Текст книги "История Нового Каллена — Недосягаемая (СИ)"

Автор книги: Lisya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

Я будто нагишом прыгнула в свежий снег – настолько холодно мне вдруг стало. Обжигающий мороз заскользил вверх по позвоночнику, когда длинные алебастровые пальцы скинули устрашающую мантию с головы… мужчины.

– Прошу простить за беспокойство, – прошелестел он, и я машинально кивнула. В голове крутилась лишь одна мысль: я в жизни не встречала никого более прекрасного, статного, с такими одновременно острыми и правильными чертами лица…

Мужчина вдруг опустился на один уровень с притихшим братом, и чуть склонил набок голову – он словно пытался разглядеть что-то необычное на лице перепуганного ребенка. Артур с немым интересом скользил взглядом по квадратным скулам, осматривал длинные пряди угольно-черных волос, изгиб алых губ и такой странный, обескураживающе-багровый оттенок его глаз.

Две антично-белые ладони легли на порозовевшие пухлые щеки брата; маленькая курчавая голова помещалась в них просто идеально. На одну короткую секунду мне показалось, что это какой-то врачебный прием, будто он пытается что-то сказать моему брату, оторвать прилипшего кроху от моего застывшего тела, чтобы приступить сначала ко мне. Арчи воспротивился, набрал полную грудь воздуха, чтобы зареветь, но неизбежное произошло словно яркая вспышка, удар в спину, насилие над беспомощным; раздался оглушительный хруст, светловолосая голова бессильно упала на неподвижную грудь и в стеклянных, небесно-голубых глазах застыло непонимание, боль. Тонкие детские губы непроизвольно растянулись, складываясь в неуклюжий овал; в полной растерянности и непонимании я смотрела на ровную полоску белоснежных молочных зубов…

Это он, он убил всю мою семью.

Комментарий к Глава Пятнадцать. La Culminazione

Вышеизложенная глава – одна из немногих, к которым я стремилась по мере создания работы, и я не могла предположить, что объем написанного получится настолько огромным. Вольтури – это своеобразный рубеж. Я знала, что собираюсь разворошить невероятно большой осиный улей, когда решилась взяться за переосмысление этой работы, но не думала, что он станет настолько… всеобъемлющим.

Эта работа приносила мне наслаждение и ощущение реальности на протяжении очень долгого времени и была отдушиной, пока не поглотила меня едва ли не целиком. Я потеряла нечто важное, пока сосредоточенно рыла кротовую нору в глубину, надеясь найти не то клад, не то тайный смысл. И я нашла. Но совершенно не то, что ожидала.

Мне все еще есть, что сказать, и я не закончила. Но хочу взять перерыв. Потому что мои силы истощились, а моральная подпитка случалась не так часто, как мне бы того хотелось. Мне, как и моей героине, нужно время чтобы кое-что обдумать, кое с чем смириться и взглянуть под другим углом.

Прошу меня понять и не ждать, что через две недели или даже месяц я выдам вам новую порцию безумия. Я вернусь, но дат не называю. Спасибо.

– Leigh.

========== Bonus Demetri ==========

Комментарий к Bonus Demetri

В честь моего успешного путешествия и хорошего настроения, я выкладываю этот прекрасный аперитив.

Вашему вниманию – бонус от гранд-мастера своего дела. Деметрий – плод нашей кропотливой работы, но целиком и полностью персонаж моего дорогого и любимого соавтора – Эль. Я совершенно не представляю, как вы отнесетесь к такому бонусу, придется ли он вам по душе или вы обвините нас в кровожадности, но этими цветочками мы прощупываем почву. Тем более что для себя уже все решили. Посмотрим, какие комментарии принесет эта глава и после этого решим, как поступать дальше. Сейчас мне требуется отдача от каждого неравнодушного, ибо хоть я и знаю, к чему иду, но дорожка еще совершенно не протоптана. От вас, возможно, зависит будущее этой работы. Будет Лиззи процветать или ее пора сворачивать, чтобы дать мне шанс притронуться к чему-то новому.

P.S. На Деметрия, в особенности касательно его внешности, беру полнейший ООС.

Вампир знал – в этом доме его уже давно ждут. Шале, светящееся теплыми желтыми окнами, затихло в хорошо знакомом ему молчании, молчании приговоренных. Потому-то он никуда и не спешил. Он спокойно шагал по витым, укрытым смерзшимся после недавней оттепели снегом тропам. Захватившая тело сырая жажда, всегда мучившая его во время поисков, поутихла. Его неспящее сердце успокаивало голубое мерцание звезд, скрип еловых ветвей и резкий аромат смолы, наполнивший чистый, колкий зимний воздух.

Дикий, еще не прирученный городскими стенами, ветер прямо на его глазах надувал сугробы, вырисовывал застывающие белоснежные волны с хрупкими хребтами, обнажая почти исчезнувшие следы снегохода. Зыбкие отпечатки шин вели к горным озерам, вода в которых не прогревалась даже в жаркие летние месяцы. Сюда люди не ездят на отдых с семьей, соблазниться здесь нечем. Вот, судя по всему, Денали и решили устроить себе уединенный каток. Странное развлечение для тысячелетних; но вампир велел себе оставаться непредубежденным. Все они иногда не чураются человеческих забав. Его собственный господин нередко смеялся над его пристрастием к современным книгам.

Колючий сухой взгляд стража подернулся мутной пеленой. Узкие ноздри дернулись, ноги сами понесли его ближе к ледяной кромке, к изумрудной глыбе застывшей воды, по которой скользил ее призрак. В ушах зазвенело от серебристого хохота и гулкого, ровного хода человеческого сердца. Он ощутил идущий от ее разрумянившихся щек жар юной, неиспорченной, девственной крови, почуял мускусный запах выбившихся из-под вязаной шапки белокурых вьющихся прядей. Тогда, когда он почти закончил охоту и был грубо прерван, ее чудесные волосы тоже скрывал этот безвкусный головной убор. Когда дело будет закончено, когда она будет, от ступней до бус на шее, вся его, он сожжет ее нелепую одежду и перед смертью облачит ее в шелка.

Он почувствовал во рту горечь занимающегося яда и глубоко вдохнул студеный горный воздух. Он уже как триста лет забывал дышать, а во время поисков эта привычка недопустима, иначе он потеряет рассудок от пропитавшего воспоминание аромата.

Тогда, во время первой облавы, он чуть не сорвался. Позволил себя соблазнить, отвлечь – это было первой ошибкой. Надо было запретить себе глазеть на текущую по виску тонкую струйку крови, сказать «нет» настойчивому желанию коснуться губами свежей раны, чтобы остановить, пригубить, насытиться… Надо было, как в старые времена, взвалить ее на плечи и унести туда, где им никто не помешает. Но нет же, он решил полюбоваться. Ему, дураку, уже больше тысячи лет, а он ничему не учится.

Что же, по крайней мере, он не так глуп, как члены клана Денали. О, женская наивность, предсказуемость, самонадеянность! Нет ничего, что они сумели бы от него скрыть, даже самую обыденную мелочь вроде едва заметно потрепанной ткани ремня безопасности на пассажирском сидении. Здесь возили хрупкого человека. Бессмертным, живущим в такой дали, незачем иначе использовать замысловатые меры предосторожности, притворяться, что автокатастрофы достаточно, чтобы их убить. Здесь была она – он знает, несмотря на полное отсутствие теплого человеческого запаха, который им невесть как удалось вывести.

Зря твои бывшие хозяева стараются, малышка. Так или иначе, ты узнаешь все до одной тайны сокровенного мира, что долгие тысячелетия покоился в тени заброшенных каменных крепостей, про существование бессмертных помимо очеловечившихся, падших пожирателей животных. Денали в какой-то степени сыграли ему на руку, открыв перед ней свою истинную сущность. Ведь теперь она не станет бояться, а значит, окажется еще более предсказуемой. Будет считать, что случайное знание обеспечит ей безопасность, глупая милая девочка…

Достаточно корить себя, решил он. В тот день он мог бы без труда вернуть ее назад, но сознательно не стал. Малышка могла не пережить путешествия. Именно поэтому он вовсе не упустил свою добычу, а лишь дал ей уйти. Чтобы в нужный момент забрать облагороженной и довольной, полной до кончиков пальцев мягкого, мерцающего света, который людям придает счастье.

Жаль, сейчас он не знает наверняка, куда же упрятали его долгожданный приз.

Феликс дотошно проверил Анкоридж. В семейном доме давно живет другая семья, и нет того блестящего рояля в гостиной, она больше никогда не сыграет прелюдию или опус на родном инструменте. Все, что было ей близко, погибло. В этом он был уверен. Оставалось лишь два возможных варианта: человеческая частная школа на другом конце света или же верные друзья Денали. Самые верные и молчаливые из всех.

Каждый обитатель дома был предсказуемо занят, предсказуемо скован и напряжен. Растопленное золото в их глазах пропиталось волнением; попытки показать удивление оказались слишком очевидными, и вампир снисходительно усмехнулся, от чего у него свело начавшие каменеть от продолжительного молчания губы. Его товарищи из свиты, напротив, были уверены, в каждом их движении прорисовывались контроль и власть. Феликс оставил напоказ широко открытой входную дверь, снег с тихим шорохом опускался на блестящий паркет, но никто не смел попрекнуть его за дерзость.

Так-то, падшие. Вот как легко разрушить вашу смехотворную попытку дома и семьи.

Лицо главы клана, маленькой и самоуверенной светловолосой женщины, оставалось непроницаемым. Он хорошо знал это выражение, маску, за которой можно было спрятать любые предательские эмоции – но лишь до поры до времени, пока правильно не надавишь. Вампир наблюдал, как она медленно, словно отвлеченная от мирного вечернего досуга, спускается по лестнице. Белоснежные завитки волос трепал врывающийся через дверь ветер. Красивая женщина, достаточно красивая, чтобы ему захотелось схватить ее за горло, припереть к стене жестким коленом, как в старые добрые времена. Но он легко подавил в себе похоть. Не время думать о плотских удовольствиях. Сейчас для него не существует ничего, кроме поиска.

– Вольтури. Чем заслужили ваш визит? – Вопрос был задан сухо, но он все же уловил крошечный диссонанс резкого облегчения. Она рада ему, рада, что он здесь, в ледниках Аляски, а не там, где спрятан его приз. Вот только где это – там? Вот и начался стартовой круг его любимого танца, танца гонки, что скроет правду или сотрет противника с лица земли. Первого еще не случалось никогда – оттого-то вампир и имел слабость к этому жесткому развлечению. Он всегда побеждал.

Отбить человеческий запах в доме было гораздо сложнее, чем на ветреной улице. А уж уничтожить физические следы ее проживания и вовсе невозможно, пусть они и постарались на славу. Ему не нужно было много времени, чтобы найти то, что он искал.

Гостиная. Низкие кожаные софы разместились вокруг огромного камина, в котором догорали несколько увесистых поленьев. Тяжелые плотные портьеры создавали легкий, приятный глазу полумрак и скрывали за собой панорамные окна, за которыми таилась бескрайняя Аляска со снежными склонами и горными реками, что сочатся по промерзшей земле. Его всегда забавляли попытки скрыть искренние чувства, и он с удовольствием наблюдал, как на лицо то одного, то другого Деналийца набегает тень искажения.

Он мог бы закончить все сам, но обстоятельства требовали свидетелей, соратников. Стоит помучать Деналийцев подольше, вволю побродить по дому, пока кто-то наконец не выдаст правды, не выдержав страха перед огнем. По пути в большой дом он видел несколько кормушек для птиц – странное хобби вегетарианцев, – а теперь отыскал и корм, так неуклюже, так по-человечески рассыпанный в темном углу за камином.

Вампир двинулся к длинному стеллажу, где на прозрачном стенде красовались копии автомобилей каждого из победителей гран-при Формулы-1 прошедших лет. Миниатюрные шины, рулевые колеса, раскрашенные рекламными лозунгами блестящие корпуса. Ювелирная работа, что позабавит расстроенного человека. Он чувствовал, как взгляд главы клана подцепил его на крючок, как в каждом его непринужденном движении она будто ищет подсказку. Сейчас каждый ее вздох и шаг зависит он него – непередаваемое, пьянящее ощущение.

Он остановился на краю кухонного островка – ценнейшего атрибута человеческой жизни. Пространство зарябило, воздух потеплел на самых кончиках пальцев. Призраки вернулись. Тонкое облако кофейного аромата вьется от дымящейся на столе чашки, окутывает дом. Она трогательно дует на чашку, боится обжечься. Нежные щеки и налитые прозрачным соком губы розовеют от горячего пара. Она никуда не торопится и вполне может подождать, пока кофе остынет. Она расслабленно вдыхает горьковатый запах жареных зерен, греет хрупкие ладони о стенки чашки и наблюдает, как за окном ровным покрывалом ложится снег, грезя Бог знает, о чем. Она в безопасности.

Он двигался дальше. В кухне стоит пряный запах специй: корица, кардамон, мята, тимьян в стеклянных склянках, но сквозь пикантную смесь остро проклевывался запах малышки. Вот оно. Вид на величественную гору Мак-Кинли открывался прямиком с кожаной софы, что стояла у панорамного окна. Поверхность была истертой, в складках кожи затерялись ошметки долгожданного тепла. Призрак стоял перед ним, совсем, как во плоти. Казалось, подойди ближе, и он сможет прижаться губами к босым ступням, пленить в грубой хватке хрупкие кисти, зарыться лицом в часто вздымающуюся девичью грудь. Спросить, снилось ли ей что-нибудь приятное, прежде чем зажать рот, сгрести в охапку и исчезнуть в ледяном водовороте зимней ночи.

Для него наблюдать за призраком добычи было действием почти что сакральным. Ничто так не завораживает, как недостижимое. С этим не сравнится ни журчащий ручей, полный горной воды, ни языки кровавого пламени, ни бескрайнее звездное небо с миллиардами неизведанных миров, на которое он до сих пор часто заглядывался в знак последних крупиц собственной человечности.

Теперь, когда эфемерный образ обрел целостность на кожаной софе, он видел неуловимые очертания в каждой тени, на каждой ступени лестницы и в высоком дверном проеме. Но вот что-то острое, нехорошее вклинилось в сияние розового золота. Покой был нарушен, безопасность разорвана в клочья. Ее увозят, увозят прочь. Воздух посолонел от мучнистого запаха слез. Он заскрежетал зубами, целясь уловить причину перемены, предельно сосредоточился, и наконец-то перед ним вспыхнула и тут же погасла картинка, повергшая его красавицу в такую печаль. Густая вечнозеленая поросль. Острая, уродливая современная башня за серым полотном моря. Штат Вашингтон.

Истина была настолько очевидной, что не нуждалась в дальнейшем подтверждении.

Он вернулся в реальность, к застывшим вокруг него Деналийцам. Тихо завибрировал телефон, но никто, казалось, не обратил на него внимания. Глава клана устало взглянула на него из-за завесы белоснежных волос, и в складках ее тяжелых век он прочел долгожданную обреченность. Во рту сделалось елейно от предвкушения победы.

Деметрий Вольтури широко улыбнулся, и ощутил, как по позвоночнику Тани Денали пробежал мороз. Она знала, что он знал. Гонка началась, и он мог наконец-то прервать обет молчания.

– У тебя чудесный домик, преступница, – произнес он. Голос был хриплым и грубым от долгой спячки. – Обжитый. Бессмертные не умеют так привязываться к местам. Ты привела сюда человека, да, преступница? Тогда зачем же увела обратно? Здесь ей было хорошо, а теперь она тоскует. Каждая стенка, каждая доска здесь говорит, что кто-то пропал. Дом плачет по ней, а она по дому.

Таня поползла вниз по каминной стенке, словно беспомощная смертная женщина. Он подхватил ее за талию, почувствовав, как она напряглась в его руках. Он наклонился над ней, словно коршун над лебедью, и спокойно произнес утешительную речь. Ей не о чем печалиться. Он будет нежен с ее подопечной. Он питает особую привязанность к тем, кого ищет долго и упорно. И, в отличие от Тани, он ни за что не забудет о ней, не забудет до тех пор, пока еще бьется и зовет его ее сердце.

Деметрий выпустил Таню, расправил плечи. Все его тело пело от предвкушения погони, снег снаружи завывал, как сотня гончих псов. Он с трудом сохранял человеческий облик, но уже совсем скоро можно будет забыть о приличиях. Осталось только попрощаться с обреченными Деналийцами. Он, может быть, и безжалостен, и аморален, но всегда оставался и остается поборником хороших манер.

– Отправляемся, господа. Мы явились незваными и неприлично задержались. А хозяевам нужно время и одиночество, чтобы достойно оплакать их человека.

Феликса и Хайди не нужно было упрашивать дважды. Они сорвались с места, исчезли в синей глубине леса, неуловимые, как зловещие тени, мелькнувшие в полночный час по потолку. Деметрий чуть-чуть задержался. Он поманил Таню на порог, подцепил пальцем за подбородок, как будто это он был главой клана, а она – слугой. Изводимый желанием, он прошептал ей на ухо последнюю угрозу. Если она снова посмеет прервать его охоту, он сожжет всю ее семью, медленно, палец за пальцем, оставив ее напоследок.

Хорошо бы, конечно, проучить ее так, как делали в его родной древней Греции, содрать с нее одежду, опозорить перед застывшей на местах семьей. Однако для таких грубых методов наказания он слишком долго занимался самообразованием. К тому же, в конце гонки его ожидает куда более лакомая награда. И чувствовать издалека ее боль, слышать краем уха ее мольбы о помощи будет преступнице втройне больней, чем сотня солдат вроде него.

Деметрий перебросил через плечо фалду мешавшегося плаща, убрал со лба смоляные кудри. Один прыжок – и вот он, покинув залитое желтым светом крыльцо, несется сквозь звенящий промерзший лес. В ушах все отчетливее раздавался грохот желанного сердца, очаровывал, подгонял, пробуждал дремавший в вековых жилах амок. Пусть красавица за много миль от него, но теперь он точно знает, куда следует двигаться – и он безошибочно, словно старый зверь, двинулся на Юго-Восток.

Спи спокойно, малышка Элизабета. Я уже в пути. Я спасу тебя от мучающей тебя неизвестности, от томлений молодой души, укрою от всех невзгод под черным плащом и полюблю, как никто другой.

Таня затворила за собой распахнутую дверь, но комната успела прозябнуть насквозь. Сквозняк обходил углы, на паркете таял тонкий слой снега. Присутствие стражи сковало каждому языки. Казалось, сам воздух замер и сгустился, как прозрачная смола; никто не сдвинулся с места, не бросился в погоню по ночному лесу, чтобы их остановить. Золото глаз стоявшей на крыльце Тани почернело, словно состарившись за миг. Блеск сменился безнадежной пустотой. Превратившийся в теплые лужи на кедровых досках снег не таял на ее ресницах – лишь равнодушно скрывал искаженное лицо матери, которая только что лишилась ребенка.

Бархатные обсидиановые мантии бесследно растворились в лесу – их короткий визит стал неотвратимым началом конца – в воздухе сквозила обреченность. Таня шагнула в дом и взмахнула ладонью с такой силой, что деревянная дверь с оглушительным треском встретилась со стеной; осколки оконного стекла захрустели под босыми ногами вампирессы; она не могла больше стоять и повалилась прямо в сверкающее крошево.

На западе набухали снежные тучи. Алые угольки дотлевали в внезапно ставшем ненавистном камине.

Над чащей простерлось лиловое небо. Снег густо падал, мгновенно заметая чужестранные следы. Еловые ветви, спеленутые в липкие белоснежные коконы, клонились к самой земле.

– Я надеюсь ты узнал все, что нам требовалось? В этих краях просто отвратительная погода.

Хайди нарочито небрежно стряхнула с капюшона шелковистые снежинки. Ее багровые глаза неотрывно следили за Деметрием, который замер на самом краю утеса. Вдалеке, в складках снежного покрывала, едва просматривался дом четы Денали. Внутри не горела ни одна из ламп, из трубы не вился дым. Надобность в видимости спокойствия отпала.

– Девочка жила там еще совсем недавно. Теперь ее там нет. Они увезли ее на восток. Это все, что мне нужно знать. – Его голос был тихим и хриплым, как уханье филина, и Хайди ощутила в ногах неверную, сладкую дрожь. В моменты прерванного молчания она всегда вспоминала их первую встречу, как он вытащил ее за волосы из бурелома, где она тщетно пыталась скрыться от пришедших в ее дом чужаков, как одним властным поцелуем доказал, что она навсегда нашла свой новый дом.

Но сейчас ему было не до нее. Любимый в последний раз полюбовался на погасшие окна и сорвался с места, не взглянув дважды.

Знание обжигающей волной струилось по мышцам Деметрия, охотничий инстинкт захлестывал, как ледяные волны зимнего прибоя. Страж знал, где искать девочку, но не мог явиться туда в одиночку. Одному не справиться со стаей оборотней. От досады он сделал огромный крюк, потом перешел на вкрадчивую, звериную походку, прижимаясь к земле настолько близко, насколько позволял его огромный рост. Под ногами размеренно заскрипел кладбищенский снег. Тонкие губы вампира изогнулись в ироничной усмешке, когда ладонь стряхнула снежный наст с гладкого мраморного постамента. Сорок восемь имен были выцарапаны на холодном куске камня. А вот и она, Элизабет Кингсли. Вампир затаил дыхание, ладони изогнулись, как будто в его руках вновь оказалось невесомое тело. Сердце гулко билось в ее груди, и она, поддавшись его чарам, наконец перестала истошно кричать – в завороженных зрачках отражалось высокое зимнее небо. Губы бессвязно бормотали одно-единственное имя, по бледной щеке размазалась свежая кровь. Он хотел оправдать себя, прежде чем унести ее прочь, приласкать, утешить, сказать, что все вышло случайно, что убийство ребенка – одна из немногих недопустимых для него вещей… Но его прервали, и зов ее свежей крови был невыносим.

Хайди и Феликс терпеливо ждали в оговоренном ранее месте. Лесной домик безызвестного охотника насквозь пропитался затхлым запахом чучел животных с кислой примесью крепкого самодельного алкоголя и застарелого пота. Отвратительное обиталище человека.

– Что дальше, Деметрий? – Хайди стояла в самой середине комнаты и разглядывала торчащие клыки морды огромного кабана со смесью брезгливости и любопытства. Шерсть на холке зверя задралась и облезла, оголяя сухую кожу.

– Нужно сообщить новости Господину, – нехотя отозвался ищейка и требовательно протянул вперед руку. – Сами мы не сможем забрать ее.

– Это что еще такое?! – голос Хайди звучал отрывисто и гневно. Она была страшной домоседкой.

Она могла сверлить его капризными, умоляющими глазами сколько угодно, да вот только ему было все равно. Это была его цель, его миссия, и его решение оставалось последним. К тому же Хайди не умела долго злиться и спорить, что очень нравилось консервативному Деметрию. Она успокоилась и передала Деметрию радиотелефон, спрятанный во внутреннем кармане усовершенствованной, современной мантии, а сама исчезла в дверном проеме, растворившись в густом снегу. Феликс застыл у дальней стены, возвышаясь почти вровень с бурым медведем. Этот добрый друг никогда не подведет, не станет оспаривать приказаний.

– Я ждал, что вы скорее вернетесь в замок, Деметрий. И не с пустыми руками, – голос Аро звучал глухо и угрожающе. – И велел не звонить мне без причины. Неужели ты все еще не нашел мой экспонат? Уж не пора ли мне подыскать нового ищейку?

Деметрий неосознанно дернулся, но быстро пришел в себя и выпрямился настолько, насколько позволял ему низкий потолок.

– Денали знали о нашем визите и перепрятали девчонку, – сухо отозвался Деметрий. – Теперь Элизабета гостит у ваших добрых друзей.

– Каких еще друзей, Деметрий?

– Калленов, мой господин, – усмехнулся ищейка.

Где-то на заднем плане послышался оглушительный треск, связь прервалась, и Феликс обратил свой взгляд на стража. На его губах плясала опасная, озорная улыбка. Причуды господина были хорошо известны обоим, и, убедившись, что Хайди не смотрит, Деметрий шутливо покрутил пальцем у виска. Феликс зашелся от беззвучного хохота. Италия вернулась на связь в течение минуты.

– Не смей мне язвить, солдат. Ждите дальнейших указаний в Торонто, – замшевый голос Аро звучал приглушенно и по-настоящему предупредительно. – Держитесь в тени. Они не должны узнать о нас раньше времени.

– Будет сделано, Господин.

На другом конце провода повисло молчание. Несколько минут вокруг сквозила звенящая тишина; задувал ветер, скрипели тяжелые дверные петли, нашептывал только одному ему известные тайны падающий снег.

Их ждала канадская провинция Альберта и ее самый крупный город – Торонто. Несколько дней, недель или месяцев – сколько понадобится ждать, прежде чем Аро даст сигнал к действию? Сколько ждать, прежде чем вместе со свитой явится он сам, явится ради одного-единственного непредсказуемого человека? Что же, небольшая передышка еще никому не мешала. У них будет время пропитаться жизнью нового города и вдоволь поохотиться.

***

Вампиры разместились в высокой мансарде здания, выстроенного в неподражаемом стиле Арт Деко и находящегося в самом центре города. Его окружали застекленные стальные высотки, обвивали крупные магистрали и многолюдные улицы. Узкие тротуары вокруг все еще были выложены каменной кладкой, которую добыли в карьере на окраине города. Аварийный, пропитанный красотой декаданса, дом давно должны были снести, уступить место серебрящемуся торговому центру или бетонной парковке, и жители давно с этим смирились; в одной из темных, сырых квартир доживала свой век одна-единственная старушка. Между стенами ежеминутно бегали крысы, и от их возни осыпалась штукатурка.

Феликс большую часть дня проводил на крыше, откуда удобнее всего было наблюдать за бурлящей жизнью города. С удивительным для великана искусством он прятался за трубой и наблюдал за раскинувшейся внизу панорамой. Там, за поворотом, стелилась широкая улица, бились сотни сердец, приключались миллионы историй. Но ночь была его любимым временем. Тогда он мог беспечно расхаживать по улицам, вливаться в местные банды, участвовать в потасовках, становиться за пару суток настоящей легендой. Круглые сутки он был пьян от крови местных разбойников, изысканно кислой от выброса адреналина. Почти каждую ночь ледяная вода озера Онтарио принимала в свои ненасытные объятия новое тело.

Хайди чувствовала себя гораздо более раскованно и естественно среди людей. Ее хитрая, немного кривая улыбка, ее искрящиеся фиалковые глаза доводили беспечных смертных до исступления, будь они мальчиком, стариком, или ее любимой забавой – взрослым и успешным мужчиной. Ее купали в бриллиантах и свежих розах, увядающих от прикосновения ее ладони еще быстрее, чем от холодного уличного воздуха, ее холили и лелеяли, не подозревая, что в конце любой ласки их может настичь смерть. По части самообладания Хайди несколько уступала сестрам Денали, но бывало, что один из теплокровных проживал и больше одного дня, и Хайди позволяла счастливчику узреть свою истинную сущность. Линзы целиком растворялись от яда, изобличая равнодушный багрянец, розовые, как внутренность устрицы, губы задирались, обнажая безжалостные клыки, и от судорожной эйфории смертник не чувствовал боли – а может, даже и не замечал толком момента, когда обескровленное загнанное сердце наконец переставало биться.

Троими было дружно признано, что Торонто им очень даже по душе. Деметрий, однако, изнывал без дела.

Четко оформившийся образ не давал ему покоя, изводил, требовал погони. Он не хотел прокисать в людском муравейнике, когда та, что на сегодня является неземной и единственной, лежит где-то на кушетке, читая безыскусный роман, вглядываясь в сырость Вашингтона за равнодушным окном. Это прозаичная жизнь потихоньку разрушает, старит ее, от нее ржавеют ее детские мечты. От этого знания у Деметрия ныло сердце. Сейчас ее существование так же бессмысленно, как у застрявшего в речном иле рубина. Ему не терпелось выкрасть ее из стоячей воды, возносить и унижать ее, оберегать и почти что разрушать, пробудить в ней отчаяние и ярость, и скрытую мощь. Найти и смаковать по-настоящему одаренную женщину – почти что разграбить тысячелетнюю империю. Это оставалось одним из немногих не опостылевших Деметрию удовольствий.

Ищейка раскинул пыльный, изъеденный молью палантин на старой кушетке напротив грязного треснувшего окна, вглядываясь в замысловатый узор рулонных штор, что скрывали за собой спальню в одной из высоток. Но они не таили за собой феерию теней двух влюбленных, чьи тела изгибались и отражались на кремовой ткани. Он мог бесконечно смотреть на смертные утехи, на собственное мутное, едва заметное отражение на заляпанном стекле, но стоило его потемневшему от жажды взгляду опуститься на длинные согнутые пальцы, как он вновь видел на своих руках израненное, хрупкое, желанное тело. Он слышал зовущий, пленительный гул девичьей крови, всматривался в мутный, потускневший взгляд, что на несколько тягучих мгновений будто пытается осознать, запомнить его лицо, прежде чем забыться колдовским сном на долгие часы и исчезнуть.

Горло внезапно обожгло пламенем, и он резко вскочил на ноги, едва не проломив иссохшийся деревянный пол. Он вглядывался в пустую, заплывшую желтыми разводами стену, на которой снова проступали ее недостижимые черты.

Он зашипел от досады, взгляд подернулся багровой пеленой, лицо исказила мучительная гримаса. Упущенная добыча поселилась в его сердце, как проклятие, как червь, и есть лишь один способ снова стать самим собой, холодным и учтивым, непоколебимым Деметрием.

За окном снова повалил снег, и он схватился за голову, прогоняя навязчивые очертания. На морозе щеки алеют, как спелые яблоки. Мягкие варежки все в снегу. Невинный запах мокрой шерсти. Она неумело лепит угловатые снежки, пытается залепить в спину хотя бы одному члену своей новой семьи. Вот кто-то наконец поддается, в ее адрес летит шутливая ругань. Она морщит нос, и на нем расползаются складки, и снова этот смех…

…На широком экране мелькают кадры неизвестного ему фильма. Она прижимает к груди декоративную подушку, над головой перемигиваются маленькие желтые фонарики рождественской гирлянды. В уголках ее глаз скапливаются первые непрошенные слезы, и ему хочется их выпить, залпом, как легкое вино. Она благодарно принимает коробку бумажных ароматизированных салфеток и сжимает ледяную ладонь, прижимаясь к крепкому телу, несмотря на холод, несмотря на смерть, так, как должна однажды прижаться к нему.

Деметрий что было сил швырнул кушетку о стену, посыпалась штукатурка, обнажая старый кирпич. На ходу набрасывая мантию, он бросился вниз по тусклому лестничному пролету в бронзовую городскую ночь, но воспоминание летело вровень с ним, туманило зрение, загоняло все глубже и глубже в непредсказуемый уличный лабиринт.

…Теплое, но практически невесомое одеяло сползло на пол. На ее висках выступил пот, из груди вырываются судорожные хрипы. Кошмар – их пока что единственная возможность встретиться вновь. Он знает – малышка помнит каждую роковую минуту падения, помнит его, знает, что он вернется. Его лицо вторгается в ее тихую ночь, в ее маленькие, словно созданные для легких покусываний ушки льется хриплый голос, произносящий певучую греческую версию ее имени. Элизабета, моя Элизабета. Она помнит, как незнакомец отправляется в путь с ней на руках, помнит, как прячет ее под широкими еловыми ветвями подальше от снега и ветра. Она не слышит, но он-то знает, что рядом журчит ледяная река, где вьются на дне бессонные после оттепели мелкие рыбешки. Надо было забрать ее прямо тогда, чтобы не мучиться сейчас – надо было, но он не сумел. Соблазнение было слишком велико, он должен был уйти.