Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

– Господин?! Молох ждёт ваше подношение.

– Да-да, конечно!

Я сделал три шага отделившись от всех, подойдя почти вплотную к раскалённой громадине, огонь, казалось расплавил даже постамент на котором держалась статуя и ноги даже сквозь толстые подошвы мгновенно согрелись.

Стоит ли моя любовь – жизни младенца? А если, нет? И, любовь ли это? А может и не было у нас никогда любви, и то что я принимал за неё, была только гордость, желание обладать великим человеком всецело? За что же тогда умрёт этот ребёнок?

Видя мои сомнения, один из жрецов решил помочь, быстро подойдя он попытался выхватить ребёнка и бросить его в плавящиеся от жара пригоршни Молоха, как вдруг оказался сам повержен, поднят и заброшен в пылающую печь. Придерживая одной рукой малютку, я сам того не ожидая в одного удара свалил рослого мужчину и тот потеряв равновесие упал прямиком в руки божества, скрытый механизм ощутив тяжесть повлёк верещащего жреца вверх к разверстой пасти.

Вопль, запах горелого мяса, дальше не помню.

Бежал, не разбирая дороги. С мечом в руках пробивался в толпе, кричал Феликса. В какой-то момент увидел Тамаза, отмахивающегося от наседавших жрецов невесть откуда взявшейся секирой.

Подземелье. Лязгнувший замок. Сырость.

Ребёнок, завёрнутый в плащ заворочался и тихо заплакал.

Удивительно, но все время потасовки я умудрился удерживать его у груди, не дозволяя никому прикоснуться к выбранной божеством жертве. Рядом вздохнул Тамаз, с трудом повернулся на бок и мне открылось его опухшее от побоев лицо, посиневшее от уголка глаза до подбородка с правой стороны. Он не стал бранить меня, свернулся калачиком на грязном полу, словно пережидая ещё одну из судьбоносных бурь.

– Малыш наверное голодный.

Встав, я двинулся вглубь пещеры, ведь судя по доносившимся голосам мы были не единственными её обитателями. Мне повезло, одна из женщин, рабыня, взялась накормить спасённого малыша, потребовав взамен несколько мелких монеток. Я отдал ей один из перстней подаренных тобой. Смешно, но те кто бросили нас к всякому сброду не удосужились даже ограбить чужеземца, имея немалый запас золота в виде цепочек и ожерелий я мог бы продержаться там довольно долго, кормя не только спасённого малыша. Возможно все бы так и было, если бы не оглушительный вопль одной из женщин, по непонятной причине она бросилась на кормилицу, пытаясь отобрать ребёнка.

– Матерь его,– перевёл мне один из их племени, – вчера у неё забрали боги сына, а сегодня вернули.

Сомнения поначалу охватившие меня, вскоре развеялись, когда дикая скифская женщина подползла ко мне на коленях и принялась обнимать голени, лопоча что-то по своему.

– Благодарит, – подсказал доброхот. – Думает ты бог, и спустился сюда чтобы нас освободить.

– Наивная. Усмехнулся я в ответ, и не желая мешать материнским нежностям вернулся к Тамазу. Перс не спал, и встретил меня хмуро. Узнав об счастливом воссоединении удивлённо поднял брови.

– Бывает же такое. Вот только счастье их будет недолгим, в полнолуние жрецы продают её ребёнка другому и все повториться снова. Ты здорово сглупил, не отдав Молоху его пищи, теперь против тебя все боги мира, и уже никто не спасёт.

– Спасёт? Меня не надо спасать. Я устал жить, Тамаз, устал надеяться и разочаровываться, я болен. Так не все ли равно, где умирать, здесь или в роскошном дворце, прости, что вовлёк тебя в свою безрадостную участь.

Он долго глядел на меня, потом обнял и поцеловал в щеку.

– Ты поступил правильно. Я смотрел, как ты мучаешься выбором и молил Ахуна-мазду образумить заблудшего Гефестиона, и прощение я должен просить, ведь это была жестокая проверка. Ты смог найти в себе человека, не тупого исполнителя приказов и не обезумевшего любовника, впервые ты поставил свой интерес ниже жизни незнакомого ребёнка и раз ты осознал, что болен, то, я соглашусь с этим утверждением; только, позволь добавить, ты выздоровеешь Гефестион.

– Поможешь?

Вместо ответа Тамаз привлёк меня к себе и поцеловал, уже в губы. А на четвертое утро нас освободили, подошедшие скорым маршем македонские полки, приведённые верным Феликсом.

========== 26. Филота ==========

Он не дарил цветов, не обещал верности, он пришёл и взял, не спрашивая разрешения. Было ли это любовью? Скорее всего нет, когда в один из вечеров Тамаз вдруг обвил руками мою талию и долго держал в объятиях, грустно ища во взгляде ответа. Я согласился. Пришедшая накануне почта так и осталась неразобранной, почта, в которой ты вновь и вновь молил об личном ответе. В последние годы я стал невероятно жесток с тобой, и не удивительно, моё сердце было растоптано и похоронено. Кто я был? Дрянь. Взяточник и гордец. Тамаз знал, но ни разу не упрекнул, не попытался исправить, он лишь дал мне то, в чем я отчаянно нуждался.

Тёплые ночи.

Дыхание человека лежащего рядом.

Скажешь, неужели так мало надо для счастья? Действительно мало, лишь толика иллюзии, что я значим, для кого-то. Может потому я не торопился возвращаться из сатрапии, верша дела государства издалека, через десятки гонцов успевал следить за обстановкой во всей империи и направлять течение жизни в нужном направлении. Говорили: я был отличным администратором, великолепным снабженцем, несравненным первым министром. Возможно это и так, а возможно и хитрая лесть, которая сплела вокруг Гефестиона золотую сеть, подогревая моё самомнение. И только единственный титул – титул успешного полководца, пока обходил стороной, много лет ты держал меня на незначительной военной должности – начальник личных телохранителей, командир гетайров, в то время как наши друзья уже возвысились до высших звания, я по-прежнему как недавно прибывший из Македонии юнец, довольствовался ничтожным. Молчи. Знаю ты скажешь будто бы нет ничего почётнее быть хранителем царя, человеком имевшим вход к великому правителю и днём, и ночью. Поверенный всех его тайн, и опять я соглашусь, другой бы на моем месте раздулся от спеси. Я же, тяготился почётом и мечтал сбросить заботы, вскочить на коня, как в юности с мечом в руке приумножать славу. Будучи в плохом настроении, излил в письме свою печаль. И не желая поступать разумно, тотчас запечатал его личной печатью, отправил тебе. Ответ не замедлил ждать.

«… мой несравненный филэ, сегодня я назначил тебя предводителем моей тяжёлой конницы, и как своего военачальника призываю, вернись, и прими командование из моих рук…»

– Дурак, трижды дурак!

Крича, отбросил письмо, опершись ладонями о стол, часто задышал от волнения. Тамаз подойдя сзади мягко обнял, прижавшись виском к взмыленной голове.

– Успокойся. Ты хотел этого и наш царь исполнил твой каприз. Так стоит ли разыгрывать трагедию?

– Не могу, не хочу, не желаю!

– Придётся! Будь добр отвечать за свои поступки.

Повернув голову, я жёстко усмехнулся.

– Смотри, как заговорил, а о своей участи подумал? Будь здрав о великий царь, вот познакомься – это мой персидский любовник, и сколько мгновений ты проживёшь после подобного обращения? Твоя голова будет красоваться на острие самого высокого царского штандарта!

– Александр, как мудрый правитель вряд ли захочет придать огласке нашу связь, ему важно сохранить твою честь неприкосновенной, как впрочем, и свою.

– Много ты знаешь об Александре и его мудрости.

Говорить, что я боюсь потерять Тамаза, боюсь одиночества, было бы слишком унизительно и потому разомкнув объятья излишне грубо бросил последнюю фразу.

Так или иначе пришлось покинуть сатрапию. В ней я провёл в общей сложности не более двух месяцев, и вновь нагрузив верблюдов и мулов подарками двинулся в обратный путь. Отвыкший от простой одежды воина, а в лагерь я должен был въехать как македонец, долго возился с ставшими непривычными доспехами, Феликс, пыхтя больше мешал, чем помогал завязыванью ремешков и застёгиванию простых золотых фибул. В ночь перед воссоединением, я даже вынул из пыльного ларца рогатый шлем, огладил примявшийся временем белоснежный плюмаж, провёл пальнём по высоко стоящим орлиным перьями. Неужели возвращается прежняя жизнь? Возможно ли? Полог тихо отодвинулся и в палатку вошёл Тамаз. Без разрешения вынул шлем из рук и подвёл к ложу.

– Хочу чтобы ты запомнил эту ночь Гефестион, ведь никому неизвестно, что нас ждёт завтра.

Его поцелуи, нежные, мягкие, касание надушенной благовониями бороды, холодок зубов, все, так поначалу возбуждавшее новизной, приелись, и я скорее отдавал дань телу, нежели желал соития. Тамаз, как опытный любовник мог по моему дыханию определить нравиться ли его действия. Подстраиваясь, доставлял массу приятных ощущений, но не затрагивал души. Временами я и сам, принимался горячо целовать заросшие щетиной синеватые щеки перса, восторгался его ухоженной бородой; ты, имея паршивую растительность на лице всегда тщательно брился и меня приучил к ежедневной процедуре удаления волос на подбородке, которой не изменял даже в разлуке. И все же втайне, думая отрастить нечто подобное, пока только и мог что перебирать густые пряди Тамаза, поднося их к ноздрям и выдыхая приятный запах горной лаванды. В наших отношениях не было страсти, каждый понимал они обречена на страдания, и каждый принимал высокую цену.

– Есть ли верх твоего бесстыдства, филэ?

Царь встретил меня раздражённо, недавно в армии был подавлен мятеж, и ты самолично распорядился посадить на кол сорок македонцев. Зачинщиков бунта. Впервые, не я отдал жестокое распоряжение, не мне вслед плевали; довольный небольшой местью я безмятежно улыбался коленопреклонённо стоя под царскими очами, и разводил руками.

– Ты являешься в лагерь, совершенно не скрывая любовника? Как это понимать? Ты хочешь узнать границы моего терпения? Я спрашиваю тебя! Отвечай!

– Ты приказал я приехал, к чему объяснять излишние подробности?!

Не выдержав, ты вскочил с трона, предварительно выслав всех из зала, самолично закрыл тяжёлые дубовые двери на засовы. Тон резко изменился и в нем, послышались отголоски прежних чувств.

– Гефестион! Умоляю, прояви хотя бы видимость уважения ко мне! Да за одно такое дерзкое слово, я вправе казнить любого, и делаю это, Зевс мне свидетель! А с тобой, только лицемерно гневаюсь, сохраняя призрак силы. Жестокий, скажи, чего желаешь и я все исполню, пользуйся мною, человек с каменным сердцем.

Упав на колени, ты пополз ко мне, рыча как раненый, обнимая, нашёл ладони и принялся целовать пальцы, обливая их горькими слезами. Что я мог сделать? Сказать, что слова не имеют цены, обещания пусты, а любовь ушла? Промолчал. Грустно улыбаясь, гладил когда-то блестящие, а сейчас изрядно поредевшие светлые волосы, отмечая какие они стали тусклые. А ведь раньше я любил их трепать, играть ими, фыркать, когда один из волосков попадал в нос и чихать, неизменно веселя тебя.

– Перестань царь, нас могут подслушивать.

– Пусть, все и так все знают. Злые, недалёкие греки, погрязшие в разврате персы, все, все против меня! Ты слышал – меня хотели убить! Меня! Царя царей! Того, кто им дал славу и почёт! Почему Гефестион?! Ответь, за что они ненавидят меня?!

Истеричность. Столь присущая женщинам, в последние годы стала часто проявилась в твоём облике, я не любил подобные моменты и зная, как её прекратить излишне строго прикрикнул.

– Опомнись царь царей! Иначе, я спутаю тебя с Роксаной!

Ты замолчал и ещё немного посидев на полу поднялся, подойдя к столу, зажёг находившую там масляную лампу. Неверный огонёк осветил твоё напряжённое злое лицо, судя по сжатым губам, ты обдумывал нечто страшное. Я тоже примолк, понимая, ненужность пустых фраз. И тогда, ты тихо сказал:

– Расправься с моими врагами, так, как умеешь только ты.

Мы тогда готовились к индийскому походу, Неарх достраивал флот, на котором мы думали спуститься по великим рекам Инду и Гидаспу, довольный занятостью, я мог проводить много времени на вервях, учитывая количество нужного дерева и соответственно такелажа. Кроме того, вверенная армия так же требовала ежедневного внимания. Суета, охватившая лагерь, предчувствие нечто великого не давала многим спать, ты же, все дни советовался с Кратером, как поговаривали, твоим новым любимцем, а заодно и главнокомандующим и Клитом. Я не забыл позорного секса с последним и только ждал удобного случая уничтожить его. В одну из ночей, меня навестила Роксана, увидев на пороге царицу цариц, я едва ли речи не лишился: в такое время и в таком месте. Она вошла в сопровождении служанок, одетая как всегда – слишком ярко, но крайне безвкусно, звеня обилием золотых украшений на шее и поясе, уселась напротив рабочего стола и вперила в меня черные, непроглядные как канские болота, глазищи.

Я молчал. Желая понять, что её от меня надо.

– Ты колдун, – наконец, Роксана соизволила снизойти до разговора.

– Царица изволит шутить?

Мой сарказм разозлил ее, женщина вскочила опираясь пальцами о столешницу впиваясь в мягкое дерево, окрашенными алыми коготками.

– Сними заклятие с царя! Я не могу забеременеть!

– И кто в этом виноват?

– Ты!

Более вздорного утверждения мне ещё не доводились слышать, несмешливо опустив уголки губ, я немного расслабился и отложив острый стилус, изобразил на лице заинтересованность, почтительную. Приготовился выслушивать бабий вздор. И он не заставил себя упрашивать полился широким потоком.

– Ты – мерзкая скотина, скорпион отравивший своим ядом наши соития. Аль Сканлир кричит твоё имя, достигая пика блаженства, он не может даже излиться без того чтобы не помянуть «своего филэ».

– Так значит все получается. При чем же здесь моё имя, это лишь отголосок былых отношений, не надо ревновать к прошлому, моя царица.

– К прошлому? Знай же бессердечный, царь сразу же встаёт и уходит, он не разу не спал со мной до утра, не говорил нежных слов, все они только для тебя! Оставшись один, а я подслушивала, он часами пересказывает евнуху Багою вашу жизнь в Миезе, временами, он даже плачет! Нет, скорее воет как северный волк, и никто не может исцелить его. Наши дети! Наши несчастные дети умирают в моей утробе от горя их отца.

– Слишком много драматизма, Роксана, я вышел из возраста восторженного слушателя, и на меня твои завывания не действуют.

Через час должен был начаться рассвет, сильно тянуло спать, оттого вступать в бессмысленные бабские разговоры совершенно не тянуло.

– Оставим пустые разговоры, чего желает моя царица? Объясни, ради чего ты покинула ложе, и тайно пробралась в палатку к мужчине.

– Дай Аль Скандиру хоть одну ночь любви, исцели его, и я осыплю тебя милостями.

Теперь когда была озвучено желание Роксаны, царице нечего было здесь делать и потому я постарался выпроводить ее побыстрее. Уж если ты пошёл на такую дурость, что даже жену заслал ко мне, стоило опасаться и иных провокаций, потому немного отдохнув до рассвета, поднялся с трелью сигнального рожка и направился к царской палатке. У дверей столкнулся с Кратером, тот ещё тип, вечно недовольный жизнью. Заметив меня злобно оскалился, жёлтые крупные зубы словно жевалы паука, хищно сверкнули.

– Сияющий Гефестион, а ты с годами не меняешься. Все так же великолепен. Надеюсь, с головой произошли приятные перемены и сейчас в ней не только горделивые бредни?

Не преминул подцепить словесно, после приветствия.

– Судя по тому, что империя процветает, и такие как ты, имеют с нее неплохой доход, думаю гордость свойственна иным лицам.

Кратер ухмыльнулся, панибратски хлопнул меня по плечу.

– Ты прав друг. В деле мирного управления тебе нет равных, но умоляю не лезь в военную стратегию. Подвози нам стрелы и пеки хлеба. Строй дороги, города и крепости. Клянусь богами, в этих областях, ты достиг вершин мастерства. Кстати. Александр так же сомневаться в твоих способностях и потому прикрепил тебя няньку, догадываешься кого – Клита! Ему поручена вторая часть конницы!

– Врёшь!

Быть бы драке, и довольно жестокой, если бы в этот момент полог не распахнулся, и ты бы не выглянул наружу, зевая, весь помятый и сонный.

– Ну-ну прекратите. Точно два петуха затеяли перебранку рано поутру.

Мы машинально поклонились царю, прося негласно прошения. Ты махнул мне рукой.

– Зайди. Один.

Кратер позеленел от злости и запахнув плащ на груди, выпятил нижнюю губу, – признак величайшего оскорбления.

– Гефестион…

– Значит, Клит? И долго ты будешь ему мне подсовывать?! Не получилось сделать его любовником, так соправителем? Что за странные желания у тебя?

– Гефестион…

– Не понимаю, чем я не угодил тебе? Работаю как последний осел на маслобойне, договариваюсь с бывшими врагами. Обнимаюсь с ними и пирую. Если надо прибегаю к казням, я изо всех сил храню твои все возрастающие земли, и хочу хотя бы уважительного отношения к себе, а ты?

– Гефестион…

– Ты посылаешь ко мне Клита, потом Роксану, а Багое, я вообще умолчу, тот уже дорожку протоптал к моей палатке. Не бледней, его интерес ко мне связан исключительно с тобой. Я устал от всеобщего нытья, пойми наконец – я тебя не люблю!

– Все?! Высказался?!

– Да, теперь можешь перебивать.

Ты же напротив замолчал, отойдя вглубь палатки тяжело сел на мягкое ложе, опустив голову.

– Года идут, нам обоим скоро тридцатник, Гефестион, хватит безумствовать, надо думать о будущем. Я подозреваю, что за Индией есть ещё земли, и Аристотель был неправ говоря будто бы земля имеет край, мне видеться она бесконечной. И если я смогу завоевать всю Эйкумену, сможешь ли ты удержать её? Для меня, для моего сына? Есть ли предел твоим способностям? Не сомневаюсь, сможешь, и потому, хочу назначить тебя хилиархом. По сути, официально вторым человеком в государстве. И если случиться непоправимое, ты – царь, при условии если Роксана не родит мне наследника. Интересно будет посмотреть, как станешь выкручиваться с короной на голове.

Ошеломлённый, я молчал, молча вышел и так же молча прошёл через весь лагерь. Выйдя на берег реки, где стояли недостроенные суда, сел на камень. Неарх заметив помахал мне рукой. Ответил. Не желая, чтобы кто-то заметил смятие.

– Тебя можно поздравить?!

Кучерявый, загорелый до черноты давнишний друг ловко перепрыгнув через лежащие бревна присоединился ко мне.

– С чем?

– С назначением, конечно! Поговаривают, будто бы Александр намерен передать именно тебе все бразды правления.

– Они и так мои, перестань подлизываться, тебе не идёт.

Неарх расплылся, широчайшей, почти до ушей улыбкой и хлопнул меня по спине.

– Не зарывайся, Гефестион, чти богов и уважай решения нашего царя, а то и упасть недолго, а с вершины ой как больно падать

Немного поболтав мы разошлись, и все же новости в лагере быстро распространяются, к вечеру я имел ещё один неприятный разговор на это раз с Филотой. Все годы стремясь не пересекаться с этим отвратительным типом, держался в отдалении, но в тот вечер он пришёл сам, без доклада, точно высший сановник прошествовал, откинув полог. Я предложил ему вина и холодного мяса, Филота не стал есть, только хитро сверкнул глазами.

– Я пришёл узнать, все ли готово к походу?

– Кто ты такой чтобы требовать от меня отчёт?

Гость усмехнулся, накинутый на плечо гимантий сполз вниз, обнажая крепкие мышцы под загорелой кожей. При всем моем неприятии Филоты, надо отдать должное, как воин он был неплох, особенно в искусстве владения тяжёлым копьём. И все же, как и Кратер и Клит, он был в состоянии угрожать мне, а при теперешнем раскладе, когда я становился хилиахом, иметь могущественных врагов не входило в планы. Однако, Филота похоже и не подозревал о своём шатком положении, а потому, как и любой македонец в начале оскорбившись до глубины души, сразу же приступил к делу.

– Ты прав, сиятельный, я никто. С тех дней, когда ты растоптал честь моей семьи я стал никем для царя.

– Перестань обижаться, я лишь указал вам место.

– Да, заставив копаться в дерьме, но, сейчас ситуация изменилась, не так ли? Больше нет великого союза Александра и Гефестиона, ты разбил его. Может сейчас, нам будет легче понять друг друга?

Слова Филоты попахивали изменой, изменой, которая была нужна позарез и потому моя улыбка становилась все шире, а глаза все глупее.

– Возможно.

Привстав, я плеснул гостю в фиал крепкого вина, сам же пригубил пустую чашу.

– Отец зовёт к себе, Никанор не против, но все дело в Александре, ты же знаешь, как царь относиться к нашим простым желаниям немного побыть с семьёй.

А вот и обвинение, столь нужное мне! Я уж постараюсь, раздую из невинной просьбы такой заговор!

– Разве та сарматская женщина, что родила тебе двойню, не семья? Ты вроде даже женился на ней, получив из казны богатое приданое.

– Я, лишь хочу побыть рядом с отцом, – гнул своё Филота, старательно пряча взгляд, приближая меня шаг за шагом к победе. Похоже неизвестные боги благоволили моему назначению и потому, обнадёжив и успокоив мятущегося Филоту, я добродушно пообещал ему содействие, за два десятка талантов и отпустив, вызвал к себе Эндимона.

Спустя день, лагерь облетела страшная весть – о предательстве сыновей Пармениона.

Под пытками, а иногда и не прибегая к ним, я состряпал великолепный заговор. Был ли он на самом деле? Был, но далеко не такого размаха, Клит призванный для вида, в сотоварищи, очень возмущался моим ведением дознания, даже бегал к тебе, докладывать о многочисленных нарушениях. Я открыто хохотал ему в лицо, творя свою волю. Тогда под подозрение попали многие «наши недруги». Мои недруги. Я заставил каждого, имевшего хоть какое-то значение для тебя, воина или полководца, по заячьи, трястись в своих палатках ожидая царского караула. Скольких я тогда уничтожил? Общей численностью пятьсот, теперь даже имя моё никто не мог произнести без почтительного трепета. Главенствуя на допросах, особенно в деле с Филотой , его братом и любовником, дошёл до крайнего бесстыдства, взяв в помощники их зятя – Кена и на глазах несчастного родственника мучил и издевался . Филота вынес все – прокалывание раскалёнными иглами, сдирание кожи, зажав его голову в железным обручем, я кричал, приказывая называть имена «изменников».

Войско в страхе молило тебя остановить жестокость, в сотый раз воины клялись в верности и готовы были идти куда угодно, лишь бы ты смиловался и вновь принял на себя правление. Что ж, смею надеяться, я великолепно подыграл тебе, как и всегда выполнил порученную грязную миссию.

С блеском.

Затворившись с Багоем, ты лицемерно не препятствовал моим зверствам, для вида – самоустранился. И на все слёзные прошения, неизменно отвечал:

– Гефестион о вас позаботится!

И да проклянут меня боги, я здорово проредил ряды македонцев, выжег в голове каждого любой намёк на непослушание. Накануне похода их верность не должна была вызывать сомнений. Но, даже этого показалось мало, и я отдал приказ, вырезать семьи изменников, в первую очередь конечно самого Пармениона, находящегося тогда на почётной должности и отдыхавшего от славных дел. Я бы добрался и до Антигона, как писала мне в посланиях твоя мать, умоляя под шумок, раздавить гадину; лишь нежелание потакать глупой женщине остановила карающий меч.

Лагерь заливался кровью, стонал и рыдал. В день казни Филоты и Никанора, самолично бросил первое копье, к неудовольствию промахнулся и острие дротика вонзилось неподалёку от столбов к которому были привязаны казнимые. Сделав вид, что так и было задумано, передал свершение убийства другим, величественно наблюдая как корчатся в смертных муках мои враги. Заметив, как шевелятся ставшие черными, от прилития крови губы Филоты, сделал знак прекратить казнь. Любил, знаешь ли побеседовать с обречённым.

– Проклинаю, – донеслось и я рассмеялся. Выслушивав за всю жизнь столько проклятий, научился не относиться серьёзно к пустым бредням. – Ты ответишь за все. Нет, не мне, и не богам, вечности. Ты будешь скитаться по мирам до тех пор, пока не встретишь …

Больше Филота ничего не сказал. Поникнув головой, умер.

– Жаль, – резюмировал я и отошёл к другим пленникам, в тот вечер впервые за три года, напился.

========== 27. Аминта ==========

Накануне похода я получил письмо из дома. Нетерпеливо разорвав на колене пергамент, по подчерку определил, что оно написано отцом. Видимо, благородный Аминтор стал слеповат, и потому строчки кое-где заезжали за поля. Не веря собственным глазам, жадно принялся читать. Очень скупо в кратких фразах отец обрисовал события, прошедшие за двадцать лет моего изгнания. Смерть матери и одной из сестёр, разорение семьи, последующее её восстановление на деньги, присылаемые мною. Не благодарил, как ни пытался, я не нашёл ни одного признательного слова. Зато про погибших братьев отец писал с заметной теплотой, вспоминая из храбрость, видимо, моё отступничество навсегда вырвало Гефестиона из сердца отца. В конце небольшая приписка сообщала, что послание мне передаст некий Аминта. Подняв глаза, я внимательно изучил стоящего напротив юношу. Что-то неуловимо родное было в его синих глазах.

– Аминта? Сын Полидевка?

Племянник скромно потупил глаза и едва заметно кивнул.

– О боги, неужели! Какой же ты стал! Взрослый! Я помню тебя мальчиком нескольких пядей роста! – обрадованный встречей, крикнул, чтобы, нам принесли лучших яств. Обнимая племянника за плечи, принялся расспрашивать о его жизни.

Впервые за столько лет я встретил человека близкого по крови, сына любимого брата, и провёл с ним всю ночь и утро, посылая подальше всех: от высших полководцев до нищих просителей. Тамаз дважды заглядывал и понимающе ретировался, а я всё никак не мог насытиться обществом Аминты, пребывая в радостных воспоминаниях наших с Полидевком детских лет. Узнав, что Аминта, согласно твоему распоряжению, направлен в лёгкую конницу, первым же приказом перевёл его в царские телохранители с назначением самого высокого содержания за всю историю.

– И если со мной что-то произойдёт, ты в ответе за семью. Поэтому, будь добр, береги себя.

Скромный юноша смущённо улыбался, принимая бурные изъявления родственных чувств, я же совсем ошалел от радости. Строил паны его возвышения, вспоминал доблестного Полидевка, не хуже отца хвалил его, не переставая. Весь вечер мы сидели вместе. Не желая и на мгновение отпускать от себя Аминту, я приказал Феликсу, чтобы тот позаботился о палатке племянника, проверил, всё ли есть у него для похода, а если нет, то восполнил самым наилучшим способом. В восторженных заботах дошёл до того, что припёрся к тебе просить об особых привилегиях для Аминты. Занятый предстоящим выдвижением армии, ты нашёл несколько минут для меня: минуту для выслушивания и пять – на поцелуй. Как же давно мы с тобой не целовались, наверное, года два-три, но в тот день я был готов на всё и потому послушно подставил губы, видя блеск твоих глаз.

– Клянусь Зевсом, – горько заметил , – я бы отдал все сокровища мира, лишь бы у тебя было, по крайней мере, с сотню племянников.

Не зная, как повежливее вывернуться из крепких объятий, я ещё некоторое время не отстранялся, легко поглаживая твой затылок, смотря глаза в глаза.

– Прости, я…

– Нет, не говори, не могу слышать! Ты врёшь! Всем и себе, ты любишь меня, любишь…

Я заметил крохотные слезинки, показавшиеся в уголках глаз, и, не желая вызывать ещё большие эмоции у могущественного царя, примиряюще кивнул. Руки, державшие талию, ослабли, ты смог улыбнуться в ответ. Со стороны эта улыбка вышла жалкой, какой-то жалобной, я бы сказал. О если бы я мог действительно полюбить тебя снова, я бы тотчас бросился на шею, покрывая мужественные черты горячими поцелуями, но нет, опустив взгляд, тихо удалился.

У нашего Аквилеха, лучшего кузнеца и оружейника, мы нашли то, что искали: лёгкий, но одновременно прочнейший панцирь, доспехи, сверкавшие на солнце искусной полировкой, я самолично выбрал щит Аминте, очень похожий на твой, с головой бога Пана и орнаментом из танцующих нимф и сатиров. Проверив крепления из сыромятной кожи, клёпки и застёжки, остался доволен. На радостях, приказал Феликсу заплатить вдовое, от того, что просил мастер за свою работу.

– Отныне все враги, коих ты встретишь, будут разбегаться, повергаясь в панический ужас только приметив твой щит! Я велю жрецам освятить твой меч, а колдунам наложить заклятия неуязвимости на тело!

– Дядя, – Аминта пытался слабо протестовать, – умоляю тебя, достаточно. Мне немного не по себе от такой роскоши! Мои друзья не имеют и толики даров, коими ты осыпаешь меня.

– Будь горд! Ты единственный племянник Гефестиона, потому забудь про них, я познакомлю тебя с новыми, очень нужными людьми.

– Могу я спросить об одном обстоятельстве?

– О чём угодно, слушаю!

– Тот перс…

– Тамаз?!

– Да, кажется его так зовут, он твой… ваш…

– Слуга, друг, иногда любовник, чтобы ты ещё хотел знать?

– Мне говорили, что только связь с Александром, нашим государём…

– Удерживает меня у трона? Насмешил! Так сплетничают в Македонии?! Увы, я тебя разочарую! У нашего царя есть законная жена и немалый гарем, а ещё евнух, кстати, стоящий всех девок, обихоженных Александром.

– Выходит ты… вы?..

– Стоп! Я понял! Отец предупредил о моём моральном облике, и ты боишься измазаться об развратного Гефестиона? Принимая моё золото, ты всё время думал, какой я гадкий?!

– Нет, дядя, это не так!

– Убирайся! Бери все подарки, которые я приготовил, и иди к себе! Я обязуюсь оплатить все твои долги и, сверх того, содержать, как своего родственника, но с одним условием: ты более не приблизишься к этой палатке.

Разочарованный в племяннике, запахнул плащ, и отвернулся. Тамаз сказал, что я был неправ и зря обидел юношу. Я посоветовал ему не лезть в чужие дела, тем более, и без Аминты забот было предостаточно. Не забывай, мы вот-вот должны были сняться с лагеря и потому, выбросив из головы неблагодарного, окунулся в обычную деловую рутину.

Как и говорил ранее, не хочу вспоминать то, о чём напишут историки, расхваливая твои победы, и без меня хватит краснобаев, возвышавших твой полководческий талант до небес, потому постараюсь вспомнить те малые эпизоды, неизвестные хроникёрам и имеющие отношения только ко мне и к моей семье. Несколько недель я намеренно не пересекался с Аминтой. Тот высказал себя крайне смышленым парнем и вскоре дослужился до личного царского телохранителя. К моему неудовольствию, он продолжал водить дружбу со всякой швалью из Македонии, время от времени устраивая шумные посиделки, швыряя моё золото на подарки недостойным. Я делал вид, будто бы одобряю расточительство Аминты, имея неисчерпаемый поток средств в виде взяток и щедрых подношений от просителей, старался прослыть добродушным дядюшкой. Ты также включился в нашу игру и, время от времени, одаривал Аминту отличным арабским жеребцом, туникой, расшитой рубинами, или красивой невольницей. Статеры и таланты делали своё дело. Племянник, почувствовав власть денег, тратил их без удержу, убаюканный лестью окружавших его «друзей». К тому времени мы уже пересекли равнины, вышли к двум великим рекам, Инду и Гидаспу. Обе форсировали на лёгких судёнышках, построенных по моему проекту, конница, чтобы не задерживать передвижение армии, переправлялась вплавь на мешках, набитых соломой. Не хотел, но припомню только один эпизод, случившийся с нами именно на Гидаспе, когда ты разделил армию на две части, и с меньшим количеством солдат ночью пошёл вброд, не разведав местности и, как следствие, попал в весьма затруднительное положение. Да-да, я вспоминаю о том, как приняв остров посередине реки за противоположный берег, ты высадился на нём, поджидая противника. Я же был более благоразумен и, дождавшись раннего утра, отвёл свою часть армии выше по течению. Выслав нескольких верных соглядатаев, перешёл Гидасп без приключений и ударил в спину юному Пору, решив исход той кровопролитной битвы. Не подоспей мы вовремя, там бы и закончился наш поход, но разве об этом напишут историки? Конечно, нет! Поэтому в очередной раз отдав тебе лавры победителя, я скромно сидел рядом, пока ты праздновал очередную победу, подсчитывал убытки и восстанавливал боеспособность наших рядов. В тех сражениях мы впервые столкнулись с ужасным орудием местных индейцев.