Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

– В чем причина ссоры с Александром?

– Это наше дело!

– Ошибаешься. Это государственное дело, ложе наследника трона не должно пустовать.

– И при чем здесь моя скромная особа?

– Не прикидывайся глупцом Гефестион, разве ты не лелеешь в своей хорошенькой головке честолюбивые идеи, не строишь планы обзавестись богатствам и властью? Хоть тысячу раз отрицай это, знаю, я давно разгадал твою корыстную натуру.

Сделав паузу в было накаляющейся дискуссии, крикнул рабу чтобы наполнили наши чаши. Томно вздохнув, я послал Филиппу многозначительный взгляд и немного отпил терпкого ионийского. Он попался, впервые кто-то обманул самого проницательного, конечно, после Одиссея, человека в истории Греции. Подавая неясную надежду, но, не объясняя границ покорности, я выиграл время для раздумий. Понимая: недаром вы поместили меня к Павсанию, надеятесь на обычную человеческую зависть! Заставили примерить роскошные одеяния. Человеку, почти месяц проведшему в горах, вынужденному жить как последний нищий, ради куска хлеба таскающего дерьмо за козами, должно было быть нестерпимо желанно сытое и безбедное существование, пусть даже купленное бесчестьем.

Твой отец хотел походя сломать меня и весьма преуспел бы, но, не учёл одной несущественной детали – мне нечего терять.

– Я предлагаю, стать моим виночерпием, Гефестион. Поверь, такой шанс выпадает раз в жизни, за право подавать царю кубок на пирах, сражаются многие достойные юноши. Ты станешь моим ближний другом и отныне, твоя честь будет моей честью, твоя обида ударит по мне, а твой враг захлебнеться кровью!

Щедрое предложение! Даже слишком! Думаешь я ухвачусь за него? Брошусь к тебе на шею, плача от умиления? Ты отличный интриган Филипп, но сегодня ты уйдёшь ни с чем.

Из густо-синих, сверкающих как драгоценное сапфиры, глаз, побежали крупные лживые слезы, меня никто не учил лицемерить, это произошло как бы само-собой, когда, не опуская ресниц, беззвучно рыдая, я преданно смотрел на благодетеля. И Филипп попался, кряхтя сполз с ложа, желая утешить меня, прижимая к волосатой груди пахнувшей лавандой и кислым старческим потом.

– Вот и славно, Гефестион, не отказывайся когда счастье плывёт тебе в руки, скоро все богатства Македонии станут твоими, даже Пелла будет принадлежать моему симпатичному мальчику.

Игриво пощекотал под подбородком, награждая, как хорошую охотничью собаку. Его глаза находились так близко, и были так черны, непроницаемо черны, точно глубины Тартара.

– Александр будет взбешён.

Каким бы же было самообладание царя, когда расслышав сказанное на ухо не отразились на его лице злобной яростью. Сдержался, не залепил пощёчины, хотя мог бы. Я тремя словами обрушил всю его тщательно выстроенную ложь и ради чего?

Посмотреть на вызванные эмоции.

Филипп лишь замер, переваривая в голове резко изменившуюся ситуацию и быстро нашёлся!

– Безусловно! Ты заставишь его страдать. И раз уж мы заговорили об Александре, вот маленькая плата, которую я хочу получить!

То, чего я никак не ожидал, а точнее даже не допускал в построенной теории, это поцелуя. Филипп смял мои губы, на мгновение вырвал из холодной рассудительности, ввергнув в полное смятение.

Нет, все-таки я недооценил царя!

Твой отец был опытный воин, как в бою, так, и в интригах, и когда я уже торжествовал победу, одним порывом, обезоружил. Его твёрдый язык быстро проник между неподвижных, удивлено приоткрытых губ, по-хозяйски властно, облизал небо и щеки со внутренней стороны, и мне оставалось только одно, глухо застонав, замереть в его объятьях. Краем глаза, уловил движение возле одной из занавесей, не скрываясь, Павсаний наблюдал за нами.

Отлично! Даже если я проиграл завязку, финал будет за мной.

Оторвавшись от полнокровных губ Филиппа, нежно провёл пальцами по его скулам, обрисовав один из многочисленных шрамов, прикоснулся в нему губами. Назад пути не было, я утратил всякий стыд, и, обнадёжил царя своей доступностью.

– На днях я призову тебя, будь готов, в любой момент встать возле ложа. Да, совсем забыл сказать, Александр согласился на брак с персидской княжной, через полнолуние свадьба, ты, увы, не приглашён!

Похохатывая Филипп шатаясь двинулся к выходу, крикнул чтобы подали носилки.

Я сидел с остановившимся взглядом, блестящий от недавних слез, и вдруг как он, захохотал. Не скрываясь от глаз царского телохранителя, залился истерическим смехом. Найдя недопитую чашу с вином, опрокинул, одним глотком осушая до дна, и мне показалось мало.

– Ещё вина! Несите много вина!

К полуночи я стал подобен Селену, не держался на ногах и нёс бессвязную чепуху. Две амфоры, полупустые, перекатывались под пиршественном ложем, всю ночь орал благодарственные гимны Афродите, в перерывах смачно рыгал на пол. Утро встретил в снеговой ванне, с компрессом на лбу из успокаивающего настоя. Немного очухавшись, спросил о количестве выпитого.

– Гораздо больше, чем положено, – ответил за раба, прислуживающего в купальне, хозяин дома. Павсаний сидел на широком стуле и сверлил меня злобным взглядом. Вспомнив, что ему пришлось наблюдать, я понимающе вздохнул.

– Извини, я был свиньёй.

– Ничего, мне уже приходилось подкладывать под царя красавчиков вроде тебя.

– И что ты при этом чувствуешь?

– А что ты чувствуешь, если я скажу, что ложе Александра, на самом деле, не пустует? Что по возвращению в Пеллу, он проводит время в пирах с друзьями и гетерами. Что специально для Александра из Афин приехала знаменитая Таис, и как сказывают наши слуги, наследник благосклонно отнесся к её прелестям? Что теперь чувствует Гефестион? Хотел уязвить меня, а получил удар в собственное сердце?

– Дурак, ты Павсаний. Дураком родился, и им же и умрёшь.

– Зато ты умный! Решил будто бы увлёк Филиппа и возгордился. Гефестион, у него таких великое множество. Ночь, вторая, и ты в лучшем случае, выброшен на улицу с парой золотых за щекой. Интерес царя не вечен, не верь его словам.

– Доверчивость не принадлежит к моим достоинствам.

Решив прекратить неприятный разговор, закрыв глаза, я откинулся на мраморный бортик ванны, отрезвляющий холод пробрал до костей.

Несколько последовавших за этим дней, ничем не отличались друг от друга, пользуясь обширной библиотекой Павсания, познакомился с трудами известных в Греции грамматиков и геометров, особенно в те годы меня поразили труды Фалеса Милетского, с его: вертикальные углы равны; углы при основании равнобедренного треугольника равны; диаметр делит круг на две равные части; вписанный угол, опирающийся на диаметр, является прямым. Рассказ, о том, как Фалес привёл в изумление египетского жреца: измерив одну из сторон пирамиды по отбрасываемой тени, даже ненадолго привёл в восторг и на время заглушил чувство полной безысходности. Опасаясь отравления,я ел очень мало и исключительно фрукты, но вскоре поняв, что хозяин не намерен убивать гостя, перешёл на мясные блюда. Согласно договорённости, я имел полную свободу внутри обширного дома, но за ворота не смел сделать ни шагу. Не передать весточку Феликсу, ни попросить отсрочки платежа у старого еврея. Выслушав мои жалобы Павсаний, заметил это одна из самых меньших моих проблеем.

– Александр решил развеяться перед свадьбой и уехал в Фивы, прихватив с собой Таис. Поговаривают, они хотят в храме Геракла заключить тайный брак.

– С гетерой? Не смеши!

– Я разве похож на лицедея?

Пришлось, скрипя сердцем признать его правоту. Ты действительно был способен наломать дров, когда меня не было рядом. Но как быть, если даже на глаза нельзя показываться?

– Павсаний, ты точно знаешь о его намерении?

– Точнее не бывает.

– Отпусти меня, ненадолго! Готов поклясться чем угодно и кем угодно, что вернусь. Не выдам тебя. Никто не узнает о моей отлучке.

– И положить голову под меч Филиппа? Об этом ты меня просишь?

– Я заплачу, скажи, сколько стоит твой риск!

– Жизнь дороже, к чему мертвецу золото, даже если из него будет сделан его гроб?

– Тогда поедем со мной, так ты будешь уверен в моей покорности?!

Задумавшись, невольный тюремщик взвесив все за и против, вдруг согласился.

Что двигало Павсанием до сих пор остаётся для меня тайной, питал ли он ко мне нечто вроде жалости или напротив, хотел развлечься, не знаю. Факт остаётся фактом, но на следующее утро мы выехали в Фивы. Чтобы не привлекать внимания нарядились как сельские жители, в туники грубого холста и плоские шапки. Лошадей взяли из конюшни Павсания, дабы даже по ним, нас не смогли опознать. Впрочем, как оказалось в дальнейшем, это было излишне. В ту пору, в городе праздновали ежегодные праздник отцов-основателей, Зета и Амфиона, оттого площади и улицы основательно запруженные гуляющим людом, поглотили нас точно многоголовая гидра.

– Остановимся здесь.

Указав на одну из гостинец, Павсаний привстал, сжав коленями бока лошади и махнул рукой в сторону широких ворот.

– Не слишком для нас роскошно?

И слова замерли на губах, потому что, из ворот вышла толпа шумящих македонцев, слишком знакомых лиц. Неарх, Пердикка, Марсий, Гарпал! С громкими криками и улюлюканьем понеслись навстречу толпе, с хода врезаясь в плясавших финванцев, органично сливаясь с ними. Я обернулся, на губах Павсания играла загадочная улыбка. Не встречая более сопротивления с моей стороны, снял небольшую комнатку, на двоих.

– Одна постель? Я не собираюсь спать с тобой рядом.

– Предпочитаешь иное ложе? Потерпи. Сиди и никуда не высовывайся, я схожу разузнаю обстановку.

Павсаний ушёл, вопреки его запрету стал рассматривать из окна проходящих по двору людей. Дважды видел тебя, вздрагивал и бросался вглубь комнаты. Теперь вся надежда была на неверного спутника, он явился, спустя час, с мешком за плечами. Заказав хозяину постоялого двора ужин, сбросил ношу на пол.

– Не прикасайся.

Предупредил, заметив интерес к мешку. Сам же сел в глубокий стул и сложив ладони лодочкой, задумался.

– Как у тебя с декламацией?

– Средне, музы обошли стороной мою колыбель.

– Очень скверно, – тотчас резюмировал Павсаний, – я представил тебя как искусного актёра.

– Актёра?

– Ну да, как же ещё ты рассмотришь любимого и останешься для него невидим? Только, если маска будет закрывать нежное личико! Завтра, после полудня вся их компания собирается близ Пройтидских ворот, в театре Кадмуса, где будет представлена трагедия Эсхила Ористея В главных ролях Феоксен и Аретас многомудрый. Ты будешь третьей эриннией, с десятком слов, что-то в ключе обвинительной речи. Сам понимаешь, на такие маленькие роли берут статистов, людей с улицы в каждом городе, куда приезжает труппа. Не косороться, зато ты будешь как никогда близок к объекту своего интереса. Вот возьми свиток с твоей речью.

Всю ночь я не спал, ворочался, прислушиваясь к спокойному похрапыванию Павсания и удивлялся собственной безрассудности, утром с мешками под глазами, громко похлопал ладонями по щёкам, приводя в чувство. В театр, боясь столкнутся с кем-то знакомых отправился очень рано, едва позавтракав. На входе меня встретил мужчина с густой седой бородой, едва ли не достающей ему до пупа. Указал пространство за скеной, где можно было переодеться.

В свёртке переданном Павсанием, оказалось длинное до пят одеяние состоящее сплошь из живописных лохмотьев, парик и маска, страшнее которой я отродясь не видывал. Круглые, на выкате глазищи с дырочками для обзора, отвратительные толстые губы, растянутые в безобразной ухмылке, мясистый нос, и уши в разные стороны. Изнутри маска оказалась выстлана старой кожей и жутко от того воняла. Решив надеть её в последнюю очередь, поплотнее нахлобучил чёрный парик, сплетённый из конских хвостов, густых, свалявшихся колтунами и отправился на площадку для представлений. Там уже репетировали двое, один, знакомый старик, несмотря на возраст имел густой хорошо поставленный голос, его собрат стройный юноша, с немного острыми чертами лица, как у нас бы сказали – лисьими. Молодой актёр, срывался на фальцет и частенько фальшивил, но не был лишён грации, жесты, а особенно узкие кисти и длинные пальцы, завораживали.

– Ну будет на сегодня, Феоксен, – заметив меня пробасил старик, а то уже эриннии слетаются на наш диалог.

Молодой человек бросил выразительный взгляд, словно говоря: тебя только здесь не хватало. Дёрнув плечом ушел. Запинаясь и хаотично размахивая руками, я попытался изобразить злобную богиню, чем сильно насмешил старика. Утерев слезы в уголках глаз, он мягко взял за запястья и медленно принялся отрабатывать с новичком театральные телодвижения.

– Хвала богам, чужеземец, что у тебя не более десяти слов, иначе мы бы получили второго Феоксена! Красоты в достатке, а настоящего таланта с горчичное зерно. Впрочем, ты можешь ещё немного потренироваться, до представления добрых пара часов.

Затвердив текст и убедившись, что маска мешает расслышать нюансы произношения и за свою таинственность могу быть спокоен, сел отдохнуть. Народ собирался не торопясь, по негласному правилу рассаживаясь на заднике, оставляя лучшие места для важных зрителей. Вскоре появились и они, в сопровождении женщин и смазливых флейтистов, шумной толпой расселись в первом ряду. На тебе был перекинутый через плечо алый плащ, с богатой оторочкой по краю и тонкий обруч на голове, в виде короны. Рядом на скамье устроилась некая развязная девица, как я и предполагал пресловутая Таис, в полупрозрачном хитоне с разрезами по бокам, так чтобы были видны загорелые крутые бедра. Женщина ими сильно гордилась, и выставляла напоказ при каждом удобном случае. Вот и сейчас, она недвусмысленно прижалась к твоей ноге разгорячённым бедром, но этого ей показалось мало, тогда завладев рукой, положила её себе чуть ниже живота.

– Бесстыжая!

Застонав сквозь сжатые зубы, я едва устоял на подгибающихся ногах. Хорошо, что никого рядом не было, и можно было выразить чувства в нечленораздельном вопле. Меж тем и за скеной началась суета, участвующие в первом эписодии, подошли актёры. Гремя котурнами, театральными деревянными сандалиями на высоких подпорках, заняли надлежащие по пьесе, места. Хор сбоку начал распевку, все бегали, толкались локтями, статисты, неопытные парни набранные вчера, приставали с вопросами к Аретасу и заранее печалились по поводу личностного провала. Отойдя от щели, перестав растравлять сердце видом твоего веселия, я попытался сосредоточится на собственной роли. Выход только после пятой морали, исполняемой хором, позволял мне любоваться действием непосредственно со стороны скены, и положившись на милость богов, немного отвлёкся.

Все прошло неплохо, никто из статистов не забыл текста, никто не шлёпнулся и не потерял парик, все, как могли проорали слова задуманные автором, появившись в развивающихся лохмотьях, трижды пробежали с одного конца на другой изображая погоню, поухали для эффекта и скороговорками пожелали главному герою всяческих несчастий. На этом, наши роли закончились, сойдя с подмостков мы стали обычными людьми. Получив каждый по три обола, по обычаю должны были уйти до окончания пьесы, но я нашёл способ задержаться, спрятавшись среди реквизита. И как только прозвучал заключительный стасим и хор пропел эксод, кинулся в гущу актёров, расталкивая, вызывая на себя их праведный гнев. Ты пожелал выразить восхищение игрой трупы, после ухода большей части зрителей, спустился, воспевая дифирамбы Мельпомене, обошёл всех пожимая руки и награждая особо отличившихся, золотыми статерами, из толстого кошелька привешенного к поясу. Возле Феоксена задержался.

– Я был покорен твоей игрой, о серцеед, ты смог вызвать слезы очаровательной Таис, которой я очень дорожу. Приглашаю вас в Пеллу, в столицу Македонии, на весенние Дионисии, приедете?

Вперёд выступил Аретас, в ответ произнёс краткую речь, несомненно заготовленную заранее, в которой вполне предсказуемо прозвучали общие фразы благодарности. В голосе старого актёра, проглянули искренние радость и гордость оказанной честью. Желая окончить и так порядком затянувшийся обмен любезностями, Таис подойдя сзади, нежно потёрлась щекой о плечо.

– Александр, солнечный мой повелитель, наши пиршественные ложа простыли, а кушанья подёрнулись холодной корочкой.

Ты нервно дёрнул плечом, почти как тот актёр, показывая как неприятны попытки женщины манипулировать собой.

– Дура, – облегчено вздохнул я, отметив недовольно надутые губки смуглокожей красавицы.

И уже хотел уйти, решив, что сын царя не опустится до общения с случайными людьми, нанятыми ради десяти фраз, как вдруг ты двинулся к нам.

«Он не узнает, пока на моем лице маска, а тело скрывает просторная хламида из множества лоскутов, не поймёт, кто перед ним!»

Меж тем, быстро пожимая руки, ты приближался и против всех доводов рассудка, крупно задрожал не в силах побороть нервный озноб.

– Благодарю, благодарю!

Ты становился все ближе, а на меня словно столбняк напал. Ноги накрепко приросли к доскам.

– Благодарю!

Рука, будто налитая свинцом, потянулась навстречу, пальцы дрогнули принимая в ладонь твою пламенеющую кисть.

Вот сейчас он, выдернет её, отвернётся к другому, и перестанет существовать. Неосознанно, сжал руку, моля не размыкать пожатие и ты остановился. Могу поклясться Кибелой, но, в тот момент ты, вздрогнул. Не выпуская ладони, поднёс её к глазам, повернул, обнажая запястье и как во сне поцеловал. Прижался губами к пульсирующей жилке и застыл. Никто не мог понять, что происходит, мы стояли друг напротив друга и ни один не мог двинуться. Припав к руке, ты словно выпал из реальности, вдыхая запах улетал в мечтах за облака. Сбоку придвинулся хмурый Птолемей, будучи старше на девять лет, он считал вправе давать советы.

– Александр, отпусти парня, нас ждут.

– Пошёл в Тартар, козел вонючий.

Всех привела в изумление грубейшая фраза, с которой ты обратился к первому царедворцу.

– Пошли все в Тартар! Цербер вас раздери! Вон, все ушли от сюда.

Ты кричал, ничего не видя кроме моих непроизвольно согнутых пальцев, которые принялся беспорядочно целовать. Захватывая губами и слегка покусывая, возбудился, и помочь тебе можно было только одним способом, что я и сделал. Легко забросив левое бедро на родную поясницу, прижался к вздыбленному паху.

– Хочу тебя.

Я ничего не ответил, маска по-прежнему надёжно скрывала лицо, но куда бы я дел сбившееся дыхание, ласкающие подушечки пальцев, ноги, столь красноречиво обвившие твои бедра. Перехватив меня за талию, приподнял над полом, умоляя о соитии и я не отказал, упёрся в широкие плечи, и кивнув, насадился. Без масла, только увлажнив слюной вход, вобрал в себя того, кто был мне дороже всего на свете, даже собственной жизни. Крепко держа вздымающиеся бедра, ты, положился на силу рук, удерживая в воздухе далеко не тщедушное тело филэ. Я же старался как мог, в столь неудобном положении, умело поводил бёдрами, добиваясь более полных проникновений, сжимал тебя изнутри, заставляя вскрикивать от сладкой боли и когда ты, окончательно потеряв голову, попытался сорвать маску, ударил по руке.

– Нет.

– Прости.

Сперма закапала на дощатый пол, её было так много, что часть вылилась наружу. Задыхаясь, мы опустились на колени, не размыкая объятии, едва переводя дыхание от сильнейшего оргазма. Ты беспорядочно ласкал мои плечи и грудь, беззвучно шепча на ухо дорогое сердцу имя. Надо было уйти, но как? Точно младенец, я не мог сделать и шага, колени подгибались бедра, столь яростно сражавшиеся с твоими, разъезжались. И все же попытался освободится, ты не дал.

– Александр.

Неарх, юноша вызывавшими у меня наибольше уважение невероятной скромностью, осторожно попытался привести в чувство обоих.

– Юноше надо идти, видишь он не хочет продолжения отношений, отпусти его будущий царь, будь милосерден!

– Гефестион!

Застонал ты, не в силах объяснить произошедшего.Неарх тихо сказал.

– Гефестион умер, его нет и никогда не будет! Тебя привели в замешательства сходные черты, на подавайся обманчивому Гипносу, это лишь наваждение.

– Мой дорогой Гефестион! Я убил тебя своей жестокостью! Как я мог?! О боги, ваша кара невыносима! Смотрите, обезумев, я даже изнасиловал незнакомца, приняв его за моего филэ!

Медленно отходя от меня, ты действительно находился во власти безумия и вдруг, одна мысль остановила поток сумасшедших причитаний. Сняв с пальца самый дорогой перстень, с крупным сапфиром, протянул мне.

– Если это залечит твои раны, возьми, в оплату за мою несдержанности. А если и этого будет мало, пришли мне послание и я одарю, всем чем пожелаешь. Не хочу принуждать или покупать любовь, но если я не противен, возможно, мы могли бы встретиться ещё раз?!

Твой голос, моляще-заискивающий и взгляд, никак не согласный с интонацией – жадный до умопомрачения, привели в неистовство. Развернувшись,я врезал кулаком в челюсть, желая тебе прикусить лживый язык и обнаружил, как наваждение спало и я снова вижу все в истинном свете. Насильника, с красным от недавнего напряжения лицом, полностью удовлетворённого, довольного собой, отдающего неизвестной шлюхе за быстрый перепих дорогой перстень и пытающегося, продолжить с ней отношения в будущем. И не важно, что эта так называемая «шлюха» я сам, сейчас, ты предал меня, дав полное доказательно ненадёжности клятв. Как был, в маске и театральной хламиде, бросился бежать, путаясь в переходах сценических нагромождений. Найдя сваленный горкой реквизит, с протяжным вздохом освободился от чужих одежд, оставшись в привычном коротком хитоне.

Павсаний, лишь бросив взгляд на мои ноги в засохшей сперме ничего не сказал, пошёл греть воду на ванну. Я разжал кулак, взглянул на перстень.

– Щедрая плата, даже слишком. Стоит не меньше хорошего дома в Пелле, набитого мебелью и рабами. Интересно, а Таис ты дарил подобные вещицы?

Вернулся Павсаний, заметив сапфир, отобрал у меня перстень и повертел в руке.

– Дар Афин, сразу после заключения Коринфского союза. Береги, это очень ценная штука. Догадываюсь, за что ты его получил.

– Разве Филипп не щедр к тебе?

– Его щедрость не сравнится с его предательством!

И вот тут, сам того не желая, Павсаний попал в болевую точку, его слова прорвали внешнюю невозмутимость и я заорал от боли. Молча. Это был самый страшный в мире крик – безмолвный. Сквозь плен ладоней, зажавших рот, выорал боль и успокоился. Затем, принял ванну, тщательно выскреб с ароматной солью кожу, умастил оливковым маслом. Добился того, чтобы все члены засияли подобно солнцу.

– Такой ты мне больше нравишься!

Улыбнулся Павсаний, подавая кусок полотна и помогая в него закутаться.

– Не сочти за труд, расчеши мне волосы.

– Ты что-то задумал, а, Гефестион?

– Да, раз Александру так нравятся актёры, мне ничего не остаётся и сыграть с ним.

– Как бы это не кончилось дурно.

– А насрать.

Ну да, иногда я бывал невыносимо груб, но только иногда.

Перед отъездом, на следующее утро, завернул в тонкую белую салфетку прядь своих длинных волос, пропустив её в золотой, с сапфиром перстень и отослал тебе.

========== 13. Атрей. ==========

По возвращению в Пеллу я несколько дней никуда не выходил, подчиняясь Павсанию ждал распоряжений Филиппа и тот, неумолимый как Крон, нагрянул в один из вечеров. Немного под хмельком, но не утративший здравый рассудок, ввалился со свитой в тихий дом и заполнил его истошными криками, визгом гетер, лаем охотничьих псов. Предупреждённый слугой, я до времени скрылся в отдалённом покое, нечасто посещаемым хозяином и челядью, не забыв захватить внушительного объёма труд Пифагора. Павсаний принимал царя со всей доступной ему роскошью, рабы дома сбились с ног снуя с кухни в пиршественный зал и обратно, из погреба подняли лучшие вина, из сада сплетённые наспех цветочные гирлянды. Стараясь не обращать внимания на громкие звуки музыки, доносящиеся даже в уединённое убежище, развернул первый тяжёлый свиток и погрузился в чтение. Где-то ближе к ночи, приполз Павсаний, пьяный до нельзя, едва стоящий на ногах.

– Царь требует тебя! Хочет наградить!

– За что? Я ничего не сделал!

– Не рассуждай! Повинуйся!

Теряясь в неведении, полный дурных предчувствии спустился в зал и поразился царившей в ней пустоте, только несколько минут назад здесь гремели цимбалы и свистели флейты, некоторые инструменты до сих пор валялись на ложах и под ними. От запаха выпитого вина кружилась голова.

– Он там! – Павсаний указал рукой на стоящее в отдалении ложе, скрывающиеся под тяжёлым занавесом. – Иди! Ждёт!

Неслышно я приблизился, боясь даже вздохом оскорбить покой македонского повелителя. Отодвинул драпировку. Филип казалось спал, уронив голову на одну из пуховых подушек, и, только заслышав шорох ткани, быстро вскинулся. Хватаясь за кинжал у пояса.

– Кто здесь?

– Гефестион!

– Ах да, садись.

Промассировав виски, чтобы сбросить остатки хмеля, царь серьёзно посмотрел на меня.

– Тебя следовало распять за дерзость. Не дрожи, я поступлю иначе; чего ты хочешь, говори, исполню.

Не понимая хода мыслей Филиппа, осторожно попросил.

– Отпусти меня царь, разреши уйти и жить, подобно простому македонцу. Я могу дать клятву молчания, переменю имя …

– Закрой рот, – рявкнул Филипп, глаза его сверкнули гневом. – Только глупец не ценит милость богов! Александр, к моему горю, полностью в твоей власти, знаешь ли ты визгливый щенок шакала, что он вернулся домой?! Отменил сватовство и даже помирился со мной! Извинялся, унижался, признавал ошибки и все ради чего? Точнее кого? Человека, оставившему ему прядь волос. Ты с ним знаком?

Запираться и лгать не имело смысла, Павсаний доложил о нашей авантюре ещё в первый день по приезде, недаром, сидел в царском дворце до утра.

– Это был я.

– Вот именно, – задумчиво протянул Филипп, мгновенно меняясь в лице, – юный любовник ради которого сын смирил свою неуёмную гордость! Одни боги знают, на какие ещё жертвы он готов пойти ради этих стройных бёдер и нежных губ. Ты страшный человек Гефестион и безумный, раз хочешь отказаться от власти!

Пожав плечами, не стал разубеждать Филиппа, пусть считает меня слабаком, трусом, идиотом в конце концов, мне все равно. Я не шлюха, не продаюсь как Павсаний.

– Да неужели?

Голос царя не предвещал мирного окончания беседы, оказывается, задумавшись я не заметил, как произнёс последнюю фразу вслух. А когда понял чем может грозить роковая фраза, было поздно.

В ту ночь, Филипп изнасиловал меня, да, вот так просто я могу сейчас об этом говорить.

Связанные поясом запястья, притянутые к изголовью ложа. Рука Павсания, держащая мою голову, чтобы я не засветил царю лбом в челюсть; ноги, повисшие на лодыжках, рабы, умоляющие не сопротивляться. Твой отец не был грубым, скорее, он преследовал очередную цель и в неё входило моё бесчестие. Молча ломал меня. Не было в том соитии ничего любовного, но и на насилие не походило, скорее, как я и говорил раньше, царь продумал действия заранее и сейчас, просто исполнял задуманное. Отвернувшись, чтобы не видеть заросшее чёрной бородой лицо царя, я закрыл глаза и расслабился. Не хотел получить травм, не хотел страдать из-за смердящей падали, которой являлся твой отец. Понадобилось много времени, прежде чем он сумел кончить, и встав с меня, потрепал по взмокшей от пота, голове.

– Не понимаю, что находит в тебе Александр, по мне так ничего особенного.

Павсаний распорядись тут, и жду тебя завтра, после полудня с отчётом о его состоянии. Если Гефестион покончит с собой, казню. Он нужен мне живым.

И не оглядываясь, не интересуясь более ничем, исчез.

Я не вскрыл вены и не сделал попыток броситься на меч, хотя Павсаний и велел убрать все оружие из покоев; как ни в чем не бывало, ел подаваемые блюда, пил разбавленное сладкое вино и улыбался. Возможно, именно эта улыбка и пугала рабов, они старались подолгу не задерживаться в комнатах, и выполнив необходимое, бежали со всех ног. Павсаний каждое утро посвящал узнику немного времени, участливо спрашивая о здоровье, интересуясь, не надо ли мне чего.

– Все просто замечательно, – неизменно получал ответы на все тревожные вопросы. – Я всем доволен.

Через две декады пришёл приказ из дворца, там готовились к грандиозным мистериях в честь Зевса Ликийского. Украшенные залы с всевозможной роскошью, должны были показать и нашим врагам, и союзникам, мощь Македонии, для того, чтобы пустить пыль в глаза Филипп не жалел средств. Впервые за год размолвки, на этом пиру отец и сын должны были появиться вместе, тем самым доказывая, что конфликт в семье погашен и царствующий дом вновь един. Приглашённые по случаю музыканты, даже сложили хвалебные гимны, славя обоих. Девушки с оливковыми ветвями встречали торжественную процессию у дверей. Задействованный в предстоящих празднествах Павсаний, с ног сбился, ведь на него возложили всю охрану, кроме того, следил за желаниями гостей и должен был в случае опасности применить спрятанное под одеждой оружие.

– Твоё дело подавать царю килик с вином. Запомни Гефестион, ни одного лишнего движения, только почтительный поклон и улыбка. Впрочем, в последнем ты неплохо преуспел.

Не желая слушать мои возражения, дал необходимые инструкции и хотел выйти, как вдруг я схватил его за руку.

– Умоляю, избавь от позора! Скажи заболел! Придумай что-нибудь!

«Наивный, в те годы я ещё верил в человеческую, если не доброту, то хотя бы жалость, и получил новый жестокий урок».

Павсаний отцепил мои пальцы, намертво впившиеся в предплечье и криво усмехнулся.

– Подчиняйся, иначе Александр узнает, что произошло в этом зале!

– Угрожаешь?

– Ну что ты! Как я могу угрожать сердцу наследника Филиппа, я просто обрисовываю возможные последствия твоего неповиновения. Будь благоразумен и пойми, твои желания ничто перед волей царя.

Не желая продолжать и без того бессмысленный диалог, Павсаний тяжело вздохнул, похлопал меня по плечу.

Одежда царского виночерпия: темно-синий длинный хитон, с золотыми фибулами на плечах, надушенный восточными тяжёлыми ароматами лежал перед мною. Вошедшие рабы тихонько попросили соизволения облачить пленника в наряд царского любимца. Я позволил, подготовленный к пиру, с мокрыми после ванны локонами, возложил на голову золотой веночек, завершая образ и повернулся к бронзовому зеркалу. В гладко отшлифованной поверхности отразился красивый юноша с правильными чертами лица.

Филипп хочет повеливать сыном, угрожая ему мной?

Раб напомнил, что время вышло и пора отправляться во дворец. Придерживая длинные полы хитона, я вышел на крыльцо, в сопровождении пятерых вооружённых охранников. Оглянулся, убедившись в близости солдат, ударил стоящего ближе всех македонца. Не имея оружия, действовал кулаком, в глаз, по рёбрам, там, где панцирь немного расходился закреплённый тугими кожаными шнурками. В пах, ногой. Второй, третий охранник, рукопашный бой начавшийся столь стремительно, так же быстро прекратился, как только я почувствовал лезвие меча на шее.