, что играла не в любовь,

а в ее отсутствие.

Я совсем не такая, как она думала,

смелая...

И, как думала я,

не такая бесчувственная.

(с) Indesember*

Ярославль 19.11.2006 год.

Мир держится на слухах и это не пустые слова. Теперь все они ехидно потирают руки, радуясь нашим неудачам и этим сплетням! Но это ничего, скоро все закончится, – тешу себя надеждой я, потому что ничего другого мне не остается делать. Я нас все по-прежнему: страшно, страшно, страшно…

Концерт проходит на удивление странно: никак. Он хранил в себе столько секретов и недомолвок, что я едва ли не плакала. Все неизменно, необратимо рушится, я ничего не могу поделать этим. И даже мой кулон перестал гореть, даже он теперь беспробудно, безразлично холоднй. Что же происходит? Неужели все должно закончится именно так!? Разве этого мы добивались эти эти 7 лет, разве к этому нас призывал Ваня? Плевать! Плевать на все, плевать на Ваню! Страшно! Страх – единственное, что осталось в моей душе! Нам приходится сходитьс ума на сцене, смеяться, умирая, плачу внутри. У нас нет другого выбора. Больше нет ничего. Совсем ничего. И наши песни, как всегда, самые обычные. Она все делает для фанатов, все, что они хотят! Кажется, ее накрывает на песне «Не верь, не бойся, не проси», и тогда, на проигрыше, она хватает меня за руку, кружась, как в 2000-е, она так любит их. Любила. И я, любила, люблю! Но уже ничего не имеет никакого значения. В последний раз мы, держась за руки, поем «Я сошла с ума», в последний раз. Ничего нет, все рушится. Все так или иначе должно было разрушится. Последний раз, она идет ко мне, отвлекается, но идет, и я тяну к ней свои руки. И все происходи так, будто так надо! Руки обвиваются на друг друге, она прижимается к моим губам. ТАК, последний раз, больше такого не будет. Никогда. Все необратимо рушится. Все ведет именно к тупому исступлению, и Юля завершает это именно ТАК:

– Любовь… но иногда любовь бывает безответная, иногда бывает сердце свободно, и кажется, что ты одинока и никому не нужна. Вот у меня таких моментов было много…

– Хватит людям морочить голову! – Выдыхаю я, смотря на Юлю.

– Нет, почему, это реальная жизнь, это факт, в общем: я – НИЧЬЯ…

Куда она уходит – не знаю, не вижу ее. Начинаются первые аккорды, и на меня находи такая грусть, которой не было никогда. Никто в жизни я не чувствовала себя такой одинокой, никто в жизни мне не было так страшно! Страшно…

«Мы отвернемся, мы ведь вернемся..мы не в последний раз…»

«Только ты знаешь я, очень ЛЮБЛЮ тебя…», – испепеляет меня взглядом, а когда подходит ближе, проводит по плечу. «Все ты меня больше не хочешь, да?», «Я ведь теперь – ничья…».

«Или словами что-то сломали или соврали без…», – стараюсь спокойно петь я, хотя внутри у меня все дрожит, слезы подкатывают к горлу, меня переполняет какая-то обида, несправедливость за все.

Почему все должно закончится именно ТАК? Так, а не иначе? Почему? Почему же?

«Она меня не любит», – в перерыве между словами, говорит моя девочка, которая уже не моя.

Почему все именно так? Я не могу с этим смириться….

«Страх одиноких глаз, никто не пойдет за нас, каждый один, НЕ УХОДИ, МЫ НЕ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!!!»…

«Только ты знаешь я, очень хочу тебя… я ведь теперь – ничья»…

Ничья… Ничья… Ничья…

Ничего больше нет.

«И даже не твоя…», – быстро роняет она свои слова, и скрывается со сцены…

Начинается роковой проигрыш.

Слишком легка и тяжела...

Ее хранить одна не в силах,

Я отдаю тебе любовь,

Которую ты так просила.

Но ты ее не можешь взять,

Нести чтоб гордо и красиво.

Она не стала бы счастливой

Ни для тебя, ни для меня.

Нашей недолго пробыла...

Эта любовь теперь НИЧЬЯ.

(с) Indecember*

====== 67 ======

Испугалась. Взяла и испугалась. Струсила. Ничего удивительно в этом не было. Скорее, всё предсказуемо, особенно для таких, как я. Взяла, сложила лапки, поджала хвост и убежала, умерла, потерялась там, где никогда не была. И вряд ли оказалась бы, если бы не эти обстоятельства. Испугалась, черт подери, я испугалась!

Череда долгих часов на пустом диване, под тиканье стрелок… Да, было страшно. Сквозь слезы и стеклянные глаза смотрела безразлично на все, не понимая, где я, кто я, зачем я. Испугалась, струсила, а проблему так и не решила. Тихое, ровное биение сердца, тиканье часовой стрелки, мягкий снег за окном и тишина… Больше всего я боялась именно ее. Говорят, что тишина – это умиротворение, но это далеко не так. Тишина – это ад для сумасшедших и гениев. Тишина незрима, но теперь я боюсь даже того, чего не вижу.

Изначально Ваня говорил нам закрывать глаза, когда целуешься, чтобы не видеть ничего вокруг. Нужно было просто представлять на месте друг друга любимого или желанного парня, чтобы не думать о том, что целуешься с девчонкой, у которой один только затылок уверенней всей тебя. Поэтому надо было закрыть глаза, чтобы ничего не видеть. А то, чего не видишь – того не существует. Простая логика вещей, которая помогала во многом, но не теперь. Не сейчас, а в то время. И это время ушло, и меня вряд ли хоть что-то вернет к нему. Это теоретически исключено, это практически невозможно. Да и зачем? Зачем? Я задаюсь этим вопросом уже много часов, проведенных здесь. Здесь, не зная, где, но даже это уже не особо волнует меня. Сквозь белую пелену слез я пытаюсь понять, где нахожусь. Где же я сижу несколько часов подряд? Это место кажется мне очень знакомым... Но я не знаю, забыла. Испугалась…

– Уже проснулась? – Послышалось где-то за спиной. Этот до боли знакомый голос… Голос, полный волнения и страха, полный заботы, полный ностальгии, голос, прервавший все мои размышления.

– Что я здесь делаю? – Резко оборачиваюсь, и мои глаза в ужасе округляются. – Что? Ваня?.. – Мой голос предательски дрогнул, а из глаз едва не покатились слезы. Но я совсем не хотела выглядеть перед ним слабой.

– Ты приехала ко мне. Это... Рассказала мне всё... Чего ты? Не помнишь? Мы говорили о том, о сём... – Смеется Ваня, присев на диван. Он ничуть не изменился: всё так же курит, меньше, но курит. – Ты это... Не переживай так... Вчерашний разговор... Вам и без меня хорошо... Переболеете...

– Вань, ты чего? – Я в испуге зажимаю руками рот, больно сдавливая губы. – Что я здесь делаю? О чем мы говорили? Ничего не помню...

– Так сказал же: пришла вчера, рассказала... Ну, ты не переживай... Ленка... Так изменилась... Ты чего?.. Боишься? – Его голос не такой прокуренный, как раньше, но пространственность в его речи еще присутствует.

Именно это отличало Ваню от других, именно поэтому я догадалась, что Ваня – это Ваня, и никто другой. Он заметно постарел, хотя, если сбрить щетину, которая неуклюже расползлась по подбородку и вокруг рта, он мог бы выглядеть моложе. Но, даже взглянув в его глаза, я поняла: он изменился, устал. И это нормально. Ведь все люди устают, такова закономерность. Такова правда жизни, от которой никуда не деться. Глаза еще больше посветлели, но в них уже нет прежнего азарта. Они потухшие и без особого интереса к жизни. Ваня устал, и сейчас я понимаю его, как никогда.

– Боюсь. – И тогда я отвернулась, спрятала глаза, опасаясь снова заплакать.

– Ну, это ничего, девочка моя. – Отложив косяк, он коснулся рукой моей рыжей макушки, мягко поглаживая ее. – Страх – это естественно. Я тоже боюсь, помнишь?.. А помнишь, я говорим вам ничего не бояться? Вы молодцы, не боялись... Вот и прорвались... Вместе всегда можно пробить любые стены, а искренность пробивает это... Даже то, чего нет... Закрыть глаза, помнишь? Все боятся... Иначе бы мы не жили... Иначе никого бы не было... Не одна ты боишься, поверь мне... Её задевает это едва ли не сильнее... Ничего не изменится, никогда... Времени нет, забыла? И не будет... Всё пройдет… Ничто не вечно... – Хриплый смех. – Как она там? Небось, все та же? Такие не меняются...

– Не знаю! – И слезы начинают обжигать щеки.

– Помнишь, ты позвонила мне как-то вечером?.. Кажется, стояло лето... И спросила: «Вань, у нас все получится?» И что я тебе ответил, ты помнишь? Я ответил, что у вас все получится. И я не врал вам, никогда не врал...

– Мы сами себе врали, – продаю ему с потрохами наши с Юлькой тайны, наши жаркие слова, наше учащенное дыхание, наши пальца друг у друга под юбками, наши взгляды. Я продаю ему то, о чем он уже и так знает.

– Но все наладится... Вот увидишь... Рано или поздно это должно было пройти... Я же научил вас любить? – Его пальцы все еще ласково гладят мою голову. – Ну, чего молчишь, Лен? Не плачь... Ты всегда была плаксой. Вроде, взрослая уже, а ведешь себя, как ребёнок! На вот платок! Не реви! Помнишь, какая ты пришла ко мне? Маленькая, светлая, испуганная, глаза блестят лихорадочно, микрофон в руках трясется... – Ваня беззлобно рассмеялся. – Какая же ты, Ленка... – Он надолго задумался, но через минут пять или семь вновь пришел в себя. – Какая же ты... искренняя. Всегда тебя за это любил!

– Ты всегда любил её больше, чем меня...

– Я любил вас обеих. – Он непреклонен. – Не обижайся на Юльку, не злись на нее... Ведь, возможно, ты совсем её не знаешь?

– И что это значит? – Я скептически изогнула бровь.

– Не ты одна пишешь дневники... – Ваня устало поплелся на кухню, тихонько посмеиваясь. Испугалась, убежала, и все рухнуло. Ноги сами привели меня к его дому, а в том сне, где был Ваня, наш офис, теперь ничего нет. Совсем ничего. Ваня рассказал, что там теперь строят детскую площадку, а офиса нет. Всё, что оставалось у меня на память о том месте – несколько десятков старых фотографий и воспоминания. И, да – как я могла забыть о кулоне? Серебряном кулоне, подаренным Юлькой... Он ведь тоже напоминает мне о старом офисе. Пожалуй, воспоминания – это самое приятное, что у меня осталось. То здание никогда не было идеалом офиса, никогда не являлось шикарным с точки зрения архитектуры, но там мне было хорошо и уютно. Там я чувствовала себя защищенной и ничего не боялась. Именно там проходил тот самый кастинг, именно там я во второй раз увидела Юльку. В том старом здании происходило самое важное в моей жизни, как и в Ваниной, Кипер, Полиенко, Галояна и... в жизни Юли. Но больше ничего нет: ни дома, ни наших посиделок, ни нас. Тотально ничего. Поэтому единственное, что мне остается – тешить себя воспоминаниями о былых временах, перелистывать замусоленные страницы дневников и время от времени поглядывать на кулон, загадку которого мне еще предстояло отгадать.

Теперь я понимала, что делала тогда, у Вани. Черт... Черт, черт, черт! Как я могла забыть тот странный сон и тот странный разговор с Ваней? Такого просто не могло быть! Неужели только сейчас, пройдя огонь и воду, пройдя все страдания, истерики, слезы и негодования, я приблизилась к разгадкам тайн? Вяло усмехнувшись своим мыслям, нащупала рукой кулон, который почему-то весел на шее, и, приподняв его на ладони, внимательно осмотрела. Нет, он все тот же: аккуратный, маленький, посеребренный, в виде сердечка. Неужели Юля тогда была такой сентиментальной? Как я могла не заметить этого? Она подарила мне кулон в виде сердечка, отдала мне его, переполненная нежностью и незримой любовью. И я вряд ли могла замечать её чувство на протяжении всего этого времени – оно оставалось незримым.