Текст книги "Судьба изменчива, как ветер (СИ)"

Автор книги: Лана Танг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Глава 3

Оставшись один, Альберт не сразу смог прийти в себя. Он весь дрожал, охваченный волнением долгожданной встречи и таким бешеным телесным голодом, какого не испытывал уже долгое время. Запах омеги, он сразу же почувствовал его, только обняв любимого, был до мельчайшего оттенка тем же самым, что и прежде – призывным, тонким, возбуждающим до сумасшествия. Родной влекущий аромат потряс Альберта и ошеломил, заставив заново прочувствовать чудовищную боль своей потери.

За все прошедшие пять лет к Тефи не прикасался ни один мужчина, омега словно бы провел эти года в монастыре, свято и нерушимо соблюдая чистоту своей любви, не позволяя никому нарушить данные обеты. Он помнил и любил единственного альфу, берег себя для одного его...

– Ну почему я был так слеп? – схватившись за голову, мучительно простонал Альберт. – Как мог я усомниться в нем, как заподозрил своего любимого в измене? Разве не знал я, что дворцовые интриги погубили не одну судьбу, разрушив в прах так редкие в зловещих стенах истинные чувства?

Навязанная свадьба, нелюбимый муж... Альберт проводил с ним только те ночи, которые лекари и жрецы называли наиболее благоприятными для зачатия наследника, и равнодушно сделав то, что должен, быстро уходил к себе. Ричленд тоже не полыхал к нему любовью, так что за все время супружества они по сути остались друг для друга чужими людьми. Его Величество выносил двух сыновей, первый – омега прожил меньше года, второй сын альфа был вполне здоров, и Альберт посчитал, что выполнил свой долг, совсем забыв дорогу в спальню мужа. Дела войны не позволяли королю подолгу оставаться дома, в походы же с ним Ричленд ехать не хотел. Зато таскался Тосио, так откровенно воняя кучей чужих самцов, что собственный оттенок Альберт узнавал с трудом, все чаще брезгуя любовником и отсылая прочь.

Никто из прочих фаворитов не мог похвастаться ни верностью, ни искренними чувствами, но и король к ним относился так, как знатные развратники того заслуживали. Он пользовался ими, если требовалось разрядить телесную потребность, и тут же забывал о них. Ни счастья обладания любимым, ни радости любить все эти годы государь не знал...

И вот сейчас, в этой глуши, вдали от лживой пышности двора и сонма развратников, мечтающих только о деньгах и нарядах, Альберт почувствовал полузабытое желание любить и быть любимым тем, о ком мечтал и тосковал, кого нашел таким, как и надеялся – таким же чистым, бескорыстным и желанным!

Он с интересом огляделся. Законченных картин было немного, в основном утренние пейзажи, изображавшие разные времена года – художник явно имел пристрастие именно к этому времени суток. Косые лучи восходящего солнца озаряли то летние луга, то красочное осеннее буйство леса, то морозное безлюдье зимы.

Он снова перевел взгляд на свой портрет – да, так его не изображал более никто, хотя писали его многие великие мастера, в том числе и иностранцы. У всех без исключения он получался холодным равнодушным повелителем, полностью лишенным индивидуальности, а на портрете кисти Тефи был живым человеком, чуточку насмешливым, ироничным и бесконечно счастливым.

О, небеса, ну почему он потерял свою единственную на земле любовь?

Тефан был так отчаянно нужен ему все эти годы, годы бесплодной борьбы с карейским императором, годы потерь и разочарований. После поражения союзных армий под столицей Сильвы, в самое сердце ранившим его самолюбие, неприязнь к нему двора и столичного дворянства стала столь сильной, что он всерьёз опасался нового переворота и повторения судьбы короля Теона. Дед встал во главе самой сильной оппозиции, направленной против него, супруг оставался абсолютно чужим человеком, фаворитам не было никакого дела до его терзаний. Всегда окружённый многолюдной свитой, король был одинок, как никогда в жизни, и только воспоминания о Тефи помогали ему преодолеть эти страшные дни. Поздними вечерами Альберт писал далекому любимому грустные письма, писал и прятал в свой стол, потому что стыдился выказанной в них слабости. В минуты наибольшего отчаяния он шёл в его покои, которые по его повелению оставались нетронутыми, и сидел там в полном одиночестве, находя среди знакомых вещей странное успокоение.

А Тефи? Как он жил здесь? О чём думал, о чём жалел, чего желал? Альберт пристально вглядывался в его маленький мир, отмечая малейшие подтверждения своим надеждам. Любимый не забыл его, не разлюбил, не заменил в своей жизни никем другим. Как же он виноват перед ним! Если бы не его несносная подозрительность, если бы не было этой глупой размолвки? Они могли бы быть счастливы долгие годы!

В дальнем углу мастерской стояла белая шелковая ширма. Король подошел и заинтересованно заглянул за неё. Там стоял топчан с одной единственной, плоской подушкой, накрытый простым бумазейным покрывалом. Постель монаха, нет, скорее, послушника, или совсем юного омеги, еще не помышляющего о близости с альфой. Около постели, на низеньком столике, стоял высокий стакан с карандашами, а рядом – два больших пухлых альбома.

Похоже, он нечаянно вторгся в святая святых художника, куда не было доступа постороннему взгляду. Секунду Альберт колебался, не зная, имеет ли он право просмотреть содержимое альбомов, но неведомая сила, отнюдь не связанная с простым любопытством, пересилила все разумные доводы. Он осторожно присел на краешек топчана и раскрыл верхний альбом.

Здесь не оказалось ничего неожиданного. Страница за страницей были изрисованы все теми же утренними пейзажами, то акварельными, то просто карандашными. Вдоволь налюбовавшись неброской красотой сельской природы, Альберт отложил альбом в сторону и раскрыл второй…

По мере того, как он бережно перелистывал шуршащие страницы, руки его дрожали всё сильнее, дыхание перехватывало и на глаза навертывались слёзы, ибо весь второй альбом был посвящен ему. Здесь жила вся история их любви, выписанная мастерски, с мельчайшими деталями – в одежде, в выражении лиц, в окружающей обстановке. Все рисунки можно было считать отчасти незаконченными, ибо тщательно, со всеми подробностями был изображен лишь он, на себя же и других людей, если они встречались в сюжетах рисунков, Тефан не тратил ни сил, ни времени – лишь несколько штрихов, контуры фигуры, намёк на личность…

Альберт медленно листал страницы, заново переживая счастливейшие дни своей жизни. Несколько пустых листов, а потом ему в руку выпал маленький рисунок, скорее, набросок, и с него на короля глянул грустный молодой омега с мечтательным взглядом, устремленным как бы внутрь себя. Он стоял в вольной позе, опершись на перила беседки, и ниже талии чуть больше положенного выделялся его живот, так, словно бы он …носил в себе ребёнка?

Что это? Почему Тефи изобразил себя беременным?

Король чуть дальше отставил от себя альбом, снова вгляделся. Показалось? Или…

Нет, сомнений быть не может – омега на рисунке явно в положении. Откинутая назад спина, рука на талии… И этот устремлённый в себя взгляд, словно он прислушивается к чему-то сокровенному, понятному только ему одному? К толчкам младенца под сердцем?

Но если это правда, почему же Тефи не сказал ему ни слова?… Нет, это сущий бред! Что за безумные фантазии приходят в голову? Зачем ему было бы скрывать от него свою беременность? Совершенно бессмысленно. Ни один омега не отказался бы от очевидных выгод стать отцом королевского ребенка.

Никто, кроме его любимого…

– Ваше Величество, где Вы? – голос хозяина застал гостя врасплох. Тефан заглянул за ширму, и король поспешно закрыл альбом.

– Прости, – смущенно пробормотал он, вставая с топчана, – я не должен был заходить сюда без твоего дозволения и смотреть твои альбомы, но не смог удержаться. Почему ты рисовал меня так много?

– Наверно, мне это было необходимо, Аль, – осторожно сказал граф, отводя взгляд, – рисование помогало мне жить без тебя.

– Тефан, посмотри мне в глаза, пожалуйста, – король хотел спросить его о заинтриговавшем его рисунке, но не решился. Вдруг младенец не выжил? Он, уже потерявший одного своего ребёнка, вовсе не хотел бы услышать о кончине другого. – Скажи, что тебя держит здесь? Если ты по-прежнему…любишь меня, почему так упорно отказываешься быть со мной?

– Не надо, Ваше Величество, не мучайте меня, – взмолился Тефан, чувствуя предательскую дрожь в ногах, вызванную его близостью, – мы уже говорили об этом раньше. Я не могу быть просто одним из твоих любовников, это слишком мучительно. Кроме того, такое положение стеснит меня, лишит возможности чувствовать себя свободно. Прости, но я вырос в иных условиях, нежели столичные омеги, здесь в провинции мы понимаем любовь и обладание совершенно иначе.

– Но ты был мне гораздо больше, чем просто любовником, – возразил он. – Ты был мне верным другом, единомышленником, вдохновляющим меня на достойное служение отечеству.

– Я и теперь остаюсь твоим другом, – улыбнулся он, осторожно разглаживая еле заметные морщинки на его высоком челе. – Газет у нас мало, но я читаю их и знаю всё, что они пишут о тебе. Ты справедливый правитель, Аль, народ любит тебя и доверяет. Сейчас ты чем-то озабочен, на твоём лице я вижу тень забот и беспокойства. Куда ты едешь сейчас, и как ты смог выделить время, чтобы навестить моё скромное поместье? Как долго мне будет дозволено видеть тебя?

Вопрос был задан, и он со страхом ждал ответа.

– Я еду в Карей, Тефан, – тяжело вздохнув, сказал Альберт, удерживая на своей щеке его пальцы, – меня ждет нелегкая встреча с императором Виссарионом. Видишь ли, друг мой, газеты не пишут всей правды о королях, они, как и люди, лицемерят перед ними и приукрашивают их мнимые подвиги. Но тебе я могу открыться. На самом деле, Тефи, я далеко не тот правитель, о котором мечтал народ Наймана. Я не оправдал многих надежд, потерпел сокрушительное поражение в нескольких военных кампаниях, стал причиной гибели тысяч солдат. Наверное, ты слышал о проигранной битве под Мемелем? В том тоже есть моя вина. Я возомнил себя великим полководцем и приказал армии атаковать в совершенно невыигрышной для нее позиции. В результате Виссарион разбил нас наголову. Через год последовала новая война, столь же неудачная. Наши силы подорваны, армия обескровлена, и в этих сложных условиях я вынужден просить карейца о мире, с тем, чтобы получить передышку и выиграть время для укрепления войск. Это будет тяжёлый и невыгодный для Наймана мирный договор, но иначе нельзя. Знать не желает понимать очевидной необходимости этого, как не желает и вынужденной «дружбы» с Виссарионом, так что по возвращении в столицу я вовсе не рассчитываю получить одобрение и тёплый прием. Более того, я всерьёз опасаюсь, что могу стать жертвой нового дворцового заговора.

– Нет! – испуганно вскричал Тефан, встревожено глядя на него любящими глазами. – Нет, это невозможно! Если с тобой что-нибудь случится…

– Не бойся, волшебник мой, – мягко перебил он, нежно прижимая омегу к сердцу, – я знаю, что делаю, и не допущу вреда для отечества. Но мне порой не хватает мужества и решительности, и это одна из причин, почему я приехал к тебе. Как бы мне хотелось, чтобы ты сопровождал меня в Карей, но я понимаю, что это невозможно. Но ты ведь позволишь мне остаться с тобой сегодня?

– Да! – с облегчением прошептал Тефан, роняя голову ему на плечо. – Ты мог бы и не спрашивать об этом! Но почему ты смотришь так пристально на этот жесткий топчан? У меня есть хорошая спальня, мы можем пойти туда. Разве здесь будет удобно?

– Будет! – с жаром воскликнул король, целуя любимого в нежные щеки. – Это твой сокровенный мир, мой хороший, и я хотел бы побыть с тобой именно здесь, среди этих рисунков...

***

Стосковавшееся по альфе тело чутко отзывалось на ласки и прикосновения. Тефан выгибался дугой, подставляя себя под жадные губы любимого, страстно и нежно терзающие его поцелуями. Стоны и вздохи наполнили тесное помещение за белой ширмой, любовники льнули друг к другу, даря взаимное наслаждение. Их первая близость была поспешна и нетерпелива, так сильно сказалось обоюдная потребность друг в друге, и Тефан почувствовал резкую боль в ставшем по сути девственным теле, но даже ее он воспринял за счастье, тем более что она длилась всего лишь несколько коротких мгновений, сменившись на тягучее сладкое наслаждение...

– Прости, я не сдержался... Так сильно хотел тебя... – виновато глядя в любимые глаза, прошептал Альберт. – Мой милый, любимый волшебник, я так виноват перед тобой. За прошлое и за сейчас...

– Я счастлив, Аль, просто безумно, – запутывая пальцы в рыжеватых локонах, восторженно отвечал омега. – Спасибо, что ты вспомнил обо мне. Приехал ... и остался...

Потом была Нежность. Неспешные сводящие с ума ласки, медленные глубокие поцелуи. Насытив свой самый первый нетерпеливый телесный голод, оба любовника теперь наслаждались близостью друг друга, сходя с ума от касаний обнаженной кожи и самых интимных чувствительных мест. Словно бы не было разлуки – они целовали друг друга везде, как это было прежде, шептали всякие глупости и милые признания, теряясь один в другом, как в теплом губительном омуте, таком опасно затягивающем, но неудержимо влекущем в свои таинственные сладкие глубины.

Второй раз был щемяще-медленным, предельно осторожным и чувственным до слез. Они почти не двигались, прильнув друг у другу тесно, неразрывно – тесный контакт двух обнаженных тел, и руки на спине, и жаркое дыхание, и это ощущение его внутри было таким ошеломляюще приятным...

…Под утро Альберт уснул. Тефи же лежал без сна, не позволяя себе пропустить ни единого мгновения этой сумасшедшей летней ночи. Он тихо прижимал к своему плечу его голову, вслушивался в спокойное дыхание и боялся пошевелиться, чтобы не потревожить его покой.

Но ему хотелось видеть любимое лицо. Осторожно, всего чуть-чуть он повернулся – и вдруг увидел лежавший под белой ширмой слегка помятый лист альбомной бумаги.

«Мой автопортрет! – холодея сердцем, узнал граф. – ОН видел! Догадался! Сейчас он проснётся и спросит меня о ребенке!»

– Тефи… Волшебник… – не открывая глаз, Альберт потянулся к нему, и омега страстно ответил на его поцелуй. – О, небеса, всё точно так, как и тогда, словно и не было всех этих долгих лет! Знаешь ли ты, что мне никогда не было ни с кем так хорошо, как с тобой… Поверь, это вовсе не пустые слова!

– Я знаю, Аль...

– Ах, если бы я не был королем! Если бы я был обычным человеком! Как бы мы могли быть счастливы с тобой долгие годы!..

Через мгновенье снова всё исчезло. Остался только ОН. Он и его нерастраченная, сводящая с ума нежность…

Альберт уехал сразу после завтрака, так и не спросив у него о сыне…

Тефан почувствовал облегчение.

Облегчение и … разочарование… Развёрзшуюся под ногами бездонную пропасть, пустоту…

Он снова остался один.

***

– …Ваше Сиятельство, вот вы где?! – В беседку вихрем ворвался Наст, размахивая сложенным пополам листом белой бумаги. – Я с ног сбился, пока отыскал вас.

– Что такое срочное случилось, скажи на милость? – Оторванный от приятных воспоминаний, чуть раздосадовано спросил Тефан. – Пожар, потоп, нашествие мышей? Что ты так кричишь, аж уши заложило?

– Огня и воды нет, хозяин, грызунов тоже, – серьёзно ответил горничный и вдруг неожиданно скрючился весь и всхлипнул, – вы только в обморок не падайте! Его Светлость письмо нашел, вот оно. Молодой господин Аликс и Нанси с ним! Оба на войну убежали!

– Что?! – Тефан побледнел, как мел, схватил Наста за плечи и затряс, словно тряпичную куклу. – Что ты несешь? Как это случилось? Когда?

– Да никто и не видел, хозяин, – пискнул Наст, даже не пытаясь вырваться из рук графа. – Его Светлость князь Марлин записку в детской нашел, молодым графом написанную, оттуда-то всё и узналось! Теа уж час как слезами умывается! Сначала Руди в ополчение записался, а теперь и Нанси на войну сбежал. Что ж делать-то теперь?

– Искать надо идти, а не слезы лить! – Тефан отпустил горничного и решительным шагом быстро пошел к дому. – Где управляющий? Пусть соберет всех, кто свободен, живо! По всем дорогам пойдем, и по лесным просекам тоже. И псарей, псарей непременно с собаками!

Глава 4

Мальчишки подготовились к войне основательно – стащили с кухни по тесаку, смастерили по рогатке, наполнили по большому жбану морсом, запаслись провиантом. Кроме еды и оружия, с собой в дорогу собрали тёплые рубахи и запасные штаны, а также спички и простое мыло.

Заводилой и организатором авантюрного предприятия выступил, как всегда, Аликс. Нанси давно уже не удивлялся способностям приятеля к смелым поступками – с раннего детства юный граф всегда верховодил во всех их делах. Была в нем какая-то особенная жилка, которая заставляла Нанси безропотно и слепо подчиняться младшему по возрасту другу, и дело тут было вовсе не в том, что Аликс господин, а Нанси из крестьян – нет, даже внук графа Стейна, тринадцатилетний Анжей, и тот безоговорочно признавал авторитет десятилетнего Али. Стоило Альке сузить строгие синие глаза, упрямо наклонить голову и тряхнуть рыжим чубом, как Анжей тут же покорно кивал, заранее соглашаясь со всем, что мелкий скажет.

О таинственном отце Аликса в поместье ходили разные слухи. Слухам Нанси не верил, мало ли чего бестолковые омеги наболтают, он об этом по-своему мыслил. Верно, важный был господин, смелый офицер, потому что в приятеле за версту чувствовалась порода! Ему бы принцем родиться, или королевичем, хотя это вроде как одно и то же? Бес их разберет, эти названия, да и не в них дело! Анжей вот тоже граф, а всё не то, перед Алькой же хотелось порой вытянуться в струнку и немедля исполнить все, чего ни прикажет, хотя он вовсе и не чванливый был, и Нанси никогда не обижал.

Если б Нанси точно не знал, что портрет, висевший в мастерской хозяина, изображал короля, то подумал бы, что это он самый и есть, то есть настоящий Алькин отец, больно уж схожим взглядом они смотрели – Аликс и государь. И брови у них одинаковые, и верхняя губа так же приподнята… Может, родственник какой королю отец его был, знающие люди говорят, что семья государя огромная. Ежели это так, тогда понятно, откуда в друге властность и манеры. Известно дело – королевская кровь, хоть и в небольшом количестве, а всенепременно своё возьмет.

О своих соображениях Нанси, понятное дело, никому не докладывал. Ещё на смех поднимут, или дураком обзовут, а кому охота в придурках-то ходить?

Сборы на войну начались ещё третьего дня, когда Аликс нечаянно подслушал разговор своего деда с соседом графом Стейном относительно скорого отъезда в Матару. Вскоре после этого он прибежал во флигель, где Нанси вместе с остальной прислугой дремал после обеда, пережидая самую страшную полуденную жару, и возбуждённым шёпотом выманил приятеля на улицу.

– Желаешь ли ты послужить Найману? – тоном, не терпящим возражений, скорее приказал, нежели спросил юный граф. – Или же хочешь убежать в безопасное место вместе с омегами и немощными стариками?

– Нет! – испуганно пискнул Нанси. – Желаю послужить!

– Тогда за дело! И что б никто и ничего, ты понял?

– Чтоб у меня язык отсох! Могила!

Торбы прятали в старом саду, куда и раньше-то никто не ходил, а теперь, по военному времени, и вовсе ни одна живая душа не заглядывала, вещи и продукты изымали с умом, так, чтоб никто ничего не хватился и не обнаружил пропажи раньше времени.

– Догадаются – на замок запрут! – резонно объяснял Аликс. – Известное дело – омеги! Что они в войне смыслят?

– Само собой, – поддакивал Нанси. – Только, Аль, где ж мы злодеев-то сыщем? В какую сторону пойдем?

– В той стороне везде враги, – указывал командир на запад, – не промахнёмся.

– Да как мы воевать-то будем?– сомневался подчиненный. – У нас же ружей нету!

– Добудем! – сердился на непонятливого друга Аликс. – У карейцев и добудем! К тому же, на войне можно не только ружьями воевать. Можно разведчиками служить или проводниками. Да ты чего, боишься, что ли?

– Нет! Что ты! – Нанси так отчаянно замотал головой, что Аликс улыбнулся и шутливо ткнул кулаком ему в бок.

– Ну, то-то же! А я уж думал…

Выступать решили сразу же после завтрака, когда взрослые наиболее заняты своими делами. Аликс написал отцу записку и оставил в своей комнате, зная, что там её обнаружат нескоро, так что у них будет время уйти от поместья на приличное расстояние. В записке он просил прощения, что ушел на войну без родительского благословления и обещал в скором времени вернуться домой с победой над проклятым врагом, посмевшим нарушить пределы милого их отечества.

И вот теперь мальчишки, оба одетые в простую крестьянскую одежду, весело пылили босыми ногами по проселочной дороге, во всё горло распевая сочиненную кем-то патриотическую песню. Башмаки и перемётные сумы болтались через плечо, настроение было превосходное, ведь впереди их ожидала воинская слава и великие подвиги!

***

– Вы что ж, не собрались ещё в дорогу? – на пороге гостиной стоял донельзя удивленный граф Стейн. – Народ уж из соседней провинции бежит, а это от нас всего ничего! Не сегодня – завтра сюда враги нагрянут! Нынче утром двое стариков у нас из колодца воду пили, рассказывали такие ужасы! Селения горят, захватчики лютуют, грабят, насилуют, жуть берет от одних разговоров! Мы уезжаем с Анжеем, я за вами по дороге заехал.

– Дядя едет, Ваше Сиятельство, позаботьтесь о нем, пожалуйста, – с поклоном ответил Тефан. – Он не обременит вас, с ним поедет Наст, он умеет и ноги растирать, и пиявки ставить, и прочие медицинские тонкости, его матарский лекарь обучал.

– Конечно, милый, я соседа своего ни за что не брошу. Но почему ты меня об этом просишь? Сам-то ты что же, не едешь? Неужели остаешься здесь, под злодеем жить? Но это же так опасно, милый! А как же Аликс?

– Из-за него и остаюсь, – голос Тефи невольно дрогнул. – Разве же вы не слышали наши последние новости? Аликс и Нанси на войну сбежали.

– Да ты что?! – ахнул сосед и осел на софу. – Ах, сорванцы, чего удумали! Да вы искали ли их?

– Искали, до только без толку, даже собаки след не взяли. Мальчишки с пяти лет в следопытов играли, все окрестные места назубок знают. Словно сквозь землю провалились.

– Ах, милый, как же я вам сочувствую! Как мужественно Вы держитесь, другой отец на вашем месте волосы бы рвал на голове, взахлеб рыдал и день и ночь!

– Слезами не поможешь, – горестно вздохнул Тефан, продолжая укладывать бязевые простыни в большую деревянную коробку, – вот я и стараюсь занять себя какой-то работой. Но, сами понимаете, Ваше Сиятельство, уехать я без сына не могу.

– Да, сын твой смелый парень! Далеко пойдет. Если живой останется…

– Не говорите так, не надо, – тихо прошептал граф. – Я уверен, с ним все будет хорошо... Ну, вон и дядюшка идет. Осталось вещи уложить в коляску.

– Мой милый, увидимся ли? – князь Марлин никак не хотел выпускать руку племянника из своей ладони. – Как тяжело мне ехать одному, без вас! Только бы с Аликсом ничего не случилось!

– Езжайте, дядюшка. Берегите себя.

***

Князь Илай Эйден третью неделю проводил в седле, с утра до вечера медленно продвигаясь вдоль растянувшейся на несколько миль пешей колонны отступающей с боями второй западной армии. Порой ему начинало казаться, что он врос в коня, стал его частью, его продолжением.

Будет ли конец этому пути? И где?

Измученные многодневным маршем под палящим летним солнцем, нехваткой пищи и питьевой воды, преследуемые превосходящими силами противника, солдаты всё чаще глухо и недовольно роптали.

– Ну что это за война, братцы?! – выразил на полуденном привале всеобщее мнение один из унтер-офицеров. – За три недели ни одного стоящего сражения, только бежим и бежим от врага, словно зайцы? Что за дурень составлял такую стратегию?! Эх, попадись он мне в руки…

Илай с горечью усмехнулся, услышав едкое пожелание солдата. Он был вхож в штаб армии и хорошо знал первоначальный план ведения оборонительной войны.

«Дурнем» был сильвский генерал Рауль, перешедший на службу в Найман пять лет назад. Никто из полководцев не понимал, почему король Альберт так слепо доверял ему, прямому виновнику поражения союзных армий под Мемелем, и почему снова приказывал воевать по составленному им «непогрешимому плану», который на деле оказался нелепым и губительным.

Согласно стратегии Рауля, оборонительная сторона должна действовать двумя отдельными разъединёнными армиями, одна из которых защищает некий «укрепленный лагерь», задерживая наступающего врага, а вторая нападает с тыла, маневрируя в открытом поле. Как этот план осуществлялся на деле, Илай знал мало, в основном по просачивающимся среди офицеров слухам. Из этих разговоров, ведшихся втихомолку, следовало, что спешно построенный по проекту Рауля лагерь оказался совершенно непригоден к обороне ни по географическому положению, ни по позициям.

«Это западня, придумать которую мог либо сумасшедший, либо изменник, – открыто говорили в лицо Альберту наиболее смелые генералы, – он не продержится со своими мнимыми укреплениями и нескольких дней».

Ещё говорили, что король лично объехал лагерь во всех направлениях, внимательно выслушал мнение полководцев, после чего не стал не только разговаривать с Раулем, с которым прежде не разлучался, но даже и смотреть на него.

Как бы там ни было, но пока строили никому не нужные укрепления, пока убеждали короля отказаться от бессмысленной выдумки тупого стратега, драгоценное время было упущено. Две армии, и без того разделенные сложным природным ландшафтом, несколько дней пребывали в полном бездействии, не зная, куда и какой дорогой двинется враг. Когда же пришло известие о том, что первая армия покинула лагерь, и был получен приказ отступать, с тем, чтобы как можно скорее соединиться со второй, стало совершенно очевидно, что выполнить этот маневр не только сложно, а почти невозможно.

Вторая армия попала в критическое положение, а отступление превратилось в три недели сплошного бегства от превосходящих в несколько раз сил противника. Как вырвались из готовых сомкнуться клещей и избежали неминуемой капитуляции или же полного уничтожения, Илай и сам до конца не понял. Если бы не воинское искусство фельдмаршала Рейниса, не его мастерство и упорство, с ними наверняка было бы покончено.

Так и шли, лавируя меж армиями неприятеля, делая ложные выпады и отвлекающие маневры. Мелкие сражения – «сшибки» происходили постоянно, но все это было слишком далеко до настоящего дела.

Меж тем войска форсировали большую реку Игу и вступили в провинцию Матара. Приближались родные места, и беспокойства Илаю прибавилось – как назло именно в это лето он уговорил, наконец, Мая навестить безвыездно жившего в деревне князя Саркиса. Успели ли родные вовремя уехать, не попали ли в безжалостный водоворот войны?

После переправы Илай был прикомандирован к разведывательному отряду капитана Гори. Ввиду близости врага и отсутствия точных сведений о его расположении приходилось действовать наугад, соблюдая все возможные меры предосторожности.

Армия маневрировала в окрестностях Матары, изнывая от палящей жары, не имея в достатке ни воды, ни хлеба. Разведка рыскала по округе, уточняя быстро меняющуюся обстановку, время шло, но ясности в положении вражеских войск и в позициях не прибывало.

В очередной рейд разведчики Гори выехали на рассвете, двигались медленно, избегая большака, по проселочным дорогам, по лугам и просекам, порой по пояс утопая в густой некошеной траве. Было тихое сонное утро, в лесу пели птицы, стрекотали кузнечики. Среди летнего умиротворения забывалась страшная война, стоявшая у самого порога этого щедрого и благодатного края.

В полдень расположились на отдых в покинутой жителями маленькой деревушке. По обыкновению перед уходом крестьяне сожгли магазин и конюшню, наполовину уничтожили жилые дома, забросали навозом колодцы, увели с собой скотину. Даже огороды были местами вытоптаны, местами попорчены, одна лишь картошка стояла нетронутая, да кое-где жалкими кучками возвышались в поле сжатые ржаные снопы. Подоспела интендантская повозка, роздали сухари и мясо. Солдаты повеселели, начали шутить, негромко переговариваться.

– Час на обед и отдых, потом выступаем, – скомандовал Гори, направляясь к небольшому пруду на окраине деревушки.

Илай и несколько офицеров уже расположились возле воды. Одни, скинув с себя пропахшие потом мундиры, с наслаждением плескались в пруду, смывая с измученных тел многодневную походную пыль, другие лежали после купания в благостной тени прибрежных ракит, отдыхали.

– Проклятый сильвиец, – негромко выругался кто-то, снова возвращаясь к излюбленной теме, – устроил нам эту бессмысленную бешеную гонку.

– Не так уж Рауль и виноват, – резонно возразил Гори, – ничего б этого и не случилось, ежели б государь не доверял ему столь слепо.

– Да, остается лишь пожалеть о том, что наш король не силен в военном деле. Говорят, большого труда стоило генералам убедить его отказаться от губительного плана ведения войны двумя отдельными армиями.

– Слышно, у Матары решительное сражение назначено.

– Скорей бы! Надоело бежать…

Разговор прервало появление унтера Криса. Он привел к офицерам двух чумазых деревенских мальчишек в пыльных рубахах, грозно покрикивая и всерьёз угрожая им ружьем.

– Вот, господин капитан, – обратился он к старшему по званию Гори, – лазутчиков за деревней поймал. В кустах прятались. Говорят, важное донесение имеют до главного командира. Врут, небось, больно рожи – то у них подозрительные! А этот вот и вовсе по-карейски лопотать умеет, а сам в крестьянина обряжен. Неспроста это!

– Какой же ты, однако, недоверчивый, – покачал головой капитан, – лазутчиков нашел! Да опусти ты ружье, это же просто мальчишки, с чего бы им карейцам служить? Ладно, иди, разберусь, что к чему. Ну-с, юноши, вот он я, главный командир, перед вами! Докладывайте – чьи вы, откуда, какое донесение у вас имеется?

– Из этой деревни ведут две дороги, господин офицер, левая большак, обсаженная берёзами, а правая поменьше, она немного в сторону забирает, – звонким голосом начал доклад один из мальчиков, высокий и стройный, тот самый, про которого унтер говорил, что он знает карейский. Второй согласно кивал на каждое слово своего спутника. – Так вот, господин офицер, не ходите малой дорогой, мы разведали – в следующем селении враги засели, засаду вам готовят! – В голосе мальчика появились отчетливо слышимые повелительные нотки, словно за свою недолгую жизнь он привык к подчинению окружающих. – Я слышал их разговоры, подойдете вы, вроде и нет никого, а они с двух сторон накинутся и перебьют вас. Позиция для обороны там очень удобная.