Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

– Сюда, – махнул ты рукой и, пригибаясь, пошёл под сверкающие влагой камни, протиснулись, прижимаясь почти к земле, двинулся навстречу темноте. Тишина пещеры время от времени нарушалась уже знакомым криком, меня каждый раз передергивало от страха, но ты, не раздумывая, шагал только вперёд. Вскоре, ход расширился и превратился в небольшой зал. Прямо посередине высилась фигура женщины, высеченная из древнего сталагмита. От одного взгляда на неё меня затошнило: эдакое ожиревшее тело, уродливые груди, бёдра в складках и дряблые, отвислые ягодицы. Женщина казалась обнажённой, после я заметил у неё тонкий поясок на животе с лёгкими подвесками. Несомненно, это была древняя богиня земли. Лица у статуи не было, стёртая поверхность не обозначала черт. Только волосы, забранные в тугие косички, обвивали безликий образ.

Крик повторился, он казался уже совсем близко.

Ты посветил факелом по стенам, ища ещё один проход и, вскоре, удалось обнаружить три разных коридора, уводящих вниз.

– Гефестион, будь здесь, я быстро. Свети мне факелом, чтобы я нашёл дорогу назад!

– Ты никуда не пойдёшь!

– Гефестион?!

Схватив за плечи возлюбленного, я грубо впечатал тебя спиной в мокрую стену, сходя с ума от неведомо откуда взявшегося ужаса, закричал в лицо.

– Хватит! Идём назад! Здесь не на что смотреть! Не искушай божественную матерь, она и так слишком милостива к нам!

– Перестань!

Оттолкнув, ты направился к проходу, ступая по истёртым ступеням, полез в самое жерло священной пещеры. Проклиная тебя и себя заодно, я поспешил следом, зажимая нос от вони и ядовитых испарений, буквально влетел в спину, когда ты вдруг резко остановился. Трясясь от жутких предположений, посмотрел через плечо и поначалу увидел только непроглядную тьму, даже света факела не хватало, чтобы развеять её! И всё же кто-то там был, страшный, угрожающий нам.

Тебе!

– Гефестион! Я уверен, это титан! – прошептал ты побелевшими от напряжения губами, так же, как и я, вглядываясь в клубящуюся впереди массу. – Титан, который страдает подобно Прометею!

– Да, возможно, Александр, но ты дальше не пойдешь! Я не позволю!

За поясом у меня всегда был кинжал, сбросив ножны, не колеблясь, приставил лезвие к твоей шее.

– Ещё один шаг и клянусь Дионисом, пораню тебя. Одумайся, Александр, шаг и смерть!

– Смерть? Смерть всегда стоит за моими плечами! И это ты, мой филэ! – медленно проговорил, цепенея, скорее, от моих действий, чем от осознания опасности. Не веря, даже потрогал острый кончик кинжала у своего подбородка. А я лишь прижал его ещё плотнее к твоей коже. Властно приказал:

– Уходим!

Понимая, чем рискую, медленно повлёк тебя к выходу. Ты шёл, отступая под натиском металла, я видел, как сжаты твои губы, как вздулись на шее вены. Возможно, выйдя из святилища великой матери, ты казнишь меня, как поднявшего оружие на будущего царя. Но это будет там, наверху, а здесь… я спасу тебя, пусть и ценой своей жизни. Кинжал не дрогнул в руке, я довёл тебя до зияющей на фоне неба трещины и только там отпустил, сняв потную руку с плеча. Ты молча взялся за верёвку и дёрнул её, приказывая начинать подъём. Смотря снизу и размышляя о собственной безрассудности, я вдруг почувствовал присутствие кого-то. Липкий страх заполз в сердце, потому что из тьмы некто смотрел на меня. Боясь обернуться, опёрся ладонями о камень, чувствуя, как уходит земля из-под ног. Оно приближалось. Стремясь рассмотреть жертву поближе. А у меня не хватало сил даже дёрнуть веревку. В голове пронеслась мысль: «Может и лучше, погибнуть здесь и сейчас?!» Ведь наверху меня ждёт гораздо более страшное – твой гнев и, возможно, разрыв отношений, может, лучше так…

Оно смотрело на меня: бесформенное, непонятное существо из иного мира, имеющие тысячу лиц и одновременно безликое, его голос бил по ушам.

«Александр оскорбил Кибелу, великую матерь, проникнув и увидев богиню без достойных одежд, он захотел похитить и неокрепшее дитя, сотни лет сокрытое от всех смертных, за это я накажу Александра, отобрав у него самое дорогое в жизни – твою любовь!»

– Никогда! – преодолевая сковывающий меня ужас, прошептал я. – Никогда не бывать этому! Я скорее умру, чем разлюблю Александра!

«Будет, всё будет по-моему, и однажды ты придёшь, ослабевший от бесплодной борьбы, потерявший всё, ты прибегнешь к моей магии, умоляя сожрать твоё сердце, и я сделаю это! Помни только одно меня: зовут Кибела!»

– Гефестион!

Раздалось сверху, это твой голос звал меня. Призрак исчез, и словно очнувшись, я принялся спешно обвязывать веревку вокруг талии.

========== 7. Каран. ==========

Выйдя из пещеры и не найдя тебя, узнал, что Александр ускакал далеко вперёд, я вскочил на своего коня и понёсся следом. Загадал: «Догоню – будем вместе, нет, значит расстанемся!» Сжав коленями бока лошади, захлёбываясь от встречного ветра, ни о чём не мог думать, только о тебе. И когда впереди показался всадник, скачущий во весь опор на вороном жеребце, прошептал, наклонившись к шее рыжего:

– Догони его, Рыжий. Прошу, выложись на полную, и я вознагражу тебя отборным ячменем и родниковой водой, никогда не ударяю, не обругаю, клянусь Посейдоном, конским покровителем!

Умный конь понял, выкатив налитые кровью глаза, ускорился до такой степени, что, казалось, подобно птице, низко полетел над землёй. Удерживаясь одной рукой за гриву, другую устроив на лошадиной шее, я постепенно сокращал расстояние до бешено мчавшегося вороного зада с раздвоенным крупом и длинным хвостом. При всех остальных достоинствах, согласись, Буцефал был немного тяжеловесен. Мощный от природы и отважный в бою, в скачке он частенько проигрывал легконогим соплеменникам, таким как мой Рыжий, который сейчас упрямо преследовал его хозяина.

Мы поравнялись, некоторое время наши лошади скакали ухо в ухо. Скосив взгляд, я смотрел на тебя, ожидая хотя бы знака, но твоё лицо оставалось беспристрастным. У края ущелья, когда до обрывистого спуска оставалось не более стадии, ты резко натянул поводья, поднимая Буцефала на дыбы. Я едва успел сделать тоже самое и едва не скатился с спины взмыленного коня, подхваченный, точно пёрышко, твоими сильными руками, шлёпнулся на шкуру пантеры, заменявшую седло.

– Александр!

– Ты победил, Гефестион, я загадал…

– Тише, – не желая знать о твоих сомнениях, мягко положил ладонь на твёрдые обветренные губы, – я знаю, я загадал тоже самое.

В твоих глазах мелькнуло нежное понимание. Взмокший от скачки, ты обхватил мою талию и развернул лицом к себе и прижал к груди.

– Прости, мне не следовало обнажать клинок против тебя, больше такого не повторится!

Лаская мой затылок, ты серьёзно ответил:

– Уже простил, как и все прошлые и будущие проступки, но помни, филэ, есть одно, чего я тебе, как бы не хотел, не смогу простить.

Я почувствовал, как забилось сердце, и только крепче прижался к тебе, мечтая слиться воедино.

– Что же это, мой Ахиллес?

– Твою смерть.

Больше мы не могли говорить, наши губы весь оставшиеся путь были заняты только поцелуями.

Ещё около пары месяцев мы гоняли по скалам разрозненные отряды диких медов, наткнувшись на их город, взяли штурмом, разрушив до основания. Именно тогда тебе впервые пришла в голову мысль основать поселение, названное Александрополь. Ты поручил мне объехать с инженерами окрестности и наметить основные строения. Гордый высокой миссией, я отделился от общего состава войск и разъезжал во главе личной свиты.

Агафокл, Менегар, Фаддей, Ктесий – они не были хорошими воинами, зато каждый из них стоил не менее отряда отличных гоплитов. От них я научился прикладной геометрии, построению и расчёту, пока мои ровесники, по возвращению в Пеллу, соревновались в конных забавах и кулачных боях, я часами просиживал в просторных залах библиотек с хранившимися на многочисленных полках свитками.

Ты злился, вечером не находя своего филэ на ложе, посылал слуг разыскать меня. В мокрой одежде, с перемазанными глиной пальцами, я обычно находился на заднем дворе, возле ещё одной модели моста или же меня отрывали от постройки водной мельницы. Ты злился, выговаривал мне о неподобающем царскому любимцу поведению. Мы даже ссорились.

– Я не твоя жена и покрова невесты не надевал!

– А фракийская звериная накидка лучше? Я же знаю, каждую ночь ты, усыпив меня, бегаешь к их вождю! Зачем Гефестион?! Зачем ты ходил к Тамазу, сидел с ним рядом, позволял дотрагиваться? Если ты думаешь, будто я слеп и глух, то здорово ошибаешься! О каждом твоём шаге мне докладывают, и это ранит меня!

Твоё лицо исказилось и на миг показывалось мне маской Пана, самого уродливого из богов Олимпа.

– Ты ревнуешь? Напрасно, Александр! Да, перс предлагал мне бежать, но я бы сломал себе ноги, если бы они сделали хоть один шаг от тебя! Дикарь мне интересен только как возможный союзник! Почему ты копишь в себе недовольство вместо, того чтобы откровенно поговорить со мной? Спросить!

– Я доверяют тебе, филэ! Тебе, и никому другому!

– Но при этом мы почти не говорим откровенно!

– Я берегу тебя! Мои враги, а их число огромно, тотчас начнут охоту за тобой, как только поймут, насколько ты поверен в государственные тайны! Яд, кинжал, укус змеи! Гефестион, у них много средств вырвать мне сердце! Потому хочу хранить тебя вдали от всех опасностей!

– Отлично, тогда убей! И стань неуязвимым! К чему тебе, как Ахиллу, иметь слабое место?! Ведь через не омытую водами Стикса пяту Аполлон поразил твоего предка насмерть?! Ты призван к великим подвигам, так иди к ним, но без меня! Убей! Стань неуязвимым, и ты легко выполнишь своё предназначение!

Я кричал со слезами в голосе и кажется даже схватился за меч на поясе, а ты словно призрака увидал: смотрел на меня широко раскрытыми глазами и тяжело дышал через открытый рот. Не помню, как долго продлилось то противостояние, очевидно, мы оба находились во власти Деймоса, бога безумия, но ты мягко вынул клинок из моей руки и, вздохнув, признал очередное поражение. Больше мы никогда не заговаривали на эту тему, и всё же, читая донесения, ты теперь не сидел особняком, напротив, твоя рука покоилась на моей талии. Соприкоснувшись головами, мы вместе читали любые послания и до полуночи обсуждали, пока Эрос не замыкал наши уста для более приятных дел.

Эта чёрная плетеная корзина стояла шестой день в моих покоях. Подарок для твоей властолюбивой матери ждал удобного случая. Испуганно сторонясь, её обходили все слуги, и даже Феликс осмелился высказать своё недовольство присутствием ядовитой гостьи. Я прикрикнул на него, сказав, что жду добрые вести, пока одна из подкупленных служанок не сообщит мне о хорошем настроении госпожи. И такой день настал. Обдумав в последний раз предстоящий разговор, я взял подарок и, облачившись в свой лучший хитон, алый с золотой каймой, направился тайным ходом в царский геникем. Впереди немая Гестия несла тусклый фонарь, освещая дорогу в подземелье. Мимо запечатанных кувшинов с вином и маслом, мимо кладовых мебели, ориентируясь только по условным меткам, высеченным на стенах, наша маленькая процессия добралась до лестницы, ведущий в покои царицы. Я сделал знак девушке опустить фонарь и выслал вперёд Феликса. Переговорив со служанками, меня впустили к твоей матери с большими предосторожностями, но, перед тем как войти, велели накинуть на голову длинный женский плащ.

Олимпиада приняла меня настороженно, следя, как поставили подарок на пол, выслала всех вон.

– Королевская кобра из загадочной Индии! – отрекомендовал я свой подарок.

Призвав на помощь всё своё мужество, сдвинул тяжёлую крышку, позволяя чёрной змее показаться во всей красе. Могучий аспид, полный царственного достоинства, медленно извиваясь, покинул плетёную темницу.

Олимпиада молча смотрела на него, не сходя со своего ложа, не говоря ни слова, ожидая моих действий. Молниеносный бросок, и змея беспомощно забилась в крепком захвате пальцев. Я выбрал молодой экземпляр, от силы имевший полгода жизни, со взрослой коброй боялся не справиться, но даже эта гадина с такой силой обвивалась вокруг руки, что кровь бросилась мне в лицо. Не показывая вида, приблизился к царице и склонил голову, продолжая удерживать ядовитую дрянь.

– Это мой подарок тебе, о достойная из цариц.

Олимпиада не отстранилась, но и руки не протянула, лишь её губы тронула насмешливая улыбка. Я уже не знал, что делать с коброй: посадить в корзину или продолжать угрожать женщине, которая хочет разлучить нас, как вдруг Олимпиада заговорила:

– Подарок – дрянь, впрочем, как и даритель. Ты не сумел впечатлить меня, мальчик, своим дешёвым фокусом, и твоя дерзость заслуживает сурового наказания. Хватит одного моего крика, чтобы сюда ворвались царские телохранители и пронзили тебя мечами!

– Я предвидел такой исход, моя госпожа.

– Тогда ты ещё и глуп?!

– Я влюблён.

Олимпиада, тяжело вздохнув, велела мне отпустить змею обратно в корзину.

– И чего ты хочешь от меня?!

– Чести служить вам и вашему божественному сыну.

Мне по зарез надо было добиться благосклонности твоей матери, и я был готов давать любые обещания, но многоопытная в придворных интригах царица держала меня на расстоянии, и какие бы я не приготовил льстивые фразы, все они вызывали только кислую усмешку. Возможно, драгоценности исправили бы дело, и в последующие дни я выскреб все свои сундуки, но и тогда Олимпиада оставалась неприступной. Отчаявшись, я не находил себе места, мой отлично разработанный план трещал по швам, пока на одном из пиров я не встретился с Караном.

Ты помнишь Карана? Твоего старшего, незаконнорожденного брата от рабыни-гречанки?

Сколько ему было лет?! Двадцать пять или двадцать шесть?! Чернобородый, удивительно похожий на Филиппа, с густыми вечно насупленными бровями. Каран, много времени проводивший в походах, отчего его кожа стала подобна дублённой шкуре старого мула, а обкусанные губы вечно изрыгали солдатские непристойности ничуть не меньшие, чем мог измыслить сам Филипп. Твой старший брат уже тогда считался любимчиком отца – поговаривали, будто бы в приступе пьяного откровения, царь высказал желание сделать наследником именно его!

– Александр больше эпирец, нежели македонец! У него слишком нежное седалище для македонского трона! – временами добавлял Филипп в разгар пьяных разговоров о будущем царского дома.

Парменион также склонялся к кандидатуре Карана, даже тайно выдал за него свою единственную дочь. В истории Македонии уже не раз случались подобные прецеденты, когда на престол всходили отнюдь не законные наследники. Взять хотя бы твоего отца, бывший регентом при малолетнем законном царе Аминте, своём племяннике, он железной рукой отодвинул его от трона и сам надел корону македонских правителей. Только глупый мог не догадываться о существовавшей тогда для тебя угрозе.

– Доблестный Каран, – подошёл к нему на пиру, держа в руке наполненный вином кубок, – я слышал целые легенды о твоей храбрости в сражении против дикарей, позволь же выпить с тобой и восславить богов за победы македонского войска!

Лежащий в объятиях обольстительных танцовщиц, твой брат смерил меня насмешливым взглядом, не торопясь расцеловал одну из них, смуглокожую Эвину, и велел плеснуть себе в килик немного вина.

– Гефестион! Я тоже наслышан о тебе. Обозный офицер, предводитель ослов и бродячих шлюх!

Я проглотил оскорбление так, словно это был самый восторженный комплимент, широко улыбаясь, склонился перед Караном. Так, чтобы стал заметен кинжал вождя медов, до времени прикрытый плащом.

– А это у тебя откуда?

– Подарок Крисида, моего нового друга.

– Отличный клинок, сколько хочешь за него?

– Извини. Вещица не продаётся!

Вынув внушительной длины клинок из грубой бронзы в кожаных ножнах, передал Карану. Тот даже присвистнул, разглядывая обоюдоострое, тонко отточенное лезвие. В чёрных глазах появился завистливый огонёк. К своему несчастью, твой брат не обладал хитростью отца, и если ему нравился конь, меч или женщина, он тотчас громогласно об этом заявлял, не желая таить мысли. Солдаты любили подобную прямолинейность, едва ли не на щитах носили Карана, но то, что хорошо на поле боя, может стать губительным во дворце. Заметив его неподдельное желание обладать вещицей пленного меда, я сделал вид, будто не понял его желания, и,равнодушно запахнув плащ, отошёл к группке придворных, окружавших тебя. Занятый разговорами с Птолемеем, ещё одним бастардом Филиппа, ты не заметил моего отсутствия и только улыбнулся, принимая вино.

С того дня Каран начал искать возможность завладеть понравившимся кинжалом. Предупредив Феликса и Гестию, я как ни в чём не бывало продолжал участвовать в придворной жизни.

Мы вновь готовились к войне. Греческие города заключили между собой союз, направленный против Македонии. И активно подзуживали остальные независимые полисы последовать их примеру, призывая сплотиться против македонской угрозы. Особенно доставал царя Демосфен речами полными дерзости, точно брызгал ядовитой слюной в нашу сторону. К чести твоего отца, тот не поддавался на провокации хитрого грека, напротив, даже пригласил его ко двору вместе с делегацией сообщников и, рассыпаясь в униженной лести, настолько расположил послов, что они даже на время отказались от прежних планов. Но все знали, это только временная передышка. Прижавшись к тебе на широком ложе, я часто с тревогой вглядывался в любимые черты. Ты спал, по-детски слегка приоткрыв рот, как спят мирные жители в своих укрепленных жилищах, и был в эти мгновения так уязвим, что моё сердце замирало от тревоги и одновременно – нежности. Тогда, повинуясь порыву, я набрасывался с поцелуями, так, словно прикосновения моих губ могли облечь тебя в непробиваемую броню. Будь я просто любовником, возможно, ограничился подобным изъявлением чувств, но, помня слова Филиппа, постарался стать незаменимым, нужным, помня, как важны для ведения боя метательные механизмы, принялся рьяно изучать труды известных геометров. Каждую деталь каждой катапульты я разобрал, рассмотрел и определил принцип действия. Даже завёл у себя небольшую библиотеку. Меня интересовало всё, что могло пригодиться в дальнейшем. «Предводитель ослов и шлюх». Я, один из немногих, серьёзно изучал градостроение, земледелие, строительство каналов, дамбы и дороги, содержание и снабжение войска в мирное время и на марше. Отдав тебе славу будущего завоевателя, как и обещал, готовился прикрывать спину. Отработав весь день на плацу, употреблял данную мне передышку не на сон – на чтение. Аристотель нашёл мне неплохого чертежника. Вечерами на пару мы создавали пока несуществующие проекты, пока несуществующих укреплений и городов. Узнав о моих вечерних занятиях, ты серьёзно сказал, приласкав мою щеку:

– Думаю, ты на правильном пути, мой филэ, я не ошибся в выборе!

– Ты меня выбирал? А я думал, это была любовь с первого взгляда, как в моём случае!

Обняв меня, ты нежно прошёлся короткими поцелуями по шее, взлохматил волосы, и прошептал на ухо:

– Не всё ли равно, главное, что мы вместе!

– Вместе. – Подтвердил я, привычно замирая от счастья твоего присутствия.

И все-таки червячок сомнения твоего участия в неком расчёте неприятно уязвил меня. В последующие дни, раздумывая над этими словами, я уяснил для себя одно из твоих правил: даже в сердечных делах ты не терял головы, и успокоился. Эту уверенность в незыблемости твоего чувства, пронёс через все годы, и именно она уничтожила меня!

Весной все были готовы выступить по первому зову нашего царя Филиппа. В войсках, тем временем, шло активное перевооружение. Гоплиты, тяжёловооружённая пехота, получили новые сариссы с древками из молодого кизила, фригийские шлемы, увенчанные жёстким гребнем, намного лучше защищающие от прямых ударов меча. Собранные в ряды гетайров, друзей наследника, мы день и ночь не слазили с потных лошадиных спин, по сотни раз отрабатывая один манёвр, рубили деревянные чурбаны и пронзали пиками соломенные чучела. В то же время, в составе войск появились пращники, набранные из пастухов, быстроногие рослые юноши, в мирное время забиравшиеся со своими стадами высоко на горные кручи. Они могли бежать так быстро, что почти не отставали от скачущих во весь опор всадников, и когда по резкому сигналу трубы мы резко осаживали коней, раздвигая строй, они вырывались вперёд произведя несколько залпов. В кожаных сумках, перекинутых через плечо, каждый пращник нёс до трёх десятков гладких увесистых камешков, каждый из них мог стать смертельным снарядом, если попадал в тело не защищённое доспехами. Филипп, жаждущий победы, не жалел никого. На привалах, а нам часто приходилось ночевать под открытым небом, знатные и простолюдины перемешивались и без церемоний садились к одному костру, ели с одного котла. У нас с тобой на двоих была одна обеденная чашка, оттого мы ели одновременно, по очереди, опуская ложки в густое варево из чечевицы, кусая разрезанный ножом каравай хлеба. Частенько наши изматывающие тренировки навещал царь. В последнее время он как-то притих, возможно, тяжёлая рана на бедре, полученная в последнем походе, сделала его нрав более покладистым. Однажды, отозвав меня в сторонку, спросил о тебе. Я отвечал уклончиво, стараясь понять, чем вызвал подобный интерес. Из-за плеча Филиппа, всё время разговора, на меня смотрел Павсаний, его телохранитель и любовник. Почему-то именно этот смуглый македонец с быстрым взглядом чёрных глаз, уже не раз оказывал мне недвусмысленные знаки внимания. Как мог, я сторонится Павсания, мне были неприятны его женственные ужимки и лживый, острый язычок. Поговаривали, что он оболгал даже собственного брата. Зная Павсания, я бы не очень удивился, если бы это была бы правда. Так вот, этот самый мерзкий тип, гримасничал и делал мне знаки руками, пока Филипп задавал кучу бессмысленных вопросов. Кое-как отвязавшись от них обоих, я отправился искать тебя, предполагая, что, возможно, найду на плацу или возле купален, как вдруг, всё тот же Павсаний перехватил меня у самых ворот.

– Надо поговорить!

Я выдернул локоть из его липких от сладостей пальчиков.

– У нас нет общих интересов!

Чёрные глаза Павсания сверкнули грязной насмешкой.

– Есть, правда о них не говорят вслух, но каждый из нас зависит от любви своего господина, и если она прекратится, или господин, не приведи Гермес, спустится в Тартар, это ли не означает наш полный крах?

Задумавшись, я постарался не выдать беспокойства, недавно поселившегося в сердце. Павсаний, будучи наложником Филиппа, действительно мог знать некие тайны, о которых я и не догадывался, но почему-то решил продать некоторые из них. Вздохнув про себя и отложив нашу встречу, я отвел царедворца в один из редкопосещаемых закутков дворца и, развернув к себе лицом, спросил:

– Сколько?

Запрашивалась сумма в десяток талантов, тогда показавшаяся мне чудовищной. Что же такое узнал хитрый любовник и стоит ли платить за возможно откровенную ложь? Я попытался выиграть время.

– Мне нужные доказательства и отсрочка платежа, ты же понимаешь, я не смогу сразу заплатить тебе.

– Ждать не в твоих интересах, Гефестион, и всё же я пойду навстречу. Поторопись! Иначе будет поздно!

Через час я держал совет с Феликсом. Он, будучи поверенным во все дела, стал со временем незаменимым помощником и мудрым другом.

– Словам Павсания можно верить. Филипп разговаривает во сне и в пьяном угаре тоже может проболтаться. Я бы не стал заноситься перед его любовником и даже постарался бы стать его доверенным приятелем.

Слушая Феликса, я лениво щипал виноградную гроздь, раздумывая, как дорого обойдётся мне подобная «дружба».

– Сколько у нас денег, Феликс?

– Около двух талантов, есть ещё драгоценности и дорогие ткани.

– Если продать всё, много выручим?

– Ещё таланта три, ну, может, четыре.

– Итого шесть. – Я подвёл неутешительный итог. – Где возьмём оставшиеся четыре? Павсаний вечером должен принести доказательства, а у меня на руках только половина суммы!

Феликс рассказал о неких людях из иудейских племён, дающих деньги в долг. Закрыв лица, мы тайком выскользнули из дворца. В длинных хламидах, плащах, с накинутыми на головы широкими полами, протолкались в гомонящих рядах базара и вскоре оказались возле низких грубо сколоченных дверей лавки менялы. Феликс громко постучал принесённой с собой суковатой палкой. На шум вылез седой старик в чужеземной длинной одежде. Я ещё никогда не был в подобном заведении, всё-таки жизнь молодого аристократа не предполагала посещение таких мест. Спросив о цели визита и услышав запрашивающую сумму, старик даже не изменился в лице, только протянул руку украшенную кольцами и браслетами к принесённому ларцу с придворными драгоценностями. Перебрав твои подарки, без всякого почтения кинул их на чашки весов.

– Два таланта за всё!

– Два?!

Я едва не закричал от возмущения, когда гадкий ростовщик огласил своё решение. Привыкший к реакции просителей, тот даже ухом не повёл, собрал драгоценности. Бросил обратно в ларец и отодвинул от себя.

– Больше твои побрякушки не стоят! Я и так дал за них самую высокую цену! Слишком рискованно покупать золото из царского дворца!

– Оно не краденое! – взвился Феликс, возмущённый ложным предположением. – Открой глаза, несчастный, перед тобой сам высоко благородный Гефестион Аминтотид!

– Я видел здесь лиц и поважнее, впрочем, что за нужда привела вас ко мне? Расскажите, и, возможно, старой Эсхак сможет что-то сделать и при столь малом залоге?!

Борясь с гордостью, я попросил десять талантов, заранее рассчитывая на отказ иудея, а он, пожевав бескровными губами и почесав подбородок, заросший редкими волосёнками вместо бороды, вдруг согласился.

Мы сговорились, что деньги будут доставлены во дворец уже сегодня. Уходя, я, не выдержав спросил, почему ростовщик доверился мне, он же ничего не ответил, ушёл от откровенности, только дал подписать долговую бумагу.

– Десять талантов!

Сундук с серебром стоял у моих ног, когда запыхавшийся Павсаний вбежал в заранее обговоренное убежище, в одном из подвалов дворца. Ожидая его между амфор с ликийским вином, я время от времени приподнимал крышку и любовался на лежащее под ней богатство. Заслышав шаги, щёлкнул замком и выпрямился, нагнув вежливую улыбку.

– Принёс?

– А ты?

– Как и обещал, покажи деньги.

– Сначала ты, и укрой тебя Зевс облаком, если я обманусь в своих ожиданиях!

– Какие мы грозные! Сегодня, так и быть, поверю. Смотри.

Павсаний протянул мне свиток с государственной печатью. Предчувствуя нехорошее, я с замиранием сердца раскатал его на колене.

Даже по происшествии двух десятков лет, для меня оставалось загадкой, как пронырливый любовник мог узнать, а главное, незаметно стащить самый главный правительственный документ, заверенный печатями всех подвластных Македонии царей.

– Каран? Не Александр?! Это…

– Это стоит десяти талантов, так ведь?

– Думаю, да. И они здесь в сундуке.

Голос мог меня выдать, впрочем Павсаний не обратил внимания на мою реакцию, ведь его интересовали только деньги. И правильно, наблюдая, как он потащил по полу скрипящий от тяжести сундук, я был даже благодарен неприкрытой жадности Павсания, которая помешала ему разглядеть гримасу мрачной решительности на моём лице.

– Каран!

Согласно последней воле Филиппа, в случае его гибели в предстоящей войне, его наследником объявлялся не ты, а сын от греческой рабыни, его любимец Каран! Отец обманывал тебя! Даже дочерей своих не забывал, даже слабоумного Филиппа Арридея упомянул в завещании! Все его клятвы, обещания – всё ложь, но царь заставляет верить в неё буквально всех! Лицемерно обнимает тебя за плечи и советуется, как с наследником! А сам, тем временем, готов выделить тебе лишь родовые земли матери! Нет, прав Феликс, Павсаний – не тот человек, перед которым я могу драть нос, напротив, отныне он станет мне другом, ровно до тех пор, пока сможет поставлять нужные сведения.

Выйдя из полумрака погреба, я провёл ладонью по враз повлажневшему лбу, отгоняя невидимых эринний.

У парадного входа, прямо на крыльце, разглядел несколько рослых греков с суровыми, словно выбитыми из гранита, лицами.

– Фиванцы. – Сообщил мне пробегавший мимо слуга.

Из окна слышался зычный бас Филиппа. Царь покрикивал на личных прислужников, завершивших его придворный наряд.

– Где эта проклятая шапчонка?! – ругался твой отец, имея в виду корону македонских царей, толстый золотой обод, надвигаемый низко на лоб. Тяжёлый, неудобный венец. Во времена твоего регентства, мы, балуясь на ложе, по очереди примеряли его, называя друг друга царём македонским.

Весьма опасное озорство, хотя… мы были молоды и отчаянно пьяны.

Заметив меня, проходящего мимо, Филипп закричал, приказывая отправляться в зал приёмов. Зачем и почему именно меня он выбрал в качестве свидетеля? Возможно, ему стало известно о предательстве Павсания, и царь только и ждёт, чтобы арестовать меня, как шпиона, на глазах всех придворных. Едва дыша, я запахнул на груди алый гиматий и почтительно нагнул голову.

Фиванцы просили помощи, впервые я видел, чтобы могущественные соседи так унижались, предлагая твоему отцу стать, по меньшей мере, спасителем Эллады. На лице Филиппа играла обезоруживающая улыбка, он так и лучился доброжелательством, внимательно выслушивал просьбы, кивал в знак согласия. Речь шла о племени фокидянов, якобы захвативших священный Дельфы и оскорбивших храм самого Аполлона. Возмущению гостей не было предела, они обвиняли людей маленького племени в святотатстве. Филипп, казалось, тоже был до крайности возмущён, он даже вскочил с трона, потрясая поднятыми к небу руками, громогласно заявляя, что освободит попранные святыни и сурово накажет врагов. Фиванцы были впечатлены столь скорым решением македонского царя и воздавая хвалу его благочестию, поспешили удалиться. В зале для переговоров мы остались одни: я и царь. Филипп поманил меня пальцем к подножью трона, там схватил за подбородок, приближая лицо к своему. Несколько мгновений мы неподвижно смотрели друг на друга, каждый старался спрятать от оппонента нежелательные мысли. Усмехаясь, царь внимательно изучал мои черты, а затем, толкнув в плечо, расхохотался.

– Ты понял, почему я пригласил именно тебя, минуя Антипатра и остальных моих советников?

Надо было отвечать только правду, ложь бы твой отец распознал сразу, и я решился, не играя как с Олимпиадой, ответил напрямик:

– Вы решили показать мне как работает политик.

– Хороший политик, Гефестион, очень хороший, смею тебя заверить! Все отлично знают, что на Дельфы никто не нападал, а имела место небольшая стычка между пастухами, знают, но…

– Но Македонии нужна причина для вторжения!

Филипп быстро зажал мне рот. Его ладонь сухая, мозолистая от копья, пропахшая дымом, несмотря на благовонные масла, в полых браслетах.