Текст книги "Сдать экстерном, или Мой репетитор (СИ)"
Автор книги: Julia Shtal
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)
– Не стоит так расстраиваться… Я вижу, ты всё понял. Мы же будем стараться, верно? – Парень твёрдо кивнул; Рокудо, немного улыбнувшись, осторожно поцеловал его в губы, сделав это с особой нежностью. Кёнэ стало чуть спокойнее на душе, но знал он, что сможет успокоиться полностью, если убедит своего любовника в том, что он не идущий на поводу у своих эмоций человек. Но на сегодня хватало пока и этого: лишь прощения. Мужчина наконец отошёл от него и, ещё держа его за руки, сказал:
– Ладно, мой милый… Давай сейчас займёмся каждый своим делом? А иначе ничего не успеем. – Услышав в ответ уже более уверенное “Хорошо”, репетитор Франа удовлетворённо кивнул, понимая, что его ученик уже пришёл в себя, и стал медленно выходить из кухни, напоследок напомнив: – Делаешь всё по рецепту. Смотри, не пересоли – когда я делал это блюдо, то малость переборщил с солью.
– Я понял, Мукуро-сенсей… – ответил он, быстро переводя свой взгляд с пола на Рокудо и словно желая ещё что-то сказать или сделать. Точнее, самому-то зеленоволосому было совсем понятно, что именно: просто ещё раз обнять своего любимого и убедиться, что он всё ему простил… Но распускать сопли снова Фран не решился – слишком часто в последнее время он стал давать слабину, что вовсе не было хорошо. Поэтому сейчас, воздержавшись от этого, развернулся и взял в руки листок, пытаясь сфокусироваться на буквах и словах. Неожиданно впереди него сомкнулись руки, а его тело вновь оказалось прижато к Мукуро, который приобнял его, словно отгадав желание того.
– А вот от этого воздерживаться не стоит. Да и вообще – воздерживаться плохо.
– А кто сейчас говорил именно об этом так долго? – спросил вдруг парень; Рокудо же, усмехнувшись как-то по-доброму, отошёл от него и покинул наконец кухню со словами: “Это было другое…”. Юноше оставалось лишь улыбнуться и начать отыскивать нужные продукты – это в их отношениях было нормой. Сам рецепт оказался не таким простым, но всё это было в принципе возможно сделать – ведь необходимые ингредиенты были под рукой. Фран, решив, что готовка отвлечёт его от мыслей, приступил к ней. Где-то в другой комнате послышалось, как что-то грузно брякнулось об пол, – кажется, Мукуро решил разобрать старые вещички, которые были отнюдь не пушинками.
После сытного ужина, который всё-таки удался благодаря парню и его хорошим кулинарным способностям и в котором, между прочим, еда не оказалась пересоленной (всё же ученик превосходит своего учителя), они решили отдохнуть и заняться каждый своим делом. Войдя в гостиную, а из неё затем в комнату, Кёнэ удивился тому, какой чистотой засияла квартира: пол был выдраен до блеска, ни одной пылинки не виднелось на полочках, все вещи в идеальном порядке разложены по своим местам. Вот что значит быть перфекционистом по жизни. Зеленоволосый принёс из прихожей свою папку с листами и рюкзак, в котором были и краски, и кисточки, и баночки для воды, и много чего другого, среди которого был даже собирающийся мольберт (что занимало много места по сравнению со всем остальным). Всё это и занёс в комнату Фран, начиная уже разбирать и раскладывать вещи по местам. Мукуро удивлённо глянул на него, но мешать не стал, вновь уткнувшись в экран ноутбука. На самом деле, после хорошей еды, у Кёнэ значительно поднялось настроение и желание порисовать усилилось в разы. Да и понимание того, что рисовать придётся не с нуля, а по уже сделанному наброску, весьма радовало юношу. Он достал листы из папки и, найдя нужный, поставил его на мольберт, ещё раз критически глянув на него свежим взглядом – последний раз он дорабатывал рисунок дня четыре назад.
Задумка казалась ему хорошей, но исполнение пока страдало, так что в красках начинать это было пока нельзя. Парень налил воду в баночку, немного промыл кисти, открыл краски и придвинул стул, в конце на него сев. Он устроился перед окном и, ещё раз глянув за него и увидев ярко-алый закат, вдруг подумал о чём-то и вмиг принялся за работу – его, кажется, кое-что вдохновило… Мукуро, заметив, с каким усердием его ученик принялся за картину, заинтересовался, встал с дивана и подошёл к нему, оказавшись за его спиной.
– Ух ты, на мифические темы потянуло? – восхищённо спросил мужчина, положив руку на плечо возлюбленного. Тот оторвался от работы и, улыбнувшись, ответил:
– Да не то чтобы… Просто тема такая в художке, вот и всё.
– У тебя хорошо получается… Хочешь его сделать красным? – спросил Рокудо, рассматривая рисунок с разных ракурсов. Парень кивнул.
– Слушай… что можешь сказать насчёт него самого? И задумки? – осторожно попросил он, опустив руку с кисточкой.
– Хм… Всё хорошо, только человечек немного кривенький получился… А так… просто супер! Мне кажется, ты с каждым днём совершенствуешься и начинаешь более профессионально рисовать картины. Я горжусь тобой… – Его ладонь мягко прошлась по зелёным волосам, а лёгкий поцелуй Фран до сих пор чувствовал на своих губах.
– Спасибо, Мукуро, – ответил он тогда, когда синеволосый уже был снова на диване. Кёнэ отложил кисть и взял в руки карандашик, принявшись исправлять то, на что ему указал мужчина. Что же всё-таки рисовал зеленоволосый, спросите вы? Ответ вовсе не был секретом: картина была, как уже можно было догадаться, на тему фэнтези. Мускулистый, красивый, статный дракон, которого парень планировал сделать красным, с ярко-горящим взором, полным исполнения чего-то давнего, какой-то мечты, разрезал своими кожаными крыльями пушистые облака, набирая высоту и стремясь ввысь. Казалось, в следующий момент он должен полностью исчезнуть с полотна, улететь куда-то туда, откуда, возможно, был сам родом, или просто в то место, где он мог почувствовать себя свободным. Где-то позади него, на заднем плане, виднелась нарочито тёмная и мрачная башня, находящаяся на каком-то летающем острове средь чистого неба. На фоне светло-лазурного “ковра” она казалась лишней. Наверное, можно предположить, дракон спешил улететь оттуда – от оков, тюрьмы, неволи, унижения, а может, причина была совсем в ином; нам, увы, знать не дано. Да даже сам Фран не мог точно сказать что-либо по этому поводу. Больше всего на этой картине взгляд завораживало само животное: на переднем плане, величественно изогнувшись, расправив свои широкие крылья, длинный хвост, раскрыв рот от неожиданно свалившейся на голову возможности сбежать, дракон летел, летел так резко, будто ещё немного сбиваясь от порывов ветра и заново привыкая к ним, летел так, словно после долгих разлук с волей ему было сложно привыкнуть к ней – на самом деле он учился летать заново, чего его лишили где-то там, на острове. Животное, наверное, ещё не верило в свою удачу и сейчас глядело даже как-то по дикому; но на деле же в том взгляде вовсе не ощущалась та животная предсказуемость, когда они впервые выходят на волю; нет, там было что-то иное… Кроме гигантского удивления там проскальзывала… капелька благодарности. К кому, сразу назреет вопрос? И не зря. На его загривке, кое-как за что-то удерживаясь, восседал человек. Судя по всему, очень молодой, но было не до конца понятно – парень или девушка, ведь прорисован этот персонаж был не так подробно. Кёнэ хотел сделать, чтобы волосы у его героя были светло-русые, но пока что они лишь мягко струились до плеч, развеваясь на ветру. Лицо это искрились счастливой улыбкой, а одежду, к сожалению, разобрать было нельзя. Юноша же специально решил не прорисовывать фигурку человека, оставив это на фантазию наблюдателя.
Но, что самое важное, именно к этому человеку и испытывал дракон благодарность, ведь скорее всего он, построив хитрый план, вытащил себя и своего друга из удушливых стен того замка. Вся эта картина, от лёгкого дымка облачка до величественной фигуры дракона, дышало и пропитано было лишь одним: свободой. Именно этого и хотел добиться Фран – показать, каково это – жить на воле после долгих мучительных лет тюрьмы. Глядящие совсем по-человечьи глаза животного, радость на лице его спутника, атмосфера раскрепощённости и лёгкости, оставшаяся позади проблема в виде чернеющего замка делали эту картину по-настоящему живой, красочной и уникальной. Во всяком случае, даже пока в нераскрашенном виде она весьма нравилась самому художнику, значит, в скором времени он доведёт её до идеала и… Луссурия пообещал парню, что если получится хорошо, то он обязательно подсуетится и отправит её на ещё одну выставку, до которой, правда, везти картины чёрт знает сколько, но это того стоило – если работа попадает туда, значит, можно смело делать вывод о том, что художник перешёл на новый, более высокий уровень своего творчества. Поэтому сейчас Фран старался изо всех сил, вновь припав карандашом к листу, что-то прорисовывая, что-то стирая…
Кёнэ не знал точно, сколько времени прошло с того момента, как он принялся за работу, но совершенно неожиданно, прямо посреди процесса, его окликнул Мукуро. Поначалу зеленоволосый не мог оторваться от дела, но потом нехотя решил всё-таки развернуться к учителю, совершенно не задумываясь, для чего тот может звать его. Сделав немного недовольную мину от того, что Рокудо прервал его порыв творчества, Фран не успел удивиться, когда раздался характерный скрежещущий звук фотоаппарата, и он за рисованием оказался на экране мобильного. Мужчина, с особой нежностью глянув на фото, рассмеялся и сказал:
– На, погляди! Я это, пожалуй, сохраню… Надо же мне иметь хоть какую-нибудь твою фотку? – Парень нетерпеливо взял телефон в руки и, ожидая, что он там получился уродливее некуда, сам удивился, когда отметил для себя некую уникальность этого снимка, ведь впервые он вышел довольно-таки неплохо. Или раньше его никто не умел снимать нормально? Но Кёнэ это заставило порядком улыбнуться и даже позабыть о прерванном деле. А снимок был таким: вот он, развернувшись, слегка недовольно поглядывал на происходящее впереди, наклонив в сторону свою зеленоволосую головку; сзади же юноши виднелась картина, а в его руках был тонкий чёрный карандашик – вместе это давало хорошую композицию, приправленную мягким золотистым светом от заката. Фран, продолжая улыбаться, отдал мобильный в руки учителю и слегка смутился: ну не любил он такие слишком личные фотографии, которые в полной мере передавали его самого.
– Мне кажется, я опять здесь вышел как-то не очень… – решив не поддаваться, с серьёзным видом заявил Кёнэ, скрестив руки на груди и повернув голову в сторону. Мукуро лишь звонко рассмеялся.
– Да ну тебя!.. Зато теперь, если что, мы сможем с тобой вспомнить, с чего начинал великий художник и как работал. Память на будущее, как-то так, – просто пожав плечами, проговорил синеволосый. А его ученик крупно смутился, но попытался это скрыть как можно лучше, отвернувшись, – когда Рокудо говорил так, то парень просто не верил, что тот так высоко ценит его творчество. Это было порой для него важнее всего: чтобы возлюбленный верил в него, в его силы и способности; именно это иногда заставляло его идти дальше и не сдаваться. Видя смущение своего любовника, мужчина хитро усмехнулся, словно так и знал до того, что это произойдёт, и, предчувствуя, что Фран может разразиться в благодарностях к нему, аккуратно добавил:
– Однако каким бы ты ни был великим художником, сегодня и в последующие несколько дней я спать с тобой не лягу.
– Ну, блин!
Дальше слышался смех, потом страстная речь парня о том, как это неправильно, несколько точных и верных слов Мукуро и вскоре – тишина: победителем здесь оказался мужчина. Собственно, на самом деле всё это было в шутку и не так серьёзно, как кажется в действительности. Просто сегодняшний день был одним из тех, которые принято называть “тихие счастливые деньки” и никак иначе. Правда, приправлены они были мелкими спорами и совсем ничтожными конфликтами, однако это даже как-то органично разбавляло общую атмосферу спокойствия и уюта. Только вот надолго ли они, эти дни, растянутся? И какую роль сыграет новая картина в жизни Франа? Так или иначе, этого пока нам не узнать…
========== Глава 34. Картина. ==========
Несчастье – это испытание, а не наказание.
“Пятая гора” Пауло Коэльо (с).
Фран, спотыкаясь чуть ли не о каждую ступеньку, поспешно взбирался по лестнице, придерживая подмышкой всем знакомую чёрную папку с листами для рисования. Но это было не самое главное и ценное, что лежало там… Доработанная и сделанная в цвете картина, да, та самая, что изображала рвущихся на свободу человека и дракона. Кёнэ целых две недели пыхтел над ней, вычерчивая и доводя до идеала каждую линию и стараясь придать нужный тон каждому сантиметрику на ней, порой по часу намешивая краски в палитре. Он рисовал её с трепетом, с вдохновением – так ему ещё никогда не приходилось работать – поэтому и стала эта картина для него самой любимой. Парень весь путь держал её, крепко прижав к себе, боясь, что кого-то может заинтересовать какая-то невзрачная папка. Слишком долго зеленоволосый над ней работал и слишком много вложил в неё и себя, и свои силы, время, способности, что действительно теперь боялся потерять. Хотя, наверное, такое с ним было не впервые, но вот так явно – да, первый раз в жизни. Однако эти тревоги, думал Фран, были напрасны. Больше же всего сейчас его мысли занимал вот какой вопрос: примет ли такое Луссурия, а главное – жюри на саму выставку? Кёнэ жутко сомневался, собственно, как порой и многие творческие люди, в своих способностях, хотя Мукуро говорил ему не один раз, что получилось намного лучше по сравнению с остальными его картинами. С другой стороны, ведь любимый человек он на то и любимый, чтобы подбадривать и говорить хорошее, так что чаще всего критику от таких и не услышишь толком; хотя Рокудо всегда более или мене трезво оценивал творчество своего ученика, прямо указывая на недостатки и промахи. Фран задумался: такое ведь было очень-очень давно, и если прикинуть, то… наверное, с тех самых пор их отношения крупно изменились, так что мужчина мог и не говорить замечания просто потому, что полюбил парнишку, а не как он сам выражался, что его “способности просто развились”. Это Кёнэ серьёзно огорчило бы тогда, поэтому он старался верить в самый наилучший вариант.
Но вот кто действительно мог сказать более объективную критику, так это Луссурия – хоть Фран и являлся одним из талантливых учеников в его классе, мужчина всегда относился к нему справедливо, где-то засыпая похвалами, а где нужно – и жёсткой критикой. Поэтому юноша любил его советы и общую оценку, для чего сейчас и спешил в кабинет рисования. Во все остальные недели этого сделать почему-то удавалось: то Кёнэ пропускал занятия, то забывал работу, в общем, как говорится, не судьба. Так что теперь спешил поскорее отдать Луссу – уж сильно хотелось ему узнать, правда ли эта картина одна из его лучших или же Мукуро жестоко подлизывается? Парень ускорился; мимо него быстро проплывали сумрачные стены коридора, светлые двери, уютная рекреация и аквариум с рыбками, а знакомый кабинет постепенно приближался. Зеленоволосый слегка припозднился сегодня, так как умудрился проспать даже с будильником в виде телефона и даже в виде Рокудо, который тормошил его каждые пять минут, силясь разбудить, но всё было бесполезно в его случае. Вот Кёнэ вбежал в кабинет и громко поздоровался с учителем по рисованию. Тот, вмиг радостно улыбнувшись, тут же ответил ему:
– Здравствуй-здравствуй, Фран. Как там твои дела с картиной? Просто сегодня нужно уже собрать работы, которые пойдут на суд коллегии, так что… – Мужчина многозначительно поправил очки на переносице и улыбнулся. Парень, тяжело дыша, добрёл до своего места и, положив папку на стол, проговорил в ответ:
– У меня всё готово. Осталось лишь услышать ваш вердикт и… там уж как получится. – Луссурия кивнул и, отложив какой-то листок на край стола, подошёл к юноше. Тот стал поспешно доставать картину из папки, а, когда сделал это, то осторожно передал работу мужчине; учитель же аккуратно взял её в свои пальцы и стал внимательно рассматривать. Фран, конечно же, жутко нервничал, так как боялся не оправдать ожиданий Лусса, но в тот момент решил не наблюдать за лицом мужчины, чтобы его вердикт был для него всё-таки тайной, а оглядеть класс, который переговаривался шелестящим шёпотом и был занят какой-то серьёзной работой, данной им на уроке. Для Кёнэ, как для претендента на попадание на выставку, были отменены некоторые занятия и темы, чтобы он смог подготовить свою работу для неё достойно и не спеша. Но парня вовсе не интересовало то, чем занимался класс и какие завистливые взгляды некоторые пускали в его сторону; он искал Розетту. Обычно как только зеленоволосый входил в кабинет, появлялся там хоть какой-нибудь частью тела, будь то носок ботинка или зелёная макушка, подруга узнавала его и уже заранее кричала ему своё радостное “Привет!”. Теперь же этого не было… От этого у Франа на душе стало неспокойно, а когда его взгляд не нашёл знакомую кудрявую головку, то волнение малость завибрировало у него в груди – обычно девушка всегда предупреждала о том, что не придёт на занятие. Но решив сейчас не думать о всякой бессмысленной чуши, Кёнэ неожиданно вспомнил, развернув голову, что в этот момент решается, будет ли его картина участвовать в выборе на совете жюри или нет. Так что это было куда важнее его надуманных историй про то, что могло случиться с Розеттой. Луссурия же в это время, слегка приоткрыв рот от удивления, положил лист на стол и вдруг негромко захлопал в ладоши. Парень изумился, и тот поспешил объяснить:
– Знаешь… я аплодирую тебе, потому что ты, по моему мнению, достиг совершенного идеала. Эта картина… необычная, великолепная, шедевральная, самая лучшая из всех твоих прошлых работ! На этот раз у меня к тебе нет претензий, Фран. Ты молодец! – чуть ли не срываясь в визг, Лусс сдабривал свою речь активными жестами и мимикой, так что Кёнэ понял как нельзя лучше всю суть того, что тот хотел передать ему. Парень был в шоке, честно. Он никогда бы не подумал, что его учитель по рисованию, который в любой картине находил недочёт (даже нашёл в той самой, которая потом всё равно попала на выставку!), скажет про его творение сейчас такие громкие слова и восторженную речь. Зеленоволосый, как, впрочем, и все-все люди, любил, когда его хвалили, но не так много и не так напыщенно, поэтому всегда старался не принимать похвалу близко к сердцу, стремясь с каждой новой картиной лишь только совершенствоваться и не расслабляться. И потому тогда, когда Луссурия осыпал его приятными сердцу словами, Фран крупно смутился – ему просто не верилось, что он ввёл своего учителя в такой восторг. Просто не верилось, что та картина, которую он создал, может поразить людей настолько… Для него работа всегда останется в чём-то проигрывающей другим, а в чём-то, конечно, и лидирующей, но всё-таки: сам юноша всегда видел малюсенькие недочёты в ней, хотя сейчас исправлять их, конечно, было бесполезно. Обычно такие небольшие промахи быстрее всего распознавал Лусс, но сегодня… значит, картина действительно удалась?
– Так что… – мужчина дал Кёнэ время для того, чтобы он осознал свою гениальность, – Я без всяких колебаний отдаю эту картину на рассмотрение жюри и в случае неудовлетворения (хотя это маловероятно), обещаю, что приеду к ним лично и докажу словесно, что она достойна висеть на тех стенах среди других! Вот так-то.
Кёнэ в тот момент словно на секунду оказался не там, не в кабинете, будто бы отдалился от всего происходящего, войдя в какое-то полутрансовое состояние и никого не слыша и не видя ничего вокруг. Это был, скорее всего, приятный шок. “Картину взяли… Взяли!” – крутились навязчиво в его голове два слова. Да, пускай ещё пока и не на саму выставку, но такая поддержка со стороны Луссурии его несказанно радовала. Мужчина, видя крайнюю растерянность парня, по-дружески похлопал его по плечу, заставив очнуться, и ободрительно улыбнулся, словно призывая его улыбнуться также, ведь печалиться здесь было не о чем, это точно. Так почему бы не порадоваться? Фран, едва имея возможность шевелить мышцами рта, кое-как улыбнулся ему в ответ и продолжил шокировано глядеть перед собой, с трудом отходя от этого состояния. Мужчина понимающе взглянул на него и, осторожно взяв в руки листок, тихо проговорил:
– Ладно, Фран… в общем, я забираю картину и отдаю её посланному сюда человеку, который должен увезти и все остальные работы туда. Завтра она будет уже в пути. Результаты того, приняли они её или нет, я скажу тебе, хотя чего тут говорить! – Лусс вновь загадочно улыбнулся, взглянув на работу, и понёс её к себе на стол. Зеленоволосый, влекомый какой-то давней привычкой, неосознанно последовал за ним и за своей картиной к рабочему месту учителя. Тот, увидев юношу недалеко от себя, подошёл поближе к нему и похлопал по плечу.
– Всё будет с твоей картиной в порядке. Ещё ни разу хозяева работ не лишилась их по какой-то причине. Да и ты сам подумай: даже когда сдавал мне картину в первый раз, то не так волновался, как сегодня. Так что успокойся и заслуженно отдохни. Считай, что лавровый венок у тебя почти на голове. – Луссурия, наверное, подмигнул бы на этом моменте, но, увы, из-за его тёмных очков это нельзя было увидеть. Слова учителя как-то подбодрили Кёнэ, рассеяли его сомнения и заставили расслабиться. Ну действительно, в первый ли раз он сдаёт свою работу? Уняв свои бессмысленные волнения, парень решил, что беспокоился зря, поэтому лишь кивнул в ответ Луссу и тихо сказал “Спасибо”. Пару секунд внимательно поглядев на Франа и убедившись в итоге, что он в самом деле успокоился, мужчина кивнул ему также и, как-то мягко улыбнувшись, проговорил своим весьма странным ласковым голосом:
– Ну а теперь, Фран, можешь идти. Отдохни, наберись сил, и… до следующего занятия! Если что, какие-то новости буду скидывать тебе по почте. Гуд бай!
– Да… спасибо, до свидания. – Лусс махнул ему рукой, а Кёнэ, ещё раз окинув взглядом знакомые лица сокурсников, пошёл к двери, собираясь отсюда уходить. Перед тем как выйти, он развернулся и на секунду глянул на свою картину, видневшуюся на столе у учителя. Пожелав ей удачи, парень выбежал из кабинета, закрыв за собой дверь. Он понимал, что это было как-то глупо, – желать листку удачи, но ведь для него это был уже не просто листок, а целая работа, полностью принадлежащая ему и сделанная им самим. В неё было вложено много всего, посему не быть дорогой ему она просто не могла. Однако размышлять об этом Фран не стал и полностью погрузился в более приятные мысли, например, о том, как расхвалил картину Луссурия, о том, как она будет висеть на той выставке, как они с Мукуро потом всё же приедут посмотреть на неё… Всё это было прекрасно и, казалось, ничего лучше на свете и быть не может, чем этот день. Кёнэ выбежал на улицу и зажмурился от яркого солнца – наступившая погода уже была более похожа на ту, которая обычно бывала в Италии весной. Когда небо ясно, то и на душе становится как-то светлей, ведь так? А особенно это радовало, когда большая часть прошедших дней была серая и пасмурная. Не все, конечно, но многие. Юноша вздохнул полной грудью и быстро зашагал по асфальту, при этом отчего-то мечтательно улыбаясь.
Конечно, отсутствие Розетты его слегка смутило, но да важно ли это сейчас? Да и вообще: она могла просто забыть предупредить, не придя в художку по каким-то своим личным делам и проблемам. Обязательно ли думать в таком случае что-то плохое? Поэтому Фран решил, что когда придёт, – напишет ей, но сейчас мучить себя бессмысленными волнениями не будет. Тем временем мимо него проходили люди, проплывали какие-то здания… Парень слегка замедлили шаг, подумав, что в такую погоду грех не пройти самым длинным путём до дома, рассмотрев при этом известные достопримечательности Падуи. Да, он знал, что дома его наверняка ждёт Рокудо, от которого ему за опоздание на обед влетит по полной, но… есть такие моменты в нашей жизни, когда вовсе не хочется идти на поводу у какого-то жёсткого расписания. Хочется устроить себе праздник, отвлечься от графика работы, просто часа два пошататься по городу, забросив на все свои дела. Порой это расслабляло и отлично тонизировало, а также вдохновляло на какие-то новые идеи и планы. В общем, уняв урчание в животе купленной по дороге булочкой, Фран пустился по городу в поисках неизвестно чего. Хотя, скорее всего, он шёл, чтобы просто усладить взор и отвлечься от своих обыденных мыслей и дум, которые стали ему, если честно, малость поднадоедать.
Сначала Кёнэ дошёл до центра города, до которого ему было, в общем-то, не так далеко. Народа становилось всё больше и больше, причём некоторые из них были уже не итальянцами, а иностранцами, приехавшими поглазеть на здешнюю архитектуру и культуру вообще. Парень улыбнулся тому, что он живёт в Падуи, – ведь многим приходится ездить сюда за тысячи километров от своего родного дома, чтобы хоть на недельку иметь возможность пожить здесь. И он тут же укорил себя за то, что мало гулял по центру, хотя и жил здесь чёрт знает сколько времени. Поэтому восполнить пробелы юноша решил именно сегодня.
Центр города был более живым и ярким, чем та улица, на которой проживал Фран, однако она была намного уютней, хотя и не в этом суть. Большая часть домов там была с прошлых веков и эпох, каждый фасад имел какую-то характерную черту, свойственную именно его времени: то стрельчатые своды, то лёгкие ажурные узоры, то мрачные и тяжёлые готические элементы из камня, а иногда и целая плеяда древних фресок на стенах или потрескавшихся статуй рядом с домами или на крышах. Зеленоволосый, разинув рот, глядел с восхищением чуть ли не на каждый дом и находил в нём в свою прекрасную особенность: где-то виднелись витражные, переливающиеся на солнце окна-розетки, где виднелся купол церквушки, уже старой, но как нельзя лучше передающей всю атмосферу своего не такого уж весёлого Средневековья, где-то же можно было приметить воздушные, напыщенные, поражающие своим великолепием узоры статуи, дворцы, которые ведали нам о самой знаменательной эпохе – об эпохе Возрождения. Где-то в садах при дворцах встречались величественные статуи королей, великих деятелей, героев, стоящих в пафосных позах и украшенные во всё самое лучшее; иногда можно было наткнуться на какой-нибудь главной площади на милый, искусно сделанный фонтанчик, из которого, блестя в лучах солнца, плескалась вода, постоянно меняя своё направление. Фран, не насытившийся тем, что смог увидеть, позволил себе зайти ещё дальше в город, чтобы опять насладиться архитектурой. Время же за всем этим улетало невероятно быстро.
Кёнэ ощутил назойливую вибрацию в кармане рюкзака и решил на этот раз всё-таки ответить настырному звонящему. Этим человеком оказался его возлюбленный… Предчувствуя, какой разговор его сейчас ждёт, парень слегка расстроился, что не сможет погулять ещё. Приняв вызов, Фран поднёс телефон к уху и осторожно проговорил “Да?..”
– Ну и где наше величество художник изволит гулять? – с издёвкой и нетерпеливо спросил Мукуро. А причина на то была: целых десять неотвеченных вызовов…
– Эм… ну я в центре города…
– Надеюсь, не в том центре, откуда я тебя в прошлый раз вытаскивал? – насмешливо спросил мужчина.
– Нет, что ты! Я просто захотел погулять. Ведь погода такая хорошая, да и новости у меня просто отличные!.. – жмурясь на солнце, проговорил Фран, улыбаясь. На том конце провода лишь хмыкнули.
– Ладно, расскажешь, как придёшь. И почему я должен ждать тебя? Ничего даже не сказал, ушёл гулять… меня бы хоть позвал… – уже менее грозно, даже с каким-то сожалением сказал Рокудо, тяжко вздохнув. Фран остро понял свой промах, и вмиг его настроение камнем полетело вниз. Но сказать даже банальное “Извини” он не успел, так как его любимый вдруг заявил: – Ладно уж, погуляй, сколько тебе захочется. Потом возвращайся. Ужин готов.
Далее послышались раздражающие гудки. Кёнэ вновь ощутил, как неприятный ком стал образовываться в его груди, – словно кто-то весь чистый снег, обитавший там, вдруг полил грязью и стал сворачивать его в такой вот отвратительного цвета шарик. Но причина резкого ухудшения настроения Кёнэ была далеко не в том, что он не подумал о своём репетиторе, хотя и это играло здесь важную роль, а то, что вот уже в какой раз он оказывается виновен перед ним: то подводит, то чего-то нужного не говорит вовремя, то заставляет волноваться. Парень, ясное дело, винил только себя в таком стечении событий – он посчитал, что всё это из-за его врождённой эгоистичности. Он вроде и пытался, и предпринимал что-то, сильно-сильно старался помогать своему любимому, в мыслях был благодарен ему за всё, но вот на действиях… Юноша всегда считал, что отношения – это нечто такое, где вовсе не нужно стараться быть лучшим: ведь человек-то полюбил тебя таким, каким ты есть, зачем, казалось бы, меняться? Но сейчас Фран понял, что был крупно неправ, ведь таким стоянием на одном месте можно и испортить отношения. Правда, зеленоволосый действительно старался – уж что верно, то верно. Но каждая его попытка подавить в себе какие-то эгоистические наклонности заканчивалась неудачей и вот таким вот разногласием. Конечно, Мукуро его простит в любом случае, но ведь и у него наверняка есть свой предел терпения. Когда-то его бесконечное сострадание может и закончиться. Хотя Кёнэ и порой поступал совсем необдуманно, но на самом деле… просто ужасался при мысли о том, что когда-нибудь Рокудо, глянув на него своим холодным взглядом, скажет, что ему просто надоело всё это отношение к нему, и уйдёт, неслышно прикрыв за собой дверь. Даже сейчас, представив это, юноша почувствовал, как что-то застыло у него в груди, а мурашки неприятно поползли по коже. Он даже и не знал, что делать… какой способ использовать, если ничто не помогало? Ведь Франу очень хотелось быть для Мукуро не очередной проблемой, а лёгкой улыбкой на лице и прекрасным настроением. Но ведь и себя сломать не так просто… А может, парень уже это делает, хоть сам и не замечает?..
Вздохнув полной грудью, он решил подумать об этом по ходу действий, то есть по пути домой. Впору его настроению и солнце стало заходить за горизонт, как-то печально поглядывая оставшимся ярко-красным полукругом на засыпающий мир. Оно уже было не так величаво, не так могущественно и не так слепило глаза, словно дряхлеющий король, которого страшились, когда он был молод, а теперь его ни во что и не ставили. Красновато-оранжевый свет заполнил улицы Падуи, оттягивая за людьми длинные тёмные тени. Где-то на востоке небо уже помрачнело фиолетовым бархатом, украшенным едва заметными звёздами. Угасающее светило никак не радовало, поэтому возвращение Кёнэ домой было не таким весёлым и вдохновлённым. Единственное, что не давало ему пропасть в пучине тяжких дум, было то, что его картину в скором времени повезут на выставку. Он слабо улыбнулся и пошёл дальше. Снедаемый вопросами о том, что же ему всё-таки делать с Мукуро, Фран добрался до дома, так и не найдя ответ.
