Текст книги "История Нового Каллена — Недосягаемая (СИ)"

Автор книги: Lisya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)

Приятного прочтения, дорогие читатели.

– Leigh

Если Карлайл и был мной недоволен, то какими-то титаническими усилиями ему удавалось это скрывать. Вместо этого он смотрел на меня с жалостью и неподдельной обеспокоенностью, пока легким движением, казалось бы, отеческой руки натягивал мне на голову теплый капюшон. С моим настоящим отцом подобной заботой меня баловали редко. Мой родной папа давно бы хорошенько меня отчитал на пару с матерью, которая к тому же довела бы меня до мигрени вкупе с тошнотой своими криками. Пускай Каллен делает, что хочет. Распаляется в своем кабинете, начинает промывать мне мозги прямо в машине – мне было откровенно плевать, что он думает о моем поведении, как оценивает безбашенную выходку у них прямо под чуткими вампирскими носами. Осень, депрессия, переходный возраст – что еще он сам приводил в качестве аргумента моим приключениям? Многовато факторов на одну башку. Как могу, так и справляюсь.

Вампир почему-то не спешил как можно скорее дотащить меня до машины, хотя я была как никогда медлительна и спотыкалась о любой незначительный выступ. Не могу перестать восхищаться вампирским терпением. Почему он вообще так рано вернулся с охоты? У Тани никогда не получалось покончить с этим быстрее, чем за несколько дней.

Я задумчиво вглядывалась в неоновую эмблему KFC и не могла избавиться от желания впиться зубами в жирный кусок сочной ножки в хрустящих панировочных сухарях, которую только-только вынули из фритюрницы с кипящим застоялым маслом. Моя координация потерпела величайшее фиаско, когда я запнулась о поребрик и чуть не полетела на асфальт, только и успевая, что добавить в мысленный заказ луковые кольца и самый большой стакан газировки, что у них есть.

Ледяные ладони моментально успели меня подхватить и уверенно вернуть в вертикальное положение, ободряюще встряхнув. Золотые глаза взирали с укором. Да-да, я безобразно неуклюжий человек в состоянии полнейшего алкогольного опьянения. Никаких идеальных детей, доктор.

– Чего ты пыталась добиться своим поступком, Лиззи? – коротко осведомился доктор и взял меня под локоть, чтобы на этот раз я могла беспомощно повиснуть на его железной руке, если захочу поцеловаться с землей.

Что за философские вопросы, Карлайл Каллен? Мне казалось, всем известны требования, которые я выдвигаю.

– Будто этим хоть чего-то можно добиться, – театрально взмахнула я свободной ладонью и удрученно покачала головой. – Знаете, за последнее время на меня столько всего навалилось, а тут выдался такой шанс просто расслабиться.

Доктор смотрел на меня с неодобрением.

– Интересная риторика, Элизабет.

– Что-что? Вы забыли, что уровень моего интеллекта валяется на дне бездонного колодца где-то в Сахаре? – бессвязно бормотала я, позволяя себе закрыть глаза, пока меня буксировали неизвестно куда. Каблуки беспомощно царапали асфальт, и казалось, что еще немного – и я полечу.

– Сахара – это пустыня.

Я едва не рассмеялась от серьезности его тона.

– В том-то и прикол. – Тоже мне, умник!

Он проворно отыскал ключи от машины в моей сумочке. Я было тоскливо облокотилась о блестящий борт и устремила наполненные горечью глаза к влажному небу, но меня бесцеремонно сгребли в уютную охапку и усадили внутрь автомобиля.

– Как давно ты начала пить? – коротко осведомился доктор, пока я удобно усаживалась на сидении. – Когда ты в последний раз ела? – последовал очередной вопрос, и я разочарованно закатила глаза. Допрос начал меня утомлять.

– В первый раз я попробовала алкоголь, когда мне было… тринадцать? – задумчиво протянула я. – А второй вопрос я успела забыть, так что… – и я протяжно зевнула, потирая уставшие глаза.

Доктор не отреагировал на неумелую шутку, порождение своеобразного пьяного юмора. Он только перегнулся через меня и легким движением опустил сиденье назад, отчего я резко уткнулась взглядом в замшевый потолок с закрытой крышкой люка.

– Такое поведение не доведет до добра, Элизабет, – голосом строгого отца произнес Карлайл, и я хмыкнула. – Похоже, мне предстоит долгая ночь, если придется так выяснять все подробности твоего состояния, – он пристегнул меня и обошел машину, занимая водительское кресло.

– А где это ваш парламентский Мерседес?

– Моя машина дома, Лиззи, – монотонно ответил доктор и бросил на меня короткий уничтожающий взгляд. – Тебе бы лучше закрыть глаза, пока мы едем. Чтобы не вызвать приступ тошноты мелькающими объектами. Машину за тебя отмывать никто не собирается. – Он стал набирать скорость, и огни засыпающих улиц смазались как жирный отпечаток чьего-то пальца.

Я фыркнула от недовольства, но послушалась. Я начинала чувствовать себя неуютно. В машине было слышно только урчание мощного мотора, и я внезапно и остро осознала, что Карлайл не дышит. Его странно спокойная реакция явно таила в себе нехилый подвох. Медленно и уверенно эйфория сходила на нет; я принялась неуютно ерзать на сидении, пытаясь отыскать более или менее расслабленное положение. Меня бросало в дрожь не то от перспективы очередного разноса, не то от удушающего холода, от которого не спасал ни шерстяной дафлкот, ни обогрев сидений. Как будто ледяная сущность бессмертного Карлайла расползалась по салону, жадно пробуя невидимыми щупальцами хрупкое человеческое тепло. Еще никогда я так чутко не осознавала вампиризм, и то, что для этого надо было вдрызг напиться, всерьез меня беспокоило.

– Таня очень раздосадована твоим поведением, Лиззи, – спокойно произнес Карлайл, и я скривилась. Танго танцуют вдвоем, доктор. Думаю, Таня была раздосадована не только моим поведением, но и безалаберностью моих опекунов. О да, я, сама того не желая, подорвала авторитет прекрасных Калленов с их теплицей для людей.

– Зато теперь у нас с ней солидарные чувства, – протянула я и нахмурилась от болезненных ощущений без причины и источника. Даже говорить было уже невмоготу. – Если бы она перестала выебываться и позвонила первой, я бы, может быть, и не разделила бутылку с этим… ассасином.

– Я бы попросил тебя не выражаться. Наступит утро, Лиззи, и за каждое сказанное слово придется отвечать, – строго ответил Карлайл, и я приоткрыла глаза, со смаком оценивая его точеный профиль в пьяной безнаказанности. – И что за ассасин? – Он скосил на меня взгляд и поджал губы, замечая, что я его разглядываю. А нефиг было рождаться таким красавцем. И вообще, он вампир, и наверняка еще и гипнотизирует меня против воли…

– Наступит утро, я возьму свой паспорт и поеду на машине через всю Канаду… – сдавленно, но самоуверенно протянула я. – И доберусь до дома. – Остекленевший взгляд приклеился к мелькающим, как на карусели, фонарям. К горлу начала снова подступать тошнота, и я попыталась сменить положение тела, ледяными, трясущимися пальцами ослабляя путы шарфа. В теле нарастала дрожь.

– Ты не сможешь пересечь границу, Элизабет. Ты несовершеннолетняя, – без эмоций произнес доктор, и я, как самый настоящий утопающий, обреченно глотнула воздуха. Спертый воздух салона внезапно полоснул по легким, и я забилась на сидении, словно раненая кобра.

Вампир среагировал моментально. Тормоза завизжали, и его обжигающе ледяная ладонь легла мне на лоб. Все мои органы, в том числе и многострадальный желудок, словно приклеились к спине. Если бы экстренное торможение с барабанящими ABS [1] заняло у доктора немногим дольше, салон новенького Порше из молочной кожи не удалось бы отмыть уже никогда.

Из глаз без остановки катились соленые слезы. Меня бросало то в жар, то в холод. Я стонала, меня ломало, я пыталась вырваться из несуществующей хватки и вырезанным, брошенным эмбрионом свернуться прямо в придорожных кустах. Но вампир со знанием дела и железной решимостью предугадывая каждую последующую реакцию изможденного организма, крепко обнимал мой торс, поддерживая голову, явно опасаясь, что я захлебнусь собственными нечистотами. Как по-человечески.

После бесконечной первой волны Карлайл усадил меня обратно в кресло и отыскал в машине бутылку воды. Затхлый привкус резал небо. Я плевалась и пыталась увернуться, но Карлайл не отпустил меня, пока я не сделала несколько мучительных глотков. Долгие минуты мы простояли на обочине с горящими аварийками. Карлайл периодически о чем-то осведомлялся, но я не могла разобрать его слов. Сознание потрескалось и ссохлось, как обветренные губы. Я не могла даже вспомнить, как меня зовут. Не помню, сколько раз еще доктор оттаскивал меня в сторону кустов, пока я рыдала от порывов изможденного организма и давилась желчью, пока просто не отключилась в его руках от обезвоживания и вконец разладившихся нервов.

_____

[1] ABS (Anti-lock braking system) – система, предотвращающая блокировку колёс транспортного средства при торможении. Основное предназначение системы – сохранение устойчивости и управляемости автомобиля.

_____

***

С моих склеенных густой слюной губ сорвался страдальческий вздох, и я застонала. Едва ли не каждая клеточка, каждый мускул моего измученного тела болезненно реагировал на любое движение. В горло словно насыпали горсть карибского песка, в уголках глаз стали скапливаться липкие слезы. Вокруг было достаточно светло, откуда-то доносился шум будничной человеческой жизни, пахло одновременно странно и знакомо, едко. Что вчера было?.. Где это я?..

Я поднесла ладонь к губам и изогнулась в жару, прижимаясь щекой к влажной подушке и наконец открывая болезненные, лишь уставшие от долгого сна глаза. Сознание пробудилось как по щелчку. Стоило начать с того, что это место мало напоминало логово вампиров, так еще и напротив, в мягком кресле сидела… мама.

В груди одновременно вспыхнули нежность и сомнение. Я крепко зажмурилась и потерла глаза, чтобы воспаленное сознание прогнало несвоевременный образ из головы. Но на меня все продолжали безэмоционально смотреть потемневшие от жажды глаза. Бурые губы вытянулись в ровную линию, а заострившиеся скулы заставляли самое очаровательное на свете лицо матери выглядеть враждебно. Опасно.

– Мама… – прошептала я осипшим голосом, который сама не узнала. Как будто ночью вместе с песком я умудрилась сожрать морского ежа, который расцарапал мне всю глотку. Я силилась понять, что произошло, но вчерашний вечер был словно скрыт за полупрозрачным куполом – ни одного осознанного и отчетливого воспоминания. Они ускользнули сквозь пальцы, как привычный повседневный сон.

Я с жаром вглядывалась в родное лицо и сердце сжималось от боли: не последовало никакой, даже самой мимолетной реакции на мои слова. Она замкнулась, застыла. Казалось, еще несколько секунд и необратимые процессы навсегда разрушат драгоценную статую, превратят ее в безликую мраморную труху.

Я не могла понять, в чем провинилась. Я не помнила, чем могла так сильно ее расстроить.

– Марвел… – срывающимся шепотом выдохнула я и умоляюще протянула к ней ладонь, чувствуя, как по щекам катятся первые слезы. Она поднялась так резко, что кресло чуть не опрокинулось на пол больничной палаты. Ледяная ладонь удержала кресло на месте и, казалось, я слышала, как хрустнул под материнскими пальцами надежный фабричный каркас. Я тихо ойкнула. Она даже не обернулась, и стремительно покинула помещение, не проронив ни слова, не показав ни единой эмоции, кроме безразличия и разочарования.

Я хотела позвать ее снова, попросить остаться и все объяснить, но из горла вырывались лишь бессвязные хрипы. Движимое детским инстинктом, тело рвалось гнаться вслед за Марвел, будто я могла ухватить ее за руку, если бы опомнилась на секунду раньше – но ноги запутались в больничных простынях. Я упрямо пыталась выбраться, не замечая, как катетер разрывает кожу, как в голове болезненно стучит накачанная седативами кровь.

Что я натворила? Что сказала?.. Неужели я посмела распрощаться с ней навсегда? Кричала, что променяю ее на приторную семейку Калленов? Заявила, что выхожу замуж за ассасина? Или купила билет первым классом до Италии? А может, грозилась познакомить всех ее бойфрендов между собой?

Меня едва не вывернуло наизнанку от разнообразия сюжетов, что могли стать причиной этого кошмара. Я силилась вспомнить хоть что-то, то ли мысленно, то ли вслух молила мать вернуться, и со скрежетом тянула за собой крепление с капельницей. Босые ноги прошлепали по холодному полу, и я всем весом навалилась на полупрозрачную дверь в холл. Казалось, вся моя жизнь лопнула и потеряла назначение и смысл, утопая в черных, бездонных глазах разочарованной матери.

– Куда это ты собралась, Элизабет? – крепкие ладони загородившего выход доктора Каллена уверенно остановили мою воспаленную решимость. Лицо было мокрым от слез, и я уже сама не замечала, как истерически нашептываю имя матери, в очередной раз безвольно обмякая в руках доктора. Длинный коридор остался за дверью, а вместе с ним остатки моей решимости и любви. – Таня дождется тебя, не нужно поднимать на уши весь персонал. – Карлайл был спокоен и сосредоточен, но никак не зол. В отличие от того, что я увидела на лице матери.

Карлайл расторопно вернул меня в постель и привычным жестом поправил катетер, с укором смотря на меня сверху вниз.

– Ну и ночь ты мне устроила, Элизабет, – покачал он головой.

– Что я ей наговорила?.. Что я натворила, доктор Каллен?.. – взвыла я, хватаясь за рукава его халата и безумным взглядом впиваясь в лицо. Доктор взирал на меня с дежурным вниманием, но с ответом не спешил. Вместо этого он осторожно разогнул мои пальцы и наполнил водой высокий стакан.

– Для начала попей. У тебя сильнейшее обезвоживание, – он подтолкнул стакан к моим губам. Я безвольно сделала первые осторожные глотки и тут же ощутила жутчайший дискомфорт в желудке. – Что из вчерашних событий ты помнишь последним? – Доктор убедился, что я в состоянии сама удерживать стакан и взял мою карту. Каждый новый глоток давался тяжелее предыдущего, тело отвергало любую помощь.

Я честно попыталась вспомнить, гипнотизируя дверь в надежде, что она распахнется и за ней наконец-то нарисуется полная всепрощения Таня. Вечер проступал клочками. Яркие вспышки, больше похожие на кадры киноленты. Смех, ветер, обжигающее пойло в горле. Я поперхнулась водой и из глаз брызнули слезы, когда осознание моей самой огромной оплошности дьявольской лесенкой выстроилось в голове. Я была пьяна, как грузчик крабов в Балтиморе. Я могла сотворить все, что угодно.

Я хрипло перечисляла Карлайлу вчерашние приключения. Кино. Новоиспеченные родственники. Пирс… Я хотела поговорить с Таней, но меня прервал…

– Ох, черт… – прошептала я одними губами. Доктор Каллен взял меня за дрожащий подбородок, светя своим дурацким фонариком прямо в глаза. Я отчаянно замотала головой и рухнула на подушки, закрывая лицо ватными руками.

– И что же было последним? – буднично поинтересовался Карлайл и зашуршал какими-то упаковками, прежде чем избавить меня от зудящей иголки в руке. Я зажмурилась, чтобы не видеть, как она плавно покидает кожу.

– Вчера я напилась до зеленых чертиков, – прошептала я одними губами. – И могла наговорить Тане все, что угодно. Что-то ужасное… Куда она ушла? Почему она вообще здесь? Она приехала меня забрать?

Я смотрела на Карлайла с мольбой. Он ответил мне долгим, тревожным взглядом, прежде чем водрузить несколько шуршащих пакетов в изножье кровати.

– Собирайся домой, Лиззи. Там ты немного успокоишься и мы все обсудим. – Доктор еще раз осмотрел меня с ног до головы, вернул карту на место и, не спеша, покинул палату, заложив свои изумительные зефирные ладони за спину. Я осталась наедине с обескураживающей паникой, похожей на огромного и тугого хищного спрута.

Таня не произнесла ни слова. Смотрела на меня с раздражением и разочарованием. Как будто она здесь, чтобы распрощаться с не оправдавшей надежд дочерью…

Опухшее и раскрасневшееся лицо было все в слезах, а руки ощутимо дрожали, когда я натягивала на липкие и холодные плечи мягкую толстовку на несколько размеров больше, чем я обычно носила. Вместо привычных джинс меня ждали мягкие тянущиеся брюки. Похоже, одежду собирал мне здоровяк-Эмметт, икона стиля «кэжуал».

Крошечное зеркало у двери, рассчитанное, вероятно, на посетителей, показало полное соответствие моего внешнего и внутреннего облика. Под красными, раздраженными от слез глазами залегли глубокие тени, губы напоминали сползающую чешую змеи. Бродяжка в машине богача.

Я распутала волосы пальцами и изможденно опустилась на кровать. Несмотря на обилие других всплывших в памяти унизительных деталей, я не помнила сказанных Тане слов. Единственный, кто мог хоть немного прояснить ситуацию, был самым противоречивым и пугающим человеком в городе. Уж лучше я услышу язвительный протокол от доктора Каллена, чем самолично попрошу помощи у взрывоопасного Мэнголда. Особенно после того, как он видел меня пьяной, с душой нараспашку.

Карлайл. До какого же состояния я довела себя, что доктору пришлось везти меня на всеобщее обозрение в больницу? Что теперь думают о нем коллеги? Как такой благочестивый и безупречный отец мог допустить подобный исход для новоиспеченного ребенка? Почему я порчу все, к чему прикасаюсь?.. Почему, почему…

– Готова? – Доктор вкатил в палату больничное кресло. С глаз пришлось смахнуть слезы, а губы сами собой сжались от недовольства. Не настолько я беспомощная.

– Я пойду сама, – с последними остатками решительности прошептала я и, спустив ноги на пол, в сомнительном равновесии закуталась в дафлкот, что висел на спинке кресла. Моя дорогая Таня опиралась на него спиной каких-то десять минут назад. Доктор наблюдал за моими усилиями из угла. Его лицо спокойно мерцало над глухо застегнутым воротником пальто. Мои слова не вызвали у него ни протеста, ни сочувствия, ни усмешки.

– Видишь на своем запястье браслет? – коротко и спокойно спросил он. Я вытянула из-под рукава тонкую пластиковую полоску. Каллен Элизабет – никак не могу привыкнуть к новой фамилии. 24 октября 1994, все верно. Пара строчек с непонятными номерами, дежурно. – Такие браслеты носит каждый пациент нашей больницы. А для всех тяжелых пациентов существует единое незыблемое правило после выписки. – И доктор указал на кресло жестом лакея, приглашающего принцессу в прогулочную карету.

– Что может быть еще более унизительным?.. Вам, должно быть, ужасно за меня стыдно… Мне так жаль, я не знала, что делала, я… – С обреченностью осужденного я упала в кресло и зарылась лицом в колени.

– Отрадно слышать, что ты осознаешь степень недопустимости подобного поведения. Значит, не все еще потеряно, – уверенно произнес доктор и толкнул наружу дверь палаты. Я уткнулась взглядом в свои лакированные полусапожки, лишь мысленно представляя, какими заинтересованными взглядами все нас провожают. Мои всхлипы становились громче, и я уже не могла их сдержать.

– Высуши свои слезы, дитя мое. Ты здесь не жертва, а прекрасный способ доказать людям, что все их домыслы относительно нашего неестественно безупречного образа жизни несколько искажены. Разве идеальный отец допустил бы такое? – достаточно тихо произнес доктор. – Меня и мою жену сейчас поносит вдвое больше человек, чем тебя. Это нам бы больше пристало плакать.

В отличие от окружающих, я не просто считала Калленов безупречными, а отлично знала, что слухи правдивы. Их лица и фигуры совершенны, их манеры неподражаемы, их мысли четки, их дома и машины роскошны, их признание в крохотном обществе непоколебимо. Они наверняка не один год выстраивали настолько доверительные отношения с жителями. Но приехала я и все испортила. А ведь это никто из них еще не знает про то, как я знатно отделала гордость школы, чуть не раскрыв всех и каждого в клане. Мисс маниакальность. Мисс катастрофа. Мисс разочарование.

Карлайл шумно выкатил кресло на улицу. Я до последнего момента боялась поднять глаза от темно-серого и привычно влажного асфальта под колесами. Боялась, что увижу ту, которая теперь может стереть меня в порошок одним косым взглядом, иссушить, даже не касаясь смертоносными зубами жилки на моей шее.

Доктор остановился в полуметре от моей машины, и я чувствовала, как предательски трясутся колени – настолько я боялась поднять взгляд на обладательницу пугающе высоких алых туфель. Таня белокурым серафимом возвышалась надо мной, спрятав потемневшие не то от жажды, не от раздражения глаза за неуместными солнцезащитными очками. Она выглядела холодно и отстраненно, и, скользнув на переднее сиденье Порше, так и не сказала мне ни слова.

Карлайл галантно открыл для меня заднюю дверь, и я медленно перебралась внутрь. Я с болью смотрела на тонкие кисти самых ласковых рук, настраивающие температуру в салоне, чутко подстраиваясь под человеческие нужды. Тишина давила на меня, как неподъемная штанга, что расплющивает грудь спортсмена, переоценившего свои возможности – я слышала, так как-то раздавило одного хвастуна в моей первой школе. От ее полнейшего бесстрастия я словно проглотила язык; она всем своим видом показывала, как ее воротит от моего присутствия. Как такое могло произойти, где я оступилась, как разрушила свою последнюю опору во враждебном мире? За какую-то неделю я успела испортить все настолько сильно, что потеряла мать. Снова. Я не выдержу второго раунда смертоносной игры с потерей всех, кто был мне дорог. Если это и правда, так пускай не томит. Уж лучше быстро переломить шею, увидеть, как закатываются стекляшки глаз, как с губ срывается последний вздох, чем заниматься моральной экзекуцией. В прошлый раз все хотя бы случилось быстро. В падающем салоне никто не измывался надо мной, медленно отстраняя вожделенное семейное тепло.

Карлайл наконец занял свое водительское кресло и не спеша двинулся к выезду с парковки. Ни со мной, ни друг с другом они не перемолвились ни словом. Как долго Таня пробудет здесь? Как много успела высказать Карлайлу? Кто из них теперь ненавидит меня сильнее?

– Твоя новая жизненная цель – вылететь через лобовое стекло при торможении? – спокойно осведомилась мама, и я поперхнулась воздухом, моментально перетягивая через себя ремень безопасности. Мои загнанные глаза жадно изучали ее хладнокровное отражение в прямоугольном зеркале.

Я могла сколько угодно долго и громко кричать в трубку, требовать объяснений через скайп, но стоило только увидеть эту холодность, это безразличие и праведный гнев вживую – и я теряла пыл, чувствовала себя бессильной, ненужной, по-настоящему уязвимой.

– Мне… так жаль, что я… сотворила все это, – шепотом начала я.

Голос сбивался на рев от каждого брошенного взгляда, от жестоко поджатых губ, от неспокойных мыслей, что вились в моей голове. Даже Карлайл уже поглядывал на меня с тревогой, но Таня так и сидела неподвижной статуей, заслоненная от меня солнцезащитным щитом.

– Марвел. Мама. Мамочка. Я сорвалась. Я совершенно ничего не помню, и прошу у тебя – у вас обоих – прощения за вчерашний вечер. Что бы я не сказала, я не желала навредить, я только…

Я была готова унизительно пасть ниц, подчиниться непредсказуемой воле бессмертных опекунов без сопротивления, но, кажется, испортила все необратимо.

– К чему мне твои извинения? – хладнокровно оборвала меня Таня, и я изумленно раскрыла рот, впиваясь взглядом в ее очаровательное даже в своей желчности лицо. – Твои поступки говорят сами за себя. Обсудим дома.

Доктор медленно повернул голову в сторону матери. В его профиле читалось поражение не меньше моего. Таня отвернулась от нас обоих и стала увлеченно смотреть в окно, за которым расплывался будничный утренний смог. Я сморгнула слезы и обняла себя за сведенные шоком плечи, откидывая голову назад и обессиленно закрывая глаза. Спасения ждать неоткуда. Я обречена.

***

На пороге благоухающего и светлого дома семьи вампиров меня оставили одну. Таня с очаровательной улыбкой на губах отправилась любезничать с Розали и Элис. Они обнимались, обменивались нежными фразами и выглядели, как счастливые подруги после долгой разлуки. Там, в недоступном окружении Королевы Каллен и модного критика, сияла моя мать. Та, с кем я ехала в машине – лишь ее злой дух, питающийся моими страданиями. Когда мы с ней сидели в кафе в Форксе, она бросила неоднозначную фразу о том, что мне бы очень не понравилось увидеть ее в гневе. Сейчас я отдала бы все, что угодно, чтобы моя дурная башка прислушалась к этому, прислушалась хоть к кому-то, кто бы меня остановил и уберег от судьбы беспризорной, никому ненужной Мишель Элизабет… Кингсли? Денали? Каллен? Да черт его знает.

Я не могла сдвинуться с места от непреодолимой тошноты, которая то накатывала, то отступала от несправедливости и боли, от моей несоизмеримой глупости и вины. В мое сердце будто вогнали ржавый гвоздь, который медленно, но верно разносил заражение по всему организму, иссушая каждую клеточку, отнимая мою жизнь. Оставалось только одно желание – развернуться и убежать. Убежать от снова ощетинившегося и помрачневшего мира, и больше не позволять ни одному человеку задержаться в моем сердце. Я не заслуживаю этой боли, я не сделала ничего по-настоящему плохого. Я любила родителей, я обожала брата, Таня стала моим личным уголком рая, и даже Каллены перестали казаться вражеским лагерем. А сейчас все рушилось, как целенаправленно взорванная постройка. На ее месте останется лишь груда обломков и удушающий дым, а потом голая земля без единого напоминания о прошлом.

Порыв холодного воздуха из-за непредусмотрительно открытой двери обдул мои ноги и разметал волосы; на плечо легла ледяная ладонь. Я уже начинала привыкать к этому назидательном жесту доктора.

– Идем в кабинет, Лиз, – тихо произнес он и подтолкнул меня к лестнице, заставляя оставить позади бессмертных девушек, щебечущих смертные сплетни. Они совершенно меня не замечали. Я никто. Безликая тень. Молчаливый ассасин. Мокрое место на безупречном блистающем горизонте вселенной вампиров.

Я машинально переставляла ноги. Пустота распространилась внутри настолько, что, казалось, мои сердце и легкие звенят, как китайские расписные бубенцы. Полное безразличие матери уже не расстраивало и не пугало меня; я пришла в исступление. Я почувствовала себя розовощекой, изящно сделанной говорящей куклой, с которой ей было приятно развлекаться до поры до времени. Lollipop Lizzie [2]. Кукла радовала ровно до того момента, пока не раскололся фарфор и не показался зародыш личности, способный на несогласие, на гнев, на необъяснимую грусть.

Карлайл безмолвно шел следом. Его непривычное поведение бередило мою тревогу. Я была готова к любому решительному и бескомпромиссному поступку с его стороны – вроде домашнего ареста или назначения личного водителя для поездок в школу – но доктор был отстранен и как будто слегка сконфужен. Неужели капитан Каллен уступил место у штурвала госпоже Денали? Если Карлайл уже не раз показывал свой стержень, то Таня на моей памяти никогда не выступала в роли диктатора. А неведение пугало еще сильнее.

_____

[2] Lollipop Lizzie – Леденцовая Лиззи

_____

Я забилась в самый угол докторского дивана и отвернулась лицом к стене, чувствуя себя отвратительно. В голове так и не прояснилось ничего существенного о вчерашнем вечере. Я смутно помнила лишь задорный смех Мэнголда, его беспечный и слегка развязный вид. Если мне не изменяет память, он даже немного походил на человека, на нормального веселого парня. А наличие словосочетания «нормальный парень» и фамилии «Мэнголд» в одном предложении казалось уж слишком неправдоподобным. А что, если он подмешал мне что-то в бутылку и… Хотя нет, мы ведь оба пили.

Я сглотнула и перевела мгновенно одичавший взгляд на бдевшего надо мной доктора, который с задумчивым видом откинулся на спинку кресла и, сложив ладони на жилете, пребывал в прострации. Такое ощущение, что у них с Таней уговор: говорить с ней (то есть со мной) как можно меньше, заставить паниковать и нервничать, почувствовать себя ущербной и брошенной. Но это же Карлайл… Блюститель порядка, ярый антагонист любым бесшабашным и необдуманным поступкам, он не допустит психологического садизма. Или же и его терпению пришел конец, и его уравновешивающие слова закончились. Быть может, он ждал возможности поскорее вернуть меня непутевой матери.

Карлайл плавно выпрямился и устремил сосредоточенный взгляд на дверь, неосознанно предупреждая меня о скором прибытии Тани. Она появилась в кабинете едва ли не эффективнее Тони Старка, приземляющегося в костюме Железного Человека на землю и поднимающего вверх едкую пыль. Она была ангельски прекрасна, как в ту ночь, когда обнаружила меня в бескрайних Деналийских сугробах, холодна и колка, как сковывавший меня снег. Моя мать. Моя погибель…

Таня приближалась к дивану неспешно, как будто была в кабинете впервые; или хотела еще дольше потянуть время. Она никуда не торопилась, задумчиво рассмотрела все до одной картины, а потом непривычными вертлявыми движениями устроила легкое пальто и кожаный клатч в тон туфлям в кресле напротив доктора.

Горло как будто перетянули тугой кабельной стяжкой, пока темные выразительные глаза буквально прожигали внутри меня дыру, залезали под кожу.

– Как ты думаешь, почему я вернулась? – с пугающим спокойствием поинтересовалась мама, и у меня засосало под ложечкой от мерзлоты, что чувствовалась в каждом резком движении, в вытянутой шее, в выступающих скулах.

Я готова была ответить все, что угодно. Все, что угодно, любая ложь, лишь бы это помогло отмотать время назад, вернуть наше совместное счастье. Ледяные поцелуи перед сном, ласковые объятия, искренние улыбки, бессонные ночи за тысячами бесконечно интересных историй, которые не слышал больше ни единый смертный.

Вот только я совершенно не знала, что она хотела бы услышать, не знала и смертельно страшилась все испортить. Поэтому нужна была правда. Горькая, эгоистичная, и самовлюбленная. Я хотела вернуть зыбкий мир в свою жизнь. Хотела спокойствие и предопределенность. Она одна была способна это осуществить. Она же могла и отнять, если вдруг исполнение моих желаний ее утомило, если бессмертное безмолвное тело внезапно напомнило Тане, что материнство для нее противоестественно.

Пора было действовать решительно, пока не запахнулась последняя дверь в мою прежнюю привычную жизнь, в мое ненаглядное шале, в мои бесконечно любимые объятия.

– Я… надеялась, что ты заберешь меня домой, – разбито прошептала я и опустила взгляд. Я не могла и не хотела видеть ее реакцию. Если она действительно приехала меня забрать из этого бурлящего котла, где смешались бессмертные и смертные, то сейчас фасад строгости рухнет, и я окажусь в ее объятиях. Ледяные пальцы осторожно уберут с лица спутанные пряди, а алые губы запечатлят прощение на теплой коже виска. Мы воссоединимся, и я больше никогда не стану…