Текст книги "Voluntate Dei (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)

Яну пятнадцать, и в этом возрасте не стоит курить, прячась за стеной штаба Инквизиции, курить так, что легкие горят, а сигарета жадными затяжками прогорает за полминуты. Ян давится, а терпкий дым ненадолго забивает не только глотку, но и вой полусгнившей человечности, засевший поперек сердца.

В пятнадцать, вообще-то, и людей не стоит расстреливать. По крайней мере, не с таким спокойным взглядом, не смотря сквозь лица тех, кто падает с аккуратной раной промеж глаз. Это легко – выстрелить. Главное, не запоминать.

На прикладе винтовки двадцать три засечки. На счету Яна двадцать четыре души.

Одна из них – его.

Он понимает, что стоит, глядя на тлеющую сигарету. Встряхивается, затягивается, считая про себя. Надо успеть вернуться прежде, чем его хватятся, и молиться, чтобы от волос, неровно стриженных армейским ножом, не несло табаком. Иначе спать он сегодня ляжет без ужина и, вполне возможно, с парой трещин в ребрах.

Отец ненавидел курящих. Однажды в прошлой жизни Ян был свидетелем, как старик точным ударом балисонга по горлу отправил в небытие парнишку из охраны одного из своих подручных – лишь за то, что дурак вздумал выдохнуть дым в сторону босса.

Отца пристрелили пару лет спустя, а Яна вышвырнули на улицу. Матери повезло загнуться от раковой опухоли чуть раньше, она наверняка вздохнула там спокойно на небесах, когда поняла, что больше не придется расплачиваться за ошибки мужа. А вот Яну пришлось – мальчишка несколько лет провел на улицах. Оттуда и пристрастие к сигаретам, и шрамы, и несколько задержаний за воровство.

А потом была война, и всем стало плевать, кто ты такой, лишь бы стрелять умел. Яну повезло иметь зоркий глаз и знать несколько языков – за то спасибо папеньке, он все-таки занимался не только выколачиванием долгов из всякого сброда. Как-то так бездомный оборванец и оказался в армии, в отряде того, что когда-то было Святой Инквизицией.

Двадцать шесть… семь… Сигарета падает в грязь, ее припечатывают тяжелым ботинком с некоторым удовольствием. Эта дрянь его убьет, определенно, но несколько часов назад пришлось пристрелить еще двоих. Поэтому бросит он не сегодня.

Какая разница, умирать на войне из-за вражеского заклинания или из-за забившей легкие смолы? Плевать, он все равно долго не продержится.

Ян пробирается знакомым путем в часть, ловко пролезает сквозь колючую проволоку, лишь слабо оцарапав лоб. Взъерошивает волосы – не видно будет, ну да если спросит кто-нибудь, можно легко соврать. Перелезая через ограду, Ян улыбается своему – надо было все-таки пустить ток по этому нелепому забору, и то веселей бы было. Подтянуться еще раз, и будет знакомая казарма…

Позади слышится вопль и глухой звук удара. Еще один. Чей-то ликующий крик, неяркая вспышка… Ян замирает, повиснув на заграждении, цепляясь одними пальцами, ногти слегка царапают сталь. Не его дело. Какой ему интерес до озверевших горожан? Может, вообще за дело бьют…

Он не может объяснить, почему спрыгивает тут же на землю, чувствуя тяжелый удар. Прячется в тени, не рискуя лезть в драку, прижимается к стене, радуясь, что в сумерках его в темной форме не заметить. К счастью для себя, Ян опаздывает – когда он пробирается к тупику, откуда были слышны крики, там уже никого нет. Ну и правильно, нечего после отбоя по городу шататься…

Чудом он замечает в темноте распластавшегося на земле человека. Тот даже не стонет, и на миг кажется, уже мертв, и ничего не поделать. Лучше убраться, пока никто не пришел, а то повесят на него еще один труп, но Ян наклоняется. Парень его возраста, не похоже, чтобы из армии, скорее всего, просто гражданский. Странно, Ян думал, всех загребла Инквизиция. По здоровью, может, не подошел?

Какое уж теперь здоровье? Все лицо в синяках, рука вывернута, хорошо хоть перелом не открытый. Дыхание тихое и хриплое, на осторожные крики не реагирует. Обшарив полутруп, Ян оружия не нашел, документов – тоже. И что делать с ним?

Во всей Праге не так много мест, куда можно притащить умирающего, чтобы тебе не задавали вопросов. Одно из них – лазарет Инквизиции, но тогда придется объяснить, что он делал за оградой…

Парень приоткрывает темные глаза, смотрит мутным взглядом на Яна. На сведенные судорогой пальцы ни один из них не обращает внимание. Ян матерится, ощущая желание не то опять закурить, не то броситься прочь и забыть это вот все.

Вместо этого он взваливает на себя этого мудака, который вздумал помирать, как раз когда Ян идет мимо. Как будто знал, что его дернет помочь.

Ну давай, попробуй спасти кого-нибудь, убийца. Человеколюбие в нем, блять, проснулось. Думаешь, это искупит два десятка меток?

Ян готов сам рухнуть и помереть, настолько он жалкий. Но упрямо тащит до лазарета совершенно незнакомого человека.

Собственно, расстреливал он точно таких же, случайных людей.

Может, и впрямь, искупится?

***

Его зовут Влад Войцек, и он точно не отсюда родом. Потому что он, мать вашу, улыбается совершенно спокойно и искренне, шутит, что руку не может пожать, потому как пальцы еще не слушаются.

Рука перебинтована, пол-лица не видно за пропитанной красным повязкой, а по рукам алеют ссадины, на которых не хватило ни пластырей, ни даже спирта. Пахнет кровью и какими-то травами. А Влад улыбается.

Эта беззаботная улыбка бьет Яна прямо по хребту.

– У нас тут Третья Мировая, вообще-то.

Но вместо этого он говорит:

– Тебе повезло, что я был рядом.

– Да-да, господин инквизитор, – скалится Влад. – Только вашими стараниями.

Из разговора с врачами Ян знает, что Войцек старше его всего на год, но упорно зовет этим своим почти издевательским «господин инквизитор». Почему-то такое обращение Яну не нравится, словно ему каждый раз напоминают, кто он такой. Словно в ряд перед ним ставят двадцать с лишним трупов. И взгляд снова мертвеет.

– Откуда ты взялся? – спрашивает Ян. – Не местный же, да?

Прага, конечно, в тылу, боевых действий не ведется, но провизии едва хватает, все пути снабжения перекрыты, а люди в городе, похоже, скоро начнут жрать друг друга. Влад совсем не отсюда, глаза у него слишком уж живые. И как он оказался в тот день на улице?

– Если я скажу, что из другого мира, ты поверишь? – смеется Войцек.

– Нет, – говорит Ян, и голос звучит холодной сталью.

Влад смеется, и смех тысячей осколков звенит по темной комнате лазарета, дробясь о стены. Ян резко разворачивается и выбегает почти из лазарета, обещая больше никогда сюда не приходить. В конце концов, он свой долг выполнил, человека спас, дальше пусть он как-нибудь сам. Ян клянется жить дальше.

И возвращается.

***

– Я не пью, – отнекивается Ян.

– А я не курю, но ты дымишь тут у меня под носом.

Влад невозмутимо наливает виски на два пальца и протягивает ему, глядя прямо в глаза, и не сдаться – проиграть. Старик за барной стойкой глядит исподлобья, кривится – вы, детишки, слишком рано начали.

Ян знает, что они солдаты, а возраст не имеет значения. В душе они уже мертвы.

Он пьет горькую дрянь залпом, впервые за свои шестнадцать лет. Влад вытаскивает чужую зажигалку из кармана своей куртки и закуривает чужие же сигареты. Никто сильно не против.

«Ян, шестнадцать лет, солдат Святой Инквизиции. Тридцать шесть душ – приклада не хватает, приходится резать на руках. Вот уже год страдаю о жизни с одним ненормальным в этом баре», – так бы он себя описал.

– Как служба? – спрашивает Влад.

– Мне завтра опять магов стрелять – вот охуенно-то, а?

Ян вздыхает и, конечно же, он говорит совсем другое:

– Да так, слухи ходят, маги прорвали линию фронта. Скоро может быть плохо.

В его голосе нет ни злости, ни вообще каких-нибудь чувств, кроме совершенной обреченности. Ничего не изменится в любом случае, до Праги враг никогда не дойдет – хоть бы дошли, хоть бы добили меня наконец-то… Ничего не изменится.

Раз… два… выстрел. Лезвие вонзается в руку на глазах у всех. Ян закуривает, стоя над телами очередных жертв, и никто не говорит ему ни слова. А в глаза стараются не смотреть. Ян улыбается сквозь дым.

Минус маг. Минус кусочек души.

– Эй, подъем! – Влад щелкает пальцами у его лица. – Не выпадай.

– Ты что-то спросил?

– Да. Почему ты в Инквизицию пошел? Просто потому что ненавидишь магов?

Ян ни разу не говорил, чем он в этой Инквизиции занимается, и Влад думает, что он просто что-то вроде связиста. Отчеты пишет, сообщения переводит. Не без этого, конечно, но все-таки Ян – палач, который единственный в части способен делать эту работу. В казарме только… детишки, а все, кто старше восемнадцати, на передовой, но шпионов и изменщиков казнить нужно.

Предыдущий палач свихнулся и сиганул с крыши. Еще один застрелился. Ян настойчиво пытается убить себя никотином, но человеческий организм на редкость хорошо цепляется за жизнь.

– Да нахер Инквизицию, – срывается у Яна. – Ничего мне эти маги не сделали, просто жить на что-то надо. Как будто мне самому нравится!

Рука бармена, протирающего почти пустую полку, слегка дрожит. Опасно говорить такое, еще опасней слышать. Потому что пьяному инквизитору простят, он и так один может винтовку держать из всех остальных, а вот старика могут и убрать.

Яну плевать – что такое еще один труп на его совести? Ему просто интересно, насколько Влад не боится его спрашивать о таком.

– Может, маги и не такие плохие? – тихо хмыкает Войцек. – Ну, не все, я имею в виду. Те, которые войну начали, – однозначно уроды… Но есть же, наверное…

Их вышвыривают из бара, потому что Влад как обычно зашел чуть дальше позволенного. Ян начинает подозревать, что знает, за что друга избили в тот злополучный день.

***

Он не знает, откуда Влад родом, чем он занимался до войны и во время нее. Пытался выяснить, но все прошлое Войцека найти не удалось, словно до последнего года его не существовало. И в какой-то момент Ян просто сдался – сам он о себе тоже не любит рассказывать.

Друзей у Яна не было, сколько он себя помнил, а в казарме или дети, перепуганные новыми сообщениями о приближении магов, или фанатики, с которыми и не поговорить спокойно. В городе от инквизиторов шарахались, а шепот за спиной становился громче с каждым днем. Влад же спокойно говорил с Яном с самого начала, издевательски произносил «господин инквизитор». Ну, хотя, фанатиком его тоже можно назвать.

– Звезд нет, – как-то замечает Ян, когда они идут по ночной Праге.

– И правда. – Влад тоже поднимает взгляд и долго смотрит вверх, будто у него к небесам какие-то свои счеты. – Жалко, я б загадал пару желаний.

– Например?

– Войну закончить. И убить Бога.

Первое еще вполне злободневно, но от второй фразы Ян впадает в недолгий ступор. А Влад необычно серьезен – такое нечасто увидишь. Только здесь, на пустынной пражской улице под слепым беззвездным небом.

– По-моему, Его и так нет, – пожимает плечами Ян. – Иначе почему такая хрень в мире творится?

– Надо же самому убедиться, – довольно улыбается Влад. – А тебе разве верить не положено, господин инквизитор?

Ян касается вышитого на плече серебряного креста. Во всем, что он делает, Бога нет.

Бога вообще нет.

А если б был, он бы Его ненавидел.

***

– И каждого мага ты должен убить? – интересуется Влад. Ян кивает, закуривая. – А я ни разу в жизни их не видел.

– Твое счастье.

Влад в пару сотен раз живее него, Влад медленно-медленно учит и его быть живым. Ян на самом деле рад, что не прошел в тот день мимо, хоть и мучился потом болью в ребрах неделю и не мог спать.

– Ты слишком много говоришь об этой войне, знаешь?

– Мне пора, иначе майор хватится, – вдруг вспоминает Ян.

До отбоя добрых полчаса, а он просто боится задать один вопрос.

***

– Ведь вера – это глупо, когда на пороге стоит смерть. Люди веруют тогда, когда им удобно, а Инквизиция очень вовремя сделалась Святой, но спроси любого из них, и они не смогут вспомнить ни слова молитвы. Все мы обманываем друг друга и притворяемся не теми, кто мы есть. Только в смерти можно быть честными. Или зная, чем все это закончится. Ну, знаешь, «и когда снял Он шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение…»

– И солнце стало мрачно, и луна сделалась как кровь, и звезды небесные пали на землю… ибо пришел великий день гнева Его.

– Приятно видеть образованного человека.

– Ты читал мне это вчера, надравшись до полусмерти.

– Но ты пропустил половину!

Ян смеется:

– Еретик учит Библии инквизитора, каково это?

– Ты запоминай, – улыбается Влад. – Пока я жив.

***

Война дошла до Праги, доползла обходными путями и наконец прорвалась в задыхающийся город.

Никто не ожидал, что в город проберутся шпионы от магов. Только когда над казармами Инквизиции расцветает пламя, люди понимают, как все плохо. Город с криком запирается на замок, каждый готов бежать по головам, лишь бы быть как можно дальше.

Ян стоит напротив горящего здания и не может оторвать взгляд от девчонки с ежиком темных волос, которая идет к нему с руками, полными жидкого пламени. Винтовка валяется где-то позади, но у него нет и мысли ее поднять, он смотрит магичке в глаза и впервые видит не предсмертную обреченность, а ярость, и потому застывает в ужасе.

Инквизиция горит, люди горят, справа, и слева, и со всех сторон слышны выстрелы и крики, мелькают заклинания и гремят эхом вопли. Девчонка улыбается, занеся руку, и складывает пальцы в странную комбинацию. Жутко выглядит, но Ян не отступает ни на шаг.

Он не закрывает глаза, поэтому видит, как огонь стекает с рук магички и несется с ревом к нему. Как впереди неожиданно мелькает Влад, невесть откуда взявшийся. И как защитное заклинание встает перед огнем и закрывает их обоих.

Магичку настигает случайная пуля, а Влад стоит, продолжая удерживать щит, стоит высоко подняв голову. Перед десятками инквизиторов, ясно глядя на них и не делая ни попытки сбежать. Его не убивают на месте только благодаря барьеру. Ян проклинает весь мир за это, потому что знает, что теперь будет.

Ему впервые за долгое время плевать, и он говорит что думает.

Но слов там нет, один только вой.

***

Атака на Прагу отбита силами перепуганной за свои жизни Инквизицией. Пара магов распята на главной площади, потому что людям так спокойней. Можно дышать спокойно и жить дальше.

Ян давится сигаретой. И с ненавистью смотрит на майора, а потом на винтовку.

– Почему тебя спас маг?

– Он обязан мне жизнью.

В его голосе ясно слышно: «Поставьте и меня рядом, я ведь предатель». Майор усмехается зло и вручает оружие.

Хочется материться и орать в голос, но Ян чиркает зажигалкой и пытается забыться за дымом.

Влад стоит у стены, как и тридцать восемь до него. Вокруг – инквизиторы, как и всегда, терпеливо ждут, пока казнь свершится, а они смогут разойтись по своим делам, но некоторые даже рады – это единственное развлечение, в тылу-то.

Ян медленно прицеливается, мечтая всадить пулю в майора. Тогда их обоих убьют, наверное… Но Влад смотрит на него, и по губам читается: «Я нахера тебя спасал тогда?».

– Если б я только знал, чем это закончится…

Маги хотят уничтожить человечество. И, в конце концов, он инквизитор, и от работы отказаться нельзя.

Майор довольно смотрит, зрители скучают и тихо шепчутся. Рука впервые дрожит, и Ян никак не может поймать взгляд Влада в прицел. Войцек слегка улыбается.

– Стреляй, инквизитор, – шепотом велит он.

У Яна ощущение, как если бы это он стоял у стены, с которой перестали отмывать кровь.

– Стреляй, – говорит Влад. – Иначе никак, ты знаешь.

Рука дрожит. Ян давится вдохом и хрипло кашляет.

Пуля совершенно случайно срывается и, направленная рукой подлого Бога, попадает точно в цель. Смотреть не хочется, но он не может оторваться.

Впервые за долгое время Ян роняет винтовку.

И падает на колени сам.

Тридцать девять. С ним – ровно сорок.

Он бы резанул метку себе по горлу, если б ему дали нож.

========== господь бог ==========

Комментарий к господь бог

Кара, закадр 20 главы “Debellare superbos”.

– Хотел увидеть моего Бога? – рваным шепотом говорит Влад этому мальчишке-инквизитору без прошлого и имени. – Ну так смотри.

Его Бог с заедающим в легких криком сцепляется с противником над кровавым песком в паре десятков метров, рвет перья-волосы-кожу с остервенением дикого пса, вгрызаясь так сильно, что, кажется, хочет достать до кости одним укусом, чтобы клыки со скрипом проехались по ней, оставляя глубокие борозды. Как в старые добрые – до вопля, до сорванного крика, до аловато-мутного безумия перед глазами за сеткой разодранных капилляров.

Его Бог падает с высоты, перегибаясь в полете так, чтобы отшибить при ударе не все тело, перекатывается на выдохе, разъебывая в кровь едва успевающие заживать локти, глотает почти пригоршню песка – можно почувствовать, как он скрипит в гортани. Не задохнуться, не глотать так жадно воздух-яд. Встать.

Командор Черной Гвардии поднимется, шатаясь, сплюнет кровь, окончательно залив ею белую рубашку, которую она ненавидит до черно-блеклого света в глазах.

Она – Ебаный Господь Бог для своих бешеных тварей, изнывающих в мирном Аду, задыхающихся от добра и всепрощения, все ждущих, когда снова можно будет содрать костяшки о рожи врагов, а не друг друга.

Вдох. Хрип в груди – больно, мать вашу… Жить будет, да только внутри пациент скорее немножко мертв… Плевать.

Все нормально, бросает она через плечо, обращаясь к вязкой мути позади, складывающейся в кривую фигуру. Она вытряхивает песок из волос, лихо отпивает из предложенной кем-то бутылки – сбитый край проезжается по губам, рот снова наполняется кровью. Сглотнуть – с дешевым вискарем пойдет, хуже эта дрянь не станет.

(Латентный вампиризм, блять.)

Вокруг кричат демоны, кто-то хлопает ее по плечу тяжелой рукой, приходится стиснуть зубы, чтобы не развернуться и не вцепиться когтями в живое, раздирая до красных полос. У нее ведь кровавая пелена перед глазами не размылась, какого хера так резко?

Незнакомое лицо. Не ее свора.

Командор Черной Гвардии неприкосновенен, смеется она. Бога ты вряд ли стал бы лапать так фамильярно, щщенок?

Он отступает назад смущенно и ошарашенно, стараясь не смотреть. Она кривится: умничка, хорошо учишься, приходи как-нибудь к нам. И улыбается. Той самой улыбкой, названной кем-то звериной, выжженной и хитровыебанной – зависит от фантазии говорящего.

Не придет он. От них и так все шарахаются, особенно когда командору скучно, и она сцепляется насмерть с кем-нибудь из Гвардии за плесневелую медную монету на против.

Она – Бог для полсотни самых недостойнейших загнивающего мира сего, связанных круговой порукой и нерушимой клятвой. Для ждущих войны, чтобы жить, а не существовать.

Как тогда, как в последний раз, в погоне за мигом, цепные псы Люцифера срываются и срываются с места, проклиная ошейники, вгрызающиеся в кожу, вынуждены выть на переменчивую светлую луну, вынуждены день за днем забывать свою войну. Раны проходят, кости срастаются заново и иначе, глубокие шрамы белеют узором над сердцем и на нем же, и они меняются сами.

Дети Апокалипсиса, оставшиеся там, на устроенном ими пепелище. Остатками души желающие быть там навеки и калечным телом.

Смерть или искупление. Бог или Тьма.

Они успешно смешивают понятия, обманывая самих себя, и видя это, и не желая ничерта менять.

Им не хватает редких погонь, когда Хозяин чуть отпускает поводок, и растерзанных жертв на пути. Им не хватает этих блядских клятв и обещаний. Им не хватает кислорода, когда песок забивает глотку и хрустит на зубах.

Скоро, дети мои, улыбается Господь Бог кровавой улыбкой. Скоро.

И они едва ли слышат, но верят.

========== боженька не поможет уже ==========

Комментарий к боженька не поможет уже

Внутренний голос Влада воот отсюда: https://ficbook.net/readfic/4813640

По-ночному пьяное и бессмысленное.

Почему бы и нет?

Маэстро, музыку!

– Боженька нам уже не поможет.

Я смеюсь снова, надрывно и больно, прохаживаясь по твоему хребту; не физически, но – морально, меняя тебе взгляд, перебирая кости и ломая ребра, чтобы научить дышать. Жадно, как в последний раз перед озарением и смертью – в нашем случае это одно, равнозвучно и равнозначно; и хочется орать: научись ты, блять, уже жить. Жить и смотреть на мир незамутненным взглядом.

И видеть, как он горит заживо. Гниет, расползается белесыми червями по трупу нашей веры. Медленно проваливается могильной землей под ногами, погребая под собой.

Видеть превращающийся в бездну мир – такое занятие выдается не каждому, чувствовать его предсмертный хрип и желать добить из остаточной обесценившейся человечности – почти никому, да? Странное, мазохичное желание уничтожить самого себя вместе с миром? Вполне быть может…

А впрочем, ебал я эти сомнения, и будь что будет, да, господин инквизитор? Ну давай, ответь мне что-нибудь, хоть кивни, хоть глазами сверкни. Давай…

Подъем. Встать.

Хватит уповать на ложного Бога, Он тебе не поможет, Ему нахер не сдались наши проблемы, Он мог бы закончить это давно и убить всех нас, но не сделал это из блядского человеколюбия, быть может. И за это я не могу Его не ненавидеть.

Слишком резко? Ну извини, я порушу тут твой уютный мирок, ты ведь не против?

Просыпаешься? Медленно, слишком медленно, а впрочем, мне это нравится, я давно не чувствовал себя настолько живым. Последний раз – на пепелище нашего утерянного Рая; последний раз – когда видел, как ангелов рвет в клочья голодное воронье, разгрызая плоть клыками и упиваясь ее сладковатым вкусом.

– Устроим напоследок еще один Армагеддон?

Ладно, не смотри на меня так. Не смотри так, будто хочешь сказать одно единственное и бесповоротное «да».

Шутка.

Да, я психованный мудак, спасибо.

А ты… А, что уж теперь…

Добро пожаловать в нашу жизнь. Ты ведь такой же, тоже хочешь видеть, как догорит медленно тлеющий до сих пор Рай, как издохнет Бог. Ты ведь сам звал спасение.

Весь мир звал. Бог звал.

«Придите и умрите, полуразложившиеся твари»

«Я не прощаю вам все вечные грехи ваши»

«Идите вы нахуй со своим воем и песьим скулежом»

«С п а с и т е»

И я готов рискнуть, а ты? Убить Господа и стать легендой, а? В лучшем случае нас ждет забвение во тьме (ты ведь составишь мне там компанию?); в худшем – грандиозный триумф.

– Когда придет время, не бойся стрелять. Даже если в меня.

– Что? Ты про?..

– Забудь.

Не надо улыбаться и нести что-то про сон.

Помню я один, ты в нем, помнится, сам помер. Сгорел, что ли?.. Вот ведь какой конец, охуенная шутка, а, господин инквизитор?

Не-не, молчу. Слушаю. Внимательно, не сомневайся. Ты продолжай.

Горел – и пусть.

Ты сейчас не выгори, хорошо?

«Люди живут, чтобы спастись»

Это я зря бросил, а тебе ж запомнилось. До кости въелось в память, выжглось где-то там внутри. А я с самого начала видел, что спасения для тебя быть не может – ты сам немножко против, огрызаешься и рычишь на каждого, кто подойдет. Какое уж тут…

– Мое спасение было во тьме, знаешь?

А делаешь успехи. Я как-то этот момент пропустил… Ну да, башка еще болит, сам говоришь – трижды ударили. В этом же все и дело?

– Да ты слушаешь меня вообще?!

А ты глянь, полбутылки вылакал и осмелел, глаза горят – чистый звереныш. Такой кому хочешь глотку перегрызет, вырвет трахею зубами, не боясь захлебнуться…

– Боженька нам уже не поможет, – не в тему отмечаю я.

– Потому что Его нет! – пьяно доносится в ответ. – А если б был, то этому ебанату точно надо бы прострелить башку! Влааад? Эй, Войцек! Я не настолько пьян, чтобы не видеть, как у тебя глаза стекленеют! Хватит самокопаний, я тут пью в одиночестве!

– Что еще?

– Обещай мне, что мы до Него доберемся!

– Да легко. Обещаю.

Вот так. Очень даже просто.

А обещания, знаешь ли, надо выполнять, хоть ты и не вспомнишь завтра ничего.

Зато у меня память хорошая.

С самого начала.

========== солнце мое ==========

Комментарий к солнце мое

Фем; пропущенная сцена из XXVII главы: https://ficbook.net/readfic/4813640/13946054#part_content

– И, солнце, я тебя люблю.

Кара взмывает вверх, прохладный воздух обнимает все ее тело, возбужденно дрожащее в предвкушении хорошей битвы, а в ухе бьется родной голос, звенящий слезами:

– Стой! Стой! – кричит Ишим, надрываясь, кричит так отчаянно, словно один ее вопль обладает такой силой, что развернет Падшую обратно. – Кара, не надо, нет! Я ненавижу тебя, ненавижу! Не смей умирать! Не смей оставлять меня!

Ей правда больно слышать крик, но обрубить связь было бы еще более жестоко. Кара слегка процарапывает ногтями свои же ладони.

– Не бойся, silar me, – усмехается она. – Я выживу.

Смотрит на дракона, на красный язык его, вывалившийся из пасти, на злобу в маленьких глазках, на грузные взмахи крыльев. Кара смотрит и знает: ей правда нужно вернуться, иначе она убьет Ишим.

Она крепче стискивает рукояти мечей, губы знакомо кривятся. Звери мягкими шагами выступают из распахнутых клеток, голодно урча. Она всем телом подается вперед, готовая драться, кусать и царапать.

– Клянусь, я вернусь к тебе, – шепчет Кара.

И слышит вой, и наконец отключается.

***

У нее подламываются ноги, и она падает на землю, обессиленная, закончив свою речь, выплюнув свой яд в Бога – да только не достав опять.

У нее мутится в глазах, но Кара видит, как, расталкивая толпу, к ней бросается Ишим, чувствует теплые руки на своих плечах. Ее прижимают к себе быстро и крепко, голосок Ишим сильно дрожит, как и вся она, а в широко распахнутых голубых глазах стоят и слезы, и радость.

В груди у Кары что-то перехватывает, и она, не говоря ни слова, утыкается носом в светлую макушку. И лишь потом шепчет слабо:

– Я ведь обещала.

========== клюква ==========

Комментарий к клюква

Моя Кара одиннадцати лет и четырнадцатилетний Крис из Кареона (и не только), о котором (ну, или о том, кем он в конечном счете стал) можно почитать у Имладриса: https://ficbook.net/authors/1119896

Кажется, слишком наивно и мило получилось.

Но разрушители миров когда-то тоже были детьми.

Крис возвращается, когда солнце, опускаясь медленно за горизонт, разливается пожарной краснотой вдалеке. Чуткая Кара слышит шаги, чувствует, как он появляется у нее за спиной из ниоткуда, и соскакивает с высокого камня, на котором сидела. Широко и искренне улыбается, видя долгожданного Криса, а особенно – заметив полную ягод корзинку в его руке.

– На болотах было очень опасно! – громко объявляет Крис, показывая корзинку, когда их уже разделяет всего-то пара метров. – Но вот! Я принес!

На этих словах он вдруг нелепо спотыкается о какую-то кочку, не видную за пышными зарослями ярких полевых цветов. Вскрикивает невольно, взмахивает руками, как крыльями, и падает носом прямо в душистую зелень. Кара – тоже с криком – бросается вперед, видя, что драгоценная корзинка вот-вот перевернется в полете, хватает ее у самой земли и бережно прижимает к себе.

Крис тихо смеется, глядя на нее, сердито фырчащую. Кара смотрит в ответ, закатывает глаза, и ей страшно хочется сказать что-нибудь обидное, но слова так и не придумываются, и она оставляет их так. Садится рядом в траву, косится на Криса. У него цветы запутались в светлых, почти добела выгоревших волосах, глаза блестят яркой синевой, а с лица все никак не сходит немного глупая, но счастливая какая-то улыбка, и Кара сама не замечает, как улыбается в ответ.

– Хочешь? – предлагает она ему пару ягод, выбранных из корзинки.

Крис пару секунд смотрит на яркие красные ягоды на узкой ладошке, и ему они – по взгляду видно – напоминают что-то такое страшное и дурное, о чем думать не хочется, и потому он встряхивается и пожимает плечами:

– Тебе нес.

Каре новое предложение не нужно, она мигом отправляет ягоды в рот, раскусывает и довольно жмурится от приятного кисловатого вкуса, расплывающегося по языку. Тут же жадно тянется снова к корзинке, хватает еще…

– Клюква! – блаженно урчит она. – Кри-ис, ты волшебник!

– Да ладно тебе, масявая, – расплывается довольно он.

Кара выглядит до того радостно, что он тоже не выдерживает и берет себе горсть ягод. Так и сидят вместе, рядом, плечом к плечу, расправляясь с уловом Криса. Оба щурятся, как кошки, и не могут спрятать улыбок. Кара чувствует, что у нее болят уже искусанные губы, но снова тянется за клюквой.

На Небесах нет болот и ягодам этим расти просто негде; Кара же всегда любила кисло-горький вкус. Крис как-то притащил горстку из своего мира, угостил ее, и с тех пор она спать не могла. Излазила все леса, все поляны, содрала коленки, но клюквы не нашла. А потом Крис явился с полной корзинкой, и она поняла, что готова броситься ему на шею, если б не боялась, что ягоды рассыплются по всему полю. Впрочем, их, красные бусинки, Кара все равно бы нашла.

Клюква кончается, измазанные соком пальцы скребут по плетеному дну корзинки. Едят теперь не так нетерпеливо, а растягивают удовольствие, смакуя каждую ягодку. Солнце медленно закатывается за горизонт, цветы вокруг пахнут будто бы острее и душистее. Набежавший ветер поднимает ввысь белый одуванчиковый пух, кружит, вертит в причудливом танце. Крис лениво следит за белыми парашютиками, думая о чем-то своем.

Он снял берцы, швырнул их куда-то в сторону, переломав пару нежных стеблей и убив несколько цветов, лежит теперь, глядя в небо, слегка морщится иногда, будто бы от головной боли. Кара раскрывает белые крылья; он приподнимается и заинтересованно тянется к ним, бережно поправляет встрепанные перышки, рассматривает. Кара знает, что у Криса тоже есть крылья, но он ей их почему-то не показывает.

Она любит свои крылья, но позволяет Крису перебирать нежные перья. Тот смотрит на них как-то странно, с грустью, которую Кара, конечно же, замечает. Она не ребенок, ей почти целых двенадцать лет, это просто выглядит она так по-детски, с разметавшимися волосами и чумазым от клюквы лицом. Сидит, обхватив острые коленки, на которых красуются синяки, задумчиво рассматривает пару последних ягод.

– Красивые у тебя крылья, – в который раз замечает Крис.

– О, я сегодня долетела до во-он той горы! – вспоминает Кара, указывает пальцем куда-то в багровую закатную даль. – До самой верхушки, представляешь? Красиво там!

– А что еще было?

– Ну, – тут она немножко хмурится. – Опять учили любить людей и Бога. Проповедовали – так это внизу называют. И никак нельзя с ними спорить, не скажешь же, что не хочешь никакой себе высшей цели, священной войны их глупой. Я, может, хочу лежать с тобой в поле и есть клюкву, а они – учат.

Каре эти мысли не нравятся, крылья слабо дергаются. Крису достаточно секунды, чтобы это подметить.

– Меня тоже учили, – вспоминает он, посмеиваясь.

– И как?

Он не отвечает, думает. Потом склоняет голову, смотрит на закат. Говорит почти неслышно:

– Не все люди заслуживают любви. Милости – еще меньше.

Нельзя не заметить, как слегка меняется его лицо и голос, когда он это говорит. Можно было испугаться, но Кара не боится, она же не маленькая. Криса бояться не получается, она его… понимает?