Текст книги "En Orifanna evall a straede (СИ)"

Автор книги: I_NO

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

Лично меня подобные тонкости волновали мало, если не сказать, что мне было откровенно плевать. Я-то точно знала, что Белый Хлад до этого мира пока не собирается добираться, но по шпионским соображением помалкивала в тряпочку. Не желая участвовать в этом радостном дурдоме и скакать вместе с дамами, я попросила согреть себе ванну. Плюхаясь в горячую, ароматную воду, я вдруг поняла, что можно расслабиться и спокойно пойти на заслуженный отдых, хотя бы на вечер. А значит, стоит забить на всё тот орган, которого у женщин нет. От живительного тепла и волшебных запахов лаванды с гибискусом, которые Трисс заботливо добавила мне для большей медитативности и релакса, меня разморило, веки наполнились усталостью и свинцом, пытаясь нагло закрыться и дать мозгу подремать, поразмышлять в спокойствии и умиротворении.

Итак, что мы имеем: Локи, асгардская королевская задница, не выходил на связь уже несколько дней. Звонить ему самой нет возможности – трикстер как-то говорил, что и зайца можно научить курить, в смысле, меня пользоваться магией, но наши тренировки свелись к банальному: «Да ты просто тупая!», «Зато красивая!», «Одно другому не поможет!». Побившись пару месяцев, принц, от природы не обладавший большим терпением, сдался и плюнул на это дело, сдаваясь под властью обстоятельств и моего скудоумия. А теперь, может, и на меня забил. Иначе где его носит так долго?

Еще беспокоил Йорвет. Когда мне было девятнадцать, всё, что происходило с нами обоими, казалось куда проще, во всяком случае, мне. Типа, люблю, жить не могу, я вся твоя, и живи с этим, остроухая гнида, как хочешь. Но сейчас, когда мне аж за двадцать и скоро пора будет паковать манатки в дом престарелых (я уж не говорю, что на кладбище мне постоянно ставят прогулы) ситуация коренным образом изменилась. Точнее, преобразилась и отнюдь не в лучшую сторону. Если разобраться, напрячь мозг и подумать, то… Я все равно не понимаю, как умудрилась полюбить это пафосное, унылое, одноглазое нечто с заскоками расиста-антиглобалиста, походника-аскета и просто идеальной мрази в одном флаконе? Впрочем, даже сейчас, с трудом пережив несколько суток рядом и поразившись глубине его неприязни ко всему, что не являлось сколько-нибудь эльфийским, я не могу утверждать со стопроцентной вероятностью, что Йорвет мне безразличен. Наверное, это карма. Или магнетизм судеб. Из жизни в жизнь этот треклятый эльф подводил меня к Старушке с косой за руку, знакомил, не самым галантным образом убивая, но всё равно, я как бабочка-камикадзе, летела на встречу своей трагично обрывающейся судьбе и только успевала сделать «цверк-цверк» крылышками, перед тем как сгореть нахер в очередной раз.

Так, стоп. Аня, успокойся. В этот раз ничего не случиться, если ты не позволишь. Надо просто держать себя в руках. Включить голову и прекратить быть дурой. А это ой как сложно, блин, сделать.

– Аня, можно вопрос? – раздался голос моей любимой чародейки из-за ширмы.

– Жги, орандж-тян!

– Чего? – не поняла Трисс. – Не важно. Ты вообще платья любишь?

– Да не очень, – ответила я, подозревая неладное. – Обычно я в них выгляжу, как баба на чайнике. И не удобные они, всё продувает. А ещё…

–Тебе стоит срочно сменить свое отношение, милая. Лия уже постирала твои вещи, а голой в таверну идти нельзя.

Попав в корчму, первым делом я заявила, что чай для меня может оказаться слишком крепким пойлом, поэтому я требую хорошего, качественного и сладкого винишка. Такое заявление быстро было принято на веру и оценено старыми товарищами на все сто по пятибалльной системе. Быстренько организовав даме специфичное, но вполне приятное на пробу красное полу-сухое «Красавица Виковарро», настоящие краснолюдские джентльмены справились о его вкусовых достоинствах, качестве, порассуждали о способах взращивания особого сорта винограда, подсказали, как добиться правильного послевкусия у хорошего вина, и дабы способствовать лучшему нанесению информации на кору головного мозга, налили в изящный бокал чистого спирта с клюквенным морсом. В принципе, ничего нового. Я всегда знала, что мои старые товарищи краснолюдских кровей, почти все, поголовно, страдают той редкой формой алкоголизма, при которой человек либо пьёт литрами и почти не пьянеет, либо же, напротив, принимает всего одну маленькую пинту алкоголя на грудь и получает путевку по самым туманным частям философии бытия. В общем, ребята дошли до состояния легкого опьянения не быстро – часа за полтора, искренне празднуя вместе со мной «археологическое открытие, способное перевернуть понимание межрасовых отношений». Так, во всяком случае, сказал известный поэт, бард и балагур в одном флаконе, Юлиан Альфред Панкрац, виконт де Леттенхоф, которого, слава богу, всё равно звали Лютиком.

Боязно ожидая, что моё появление может сгенерировать ракетный град вопросов про Анику, заданный в духе краснолюдов, а значит – не всегда самых удобных, я при первой же возможности пыталась нести любую чушь, которая зарождалась в чертогах моего разума:

– Говорят, что у людей с холодными руками тёплое сердце, – втирала я Хиваю. – А я говорю, что внутри людей с холодными руками идёт многолетняя война между скандинавскими племенами эритроцитов и лейкоцитов, – друг многозначительно кивнул, делая вид, что понимает, о чем я говорю. – Ежедневно тысячи славных воинов бьются в холодных владениях Одина, умирают и по сосудам отправляются в сердце-Вальгаллу, где их ждёт Рагнарёк – битва между высшими богами и хтоническими чудовищами.

Золтан многозначительно хмыкнул, и попытался увести тему в более привычное русло и поговорить о чем-нибудь приятном, например, о правильных способах ставить брагу в темном и прохладном месте так, чтобы жена не нашла заначку по запаху. Оказалось, что Трисс и Лия давно провернули всю необходимую работу по распространению правильной и единственной версии моей жизни, тщательно продуманной еще в первом разговоре с чародейкой. Иначе говоря, барышни со скоростью паблика растарабанили по сарафанному радио от волшебного информбюро абсолютно всю полученную информацию про мнимую, но бушующую, бьющую ключом (иногда гаечным и по голове) мидгардскую жизнь. Поэтому ко мне не приставали, предпочитая не грузить гостью, понимая, что любой человек имеет право на культурный отдых.

Настроение у кампании летело на уровне стратосферы, веселые краснолюды наперебой горланили матерные частушки, изредка треплясь о политике, религии и других самых разнообразных вещах. Казалось, что всё, что окружало меня, достигло нужного уровня дзена по шкале просветления. Расслабленная, успокоенная знакомой, пусть и слегка позабытой атмосферой, я впервые за долгое время чувствовала какое-то внутреннее спокойствие и умиротворение. Трубадур, как самый большой ценитель искусства и вовсе решил захватить меня в информационный плен, пытаясь выведать невозможное все о нашей поэзии и своих коллегах. С гордостью продекларировав стихи Байрона, Пушкина, Дикенсон и других литературных гениев, пытаясь превратить их более удобоваримый местный вариант в процессе перевода на Общий, добила я творческую составляющую души поэта только Маяковским и Сологубом. Параллельно, пока я вдохновенно и проницательно, практически в лицах рассказывала «Сто сорок солнц закат пылал…», мою голову посетила ужасная мысль, не отпускавшая отчаяньем и болью: Как? Каким образом фиговина, типа «Тает лёд», стала для мидгардчан чуть ли не вершиной поэтическо-песенного искусства? Впрочем, факт этот я благоразумно скрыла, оставив представителя местной богемы в приятном неведении.

 – Я тоже, знаешь ли, великий поэт! – не пускаясь в лишнюю скромность, сообщил Лютик доверительно. – Признанный, между прочим, и во всех королевствах! Сегодня, например, будет выступать Присцилла, моя близкая… кхм… подруга. Мы вместе приехали с ней из Новиграда с новой концертной программой, а узнав, что приехала подруга Аники не сумели отказать себе в удовольствии продемонстрировать наши таланты. Дак вот, она будет петь мои баллады! Точнее, только парочку, но про знакомых тебе персонажей.

– Про Геральта и Йеннифер? – улыбнулась я, припоминая, как же он меня с ней достал. Лютик выступал с этой «песней» в каждой таверне, где знакомил обывателей со своим творчеством. Баллада о Белом Волке была не просто мега хитом, а классикой своего времени, бессмертным и бессменным лидером местных чартов, практически платиновым синглом маэстро, прославившим его в веках. Когда он еще заводил первые заунывные строки про ведьмака и чародейку, в зале подпевали абсолютно все, и даже звери иногда подвывали, попадая в чарующий тембр мастера. Бывало, что он пел её по три-четыре раза за вечер, а я, уже через неделю совместных странствий, помнила каждую строчку даже во сне, до тошноты, до физического отвращения к тексту. Поэтому я просто люто ненавидела каждый аккорд. – Кажется, я даже знаю примерное содержание…

– Эх… – пиит* огорченно вздохнул. – Аника рассказывала, да? Геральт и Йен знамениты, ибо каждая таракашка от залива Праксены и до самого края драконов, знает их историю. И раз уж сии скромные опусы дошли до вашего мира, значит, мой поэтический долг исполнен. И все же приятно, черт возьми, что Ани не забывает старого друга.

– Смотри, кабы Йорвет не разозлился, – попытался урезонить громкоголосого поэта Золтан. – Ты ж знаешь, он у нас шибко чуйствительный. А от одного упоминания Анькиного имени свирепеет, как бык при виде красных труселей на убегающей жопе.

– И пусть, – оскорбился порядком поддатый Лютик, но на всякий случай оглядел таверну, инициируя поверхностный поиск одноглазого духа мщения. Огребать от Йорвета поэт не горел желанием, понимая, что скоя’таэль, если и решит ударить, то всего один раз, но так, что Лютик просто-напросто забудет, как пишутся буквы. – Я думал написать балладу и о нем с Аникой, – шепотом поведал поэт со страшно наигранной интригой в голосе. – Однако я быстро понял, что писать там особо не о чем, к сожалению. Даже моего таланта не хватит, чтобы превратить эту историю во что-то изящное и прекрасное. А еще этот Йорвет… – поэт снова оглядел таверну с подозрением, будто бы эльф, как Волан-де-Морт поставил оповещение на произнесение своего имени. – Вещать на весь мир о безответной любви прекрасной девушки, которая, к тому же, твоя подруга кощунственно, и я верю, что Ани мне этого просто не простит. Но смолчать о такой очаровательной личности я не сумел! Поэтому я просто решил рассказать её историю существования в качестве гостьи нашего мира.

– «Любви», наверное, громко сказано, – осторожно поправила я.

– А как не любви? – Золтан тоже неплохо поддал, но не понял сути разговора, выхватив только мой вопрос из всего огромного контекста, и сразу, не разбираясь, начал (или продолжил давний, но мне до сего момента неизвестный?) спор с другом. – Ежели хошь знать, так мне до сих пор непонятно. Двойственность, ить, получается! Йорвет-то людей за версту чует и презрением осыпает с головой. Ненависть к ним у него на роду написана, да плюсом там много чего идет. А Аника-то человек, ж! А ему… Ох, тут лучше на примерах. Смотри: помнишь, она бросилась Детмольда колотить? – все засмеялись, подтверждая, что не забыто еще в памяти людей, как красиво смотрелся ночной горшок на голове одного из самых сильных магов Севера, – А эльф-то, ушастый хер, за нею! Бросив отряд биться без головы, командир хуев! За бабой кинулся, едрить твою налево! За человеческой бабой, дхойной! На ходу отстреливаясь из лука и её прикрывая! Я думал, такое только в книжках бывает! А какие он финты проворачивал! Дак даже Йорвет едва за ней поспевал, – повернулся Хивай уже ко мне. – Горячая была девка. Кровь с молоком! Отваги – телега с прицепом. И мозгов тоже как у телеги, если честно. Чуть себя не сгубила. Зато победили в той битве, это да.

– За славную победу! – поднял тост Лютик, поглядывая на меня с призывом не вступать в полемику. Все, дружно ударившись кружками, присоединились к тосту.

– Отчаянная она, ваша Аника, чего уж говорить, – добавил Шелдон Скаггс, занюхивая крепкое пойло своей бородой. – Да я тебе говорил уже, Золтан и при всех повторю: девка эта в наказание была дана. Йорвету, то бишь, – я посмотрела на него с крайним непониманием, чувствуя где-то в словах подвох. Типа, мной можно распугивать армии и наказывать самых опасных преступников Севера? – Сами ж знаете, – сразу же принялся оправдываться лысый краснолюд, – он вор и убийца, хоть и бывший. Сейчас ить то ж самое делает, хоть по приказу, и на благо, и во имя великих целей, а все равно людей больше губит, чем своих. Вот баба эта Асгардская ему и свалилась на голову. Человеческая ж была девка, хоть и с другого мира! Вроде как Предназначение. Чтобы показать, что нельзя всех под одну гребенку грести. Где-то есть еще нормальные люди…

– А не слишком ли сложная схема? – с надеждой спросила я, одновременно ожидая, что разговор как-нибудь сам собой поутихнет.

– Предназначение вообще штука странная, – ответил за всех Золтан. – И работает криво. Но работает, тут уж не сомневайся.

– За Предназначение? – я робко подняла кружку. Меня поддержали, не чокаясь.

Огромная платформа, сколоченная на скорую руку и в явно большой спешке, оказалась не чудом инженерной мысли или апогеем местного видения урбанистического абстрактного изыска, а элементарной сценой. Трактирщик, пыхтя и ноя про радикулит, установил на ее центр большую тяжелую скамейку, и, вытирая пот, удалился, пропуская в последний момент невысокую девушку. Маленькая, юркая, она вспорхнула, как бабочка, на пьедестал почета, и, поклонилась под громкие аплодисменты. Волосы ее, длиннющие, светлые, водопадом вылезали из-под милого беретика с пером, струились по плечам, привлекая внимание к изящному декольте и костям ключиц, выпирающих от невероятной худобы. Чуть выше, где-то в районе трахеи, оказался грубо зашитый шрам, нарочито подчеркнутый гримом, выставленный на показ, как медаль за проявленную отвагу в каких-то важных делах. Девушка чинно присела и, будто бы забыв про аудиторию, вальяжно расчехлила лютню из резного дерева, украшенную изображением нот. Принявшись настраивать инструмент, она ласково крутила тонкими пальчиками колки, будто бы поглаживала гриф и тихонько распевалась в полголоса, мурлыча легкомысленную песенку про свинарку и пастуха.

– А вот и Присцилла! – радостно представил коллегу по певческому цеху Лютик. – Сейчас услышишь – поет совсем недурно. Правда, с недавних пор хрипит немного, но лично мне так даже больше нравится. Придает особый, неповторимый шарм произведениям.

Изящные руки девушки заскользили по струнам, прикасаясь к тонким нитям почти невесомо, легко и свободно, создавая причудливые вибрации и извлекая мелодичное звучание, сплетающееся в единое, печальное вступление, разливающееся по комнате подобно теплому молоку, завлекая внимание присутствующих. Настроив дражайших слушателей на правильный лад, задав началом верное настроение, Присцилла затянула проникновенным, нежным голосом:

Путь пальцем проложи средь шрамов, ран суровых,

Чтоб наши слить пути судьбе наперекор.

Открой те раны, вылечи их снова.

Пусть сложатся они в судьбы узор.

И из снов моих с утра бежишь проворно.

Крыжовник терпкий, сладкая сирень.

Хочу во сне твой видеть локон черный,

Фиалки глаз твоих, что слез туманит тень.

По следу волка я пойду в метели,

И сердце дерзкое настигну по утру.

Сквозь гнев и грусть, что камнем затвердели

Я разожгу уста, что мерзнут на ветру…

Не смотря на то, что текст песни Лютика была известна мне от заглавия до станка и типографии сборника, в котором её напечатали впервые, услышав эти знакомые мотивы другим, женским и, как будто бы специально задуманным Вселенной для исполнения, голосом, я вспомнила, как Геральт ночами звал свою чародейку и приемную дочь. Как не помнил на утро, кто эти люди, и не понимал, почему ему так больно слышать эти имена,. С легкой непринужденностью Присцилла сумела донести до мира, может быть даже лучше самого Лютика, о чем много лет думал и страдал Белый Волк. Каждая нота-мысль, несущая в себе запах сирени и крыжовника, шла откуда-то извне времени, вне толпы, выше бытового понимания любви и отношений. Ведьмак, не забыв своих любимых, не просто пошел дальше, выйдя за рамки баллады (это хорошо чувствовалось в каждой строчке), но и не отказался от желания найти их, спасти от опасности, которой сам, быть может, был не в силах понять, и уж тем более, не способен противостоять ей. И если вело его именно это понимание своей собственной реальности, но я, как та, кто также близка ему и разделяет его чувства и желание быть нужным близким, обязана отыскать друга.

– Геральт, где же ты? – услышала я свой неожиданный шепот будто бы со стороны.

– Разве ты еще не разобралась с записями Итлины? – прямо над ухом раздался ехидный, вкрадчивый голос, тянущий слова с поистине садистским удовлетворением. От неожиданности я подпрыгнула на месте, сразу же ища источник дискомфорта, резко оборачиваясь в полете. Йорвет поморщился, почувствовав, что я случайно ударила его хвостиком волос по лицу: – Я думал, вы уже празднуете расшифровку дневников, – продолжил скоя’таэль, но вдруг замер, не успев сказать что-нибудь саркастическое. Увидев влажные глаза, эльф смекнул, что я, похоже, была тронута балладой, и вообще прониклась сюжетом до кончиков пальцев, очевидно, списал мою сентиментальность на превышение дозировки алкоголя в крови. Поэтому протяжно, противно-тоненько, произнес, имитируя мой голос и не стараясь даже скрывать издевку: – Ой, а кто это у нас тут такой уже никакой, а?

Я проигнорировала несправедливые выпады и обвинение в неподобающем поведении в свой адрес. Я не пьяненькая, просто у меня кость по жизни веселая:

– Ваша писанина, знаешь ли, это не английский язык. Хотя, уверена, если бы мне сказали, что завтра – экзамен по Старшей Речи, я бы, наверное, сумела выучить её часов за пять. Но это только в экстремальных случаях, на резервных батарейках организма и исключительно по команде «Сессия». Но я, кстати, знаю, как отправить тебя в кукушкину задницу, но только устно. Увы и ах, я даже не могу в ваш алфавит, – действительно, проще в иероглифах сесть и разобраться, чем в этих эльфийских закорючках.

– И как ты собираешься выкручиваться? – ухмыльнулся Йорвет самодовольно. Я потрясла головой, выгоняя остатки баллады из закромов сознания. Успокоившись за пару секунд, я удивленно заморгала, глядя на скоя’таэля. Он-то откуда тут взялся? Или что, белочка нагрянула, да не простая, а эльфийская? Окинув быстрым взглядом стол и оценив обстановку, я поняла самое страшное: пушистохвостых крыс прибавилось на три условные полу-трезвые единицы. А именно, собственно, на Йорвета, подсевшего ко мне ближе всех; его лучшего друга – Киарана, о чем-то разговаривающего с краснолюдами; и какой-то незнакомой темноволосой эльфийки, поместившейся аккурат между двумя остроухими мужчинами. Расположившись по правую руку от моего «бывшего», который и сам был об этом не в курсе, она пыталась то незаметно приобнять его, то кинуть томный, полный обожания взгляд на своего командира, то пламенно вздохнуть со страстным придыханием. От такого, ужасно непристойного и нарушающего все мыслимые и немыслимые нормы поведения, на секундочку у меня в душе вырос пламенным столбом синдром «бабки у подъезда», и сердце, вторя бестелесной оболочке, ультимативно потребовало назвать её наркоманкой и проституткой. Могла бы, так-то, и поздороваться, да?

– Я надеялась еще немного поэксплуатировать тебя, – кося лиловым глазом на потенциальную соперницу относительно мужика, на которого у меня совершенно нет планов, выдала я нагло. – Ты же эльф, должен же что-то в этом понимать.

– Какая ты наблюдательная. Выражаю свой восторг по поводу твоего интеллекта, – едко ответил Йорвет, наливая себе в кружку моё вино. – И как ты додумалась до такого сложного умозаключения?

– Иногда у меня-таки включается мозг. Редко, но случается. Обычно, пару раз в месяц, – эльф удовлетворенно хмыкнул. – Нет в тебе полёта, Йорвет. Запомни, оскорблять человека надо аргументированно, – важно подняла я палец. – Например, ты дурак, потому что ты – мудак.

– Забавно, – ответил скоя’таэль. – Ты что-то пропищала, а мне показалось, что это нечто похожее на «Господин Йорвет аэп Сидриэль, не будете ли вы столь любезны, чтобы помочь мне, глупой dh’oine, расшифровать записи? Ведь ваш несравненный ум и талант…» – противно пародируя мой голос, начал эльф.

– Нет, про ум я сказать точно ничего не могла. Чего нет, того нет. Тут уж не обессудь, – фыркнула я. Выбора-то у него все равно нет. Саския сказала помогать, так что заткнись и делай, что приказала твоя обожаемая королева. Куда ты денешься с подводной лодки, ушастый?

Стол мгновенно отреагировал на перепалку. Перешептывания, ухмылки и многозначительные взгляды, перекрестным огнем пролетевшие над столом, попытались продемонстрировать, что всем всё понятно, и на мне и моей адекватности можно ставить крест. Нарисовалась новая жертва, падшая под обаянием одноглазого эльфа. В принципе, не только наша компания считала, что всё пошло по накатанному кругу – вся таверна, нет-нет, а прислушивалась к сумбурному короткому диалогу. И если краснолюды, находясь в доступности пиздюлей эльфа, ограничивались безобидными вздохами: «Как в старые-добрые.!» и «Эх, Ани сразу вспоминается, да?!», то зал корчмы был менее толерантен и более конкретен в своих сплетнях: «О, очередная подстилка из другого мира приехала!», «Тварь ушастая! Только девок мидгардских портит!», «Ишь, понаехала! Новое, говорят, направленье нынча в моде. Как у ентих, у черных, да. Секс-туризьм! Тьфу! Срамота». В итоге, приз лучшего комментатора по вопросу, в котором никого не спрашивали, был признан Тишка с улицы Литейщиков, двадцать минут рассуждавший на тему, кто из нас больший извращенец: я, если желаю переспать с представителем другого вида, или Йорвет, падкий на инопланетянок.

Эльф хмыкнул:

– Я подумаю, и к концу вечера скажу, стану ли я тебе помогать, или нет.

Я отвернулась, про себя хихикнув и невольно чувствуя, что все вокруг так или иначе правы – ничего не изменилось и Йорвет, так же, как и пару лет назад, продолжает вести себя, как редкая, почти исчезнувшая падла. Помнится, что у него это такой способ флирта. Нет. Хренушки, я второй раз на это не куплюсь, сколько угодно выпендривайся. Ищи себе другую дурочку. Дабы выкинуть из головы всё лишнее, я попыталась снова слушать Присциллу, но уловить снова то настроение, трогающее за струны души, уже не смогла. Трубадурша пела балладу о каком-то Кагыре, рыцаре в шлеме с крыльями хищной птицы, верного долгу кого-то там защищать. Но этого «кого-то» для начала было необходимо найти, потому что неизвестность пребывания сей личности существенно осложняло ему задачу. И пусть пела она уже не так впечатляющее, хмельной пипл хавал в прямом и переносном смысле, не скупясь на овации молодому таланту. Закончив воспевать павшего смертью храбрых парня, Присцилла с чувством поклонилась, и спустилась отпить воды.

– Вот! Сейчас будет! – на всякий случай отодвинувшись на максимальное от Йорвета расстояние, возвестил Лютик. – Рассказ о жизни Аники!

Я быстро запустила руку в свой рюкзак и извлекла на свет божий заботливо обмотанный в тряпки мобильник. Пока он включался, а экран переливался разноцветными огоньками, возвещая о своем пробуждении, весь стол смотрел на гаджет, вытаращившись и чуть ли не приоткрывая рты, как на очередное чудо света. Оно, конечно, я все понимаю – у них со смартфонами напряженка, связь вообще не ловит, а звуки извлекает всё, кроме динамика, но зато есть драконы и мегаскоп – тоже вещи не частые во Вселенной. Так что можно было бы быть и поскромнее. Я прикрыла светящийся экран рукой, дабы не бить в глаза прогрессом всем случайным посетителям таверны, и приблизилась к сцене. Приблизившись к сцене, я включила диктофон, готовая слушать и сохранить в памяти моих потомков и ютубчика балладу про себя, любимую. Не каждый день о тебе пишут песни, тем более, если они с претензией на гениальность. Был, правда, один недобитый доморощенный поэт в моем темном и страшном детстве, который посвящал парочку стихов каждой новой пассии, и мне в том числе, но так как дальше рифм «кровь-любовь-морковь», не ушел, то и считать это полноценным произведением, пожалуй, не было смысла. Но я на всякий случай тоже гордилась.

Присцилла начала эту мелодию напряженно. Во вступлении явственно читалась тревога, опасность и отчаянье. Но когда она запела… Высокий голос, проникновенно прекрасный, сильный, вобрал в слова всю давнюю, с трудом заглушенную, боль, срывал повязки со старых ран, буквально прожигал до визга нахлынувшими воспоминаниями. Где-то в животе проснулось чудовище, которое своими щупальцами задевало в такт музыке органы, играя на них, как на струнах лютни, а сердце и разум вторили ему, дрались между собой, до кровавого месива раздирая друг друга. Песня Лютика и Присциллы не повествовала о каких-то событиях. О том, как именно я попала сюда, о жизни в Каэр Морхен, о Профессоре и его зомби, ходящих по столице Темерии, о огражденном завесой тьмы Вергене. Нет. Она рассказывала о смене эмоций, идущих в ногу со мной по карте Ведьминленда. О том, как отчаянье, боязнь не вернуться домой, и зависимость жизни от одного только ведьмака пожирали меня изнутри, разрушали до основания. О том, как отделенный Асгардом кусок души выпивал эмоции, жадный, пожирающий всё и даже меня саму, как Черная Дыра, как я почти умерла. И как я просто исчезла в один момент и больше никогда и нигде не появлялась.

Если бы Йорвет сейчас взял мою ладонь в свою и сказал, что узнал, я бы разрыдалась у него на плече и потребовала бы не отпускать больше. Никуда. Никогда. Никому меня не отдавать.

Я помню, как он взял мою руку в первый раз. Я помню.

Присцилла закончила, а я так и осталась стоять на ватных ногах, посреди таверны, не в силах пошевелиться или просто начать снова мыслить о чем-то другом. Пока раздавались аплодисменты, я слышала только движение крови по артериям, с трудом передвигающейся там, внутри. Меня потряхивало от чувств, заново пережитых в ускоренном темпе, целые годы за пять минут музыки пронеслись, принося с собой воспоминания и ужас от пережитого. В горле застрял ком размером с Юпитер, не желавший протолкнуться ни туда, ни сюда, мешавший дышать и вбирать спасительный воздух. Спазм сжимал каждую мышцу тела, не отпуская к хрупком равновесию, которого я добивалась уже давно. Всё заново рухнуло, не устояв перед величием таланта Лютика и Присциллы, погребая под своей тяжестью и вашу покорную слугу, и спокойствие, которого, на самом деле, в моей душе никогда не было.

Я с трудом оклемалась, только когда поняла, что щипаю сама себя за руку, и двинула в сторону стола, в надежде напиться и забыться к ведьмаковой бабушке. Вот он, Йорвет, сидит себе, живой, невредимый, рядом с какой-то другой эльфийкой. И это – совершенно незнакомый мужчина. Два года изменят кого угодно и как получится. О скоя’таэле, которого вижу перед собой в эту минуту, я не знаю ровным счетом ничего. Да и не хочу узнавать – вдруг он портянки по десять лет не снимает, в носу ковыряется, и козявки заедает, пока никто не видит? И это при условии, что я вообще знала того эльфа, в которого умудрилась влюбиться, а не придумала себе возвышенный образ, которого на самом деле и не существовало. Разумом я это понимаю, но отпустить до конца не могу.

М-да уж, бесконечно можно смотреть на три вещи: на то, как горит огонь, на то, как течет вода и на то, как я докатилась до такой жизни. Когда я возвращалась в этот мир, то не знала, чего больше боялась и почему: встретить Йорвета или вовсе никогда больше не увидеть.

– Чего загрустила, Анна? – толкнул меня в бок Золтан. – Давай тяпнем по маленькой за нашу милую Анику! Чтоб у нее в жизни всё было хорошо, и сама она была, как принцесса!

Я молча, слыша друга откуда-то из закромов сознания, подняла кружку вместе со всеми, скорее по инерции, и залпом втянуло содержимое до дна. Алкоголь оказался не моим: горькое, очевидно чересчур крепкое для нежного девичьего организма, пойло, обожгло горло и тут же вызвало состояние слабого стояния, окончательно добивая нестабильную психику депрессией. Я повернулась к Йорвету, в надежде, что он скажет какую-нибудь колкость и выведет меня из оцепенения, но эльф был также тих, уставившись в кружку с такой тоской, будто на дне плавала его любимая флейта.

– Жаль, что Аники с нами нет, —Киаран, как всегда, бил по больному месту, сам не осознавая этого. – Я бы с радостью посмотрел, какой она стала. Она и раньше была симпатичная, а сейчас…

 – Ах да! – вспомнила я, цепляясь за мысль товарища, как за борт спасательной шлюпки. – У меня же фотка есть! – я стала ковыряться в телефоне, одновременно объясняя: – Это такой мгновенный портрет, который делает камера. Вот до чего у нас техника дошла! – я нашла более-менее приличную фотку, отретушированную в фотошопе несколько раз. На ней я, по собственному мнению, выглядела чуть лучше, чем обычно и стройнее на пару килограмм. Пустив смартфон по кругу, я приготовилась ловить комплементы и не прогадала: старые товарищи принялись дружно расхваливать, как я похудела, похорошела, выросла и завела полу-дикий блеск в глазах. Лютик долго и придирчиво разглядывал грудь, сравнивая по памяти с габаритами, которые мог лицезреть своими глазами, хоть и под одеждой, но удостоверившись, что она осталась нормальной, передал телефон следующим жаждущим. Трисс пробормотала, что Аника, бедная девочка, наконец-то осознала ценность косметики и принялась за собой ухаживать, расхвалила наряд, прическу и макияж, раскритиковав только отсутствие аксессуаров. «Раньше Ани и краситься-то отказывалась. Чтобы привести её в нормальный вид для одного бала, мне пришлось обездвижить её магией, а уже потом нанести макияж и переодеть во что-то женственное! Она считала, что волосы расчесать – это уже хорошо, бедная девочка! А теперь – цветочек! Любо-дорого взглянуть!» – пожаловалась всем присутствующим на меня чародейка. – «Вот если бы она так каждый день ходила!».

Краснолюды тоже не остались в стороне и дружно заявили, что глаз, отвести невозможно и с чистой совестью отдали телефон Йорвету. Эльф схватил смартфон, всмотрелся в дисплей, прищурившись, всматриваясь в каждую деталь изображения и вдруг начал с такой силой сдавливать корпус, что затрещало стекло. Задняя панель грозила изогнуться и навеки рассыпаться пластиковым пеплом, ещё немного и экран начал бы плавиться от ненависти исходящей от командира злобы. От такого презрения к своей персоне и ни в чём не повинной технике, я возмутилась: