Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

Сколько простояли, не знал ни один из нас. На пронизывающем ветру, утопая ногами в снегу, прижавшись телами, совершенно не замёрзли, напротив когда губы соединились, мы ощутили насколько они были горячи.

Никто не просил прощения, слов не было вообще. Зачем? Наши сердца говорили своим языком, наши тела, забыв все разумные доводи, понятия приличий, осторожность в конце концов, льнули друг к другу, как две половинки андрогина, нашедшиеся половинки одного целого в огромном мире. Не сговариваясь, мы пошли к дровяным завалам и там ты взял меня, с сладкой болью, с кровью, заменившей масло, с укусами и синяками, вместо нежных признаний.

Я ещё никогда не был так счастлив.

Обреченный вечно любить тебя, с восторгом положил себя на алтарь под нож смеющегося Эроса.

========== 11. Дамарат. ==========

Вернувшись спустя довольно длительное время, и заметив как жена с грохотом представляет глиняные горшки на полке, я хмуро спросил её, в чем дело. Тавива не ответила, только в сердцах бросила одну из хрупких посудин на пол, разбивая её на мелкие осколки. Желая оправдаться, я заговорил излишне грубо.

– Я не обещал тебе любви, лишь хотел дать защиту и уважение.

Она же, не слушая заговорила с собой, глядя на пылающий в очаге огонь.

– Поначалу я думала, что неприятна тебе тем, что перенесла насилие грубых македонцев. Потом рассуждала: возможно, я не так красива как юные девы… Но Гефестион! Ты мне муж и то, как ты целуешься на глазах всех соплеменников с другим мужчиной, унижает меня. За две полные луны нашего супружества ты даже не взглянул на меня по-доброму, об остальном и не смею просить. Зачем? Если я была изначально неприятна, поманил пустыми обещаниями?

И как я мог ответить на ее правдивые слова.

– Прости.

Тавива, выплеснув яростное негодование и немного притихнув, подошла сзади, тихо села прижавшись лицом к спине. Я почувствовал, как она плачет.

В обед заглянул Протей, по секрету сообщил, что поздно вечером ты назначил побег.

– Захвати с собой побольше еды и мешок ячменя для лошади. В набеге мы разведали местность, нашли несколько хорошо укреплённых греческих поселений на востоке. Там мы сможем отсидеться на первое время.

Недоумевая, я спросил о причинах нашего тайного сговора и спешности.

– Ты настолько туп? Не понимаешь? Половина племени судачит, чем вы занимались с Александром за дровами! Другая половина требует крови. Дакар хочет расторгнуть ваши браки и казнить царевича за оскорбление дочери!

После ухода Протея я не стал раздумывать. Как и договорились, собрался быстро, навьючив на Рыжего помимо запаса зерна хлеб, мясо и даже два одеяла. Жена ходившая за мной хвостом, быстро просекла, зачем я чуть ли не бегом сную из кладовой в конюшню и обратно.

– Умоляю Гефестион, не уходи! Я сумею уговорить Дакара, я пригрожу ему местью Крисида! Только не бросай меня, любимый!

– Тавива, наш брак закончился! Он и не был как таковым, я ошибся! Забудь меня и живи дальше!

– Никогда! Ты ещё не понял, что я не простая женщина! Я сестра зятя царя и племянница вождя! И заставлю, если не любить, то хотя бы уважать жену, а не македонского выкормыша!

Зря Тавива пыталась угрожать. У меня от природы длинные пальцы, а сильными их сделали длительные упражнения с мечом и дротиком. Бедняжка не могла вырваться, даже если бы попыталась – в доли мгновения руки сомкнулись на её горле. Деймос полностью завладел моим сознанием, свойство нужное в сражении выплеснулось против слабой женщины. Несчастная обречённо смотрела в потолок конюшни налитыми кровью глазами и тихо скулила, я же продолжал сжимать её горло до тех пор, пока зрачки не расширились как у покойника, и тогда одним рывком свернул ей лицо на спину, с хрустом ломая шейный позвонки.

– Прости, – повторил сказанное накануне, – но ты должна была смириться.

Забросав тело старым сеном, я тайно вывел Рыжего и стал ждать вас.

Ночная скачка по рыхлому снегу и неровным горным тропинкам и многочасовое сидение на спине лошади сделали своё дело. Когда после полудня мы остановились в небольшом ущелье, я не смог сам слезть на землю. Заметив тёмные пятна на волчьей шкуре, заменявшей седло, окрасившиеся красно-бурыми пятнами мои ноги, вплоть до ступней, ты кинулся стаскивать своего филэ, едва ли не причитая над ним.

– Ничего Александр. все заживёт. Просто мы так долго не занимались сексом, вот и открылись маленькие ранки…

– Ранки?! Ты весь в крови!

– Кровь очистит больные места и я скорее поправлюсь!

– Гефестион! О чем ты толкуешь! Завтра ты не сможешь сесть на лошадь, своим безрассудством ты погубил наш побег!

– Так оставь меня здесь, дай дротик и меч, чтобы я мог защищаться от диких зверей. И как только погоня утихнет, возвращайся. Клянусь. Я буду жив.

Устроив меня на прихваченных из племени одеялах, ты отошёл к Протею и о чем-то заспорил с ним. Боль, о которой не хотелось думать, слишком явственно указывала на обстоятельства повреждений. Набрав снегу, лежащего под рукой, я попытался приложить холодный компресс, но прохладная масса тотчас окрасилась в красный цвет.

Бесполезно!

Только полная неподвижность принесёт мне желаемое выздоровление. От костра, разожжённого под камнем, дабы не привлекать возможных преследователей, потянуло сытным запахом мяса. Я вспомнил, что не ел с вчерашнего вечера, в животе заурчало. Вскоре ты принёс мне немного … жирного отвара.

– Я бы не отказался от хорошего куска.

– Знаю, филэ, но придётся потерпеть. До поселений пять дней пути, и все пять дней ты будешь питаться исключительно жидким супчиком. Не настаивай, а постарайся понять. Если бы я имел все сокровища мира, то не колеблясь сложил их к твоим ногам. Но сейчас я нищий и единственное, что могу предложить моему возлюбленному – это вот такой бульон.

Осторожно поддерживая чашку, ты помог мне напиться, и сняв последний плащ с собственных плеч, крепко закутал, спасая от холода.

– Как стемнеет, мы выступаем. Пока поспи.

А потом ты нёс меня на руках, все восемь дней, растянувшиеся в непрерывную череду переходов и привалов. К несчастью, меня мучила не только инфекция. От неподвижного лежания я сильно простыл и в груди предательски засвистело. Кашель сотрясал ослабшее от скудной еды тело. Отчаявшемуся, мне казалось, что я никогда не увижу конца пути. В бреду я умолял тебя бросить никчёмную ношу и спасаться самому. Дважды, очнувшись от полузабытья, чувствовал руки Протея – оказывается, вы менялись через несколько километров и пока один нёс больного, второй, с мечом был готов держать оборону как от зверей, так и от преследователей. Не знаю, но думаю только по воле богов наш побег удался. Очутившись в прокопчённой хижине простого греческого пастуха, я наконец смог перестать клясть себя за риск, которому вы подвергались. Простая глиняная лампа, вылепленная грубоватыми руками, едва тлела, распространяя запах дешёвого масла по комнате, ты сидел в углу, привалившись к стене и спал. Приподнявшись на локте, едва сдерживая кашель, я потянулся к лежащим на столе травам, сухим и колючим. Точно дикий баран, принялся их жевать от голода. Вскоре прошёл хозяин жилища, принёс в медном котле горячую воду.

– Отойди, я сам!

Встрепенувшись, ты отстранил незнакомца, высылая его за дверь.

– Филэ, здесь нечего стыдиться, потерпи, а я сам вымою тебя и переодену. Если будет больно, можешь укусить меня за плечо.

Вскоре в старенькой, но чистой одежде греческого поселянина, я полусидел, опершись на соломенные подушки, и ел из твоих рук жидкую ячменную кашу, больше похожую на слизь улитки. Немного. Семь ложек. Я считал. По окончании трапезы, ты вымыл мне лицо и руки, не удержался, поцеловал. Губы показались подозрительно горячими. Схватив тебя за ускользающее запястья, я ощутил жар во всем теле.

– Ты тоже простыл?

– Не обращай внимания, филэ. Главное, это ваше здоровье, вон Протей тоже свалился, лежит в соседней комнате в горячке.

Погладив меня по голове и ещё раз чмокнув в лоб, ты вышел.

Значит, мой враг сейчас ослаблен, но насколько? И смогу ли я вызнать у него подробности заговора. Дождавшись, пока ты уйдёшь, и шаги затихнут на пороге, я осторожно выскользнул из комнаты и тотчас налетел на дверь ведущую в соседнее помещение. На моё счастье там никого не было, кроме твоего молочного брата. Протей лежал на узком ложе, сплетённом из сухой болотной травы, и тихо стонал. Я разжёг пучок веточек, найденных у входа, и едва удержался от громкого возгласа. Всё лицо Протея покрывали красные пятна безобразной формы и волдыри. Находясь в тревожном сне, он тяжело дышал сквозь неплотно сомкнутые зубы. На столе рядом обнаружилась настойка горькой полыни и мака, которую обычно давали тяжелораненым воинам.

– Протей?! Очнись, мне надо знать!

Больной пошевелился и движение членов вызвало новую боль, от которой он дёрнулся и протяжно выдохнул.

– Кто здесь?

– Это я Гефестион. Я пришёл узнать – почему?

На широкоскулом лице македонца промелькнула понимающая усмешка и как бы не был болен Протей, он понял, что сейчас волновало меня.

– Почему я не убил тебя? Тебя удивляет?

– Да. Ты имел множество шансов потихоньку придушить меня, бросить в пропасть, напоить тайным ядом. Но ты не сделал ничего такого и сейчас умираешь, когда это я должен быть подготовлен к погребальному костру!

Силы оставили Протея и он долго лежал молча, уставившись в потолок. Не желая заставлять умирающего выкладывать мне все мысли и в какой-то мере жалея его, я застыл в ногах ложа, с тревогой следя за заострившимся профилем. Наконец, он глубоко вздохнул и попросил подойти ближе. Обнадёжил.

– Не бойся, это не заразно. Мои лёгкие сожжены холодом.

Дождавшись, когда я склонюсь почти к самому лицу, забормотал потрескавшимися от жара губами.

– Я настолько сильно люблю брата, что готов отдать жизнь за его…

Я ждал когда он скажет нечто оскорбительное, или припомнит позорную кличку, но Протей собравшись, прошептал.

–…за его возлюбленного.

– О Протей! Ты вернулся! Ты не держишь на меня зла! Ты снова наш славный добрый Протей!

–… за человека, которого ненавижу более всех на свете. Но умираю чтобы он жил, потому что он важен для Александра.

Не в силах выслушивать бред умирающего, я выскочил из хижины, найдя хозяина жилища неподалёку, спросил о тебе.

– Ушёл к Сафронии.

– Кто такая?

– Колдунья. Александр пошёл умолять ее вылечить Протея.

– И только?

Пожилой грек смотрел на меня, не понимая, что хочет услышать гость. Я же не мог более оставаться в месте, где умирал бедняга твой брат и потому бросился вдогонку. Хозяин прокричал, чтобы я возвращался. Дескать идёт снежный буран и я могу заблудиться в снежных вихрях. Рассчитывая на быстроту длинных ног, я нёсся ничуть не медленнее, чем бегал в Миезе на соревнованиях, или на торговом холме в Афинах. Ветер, порывы которого били по ногам не слабее воловьих кнутов, несколько раз валил меня, но, поднимаясь я упорно продолжал свой бег, не замечая пронизывающего холода и когда впереди замаячила фигура человека закутанного в плащ, я не сомневался.

– Александр!

– Гефестион, зачем ты встал с постели?

– Не хочу быть один! И потом, одному здесь опасно!

– Знаю филэ, и не ругаю. Позже ты получить от меня серьёзный выговор, а сейчас лезь под плащ!

Дёрнув шнурки у горла, ты приспустил немного меховую накидку, раскрывая мне навстречу. Прижал к груди. Только сейчас я понял, как был безрассуден, бегая по крепкому морозу в одном хитоне на голое тело. И как замёрз, и как был мгновенно согрет твоим мощным теплом. Прижался плечами и животом к тебе, украдкой поцеловал в шею, словно извиняясь. Теперь и ветер, и начинавшаяся пурга были нипочём. Утопая в рыхлом снегу, мы двинулись на другой конец селения, не размыкая объятий. И вскоре стояли перед низенькой хижиной, как и все покрытой серой соломой.

– Кажется здесь. Стучи Гефестион.

На громкие удары кулаков вышла женщина, окинула нас подозрительным взглядом, ничего не сказала и медленно пошла внутрь жилища.

– Видать припекло, раз вы вышли в волчью погоду. – заметила она на ходу.

– Припекло, матушка, – печально отозвался ты, снимая плащ и складывая его в ногах. – Плохо мне. Скажи, что делать? Спроси своих богов.

– Мои боги умерли. И умерли очень давно. Я говорю с духами, а уж они знают все.

Вытащив из глиняного горшка птичьи перья, собачью шерсть, кости летучих мышей и камушки странной формы, она забормотала что-то на своём языке, раскладывая мусор на три равных кучки. Потом все смешала и вновь разложила, на две.

– Гляди, Александр. Один твой друг на пути к предкам. Не пытайся помочь ему. Его нить уже спряли мойры и отмерили.

Перемешав предметы в первой кучке, отодвинула её.

– А второй – предаст. Не приближай его к сердцу, иначе получишь смертельную рану. Раньше срока через его козни сойдёшь в Тартар!

Вторая кучка отправилась к первом вороху. Старуха подняла на меня глаза и ткнула в воздух крючковатым пальцем.

– Вышли его, остальное должен знать один.

Несколько минут мне пришлось провести на пороге, тщетно пытаясь согреться, ведь меховая накидка осталась внутри. Ты вышел от колдуньи задумчивый.

– Я думаю, она сошла с ума, Гефестион. Зря мы отправились сюда, и покинули Протея. Идём быстрее к нему.

Пока мы шли, ветер немного утих, и разлилась спокойная синяя ширь с мелкими блестящими звёздами. Рассматривая созвездия, я указал тебе на Ориона, ты же только улыбнулся.

– Мой Гефестион любит истории с трагическим финалом. Я другой, я хочу жить и побеждать, я верю, что завтра брату станет лучше и мы продолжим путешествие втроём.

Выпросив у колдуньи трав, ты весь вечер варил знаменитый отвар. Зная, насколько он отвратителен, я пытался отговорить от безнадёжной затеи, но ты упрямо стоял на своём. Припоминая, как уже дважды поднимал меня на ноги этим вонючим пойлом, и говорил так убедительно, что к утру я даже начал верить в успех затеи. К Протею я старался не заходить. Ты ухаживал за братом в одиночку. Не знаю почему, но я опасался оставаться с умирающим наедине, словно он мог указать на нечто ужасающее. Носил воду, поддерживал огонь в самодельном очаге, стирал тряпки, которыми перевязывали несчастного. На третий день ты сказал.

– Есть надежда. Ему лучше, лихорадка отступила.

Почувствовав невероятное облегчения, я обхватил твою талию уткнуться лицом в грудь.

– Знаю, ты переживал за него! Да, Гефестион?! О благодарю, филэ!

Желая немного облегчить твои заботы, я предложил немного отдохнуть. Напомнив, что ты не спал уже немало времени и сам едва держишься на ногах. Дождавшись ровного дыхания спящего, медленно вошёл к Протею.

Клянусь, он доживал последние часы.

Сегодня я узнал о том, что разрозненные отряды иллирийцев видели неподалёку от деревни, укрывшей нас. Значит, вскорости обозлённые смертью Тавивы дикари будут здесь. Мы не сможем долго держать оборону! Нам надо срочно уходить! Стащив у хозяина жёсткую подушку, которую крестьяне подкладывали под зад, если приходилось подолгу сидеть на деревянных скамейках, я тихо вошёл в комнату.

Он все понял, увидев меня.

И не произнёс ни слова, твой брат был гордым человеком. И сильным. Понадобилось достаточно времени, чтобы он затих после того, как кинув подушку ему на лицо, я навалился сверху. И держал подёргивающиеся руки, не давая скинуть с себя удушающую смерть. О чем тогда думал? О тебе. Как и в бою, у тебя появился враг, и я его уничтожил. Подождав ещё немного и убедившись в смерти Протея, я вытер пену с его губ, и положил тело как можно естественнее, даже расправил одеяло. Уняв собственное сердцебиение, и успокоившись, я на цыпочках вернулся в комнату и лёг рядом с тобой. Ты заворочался.

Сонно пробормотал.

– Филэ?

– Да, Александр. Спи, все хорошо.

У меня оставалось немного утренних часов, совсем крошечка времени до того, как ты обнаружишь смерть брата. Желая ощутить их прелесть, я стал целовать твои губы, млея от вожделения. Ты ответил, поначалу нехотя, сонно, но с каждым поцелуем распалась все большое, прильнул к телу, оставляя тёмные следы на коже.

– Гефестион, ты ещё не оправился.

– Вздор, со мной все замечательно! Хочу тебя.

Возясь на узкой скамье, мы старались производить как можно меньше шума. Для верности, я зажал в зубах край брошенного в изголовье ложа плаща, умело подставляясь под грубоватые, но неизменно исполненные любви толчки. За стеной лежало ещё не остывшее тело твоего молочного брата,и возможно, гении смерти ещё толпились возле его кровати, но мне было все равно. Расставив бедра, я бурчал сквозь плотную ткань нечто одобрительное, слушая как ты надрывно дышишь и растворялся в том дыхании.

Жи-вы жи-вы жи-вы!

Бились в плотном воздухе резкие выдохи и это было самое главное: твой искажённый страстью рот, твои руки поддерживающие ягодицы, твой член, пронзающий моё существо и сладость, от каждого движения возводящая на вершину Олимпа.

– О Александр, что бы не случилось, знай, я единственный, кто может вот так любить и отдаваться!

Пытался сказать, крепко обхватывая длинными бёдрами яростно ходивший зад. Вжимаясь маленькими ровными пятками тебе в поясницу, приподнимаясь для удобства соития. Руки, бесцельно бродившие по спине, на особо глубоких толчках впивались грязными ногтями глубоко в тело. Ласки, о которых мы мечтали в Миезе, давно перестали удовлетворять изощрённые запросы. Нежность казалась уделом слюнтяев. Борьба! Да, наши соития все больше походили на драки, на сокрытые удары и тайные раны, на боль, которой мы награждали друг друга и млели от неё. От вида крови, от вкуса спермы, от запаха взмыленных потных тел.

– Гефестион!

Отчаянный крик разорвал ночную темноту, последний толчок был настолько силен, что я на мгновение выпал из мира. Твёрдые, раскалённые страстью бёдра плотно вжались, обдавая теплом извергнутого семени, и глухо застонав, я увидел то, чего боялся. Протей стоял у нашего ложа, с синим лицом удавленника, держа в руках проклятую подушку.

– Он мой! – Мне казалось я проорал во всю мощь лёгких, хотя на деле, не произвёл и звука. – Убирайся! Александр мой!

Протей с грустной улыбкой отрицательно качнул головой, словно не соглашаясь и вдруг протянув холодную руку, погладил меня по щеке.

– Ааааа, – выплюнув плащ, я не выдержал и кончил, пачкая твой живот.

Остаток ночи мы провели в тревожном забытьи. Беспокоясь о Протее, ты встал очень рано, ещё до зари и ушёл к брату. Я ждал, скорчившись под одеялом. Чего? Крика? Плача? Молчания? Сейчас не могу припомнить, наверное нечто среднего и как же был поражён, когда ты вышел с абсолютно сухими глазами и коротко сказал.

– Протей умер. Позаботься о достойных похоронах.

Взяв Буцефала, ты вывел из его стойла и, не оглядываясь, поскакал в расстилавшуюся у подножья горного хребта долину. Не позвал с собой, не захотел, чтобы я был рядом. Думая о тебе, с помощью хозяина лачуги набрал сухих веток, к обеду соорудил нечто на вроде погребального костра. У нас не оказалось хорошего вина, чтобы воздать почести Аиду и Персефоне. Отдав за бурду из скисшего виноградного сусла последнюю золотую фибулу, оставшуюся на хитоне ещё со времён рокового пира, я кое-как опрыскал приготовленные поленья. Завернув тело в серую домотканую рогожку, я в одиночку вытащил его ногами вперёд и поднатужившись, возложил на костёр. Ранние зимние сумерки вскоре погрузили деревню в тревожный полумрак. В довершение всех бед горизонт затянули низкие снеговые тучи. Грек сказал, что ночью придёт обильный снег. Долее ждать было нельзя. Запалив факел, я бросил его на осиновые и тисовые поленья, дорожка огня побежала, охватывая погребальное ложе. Один, я стоял, всматриваясь в человека, которого убил, человека, который был невероятно тебе дорог. Кутаясь в плащ, следил, как поглощают языки огня того, кто ещё вчера страдал и любил, того, кто мог уничтожить меня, но сохранил ради близкого человека. В пепел и золу превращались улыбчивые черты, россыпь веснушек, таких густых, что казалось они дрались за место на носу. О боги, он же плакал рядом с тобой в колыбели, сосал одну грудь.

Теперь все кончено, я отныне самый близкий тебе человек.

Костер догорел, и потух. Первые снежинки– предвестники бури, упали на горячие угли, когда вдали раздался стук копыт и всадник на усталой лошади остановился рядом. В руке ты держал круглый предмет, завёрнутый в полу одеяния.

Как прощальный дар, бросил в прогоревшее жерло костра отрубленную голову иллирийца.

– Дакар? Почему он?

– А то не понимаешь?!

Не желая объяснять, ты отвёл Буцефала в конюшню, выстроенную неподалёку, и начал растирать коня, удаляя грязь и пот со шкуры. Молча засыпал ячменя в ясли. Я терялся в догадках. Не в силах выносить твоего отчуждения, зашёл следом и как только ты повернулся, чтобы принести воды, то наткнулся на меня. Опустив голову, я взглянул исподлобья и спросил:

– В чем дело, Александр?

– Уйди Гефестион. Не искушай судьбу. Как бы не звякнули ножницы мойр и для тебя.

– Винишь меня в смерти Протея?

– Не тебя, себя. Потому что ты ещё дышишь и твоё лживое сердце ещё бьётся! Я напал на передовой отряд иллирийцев и перерезал их всех, не стал щадить даже нашего гостиприимца Дакара. А теперь отвечай мне, Гефестион! Как можно столь сильно ненавидеть моего брата и не доверять мне, чтобы решиться на такое?

Запираться не было смысла, как и оправдываться. Опустившись на колени, я обнял твои ноги и прижался к ним лицом.

– Ты разрушил нашу любовь, Гефестион! Отныне, глядя на тебя, я буду вспоминать о бесславной смерти брата. Уходи, пока есть возможность, я и так с трудом сдерживаю себя. Бери Рыжего и возвращайся в Эпир или Македонию – куда угодно, прошу лишь об одном: постарайся, чтобы отныне наши пути никогда более не пересеклись, ибо в тот миг, когда я снова увижу тебя, убью.

Разомкнув мои объятия, ты прошёл мимо, крикнув греку чтобы принёс вина и хлеба. Как во сне, я, распутав удила и набросив на спину Рыжего вытертую волчью шкуру. Запрыгнул, держась за гриву и шагом двинулся прочь. Отдав повод, медленно поехал со двора. Мимо нищих хижин, мимо чёрного остова погребального костра, в какое-то мгновение мне захотелось чтобы Протей воскрес, и напротив меня положили с закрытым лицом и парой оболов на глазах в печальные носилки.

Может, тогда бы ты был бы менее несчастлив. Глупо.

Как я провёл зиму? Зачем тебе знать? Скажу только, что Рыжий охромел окончательно. Истощённый, он уже не мог нести всадника, потому пешком мы таскались от одного селения до другого. За тёплый ночлег и немного ячменя на двоих я выполнял множество разных поручений: колол дрова, носил воду, крыл крыши колючим тростником, чистил коровьи и овечьи стоила, случалось, спал в конюшне, в ногах погрустневшего Рыжего. Первые дни выдались особенно тяжёлыми. Разлука с тобой, как непоправимая беда терзала сердце и несколько раз я ловил себя на мысли, что не проще ли захлестнуть повод коня на поперечную балку и получить забвение в ремённой петле. В одной из деревень я услышал о посольстве из столицы. Пришёл, представился и попросит взять с собой в Пеллу. Мой вид, а особенно запах, исходящий от грязной одежды, и спутанные волосы вызвали неподдельный интерес у соотечественников. Расспросив о причине моего появления в маленьком селении, но без подробностей, их предводитель согласился помочь.

Так я и оказался в их обществе. Заметив хромоту коня, македонцы выделили мне спокойную вороную кобылу, разрешив привязать удила Рыжего к её хвосту. Оглядываясь, я подолгу смотрел, как тот, припадая на правую ногу, трусил в конце каравана, не желая отставать.

Я не любил животных, вообще никого из них. Подо мной убили с десяток лошадей. Трёх верблюдов я загнал насмерть под палочными ударами. Даже гордость хилиарха и объект злобной зависти всей империи – мой белый индийский слон, не вызывал в душе ничего, кроме досады. И только Рыжий – конь, на котором никто уже не мог ездить, сопровождал меня во всех походах. Он не покрыл себя славой Буцефала, и не обладал грацией ахалтекинских золотых жеребцов; но, ковылявший в обозе неизменно выслушивал все мои жалобы, подолгу стоял, устроив голову на плече и понимающе дышал в ухо.

Однажды, в день, когда мы стояли на берегу Граника, разгорячённый битвой Буцефал налетел на него, зубами вцепившись в холку, желая немного сбросить напряжение. Мой же конь взвизгнул и сильно ударил его передними копытами в грудь. У вороного там навсегда остались отметины – два кривых шрама. С тех пор Буцефал обходил стороной внешне тихого хромца, как называли между собой Рыжего. И все же на торжественный въезд в Вавилон я взял именно его и гордо сидел на спине хромого друга. На меня показывали пальцами, смеялись, думали задеть насмешками. Дураки! Всё, чем я владел, в тот момент хотел делить только с одним четвероногим другом и когда он пал, моё сердце окончательно ожесточилось.

Итак, Рыжий неверной рысью едва поспевал за размашистыми движениями сытой кобылы, я же, размышлял о способах тайно сообщить о себе Феликсу, рассеяно оглядывал местность.

Во время одного из дневных переходов ко мне подъехал Демарат, спросил о самочувствии. Его голос показался мне участливым и жест, которым он положил широкую ладонь на мое бедро, не вызвал подозрения. Вздохнув, я рассказал как меня бросил возлюбленный, впрочем, не называя твоего имени.

– Еду домой. К семье.

Почему я выговорился чужому человеку, человеку которого по сути не знал, да и не желал с ним продолжать знакомство? Наверно, настолько был полон горем, что ещё немного и сорвался бы, натворил разных бед. Демарат дал мне возможность немного слабить давление, и, посочувствовав, предположил, что в Пелле я спокойно смогу найти себе покровителя. Желая чем-то отплатить за откровенность, Демарат в свою очередь рассказал об истинной цели поездки, которая была во встрече с наследником престола Александром, по-прежнему скрывающимся в горных районах Илллирии.

– Царь Филипп, да благословит боги его правление, желает мира с сыном, оттого и послал нас с предложением о воссоединении семьи.

Волнуясь, я спросил о тебе.

– Мы нашли Александра в самом подавленном состоянии. Два его лучших друга сложили головы в горах. Я застал его оплакивающим их преждевременные смерти. Думаю, только потому, что дух его сломлен, царевич согласился вернуться к отцу.

– Почему же он не с вами?

– Александр решил заехать в Эпир к матери, и оттуда уже в главе свиты направиться в столицу.

Поблагодарив Демарата, я продолжил свой безрадостный путь. Если в начале я рассчитывал на наше временное охлаждение, то после сказанного, убедился насколько сильно мы удалились друг от друга. Возможно, я переоценил твою любовь. Возможно. принял за правду пустые обещания. Что ж, тем хуже для меня.

Уже будучи в Македонии, рано утром я был разбужен конём, осторожно прихватывающим мои волосы прохладными, чуть влажными губами.

– Перестань Рыжий!

Сонно отмахнулся и услышал негромкую речь. Один из говоривших был без сомнений Демарат, второй, и я едва не подпрыгнул на месте – Павсаний, начальных телохранителей Филиппа. Негромко переговариваясь, они медленно шли и потому я расслышал только обрывки фраз, из которых понял, что царедворец предлагал хозяину посольства большие деньги, а тот не соглашается. Желая узнать о чем идёт торг, принялся быстро одеваться и как только заговорщики подошли ближе, с упрёком посмотрел на обоих.

– Решено! Гефестион, ты едешь со мной. Считай это арестом или похищением, как угодно, но сейчас ты пленник царя Филиппа.

========== 12. Феоксен. ==========

Сопротивляться? Кому и чему? И самое главное – зачем?! Апатия овладела мной, все-таки многодневные блуждания в обществе коня, постоянная тревога за жизнь, неизвестность будущности сделали более покладистым. В прежние годы, я бы вспылил, выхватил меч и с оружием в руках отстоял свободу, однако, сегодня только кивнул соглашаясь с приказом.

Распрощавшись мягкой спиной вороной кобылы, пересел на трясущегося на каждом шаге, трёхногого Рыжего и медленно поехал за царским телохранителем. Вопреки ожиданием, меня отвезли не в тюрьму, но, и не во дворец, а в дом Павсания. К слову сказать, в отличное жилище с портиками и дверями из безумно-дорогого красного дерева.

– Наш царь навестит тебе сегодня после заката, подготовься.

Которого бросил его бывший любовник, вкладывая в слова тайный смысл. Мне, усталому и опустошённому было не до загадок, и потому я спросил напрямую.

– Филипп хочет провести со мной ночь?

Павсаний жёстко усмехнулся, затем как ребёнка погладил меня про голове.

– Желания царей нам не следует предугадывать, все что я знаю, только то, что мой великий покровитель, имеет какую-то задумку на счёт тебя. И как бы не трепыхалась рыбка, опытный рыбак все равно подведёт сеть. Поэтому не ищи подоплёку в его предложениях, а лучше смирись.

– Как ты?

– Как я, Гефестион. И не прогадал.

– Выходит, оно того стоит, да? За золото и почести продать доброе имя?

– Ничего ты понимаешь!

Ухватив за грудки, Павсаний приподняв меня, встряхнул, точно цыплёнка, мгновенно становясь багровым. Впечатал спиной в шкафчик, попавшийся невзначай. Загремела посуда, зазвенели сосуды для воды и вина, тонкой критской керамики. Павсаний не обратил на неё никакого внимания, подержав немного, отпустил и быстро вышел из дома. С помощью старого слуги, я принял ванну, не удержавший, добавил для аромата немного сушёных лепестков розы. Гардероб Павсания, подошёл как нельзя лучше, имея примерно одинаковое телосложение, (я был чуть выше и худее в талии), мы могли наносить одни и те же вещи. Отобрав просторный пурпурный плащ и длинную тунику чистого белого цвета из египетского льна, с аппетитом откушал мясо ягнёнка под соусом из ягод кизила и закончил трапезу фруктами – гранатами и лимонами. Слова Павсания не шли головы, в какой-то момент даже подумал отдаться Филипу, ведь тебе был более не нужен.

Мысли шлюхи!

Нет, я не хотел становиться продажным мальчиком и жить подобно Павсанию, пусть даже утопая в роскоши. Пусть я и не принадлежу роду благородного Аминтора, и существую вот уже несколько лет, как вольноотпущенник, но, Аид меня забери, остались же в душе, крупицы гордости. Приняв решение не подаваться на уговоры царя, даже если тот будет склонять к ложу, немного повеселел. Теперь оставалось только дождаться его визита. Осматривая сад гостеприимного хозяина, с редким деревьями и пышно цветущими клумбами, потерял счёт времени и когда испуганный слуга нашёл меня на одной из платановых аллей, изумился, оказывается настал вечер.

Медные светильники, расставленные по углам, издавали пряный кедровый аромат, тускло освещая пиршественный зал, предназначенный для встречи. Опираясь локтями о изголовья лож, мы сверлили друг друга внимательными взглядами, пытаясь скрыть собственные мысли и выведать чужие. На Филиппе был золотой венок из дубовых листьев с самыми настоящими желудями, из янтаря. Широкий хитон, с алой каймой, соскользнул с левого плеча обнажая смуглую кожу, в глаза бросился кривой шрам от дротика. Заметив мой интерес, царь ничего не сделал чтобы прикрыть плечо, напротив немного приосанился и ухмыльнулся с грязным смыслом. Мы поговорили об не существенных вещях, общих знакомых, усыпляя бдительность улыбнулись друг другу и только после поднятий двух чаш, Филипп серьёзно спросил.