Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

– Филэ, филэ, филэ!

– Александр, я здесь!

Ты ничего не замечал и на мой голос не среагировал, как заунывную мантру, твердил только одно слово. Я крикнул стражу, велел принести воды и вина, смочив тряпку в ароматной смеси, принялся оттирать грязь.

– Все кончилось, Александр, теперь ты в безопасности. Я рядом, а значит никто не сможет тебе навредить. Ну-ка выпей воды с лимоном и прижмись ко мне. Вот так, очень хорошо. Ощути своего филэ рядом и успокойся.

Всхлипнув, ты вдруг порывисто притиснул меня, вцепился всеми пальцами в плечи, зажмурился, как ребёнок.

– Меня хотели убить, мои же телохранители, почему? Почему мои воины подняли бунт? Разве я не прославил вас в веках, разве благодаря мне каждый из вас не стал богатым господином, разве самые красивые женщины Персии и Индии добровольно не услаждали их чресла? Что ещё надо этим людям? Скажи, филэ, почему меня ненавидят?

– Тебя любят, мой царь, не суди о всех по нескольким бунтовщикам, на кол их и дело с концом.

– Нет, филэ, ты не знаешь. Они все, все орали на меня, они бы зарезали меня, не порази я их первый. Они и сейчас притихли только на время, знаю, знаю их лживые подлые натуры! Все предатели и только ты, мой филэ, верен по-прежнему, ты любишь меня не за богатства или славу, ты единственный бескорыстный человек рядом со мной.

Измена ближайшего окружения здорово дала тебе по мозгам. Ты находился на грани сумасшествия и вывести тебя из испуганного психоза оказалось непросто. Первым делом я распорядился перевезти царя из палатки, где всё напоминало о пережитом, во дворец одного из союзных правителей. В прохладе журчащих фонтанов, убаюканный ароматами трав, ты ненадолго забылся в окружении наложницы и неизменного Багоя, следовавшего по пятам, как тень. А в лагере начались казни. Я был неизменно суров и, если вина оказывалась доказанной, не жалел никого: от простого солдата до предводителя илы или лоха, без жалости распинал на близ растущих баобабах или как-там у них назывались деревья. В то же время понимая, что даже самые жестокие меры не остановят протеста усталых людей, и если я хочу ещё что-то из них выжать, то придётся идти на компромисс.

С виду согласие. На самом деле…

– Александр, мы зашли так далеко, как ещё никто до нас, думаю, пришло время остановиться и оглянуться. Ты велик и до конца времён о тебе будут слагаться легенды, часть из них я даже придумаю сам, и наше временное возвращение в Вавилон мы доставим как ещё одну победу. А кроме того, накажем всякого инакомыслящего не царской рукой, а собственной слабостью и позором.

– Предлагаешь отступить, после всего, что мы приобрели? Бросить и бежать?

– Не бежать, а возвратиться со славой! Давай вернёмся в Вавилон легендарной дорогой царицы Семирамиды, путём, по которому некогда Кир провёл свою армию и потерял её. Мы покажем всем, что эти знаменитые личности – ничто перед мощью македонского царя и повелителя Азии, мы строем пройдём через пустыню и выйдем к оазису с честью.

Понимал ли ты мой замысел, доходила ли до тебя истинная подоплёка задумки – ведь немногие дойдут до живительных источников, и в первую очередь погибнет глупая, склонная к бунтам молодёжь, затем – старые воины, уставшие от битв, больные и увеченные, все, кто может иметь претензии к тебе умрут сами, и никто не обвинит нас в сведении счетов.

Понимал, даже скорее, чем я, произнёс последние слова, согласился.

– Гефестион, посмотри на нас. Мы, как и раньше, сговариваемся на пару, точно мальчишки, задумавшие нашкодить. Впрочем, ты прав, и я поддержу это решение, но только пообещай – ты будешь рядом. И прошу, зная, как ты недолюбливаешь Кратера, всё же, прошу, отправь его в Караманию, дай припасы, верблюдов и слонов, пусть все верные нам люди, кои не в силах пересечь пустыню, будут сохранены. Мы же, в окружении изменников, свершим невиданное! Ты и я!

– О царской семье будут распоряжения?

– Семья – это ты, и никто более. Я могу иметь сотню жён, любовниц и евнухов, любого, кого пожелает тело, но душа моя едина и она целиком твоя.

После таких слов ничего не оставалось делать, как, легко закинув длинное бедро тебе на поясницу, соединить наши торсы и, обняв мощные плечи, долго целоваться. Говорят, умирающий человек перед самой кончиной чувствует некое облегчение, я думаю этот последний всплеск нежности между нами и был своеобразным признаком агонии. Понежившись на гладких покрывалах из чужеземного хлопка несколько дней, восстановив силы, мы вышли к армии, ты держал речь. Говорил хорошо, с пафосом. У тебя есть талант воодушевлять людей, которым ты неизменно пользуешься на протяжении жизни и который не менее, чем стратегический ум и безудержная отвага, принесли Македонии великую славу. Опытный оратор, ты обставил речь так, что в конце суровые воины плакали и нестройными выкриками клялись тебе в верности, все, как один, готовы были броситься в пустыню сразу после окончания собрания.

– Ну как? – сойдя с деревянного возвышения, тотчас сменив тон на проникновенно домашний, бросил в мою сторону.

– Великолепен.

– Я старался, теперь постарайся и ты.

– Всё готово, выступаем ближе к вечеру. Я распорядился об особом обеспечении гарема: они пойдут более длинной дорогой, зато по долине. Пердикка будет охранять Роксану. Кстати, она не беременна?

– Скорее Инд высохнет, чем её лоно прорастит царское семя, бесполезная девка! Дрянь! Выйдем к Персии – женюсь снова, но на этот раз не буду так безрассуден. Возьму сразу несколько баб, и какая первая залетит, та и станет царицей.

– Разумно.

– Кстати, тебе тоже неплохо бы жениться, поверь, та немая – не пара царедворцу такого ранга.

Перебрасываясь короткими фразами, мы прошли вдоль палаток и у одной из них я заметил Багоя. Евнух увязывал пёстрые тряпки в седельные узлы, навьючивая пожитки на лошадь.

– Оставь грязную работу слугам, пусть они перенесут вещи в гаремную воловью повозку!

Минуло время твоего безмерного восхищения изящным персом, и потому я мог беспрепятственно грубить ему, не опасаясь царского гнева. Как от удара плети, евнух крупно вздрогнул и поднял на меня синие крупные глаза, тяжело вздохнул.

– О благородный Аминотид, я высоко ценю твоё участие в моей жалкой судьбе и всё же, как я могу оставить Александра в столь тяжёлом походе. Позволь, как и раньше, исполнять свои обязанности!

– Не позволю. Ты поедешь с женщинами в обозе.

Я не мстил и не чувствовал удовлетворения некогда обиженного любовника, я просто не хотел, чтобы «эта обезьяна» путалась под ногами, раздражая и так порядкам взвинченных воинов. Багой сделал последнюю попытку.

– Аль-Скандир! Я не нужен тебе?

В синих глазах мелькнула безумная надежда на былые чувства, евнух не мог поверить в наступивший крах. Несчастный, он ещё цеплялся за собственные иллюзии, веря в некую связь между вами. Ты же не стал рассусоливать, оборвал даже слишком резко.

– Гефестион лучше знает. Подчиняйся!

Я шёл, не оборачиваясь, не хотел видеть налитых слезами прекрасных оленьих глаз бывшего соперника, я презирал его, и уж никак не рассчитывал встретиться с ним ещё раз накануне похода.

Ночью, а я ложился поздно, в отличие от тебя, в сотый раз выверяя маршрут по карте, заметил, как полог качнулся, и некто змеёй скользнул во внутрь. Схватив лежащий рядом меч, я окрикнул.

– Багой, – отозвался евнух, шагнув из темноты, показывая пустые руки и отсутствие какого-то ни было вооружения, впрочем, кинжал он мог запихать и в рукав длинного персидского платья. Оттого не стал далеко откладывать клинок, а только слегка расслабился.

– Зачем ты здесь? Если пришёл просить, не трать моё время.

– Просить, – протяжно вздохнул евнух и его голос показался мне окриком из Тартара, – просить у тебя? Нет. Я пришёл выпить за твою победу, только и всего. Смотри.

Перс быстро извлёк из складок халата небольшую склянку и, откупорив её, поднял в жесте приветствия.

– Прими мои поздравления, благородный Гефестион, ты сражался достойно и победил. Прошу, не перебивай, может, это единственный раз, когда я могу сказать – я… ты… Аль-Скандир… даже боги, и те не смогли разорвать вашу связь. О, я молился, я сотни раз заклинал Кибелу помочь мне в святом мщении, и она была благосклонна: в ту ночь, когда жаждая филэ, великий царь взглянул на меня, я был готов стать для него единственным. И пусть, закрыв глаза, он шептал иное имя, его руки обнимали меня, целовал он – мои губы. Прошу!

Заметив движение, с целью врезать лгуну хорошенько по зубам, отскочил назад, приседая, умоляюще продолжил.

– Клянусь, я не любил Аль-Скандира, я лишь хотел уничтожить самого ненавистного мне человека – тебя. И, казалось, всё получается! Даже побои перенёс с наслаждением, ведь они свидетельствовали о твоей боли. О, я интриговал, подкупал слуг, я подливал царственному любовнику зелья, известные только персидским мудрецам, настои трав, возбуждающие сердце и плоть. И отдавался каждую ночь, поверь, Гефестион, ты не дал Аль-Скандиру и малой толики тех сладострастных чувств, что познал он со мной на горячем ложе. Я стал для него желаннее! Все вокруг говорили – век Гефестиона прошёл, он утратил юношескую прелесть, огрубел, он уже не тот, и любовь царя использует, как способ удержаться у трона. Я верил. Я хотел верить, я сам нашёптывал возлюбленному эти мысли. Каждую ночь, каждое утро, подавая воду для омовения, каждый вечер, расстёгивая его сандалии, скажи, кто бы мог не сломаться, всякий человек, но только не Аль-Скандир. Вглядываясь в спящее лицо, в его губы и закрытые глаза, я верил, что имею над царём власть, но, когда он вдруг, стиснув меня, сонно бурчал на ухо – «филэ», я отдал бы все сокровища мира за то, чтобы это прозвище относилось ко мне. Я умолял разрешить мне называться вашим греческим странным именем, на что любимый, смеясь, качал головой, придумывая мне тысячи иных нежных, прекрасных прозвищ, но «филэ» – никогда! Ты, будучи далеко, незримо присутствовал во всех наших соитиях, во всех ласках, и ты, не зная того, день за днём подтачивал мои силы только одним своим именем. Я проиграл не тебе – себе. Когда однажды почувствовал, что люблю Аль-Скандира и то, что начиналось как месть, переросло в нечто большее, я испытал всё – и восхищённое возвышение, и горе отвергнутого любовника, не секрет: Аль-Скандир больше не зовёт меня для постельных утех, низведя до положения слуги, лишь изредка дарит вниманием. Я понимаю и не могу ничего требовать, но почему он до сих пор улыбается, когда называют твоё имя? Не моё, не имя жены или даже матери! Он любит тебя, только тебя и никого другого уже не полюбит, как поздно я понял это! Как страшно моё прозрение! Смотри, Гефестион, я пью за твою Нику!

– Стоять!

Пока Багой долго разглагольствовал, я пристально изучал выражение его глаз. От меня не укрылся странный блеск, расширенные зрачки, несомненно, евнух находился под воздействием опия. Неужели его страдания достигли пика и он, как ранее и я, прибёг к его спасительному забвению, тогда…

– Брось склянку! Я говорю – брось её!

Пальцы евнуха дрожали, он пытался пить, но больше проливал на грудь, не в силах справиться с волнением. Тогда ударом кулака я разбил зелёное египетское стекло, обрушив отраву на пол, схватив отчаявшегося соперника за волосы, наклонил, веля извергнуть проглоченное.

– Глупец! Трижды глупец! Помирать он вздумал, не дам!

– Отпусти, – скулил перс, – не могу жить и не буду!

– Будешь! Открой рот, тебе говорят, два пальца и нажимай на язык! Так, отлично! Смотри, как много спел выхлебать!

Наверное со стороны казалось, что мы снова решили подраться, я лупил евнуха по спине, сжимал ему грудь. Орал, чтобы тот срыгивал, и когда измочаленный, он наконец отступил, вздохнул с облегчением.

– Твоя смерть мне не нужна, ровно как и твоё унижение. Отдышись, и ступай к себе, завтра хочу видеть Багоя в воловьей поводке.

– Ты ещё более жесток, чем говорят, – покорно прошептал евнух, – и неправда, будто бы не ищешь мести, нет, Гефестион, ты хочешь растянуть её как можно дольше во времени. Ты хочешь наслаждаться каждой минутой моего горького существования, слышать свист холодного ветра в пробитой любовью груди, о благороднейший. Я рассчитывал на каплю твоего милосердия, но похоже у тебя его вообще нет и никогда не было.

Усадив евнуха на узкую походную кровать, я разогрел немного вина и, налив в килик, отдал несчастному. Сел рядом, глядя в сторону. Понимая, как важно не допустить его самоубийства и в то же время придержать надежду.

– Откровенность за откровенность. Этого ты, конечно, не ожидал, и я разрушу твои умозаключения. Сегодня, как и тогда, я спас твою жизнь, ты спрашиваешь – зачем? Всё просто. Ты нужен Александру, издали я тоже наблюдал за тобой, прикидывал, нужен ли ты великому человеку, и если бы пришёл к отрицательному выводу, то давно бы отдал приказ тайно придушить, как видишь, ты жив, и не потому что я обуян жаждой медленной мести, я думаю о благе государства, которому нужен сильный Александр. Ты вдохновляешь его, так почему бы не снизойти к малым шалостям. Жены, любовницы, шлюхи на одну ночь, ты, со своими внезапно вспыхнувшими чувствами, вы все для меня едины, и если завтра Александр захочет трахнуть ослицу, я найду ему походящее животное.

Багой тихонько икал от перенесённого ужаса близкой смерти, слушая и утирая невольные слезы.

– Завтра мы идём на смерть, не скрою, выживут очень немногие. Я не хочу подвергать тебя жестокому испытанию, ты обязан остаться с царём ещё очень долго.

– А ты, ты будешь рядом с царём?

– На всё воля Зевса, хотя я и не слишком доверяю громовержцу.

– Тогда я спокоен за Аль-Скандира, и подчиняюсь, Гефестион, – впервые Багой обратился ко мне по имени, – ты сам бог, и раз определил мне жить – так и будет, теперь я могу идти?

Задерживать перса, когда до рассвета, до которого оставалось менее шести часов, не было основания, Багой казался полностью раздавлен, и потому я только махнул рукой в его сторону.

Как не стараюсь, не могу забыть той пустыни, названной Гедрозия, странное имя, учитывая, что песок в ней, красноватый от природы, был настолько тяжёл и глубок, что копыта мулов вязли в нём почти по скакательный сустав. Идти становилось с каждым днём всё тяжелее, отчаявшись, усталые люди ложились ничком, и никто не приходил им на помощь. Войско который день тащилось под изнуряющим южным солнцем, уходя всё дальше от морского берега, оставляя далеко позади жалкие лачуги рыбаков, сложенные из рыбьих костей. Вскоре и они исчезли за горизонтом, отныне, везде, куда не падал взор, расстилалась однообразная картина: изматывающая пылающая бездна, засасывающая в свои недра всякого, кого покидали силы. Нельзя, нельзя было отставать, многие ползли на коленях, многие, в отчаянье бросив даже съестные запасы и драгоценную воду, услышав зов демонов смерти, прозываемых Миург, вдруг отделялись от войска и двигались в ином направлении. Куда они шли, не знал никто, мы больше их не видели. На исходе первой недели зарезали всех волов и лошадей. Затем пришла очередь верблюдов. Многие пили кровь животных в надежде обрести силы. Редко кто зажигал костёр в лагере: согреться ночью была непозволительная роскошь, доступная только избранным. Ты помнишь те пустынные ночи, сменявшие знойный полдень? На редкость студёные, и если днём всё плавились от жара, то, как только сумерки опускались на притихшее войско, оно начинало стучать зубами уже от пронизывающего холода.

Наши отношения были столь ярки, что я не могу не упомянуть о них. Ты сидел, прислонившись спиной к брошенной повозке, закрыв глаза. Грудь тяжело вздымалась под лёгким хлопковым панцирем. Я опустился рядом на колени.

– Александр, очнись, я дам тебе немного вина.

– Оставь, Гефестион, я не жажду.

– Ты ничего не ел, подкрепи себя хотя бы одном глотком.

Вздохнув, ты придвинулся так, что наши лица почти столкнулись, и я ощутил исходящий от тебя тяжёлый жар пустыни, глаза, налитые кровью, смотрели устало и потерянно.

– Филэ, сколько нам осталось?

– Мы не прошли и половины пути.

– Сколько нам осталось сил, мужества? Вдруг мы неправильно рассчитали, и завтра Миург уже позовёт нас!

– Не позовёт, она имеет власть только над слабыми умирающими людьми, мы же иные, мы – покорители мира…

– Не надо громких слов, скажи честно: ты уверен?

– Я знаю тебя, Александр, и этого достаточно.

– Знаешь? Да, ты знаешь! Даже больше, чем ведаю о себе я сам. Спасибо, Гефестион.

Я протянул полупустой мех с вином, позволяя тебе отпить только три глотка.

– Приберегу остальное.

– А сам? Сколько сегодня выпил ты?

– Достаточно, чтобы выжить.

Снимая с плеч плащ, укутал твои плечи и полез под найденную телегу, стараясь не стонать от слабости. Ты последовал за мной и там, обернувшись одним гимантием, мы стали Филалександром. Вспомни те дни, когда тебе будет одиноко, вспомни, как уставшие до смерти, мы находили силы, чтобы приласкать друг друга корявыми пальцами, с потрескавшейся от зноя кожей, пытались быть нежными. Наши губы, высохшие, жёсткие, были так осторожны, а соития так медлительны, растравляющее прекрасными. Вспомни те дни и заплачь: никто и никогда уже не подарит тебе того стоящего на грани безумия наслаждения, где каждый вдох мог быть последним, каждый удар сердца – завершающим.

И всё-таки мы жили, как только прекращался дневной зной, вставали и шли дальше, изредка встречая колючие кусты тамариска, жевали, точно бродячие верблюды, их блеклые листья. Отчаявшиеся воины пытались копать песок в надежде добыть воду, слабые из последних сил горстями носили порыжевшую почву. Страшное зрелище, но ещё более ужасное случалось, если им удавалось добраться до влажных слоёв. Помнишь, как люди жевали мокрый песок? Их языки, чёрные от жажды, рты, раскрытые в безмолвном крике? Припасы заканчивались, однажды потрогав мешок, привязанный к поясу, я с ужасом ощутил его пустоту. Так не должно было случиться, если верить карте, то мы должны были выйти к оазису ещё три дня назад, но, видимо, сбились с пути и бродили подобно воинам Кира, навсегда сгинувшим в песках. Я подполз к тебе, тронул за плечо.

– Александр… за теми холмами должна быть вода! Я принесу её тебе! Подожди немного!

– Нет, филэ!

– Не задерживай! Смотри, солнце поднимается, у меня мало времени, вот, возьми мой плащ и жди.

– Филэ…

– Береги силы, я скоро.

– Как скажешь. Но знай, если ты не вернёшься, я умру.

Не слишком ободряющее напутствие.

Повязав голову разодранной полой белого хитона, ставшего, к слову, уже давно серовато-бурым, я потащился по густому песку к избранным барханам. Я слукавил, сберегая последние капли вина, не пил и не ел уже четвёртый день и шёл я отнюдь не искать спасительную воду. Я хотел сдохнуть подальше от тебя. Каждый шаг давался с огромным трудом, тогда, презрев все устои, опустился на четвереньки и пополз, пытаясь скрыться, и когда уже, выбрав ложбину, хотел упокоиться в ней навсегда, услышал крик птицы. Будь благословенная та птица, её силуэт мелькнул в небе, и я понял, что мы лишь немного отклонились от карты, прошли мимо оазиса и уже удаляемся дальше в пустыню. Надо вернуться и взять немного вправо.

– Надо… вернуться… повернуть… направо… Надо, надо, надо.

И я ползу за птицей бездумно, тупо, бессознательно ползу.

Трава! Хватаю её и начинаю есть, колючие стебельки расцарапывают рот до крови. Всё равно нет ничего вкуснее этой засохшей, жёсткой травы, а дальше она – вода! Знаю, увидь кто-то сейчас тот ручей – скривился бы от омерзения: мутная зелёная густая тина, дурно пахнущая влага! С каким наслаждением я тянул её в пересохшее горло, бросал на лицо, невзирая на грязь, растирал по шуршавшей, точно пергамент, коже. Я лежал, не в силах отойти от ручья, как безумный, хохотал и рыдал, и никто не мог бы заставить вернуться, если бы не тот подзабытый шлем. Такой простой, солдатский, оброненный здесь кем-то неизвестным до нас, его находка навела на спасительную мысль и, наполнив, его до краёв, двинулся к тебе. Я очень боялся, как бы зной не высушил драгоценную воду, потому весь путь закрывал шлем куском хитона, я очень боялся упасть от слабости и пролить, не дойти, но боги милостивы, я донёс. Перешагивая через умиравших от жажды людей, дотащил до тебя тот шлем, тайком протянул, закрывая рукой от мучительных взглядов умирающих.

– Вода в двух сотнях шагов.

Ты принял шлем и долго смотрел, как плещется влага в его недрах, сразу несколько воинов поползли к ногам, понимая, что царь держит в руках спасение. Я закричал.

– Прочь, вода только для Александра!

И ты вылил её!

Я едва не рехнулся, когда ты просто вылил принесённую мною воду в песок, наверное, это был единственный раз, когда я реально захотел тебя убить. Благодари богов, что твой филэ не смог тогда удержать меч, иначе мы бы лишились царя в той пустыне.

Сколько нас вышло к оазису? Сложно сказать. Пески забрали три четверти твоих людей, немало забрала и вода. Дорвавшись до источника, не хуже меня, люди не могли уже покинуть его: они пили и пили, их животы раздувались до невероятных размеров, и тогда их начинало рвать. Зеленью, грязью. Они умирали, там, на берегу того ручья, но умирали счастливые.

Шестьдесят дней, шесть декад длился переход, из земли оритов до Пуры, столицы Гедрозии, жалкие остатки некогда могущественной армии выползли на равнины. Храбрые воины, уцелевшие в стольких битвах от мечей и копий, на стольких приступах от стрел врага, умерли в ужасной пустыне от мучений, голода и жажды, от солнечного зноя, от ослепляющей песчаной пыли, от утомительности пути по песку, от ночной стужи.

Жалкий конец, Пиррова победа!

Подкрепленные едой, приносимой местными жителями, мы приходили в себя долгие восемь дней. Ты распорядился, чтобы к нам свезли все припасы, которые только можно найти, и знаешь, хотя я и вкушал нежное мясо куропаток, которых очень любил, все восемь дней у меня на зубах продолжал скрипеть песок того спасительного, первого ручья.

В Пуре мы соединились с войсками Кратера. Гордец сумел сохранить даже слонов, и неудивительно, ведь он шёл плодороднейшей равниной, полной в ту пору съестным изобилием. Ждали Неарха, каждый день, выходя на берег, ты высматривал паруса кораблей, отправленных в обход побережья. Иногда я сопровождал царя, словно немой, стоял рядом, закутанный в плащ. Всего шестьдесят дней продолжался наш странный сон, в котором мне почудилось, что вернулись прежние отношения, и ты снова только мой возлюбленный. Найдя в твоих покоях Поликсену, жаркую пьяную гетеру в недвусмысленной позе, только тихонько прикрыл дверь. Ты не искал себе оправданий, не пытался беречь меня, ты больше не скрывал измен. Исчезло всё, о чем мы шептали друг другу на раскалённом песке, мы вернулись к началу и потому, увидев в один из вечеров мачты подходящих кораблей, ты бросился навстречу Неарху так, словно он был для тебя самым желанным человеком на свете. Я остался стоять, кутаясь в роскошную алую мантию. Всё ложь! Вспоминая, как тащил тебя к спасительному ручью, волоком, хватая, то за руку, то пихая в спину, едва ли не катил обмякшего от голода и жажды к воде, чувствовал страшную горечь в сердце. И всё же… попади я снова в тот день всеобщего отчаянья, поступил бы так же. Почему? Именно этот вопрос и не давал покоя, я силился понять, наблюдая, как соскочивший с носа флагмана, Неарх бредёт по пояс в воде, как протягивает руки, повисает на шее, как ты целуешь его в щеку, хлопаешь по спине, как вы о чём-то оживлённо горлопаните.

Ты счастлив?!

Что ж, видимо, мне надо изображать радость, запрятывая глубоко в себя чувство обиды, и я иду быстрым шагом к вам навстречу, бодрым голосом приветствую морехода.

Не нужен!

С появлением Кратера и Неарха отхожу в тень трона. В одной из поездок, сам того не желая, сцепляюсь с желтозубым. Клянусь, я не хотел с ним ругаться, мы просто оказались рядом и невинный в начале разговор, полный ядовитых намёков, едва не перерос в смертельную драку. Говорили о пустынном переходе, Кратер язвил, как всегда обвиняя меня в подлости, дескать, я положил солдат ради примирения с тобой, я коротко велел ему заткнуться. Он взбеленился, начал орать, называя убийцей, погубителем сотен тысяч людей, я тоже не сдержался, высказался о его незавидной роли предводителя стариков и калек, несбыточном желании отличиться перед царём, посмеялся над его униженным озлоблением… Дальше ты знаешь. Говорят, о том, что мы рубимся с Кратером на мечах, ты узнал во время обеда, опрокинув стол, бросился к нам, говорят, ты бежал так быстро, что даже верховые не могли обогнать.

Нашёл, вклинился промеж.

– Остановитесь, глупцы! – загремел твой голос. – Хватит делить меня! Ты, Кратер, – друг царя, а ты, Гефестион, – друг Александра, поняли! Разойдитесь, драчуны, и если ещё раз затеете потасовку, клянусь, посажу в клетки и буду возить обоих на потеху сброда!

И всё-таки приходиться признать: Кратер умнее меня, потому что, быстро оценив ситуацию замолчал, вложил меч в ножны, поклонился тебе, прося прощения. Я же… поверь, мне стыдно, при всех обругал царя последними словами. Тогда, схватив за пояс, легко поднял, встряхнул и поставил на землю. А потом ударил ! Хлёстко, по лицу, при всех, при Кратере. Не больно, вскользь, но я слышал, как противно захихикал тот желтозубый демон.

– Уймись, Гефестион!

– Никогда! Никогда я не буду в одном войске с этим прихвостнем! Хочешь Кратера – распрощайся со мной!

Эти слова ты припомнил на следующее утро, когда, вызвав к себе велел взять армию и идти в Сузы, ты дал мне даже слонов, выведенных Кратером из Индии.

– Не будь пустословом, Гефестион, раз хочешь претендовать на место Кратера, докажи свою состоятельность. Возьми царский обоз и обеспечь мою жену необходимым комфортом, короче, делай всё, что раньше делал Кратер и посрами его, филэ. Если же не получится, то не обессудь.

– Пугаешь обозом? А я только им и занимался все последние двадцать лет, идти плодородной равниной, что может быть легче и скучнее!

Сейчас я понимаю, ты пытался дать мне время на раздумье, удаляя от себя, в очередной раз надеялся, что мои мозги взвинченные шестидесятидневным мучением немного придут в норму, и затосковавший в разлуке я смогу по-другому взглянуть на новые отношения. Так или нет, но вскоре я двинулся на Сузы, в пику Кратеру, велел везти себя на огромном белом слоне, подаренным тебе Пором, специально выпросил, чтобы злость задушила соперника. В дороге получил сведения, что ты также двинувшись следом, посещая Пасагарды и Персеполь, нашёл в них многочисленные злодеяния новых наместников и по-своему устроил им жестокое наказание. Не помогли даже пиры и богатые подарки, преподнесённые напуганными сатрапами, особенно тебя взбесила вскрытая гробница Кира, говорят, ты замучил пятьдесят человек, подозреваемых в осквернении святыни. Впрочем, меня это мало касалось, убаюканный мирным переходом, я отъедался птичьим мясом, зажаренным на углях, пил молодое вино и вовсю заигрывал с девушками.

========== 30. Драпентида. ==========

Итак, мы всё дальше углублялись в долину Шираза. Двадцать пять тысяч пехоты, тяжёлая конница в полном составе, полсотни боевых слонов, инженерный корпус – со стороны твоя армия представляла собой внушительное зрелище. Отличные персидские дороги, ровные, без единой выбоины, отлично выдерживали обитые медью тяжёлые колеса обозных телег, размеренную поступь верблюдов и даже тяжесть слонов не наносила им существенного вреда. В том походе я всецело насладился властью, впрочем, по твоему примеру, старался быть внимательным к каждому и милосердным, по мере надобности. И все же… именно возле ворот Персии в моей жизни произошло страшное событие. Я никогда не рассказывал тебе подробности, знал – попытайся я оправдаться, и ты бы казнил своего хилиарха, несмотря ни на какие заслуги, поэтому осмеливаюсь сказать только сейчас, и если ты решишь что я вру, то спроси Роксану, она подтвердит.

В одну из ночей, отдыхая на ложе, застеленным шкурами рысей и лис, я был разбужен самым почтительным и невесомым способом – кто-то невидимый коснулся руки, нежно потрепал пальцы. Не разобрав спросонья, схватив незнакомое запястье, с силой потянул на себя человека, порываясь левой рукой располосовать его горло всегда лежащим под рукой кинжалом, как вдруг почувствовал женскую мягкость и слабый стон сорвавшийся с губ.

– Гестия?! Зачем ты здесь?

Действительно, зачем жена пришла посреди ночи в спальню мужа. Осознание собственной глупости слегка насмешило меня, и я уже был готов обнять и подарить девушке лёгкий поцелуй, как она отпрянула, приложив палец к губам, повлекла наружу. Заинтригованный, я успел накинуть лишь старый гимантий, не заботясь о внешнем виде, выскочил в ночную прохладу. Неподалёку, прячась за нагромождением повозок, меня встретил человек, Нияз, евнух. Бывший когда-то в услужении и проявивши себя настолько хорошо, что я решил сделать его одним из доверенных лиц, поручив труднейшую задачу слежки за царской женой, подобно хитроумному Одиссею, изготовителю троянского коня, подарил его Роксане на свадьбу. Нияз был один из немного уцелевших в кровавой резне, учинённой тобой, удалённый, оказался вне подозрений и сумел сохранить место и влияние в неприкосновенности.

– Говори, ради чего оторвал меня от сна.

Нияз опустился на землю, кланяясь по всем правилам персидского дома, и, отступив на почтительное расстояние – три шага, не поднимая головы, произнёс:

– Измена!

– Кто посмел?

– Ты сам, сиятельный господин, должен услышать их, иначе вести покажутся тебе чудовищными.

Не понимая, с чего бы евнуху говорить загадками, удивлённый таинственности, я согласился идти с ним, переодевшись в полосатый шёлковый халат до пола, накрыв голову куском гимантия. Проводник, немного походив зигзагами и удостоверившись в отсутствии соглядатаев, подвёл к шатрам Роксаны, а здесь днём и ночью царило оживление, постоянно горел огонь в нескольких печах, ведь царице требовалось просто невероятное количество горячей воды, румянились медовые лепёшки и пеклись в золе перепелиные тушки, здесь же в огромных коробах хранились сочные апельсины и цитроны, пахло мускусом, дорогими винами и какой-то особенной, вывезенной из Индии, дрянью. Здесь же околачивался и Калхас, отшельник приставший к тебе, с виду суровый дядька, если бы не дряблые складки живота, которые колыхались на каждом шагу, как у старой шлюхи груди. Размалёванный глиной, в одной набедренной повязке, йог часами сидел в позе лотоса, тихонько гудел монотонный напев, призывая своих богов и уж точно не среагировал на наше появление. Нияз отвёл меня в укрытие, предназначенное для слуг, попросив сидеть и ждать подхода иных лиц. И пока у шатру царицы собирались её бактрийские родичи, я гадал, что такое ужасного может придумать слабая женщина, даже облачённая твоим доверием и привязанностью. Вскоре евнух вернулся с незнакомым прислужником, тот не колеблясь отдал свою накидку и тюрбан, даже в темноте было заметно, что мы с ним примерно одного роста и телосложения – значит даже внешнее сходство верный Нияз предусмотрел. Даже лица и те схожи, разве что смуглее. Потому, нанеся немного темных румян и тронув коричневым гримом губы, я незаметно влился в вереницу служащих у стола евнухов. Взяв у служанок, готовящих пищу блюдо с копчёнными ножками, слегка раскачивая на ходу как другие, прошёл под полог шатра твоей жены. Они пировали, обжираясь мясом и нежнейшим лепёшками, смазанными бараньим жиром, пили вино и хохотали. Ещё тогда я подумал, с чего бы Роксане устраивать пир, посреди ночи, тем более, когда она сама, презрев все приличия, сидела во главе пиршества, раскрасневшаяся, с горящими глазами, поминутно отдавая распоряжения бегавшим служанкам. Оксиарт, её отец, занимал место по правую руку, по левую расположились два брата, оба сатрапы крупных подчинённых земель. Уж если и они здесь, прискакавшие издалека, то Нияз прав – что-то затевается и это что-то против тебя. Поставив блюда, семеня ногами, словно невзначай прошёл за их спинами, пытаясь уловить негромкий разговор. Говорили об особый привилегиях, которые должны были получить вскоре все персы и это была для меня не новость, озадаченный мизерностью цели, я был готов выйти и строго отчитать Нияза, как вдруг все замолчали. Громким надтреснутым голосом Роксана закричала, веля выгнать из шатра всех слуг, и я возблагодарил судьбу за то, что оказался рядом с резной ширмой из чёрного дерева, подарком одного индейского раджи, спрятаться за ней было делом мгновения, кроме того, видимо, предупреждённые евнухом слуги не выдали моего исчезновения, а лишь почтительно склонившись покинули шатёр.