Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Никогда не забуду: от них осталась жалкая горсточка израненных солдат, некоторое уже на могли стоять на ногах, потому держались за плечи любимых. Ты предложил им сдаться, похожий на бога войны в мятых доспехах и с открытой раной на бедре, милостиво обратился к ним, обещая не только жизнь, но и воздаяние почестей, как победителями. Они ответили молчанием, и когда из всего отряда остались двое, оба серьезно раненые: один в руку, второй в живот, из-под доспехов его на песок капала густая кровь, наконец заговорили:

– Мы выбираем смерть.

Ты смотрел на них, ещё не остывший от боя, закинув голову и немного склонив её к левому плечу.

– Что ж хорошо, и я воздам вам честь! Гефестион, ты готов к последнему бою?

Я вышел из толпы гетайров. Без шлема, который потерял, не имея даже щита.

– О достойные воины! – ты обратился к несчастным, излишне высокопарным слогом. – Взгляните, нас тоже двое и мы любим друг друга более самого себя. Для вас не будет бесчестьем погибнуть от мечей равных.

В глазах обречённых мелькнуло понимание, и они, кивнув, словно соглашаясь, разошлись немного. У тебя, Александр, был один лёгкий дротик и кривой широкий меч, я, не желая обременять себя тяжелым вооружением, взял только второй длинный кинжал и приготовился биться с двух рук по-фракийски, как в своё время меня обучил Крисид. Посмотрев в последний раз на тебя, я шагнул вперед, желая навязать противнику ближний бой. Бросив дротик и едва задев одного из фиванцев, сразу же постарался прикрыть меня своим щитом. В нашей сплочённой годами боевой двойке, я чаще нападал, ты всегда направлял. Всё-таки мы были неплохой командой. Понимая без слов, действовали, как один организм, и думали, как один мозг. Наши враги тоже оказались не промах и без ожесточённого сопротивления не сдавались. Их удары я ощущал по всему телу. Несколько раз лезвие скользило по коже, нанося новые и новые раны. Вид моей крови ярил тебя, делал сумасшедшим. Крича от ярости, ты кидался, как лев, нанося им страшные увечья тяжёлым мечом.

Думаю, за всю битву при Херонее не было более достойного боя.

Каждый из нас сражался за любимого и ни один не думал о себе. Я, впервые взявший два клинка, и ещё не совсем хорошо освоивший новые приемы, тем не менее, не сдавал позиции и первым зарубил своего противника. Взмахнув обеими лезвиями, располосовал ему горло до кости. И когда его ослепший от горя возлюбленный хотел обрушить на мою незащищённую голову меч, ты в последнем броске снёс ему голову.

Упал на колени и закричал:

– Вот лучшая смерть!

Шатаясь, я дополз до тебя и, задыхаясь от усталости, опустился рядом, обнимая и целуя в потные губы.

– Мы будем жить вечно, Александр. Только ты и я.

– Только ты и я. – Повторил, прежде чем прижал к себе, так крепко, что кровь фонтанами выплеснулась из наших ран и смешалась.

========== 9. Филипп. ==========

Победу праздновали с размахом. Филипп, напившись до скотского состояния, пел и плясал на поле, усыпанном тысячами трупов – даже любимый полководец Парменион не мог удержать его. Будучи и сам не трезв, бегал за царём и умолял слабым голосом не позорить память павших. Кажется, тогда Филиппа образумил один из пленных греков, сказав, что ему к лицу роль Агамемнона, а не Терсита. Мы же были избавлены от грандиозной попойки, потому, затворившись в палатке, отчаянно ласкали друг друга. Недавние раны, стянутые чистыми бинтами, не раз и не два окрашивались алыми пятнами, когда, забыв об осторожности, мы находили всё новые способы удовлетворения тайных плотских желаний.

Это было самое счастливое время.

Мы даже предприняли поездку в Афины, под предлогом заключения Коринфского союза. В городе Сократа и Аристофана, трагика Эсхила, легендарного Тесея, свалив все формальности на многоопытного Пармениона, восхищались жемчужно-розовым Акрополем. Неузнанные, бродили по шумной площади Агоры, в Ареопаге, балуясь, произносили шутливые речи, подражая греческим риторам и хохоча, как безумные прожигатели жизни, горячо целовались у всех на виду. Неподалеку от Парфенона, на соседнем холме, укрытым, как пеплосом, густой оливковой рощей, куда мы забрались в поисках любовного уединения, неожиданно наткнулись на ещё один храм. Старик, сидящий на ступенях, за пару оболов, сообщил, что он называется Гефестион и посвящён Афине Эргане-Работнице и богу огня Гефесту. Построенный ещё во времена славного Перикла-Законодателя, храм словно застыл в молчаливом величии. Внизу шумели кварталы ремесленников: горшечников и кузнецов, ткачей, ювелиров, мастеров мебели. Здесь же, вознесённый на холм, ничуть не меньший, чем сам Парфенон, царила тишина. Ты вдруг посерьёзнел и сказал, что это знак свыше. Затаив дыхание, мы почтительно вошли под густую сень его портиков, узрели величественную фигуру бога-труженика, единственного в своём роде среди бездельников олимпийцев. Изваянный учеником великого Фидия, сын Зевса стоял, опершись на одну ногу, вторую, согнув в колене, вынес вперёд. И никто бы не догадался, с чего бы повелитель огня занял такую совершенно непочтительную позу, если бы не знал, что на самом деле Гефест – хромец. Мастер виртуозно обошёл бросающийся в глаза недостаток, скрыв его в разновеликой постановке ног. Лицо, выточенное из слоновой кости, смотрело прямо и немного сурово на всех входящих в храм. У пьедестала статуи я даже разглядел ритуальный кузнечный инструмент и обратил на него твоё внимание.

– Всё правильно, филэ. Видишь, и у стоящей рядом Афины, веретено в руках.

Рассматривая резной фриз, идущий по всему периметру здания, ты указал мне на несколько знаковых фигур – Геракла и Тесея.

– Знаменитая битва с персами при Марафоне, тогда боги сражались на стороне греков.

– Теперь же они благоволят Македонии.

Улыбка стала мне ответом. Налюбовавшись на пышное убранства зала, ты потащил меня к жертвеннику.

– Тебе нужен новый покровитель, Гефестион. Почему бы не этот благородный, но в то же время грозный бог? Смотри, какой у него открытый взгляд, как у тебя!

Я приблизился к медному треножнику со слабо курящимися углями. Рядом, для удобства посетителей, стоял сосуд для возлияний.

Говорить, что Гефест, несмотря на многие достоинства, был некрасив, сварлив и к тому же обманут в браке, посчитал излишним.

– Асклепий не простит мне предательства! Помнишь участь Пиона, сброшенного со скалы?

– Асклепий – сын Аполлона, а Гефест принадлежит к семье самого громовержца! И его гнев может быть не менее ужасен, чем мощь отца! Мы же читали, как он однажды воспламенил воды реки Скамандра, той, которая омывала Трою, и скольких титанов сразил раскалённым молотом! Поверь, тебе надо просить его покровительства!

Прикрыв глаза и откинув голову немного назад, начал громко декламировать бессмертные строки Гомера:

С ревом бросая и пеной, и кровью, и трупами мертвых.

Быстро багровые волны реки, излившейся с неба,

Стали стеной, обхватили кругом Пелейона героя.

Крикнула Гера богиня, страшась, чтоб Пелеева сына

В хляби свои не умчала река, излиянная Зевсом;

Быстро к Гефесту, любезному сыну, она возгласила:

«В бой, хромоногий! Воздвигнись, о сын мой! С тобою сразиться

Мы почитаем достойным глубокопучинного Ксанфа.

Противостань и скорее открой пожирающий пламень!

Вспыхнули окрест зеленые ивы, мирики и вязы;

Вспыхнули влажные трости, и лотос, и кипер душистый,

Кои росли изобильно у Ксанфовых вод светло струйных;

Рыбы в реке затомились, и те по глубоким пучинам

Те по прозрачным струям и сюда и туда заныряли,

В пламенном духе томясь многоумного Амфигиея.

Вспыхнул и самый поток, и, пылающий, так возопил он:

«Нет, о Гефест, ни единый бессмертный тебя не осилит!..»

Закончив читать, ты с таким воодушевлением посмотрел на меня, и я не нашёлся, что сказать в ответ. С тяжёлым сердцем провёл положенные ритуалы и вышел из храма в смешанных чувствах.

Вот уже несколько лет, как я не поддерживал никаких с связей с семьёй. Полидевк без меня женился и родил сына. Матушка, хотя и занемогла, но нашла в себе силы на время переселиться в его дом, чтобы помогать молодой хозяйке. Сёстры выросли, стали красавицами, скоро и они обзаведутся собственными семьями. Отец Аминтор постарел от забот, волосы его окончательно побелели, хотя и держится молодцом.

У меня же никого нет, кроме Александра.

– Боюсь, все не так просто. Чтобы получить покровительство небожителя, я должен выиграть в лампадодромии – беге с факелами. Время от времени старейшины афинских школ устраивают среди юношей-ремесленников состязания. Только тот, кто первый вбежит в храм Гефеста и зажжёт огонь на его жертвеннике, станет его любимцем.

Ты задумался, с пару минут рассеяно разглядывал стройные колонны из паросского мрамора, потом хлопнул себя по лбу.

– Ну, конечно! Почему бы им не устроить в честь нас, победителей, столь интересные соревнования? Идём, Гефестион, я поговорю с Фемистокулюсом и Архипой, они не откажут сыну спасителя Эллады!

Так, сам того не желая, я оказался вовлечён в борьбу городских ил – кварталов, желая хоть как-то подольститься к тебе. Гимнасиархи – спортивные тренера греческих юношей, скрипя зубами согласились, чтобы в ритуальном соревновании участвовал чужак, македонец. И не только участвовал, а бежал последний участок, от края холма до его вершины, неся факел со священным пламенем. Накануне столь важного события ты был необыкновенно оживлён. Пригласив виднейших сановников Афин, не переставая, хвалился резвостью ног македонских пастухов, водящих стада по горным уступам, их силой, если надо было вступить в бой со львом или барсом. По той же причине я не принимал участия в пире. Дожидаясь тебя в спальне, раздумывал, что будет, если не обгоню быстроногих греков. Конечно, в Миезе мне не было равных в беге, всё-таки длинные бедра и стройные голени, являющиеся тайной гордостью моего возлюбленного, способствовали результатам, но кто знает, возможно, среди афинян есть и более достойные зажечь огонь в кузне Гефеста.

– Ещё не лёг?

Беспокоясь, застал меня сидящим в кресле, у окна, вдыхающим прохладный ночной воздух. Я обернулся на шаги сзади. Приблизившись, ты положил ладони мне на плечи и нежно потрогал губами ухо. Стало щекотно, немного мокро.

– Зачем всё это, Александр? Ещё есть время отказаться, ты же знаешь, я давно не тренировался и те жалкие попытки бега у нас во дворике просто смешны.

Ты нахмурился, но рук не отнял, напротив, положив голову на плечо, тихо прошептал:

– Ты победишь.

– А если нет, ты сможешь любить меня – проигравшего? Не настолько совершенного, как сам?

– Давай оставим богам решать, кто из нас достойный, и пойдём просто спать, обещаю, сегодня не слишком утомлю тебя.

Лампадодромию, по обычаю, устраивали, как только солнце скрывалось за горизонт, и на узких дорогах рыночного холма вырастали тени, тогда по всей дистанции устанавливали временные посты для направления бега. Здесь же располагались зрители, подбадривающие бегунов криками. Дорога извивалась, подобно критскому лабиринту, имела множество ответвлений и тупиков. Сорок юношей от каждой илы выстраивались по всей длине, готовые перехватить факел и нестись с ним со всех ног к храму. Меня спешно прикрепили к иле ювелиров, почему, не знаю, очевидно, последние купили почётное право иметь в своём составе македонского представителя, как человека победившей стороны. Заметив, как юноши, стоящие на последнем рубеже, раздеваются донага и натираются оливковым маслом, я с немым вопросом взглянул на своего гимнасиарха, глазами спрашивая, надо ли и мне последовать их примеру. Тот, заметив смущение чужака, пояснил, что это необязательно. И добавил, что если я хочу действительно почтить бога-кузнеца, то желательно бежать обнажённым. Ощущая страшную неловкость, я потянул длинный хитон с плеч, снимая с себя пышные царские одежды, и когда последняя из них упала под ноги, по толпе пронёсся вздох восхищения. Один из греков, обладатель завитой клинообразной бородки, даже подбежал, желая прикоснуться. Я инстинктивно дёрнулся, уходя от прикосновения. В толпе раздался смех и выкрики недвусмысленного содержания. Похоже, моя внешность произвела большое впечатление и потому, чувствуя на себе множество липких заинтересованных взглядов, я отошёл в самую глубь дорожки, по которой должны были пробежать наши факелоносцы. На шее у меня оставался только амулет, подаренный тобою: золотая критская пчела с полным хоботком меда. Она таинственно мерцала на бледной, как египетский алебастр, коже. Длинные волосы, чтобы не мешали, я связал на затылке узкой лентой. Где-то внизу слышался шум, значит первые юноши уже начали состязание, значит уже недолог тот час, когда мне придется пробежать по холму ради нового покровительства.

– Прости меня, о Асклепий! Я вновь наношу тебе оскорбление, ставя твоё покровительство ниже любви к Александру.

Ждать пришлось совсем ничего. Дистанции для бегунов оказались совсем коротенькие, чтобы нетренированные сынки горшечников и ткачей не слишком запыхались или, не приведи боги, не споткнулись и не вывалили факела в городских нечистотах. Вскоре и первый юноша показался на противоположной стороне улицы, сжимая в крепком захвате трещащий на ветру факел. Я пригляделся: на его руке жёлтая повязка, означающая, что он представитель медников – изготовителей больших круглых котлов для храмов. Второй, с красной повязкой, принадлежал к кузнецам. Третий, четвёртый и даже пятый – ни у кого из них на предплечье не оказалось завязанной голубой ленточки, выходило, что тот, от кого я должен был принять эстафету, плёлся в самом конце. Уже и не надеясь его увидеть, я вдруг получил чувствительный шлепок по спине, позади стоял отдувающийся толстячок с багровым лицом и коптящим факелом, на толстой руке его едва трепетала съехавшая голубая лента. Чуть ли не взвыв от возмущения, я перехватил деревянную ручку факела и, не говоря ни слова, рванул за убежавшими далеко вперёд соперниками. Хорошо, что последний отрезок пути равнялся пяти стадиям, и у меня ещё было возможность, используя силу и ловкость непомерно длинных ног, перегнать большинство ремесленников, но отрыв от лидера казался непреодолимым. Грек уже поднимался по крутым ступеням подножья храма. Стиснув зубы, я, казалось, летел над землёй, не ощущая тяжести факела, обходя одного за другим соперников, видел только одного: русоволосого смуглого юношу с жёлтой повязкой, как он всходит и скрывается за стеной алтаря Еврисака, сына Аякса, а оттуда рукой подать до главного святилища. Холодея от страха проигрыша, вторым взлетел на холм и, также миновав алтарь, возле которого по утрам рядились временные работники с временными хозяевами, вбежал в святилище. Мой соперник уже стоял около треножника и, опустив факел, пытался разжечь лежащие в нём угли.

Я ударил его, как в бою. Коротко. В висок. Ударил, как учили.

Не обагрив рук кровью, просто на время обездвижил, боясь, чтобы никто не увидел святотатства, бросив свой факел на жертвенник, быстренько оттащил обмякшего грека за одну из колонн. Пламя золотой птицей взметнулось к резному портику, осветило величайшего героя Геракла и его битву с немейским львом. Я закричал и мне ответили. С пением гимнов, входя в святилище, ведя за собой трёх чёрных быков, посвящённых божеству. Ты шёл первым, таща на верёвке самого крупного и жирного, с белой звёздочкой на лбу. Глаза сверкали торжеством.

– Мой филэ победил! – возгласил так, чтобы слышали все, подняв в правой руке ритуальный нож.

Меня обмыли молодым вином и украсили голову зелёным плющом. Как посвященный, я даже провёл ночь в храме. В полном одиночестве, возле алтаря Гефеста, молясь ему и испрашивая благословения.

Казалось бы, должен был торжествовать, но тот бедняга-грек вскоре умер. Слишком сильно я приложил его кулаком. В этом я видел очень дурной знак: совершить убийство у подножия священной фигуры, что может быть ужаснее? И события следующих лет подтвердили мои опасения.

По возвращению в Пеллу мы получили тревожное известие.

– Филипп влюбился, хочет развестись с моей матерью и взять себе новую жену! Седьмую, Гефестион! Какое бесстыдство!

– Навряд ли он решится на такое. Дай ему время, царь насладится новой пассией и забудет её, как и сотни иных. В крайнем случае, у тебя появится ещё один незаконнорожденный брат или сестра. – Рассуждал, пытаясь развеять мириады плохих предчувствий.

– Как бы не так. Боюсь, на этот раз всё будет по-иному: она македонка и из древнего рода. Её не возьмёшь на время, как фессалоникийку или коринфянку, нет, филэ, желание отца попортит нам немало крови.

По приезде из Афин, я уже с порога дворца ощутил гнетущую атмосферу дурного ожидания. Найдя Павсания, оттащил его в укромный угол, спросив, верны ли сведения о племяннице Аттала.

Тот не стал увиливать.

– Филипп ещё никогда не был таким воодушевлённым. Он женится, Гефестион. По большой любви, причём. Так, во всяком случае, хочет, чтобы вы думали.

– Вот дела! Филипп может любить? Он и Карана, сына, не больно оплакивал. Только воздал необходимые почести и забыл.

– Для вас забыл, но я слышал, как по ночам он выл, точно подыхающий волк зимой. Нет, Гефестион, Филипп не так прост, как хочет казаться, вспомни, как он поступил с фиванцами. Уничтожил их как расу! Вырезал всех мужчин. Женщин сделал рабынями! Детей, что постарше, – утопил! От такого разорения они вряд ли оправятся в ближайшие годы. А афинян помиловал и даже вернул им пленных. Трусов, бежавших с поля боя, как стая зайцев, накормил и обласкал! Царь, видишь ли, хочет казаться просвещённым правителем в глазах классической Греции. Но всё вранье в его речах и поступках, и эта свадьба только начало ещё одной грандиозной затеи.

Желая выведать о достоинствах новой пассии Филиппа, я осторожно спросил:

– Говорят, она прекрасна и к тому же девственница.

– Ага, вроде того, и готова подарить ему много сыновей. А уж он позаботится об их царственном статусе.

Понимая чувства Павсания, я посочувствовал.

– Всё ещё любишь его.

– Не знаю. Временами мне кажется, что я излечился от своего чувства. А иногда, находит такая тоска, что хоть в петлю лезь. Филипп – мерзавец и предатель, и я сотню раз спрашивал себя – как можно любить такого человека? Как можно принимать из его рук подачки в виде должностей и богатства? Он же смертельно оскорбил меня! Я жалок, да?

Мой собеседник замолчал, не в силах продолжать. Плечи его опустились и, не скрываясь, Павсаний зашмыгал носом. Желая как-то выразить участие, я погладил его по руке.

– Ты не тряпичное чучело, которое бросают собакам на потеху, и не раб, покорно принимающий удары, ты – гордый македонец, мой друг и боги отомстят за твои слёзы.

– Боги? – вытерев предательские солёные капельки в уголках глаз, медленно протянул Павсаний. – Боги давно насрали на нас десять куч и смеются, глядя, как мы возимся в их дерьме.

– Молчи, несчастный! – испугавшись богохульных речей, я зажал Павсанию рот, оглядываясь в поисках подслушивающих слуг. – Ты не смеешь!

Он же не хотел был осторожным.

– Это ты не смеешь! Пока не смеешь, но придёт время, и Гефестион запоёт по-другому. Александр недалеко ушёл от Филиппа, ты повторишь мою судьбу в ещё более безумной форме.

Бросив озлобленного Павсания, я выскочил из пышных коридоров царского дворца и побежал в инженерный дворик, в своё обычное место, где с недавних пор предпочитал проводить свободное время. Встретил Мелеагра. Тот рассказал о способе строительства осадных башен с тентами из мокрой кожи, вместо оструганных досок, и в разговорах о преимуществах новинки как-то позабыл рассуждения Павсания.

Вечером прибежал взволнованный Феликс, сообщив, что меня немедленно хочет видеть Олимпиада. Вспомнив, сколько перед походом я потратил средств, добиваясь её благосклонности, подумал, что достиг цели и едва ли не бегом бросился по известной дороге. Как и в прошлые разы, в женском плаще и полупрозрачной накидке был проведён в её покои. Вот и знакомая фреска – Ахилл с телом Гектора, два золотых подсвечника, таинственно освещающие раскрашенную стену. Ложе в полумраке. Возлежащая на нём царица. Пока царица!

Я опустился на колени.

– Ты пришёл без подарка? – хриплый вопрос Олимпиады прозвучал как обвинение.

– Я не нашёл достойного, о моя повелительница.

Она молчала, видимо, решая, как поступить дальше. Я тоже не раскрывал рта. Наше немое противостояние длились несколько минут. И она смиловалась, снизошла до общения со мной.

– Правильно, мальчик, я сама выбираю себе подарки и от тебя хочу лишь одного – ребёнка Александра.

Я ослышался. Олимпиада решила пошутить надо мной? Может, она сошла с ума? Унижает? Смятение мыслей отразилось в чертах лица, и тогда, не сходя с ложа, царица поманила к себе, легонько прикоснувшись, пригладила мои волосы.

– Ну-ну, не смущайся. Боги прокляли тебя, Гефестион, редкой красотой. Я бы не удивилась, если бы в один прекрасный день ты был похищен каким-нибудь влюблённым олимпийцем. Потому неудивительно, что и Александр не желает никого иметь на своём ложе, кроме тебя. Я много думала и решила. Пусть твоя прелесть послужит на благо македонского дома. Слушай и запоминай: из числа знатных македонок я подобрала для Александра несколько девушек. Все они здоровы и могут произвести на свет отличных сыновей, а ты же поможешь им появиться на свет.

Смутно догадываясь об отведённой роли, я почувствовал, как сердце разваливается на части.

– Моя госпожа желает, чтобы я присутствовал в момент зачатия?!

– Желает. Всем, даже последней прачке, известно, что мой сын может кончить только в тебя. Так возбуди его, а после направь в более благословенное лоно. Как только хоть одна из них зачнёт, я дарую тебе своё благоволение. А пока не хочу знать, убирайся!

– Она мне угрожает! – у себя в спальне, вдали от посторонних взоров, я бушевал не на шутку.

– Она хочет, чтобы я подготовил Александра и сам же отдал какой-то девке! Сдохну, но не позволю любимому войти в женщину! Я его единственный филэ, и всегда им останусь!

Феликс бегал с холодными примочками и тазиками полными колотого льда, поминутно оттирая моё разгорячённое криками лицо, умоляя не выражаться так необдуманно, и вообще вести себя по тише. Гестия воздевала руки к небу, показывая на богов, дескать, даже они не одобряют моих действий. Кончилось всё тем, что я выгнал свою семью вон и заперся в одиночестве. Надо было оставить эмоции и рассудить здраво. Будь ты ремесленником, например, красильщиком кож, мы могли бы прожить много лет, не оглядываясь на мнение соседей. В конце концов, усыновили бы сироту, а то и двух. Кому какое дело, с кем ты входишь на ложе! Но ты наследник трона, будущий царь! Ты обязан связать себя с женщиной и иметь от неё детей. От одной мысли о твоей будущей свадьбе меня пронзало невидимым мечом, я задыхался и тонул в густой тине отчаянья.

О, если бы боги сделали меня девушкой! Я бы рожал тебе по ребёнку каждый год!

Снедаемый подобными мыслями, набросал письмо Аристотелю, полное глупейших просьб, и вскоре, измученный видением будущих страданий, уснул.

Меж тем, все готовились к свадьбе Филиппа. Олимпиада, которой твой отец дал решительный развод, негодовала, заставляя и тебя нервничать, срываться по пустякам. Тайно мне передали, что Александр решительно отверг все её просьбы о скорейшем зачатии наследника. Феликс с хитрой улыбкой прошептал мне на ухо слова, которые, в свою очередь, ему доставили за щедрую плату служанки.

– Я люблю Гефестиона и не хочу ранить его гордость.

По словам девушек, Олимпиада долго настаивала, взывая к твоему разуму, но не имела успеха.

– Только ты, Гефестион, в его сердце. Завидую!

– И не ты один! Многие желают моей смерти, а теперь и Олимпиада окончательно утвердилась в своей ненависти. Надо ждать больших неприятностей.

Феликс помрачнел, жалостливо взглянул на меня. Вдруг, решив пойти на попятную, предложил:

– Мы сможем прожить и вне двора. Я вот накопил немного, на первое время хватит.

– Без Александра мне жизни нет, просто с сегодняшнего дня нам надо стать осмотрительнее: что едим, с кем общаемся.

– А, кстати, насчёт общения! Аристотель прислал тебе письмо, вот оно.

Я выхватил из рук Феликса запечатанный сургучом маленький свиток и, убежав подальше, принялся жадно его читать. Учитель посылал мне множество приветствий и своё участие в возникшей проблеме, но ничем помочь не мог.

«Тело мужчины не приспособлено для подобных целей, нет никакой возможности тебе зачать, Гефестион, а уж тем более выносить сына, и потому оставь подобные мысли, направь свою энергию на благо государства, служа ему, как достойный сын».

Бросив послание в огонь жаровни, я прошёлся по комнате.

– Дважды, трижды дурак! Как я мог! Доверить такое пергаменту!

Чуть не плача, ударил кулаками по низкой полке с многочисленными свитками.

Родил же Зевс Афину из головы, а из бедра – Диониса! Я, конечно, не бог, но кто знает, вдруг, если провести тайные ритуалы и обагрить алтари громовержца щедрыми приношениями, твоя сперма прорастёт во мне! Всем известно: Афродита появилась из семени Урана, пролившейся в момент оскопления его Кроносом, Гефест оплодотворил Гею, случайно извергнув семя на землю, а один из богов персидского пантеона вовсе забеременел, когда проглотил каплю, высосанную из фаллоса у высшего божества.

Полный решимости, я принялся раздумывать, как смогу получить желаемое и через час упорной мысленной деятельности, поняв, что сам не в состоянии решить этот вопрос, направился к Павсанию. Сменившийся вскорости с караула, тот принял меня радушно и, выслушав сбивчивую просьбу, прыснул коротким смешком в кулак.

– Невинный козлёночек! Неужели вы с Александром никогда не пробовали ласки ртом?

– Мы целовались. – И, густо покраснев, добавил, подбирая слова, вкладывая в них особый смысл. – Везде целовались.

– Так уж и везде? – передразнил он. – Что-то мне кажется, вы не узнали и малой доли наслаждения. Удивляюсь, как такой неумелый любовник, как ты, смог удержать сына Филиппа невинными детскими шалостями. Все наши женщины умеют дарить восхитительные ласки только с помощью языка и губ.

– Это ремесло шлюхи! Мне не к лицу…

– Так ты пришёл учиться или орать о своём аристократическом достоинстве?!

– Я… прости. Мне необходимо это.

– Угу. И Александру – тоже. Уверен, он будет рад разнообразить ваши утехи.

Сгорая от стыда, я попросил в общих чертах описать, как происходит позорный процесс. Павсаний не стал жалеть и выдал всё настолько реалистично и без прикрас, что я ещё долго не мог отойти от нравственного шока.

– Неужели все делают это?

– Конечно! Между истинно любящими нет запретных тем!

– Но… ведь можно и рукой.

– От воздуха семя портится, почему, как ты думаешь, боги придумали весь процесс?

Пришлось согласиться, попрощавшись и идя к себе, я некоторое время находился в туманной прострации, безостановочно твердил:

– Невозможно, невозможно.

Вечером, оставшись вдвоём, прикидывал: сказать или нет, как вдруг ты сам заговорил о мучавшей меня идее. Мы, вдоволь нацеловавшись, обнялись, шепча, размечтались что бы было, будь я способен выносить ребенка. Как бы его назвали, как воспитывали, с каких лет взяли бы в поход. Обо всём, вплоть до нашей старости. Шутка, поначалу занимавшая не более, чем очередная забава, переросла в грустное осознание несовершенства нашей связи.

– И всё-таки как жаль, Гефестион, что ты никогда не возьмёшь на руки нашего малыша. Хочется или нет, но со временем мне придется уступить желаниям матери и взять себе жену, может быть, даже не одну.

Чувствуя, как знакомая боль возвращается, я припал к твоей груди, сходя с ума от мысли, как кто-то иной будет вот так же прикасаться, вдыхать твой аромат, кому-то другому ты будешь говорить ласковые слова и кричать чужое имя в момент оргазма. И решимость отворила уста, я прошептал:

– Есть способ. – Смущённо бубня себе под нос, запинаясь, попытался обрисовать то, чему так легко поверил сам. Удивлению твоему не было границ.

– Неужели ты действительно готов пройти через это? А если чудо свершится и ты забеременеешь, как рожать будешь?

– Тогда и подумаем, а сейчас, пока я не растерял запал, может попробуем, а?

Ты встревоженно посмотрел по сторонам, словно что-то прикидывая.

– Мой отважный филэ, если бы я не любил так сильно, что готов сердце вынуть из груди, клянусь, после я полюбил бы тебя именно так! Мы закроем все двери на засов и о том, что произойдёт, будем знать только мы двое. Никто не сможет упрекнуть тебя в разврате.

Понимая твои слова как согласие, я постарался приободриться. Выполнив все необходимые предосторожности, подошёл к тебе сидящему на ложе и опустился на колени.

– Только не смотри на меня. Очень стыдно.

– Филэ, неужели ты считаешь меня извращенцем или настолько жестоким, что, в угоду новых ощущений, я заставлю тебя пройти через позор? Нет, любимый, я буду страдать вместе с тобой ради нашего ребёнка.

Немного успокоив, придвинулся к самому краю ложа и широко развёл колени, предоставляя свободу действий. А я все никак не мог решиться, казалось бы, что здесь такого, но взять в рот, точно грязная шлюха у проходящего солдата, не мог.

Пока не мог.

– Смелее, – нежно прошептал ты и ободряюще погладил по макушке, осторожно подталкивая к своему паху. После недавней ванны и, будучи по своему обыкновению телесно чист, ты не вызывал отвращения, но… О боги!

– Ради ребёнка!

Зажмурившись, я осторожно коснулся губами твоего фаллоса и отпрянул, почувствовав, как он двинулся мне навстречу. Ты не торопил, хотя я и просил, не отвернулся, а свысока наблюдал, как я борюсь с собственной брезгливостью. Рука, лежащая на затылке, нежно собрала волосы в горсть и потянула вперёд.

Неужели ему нравится мое унижение?!

Пытаясь не думать ни о чём, я вновь приоткрыл рот и попытался насадиться так, как, поражаясь моей неопытности, рассказывал Павсаний. В горле перехватило дыхание. Чувствуя твоё желание, решительно пропихнул член между зубами, стараясь не касаться нежной кожицы. Замер, не понимая, как поступить дальше, как вдруг ты сам подсказал, когда осторожно двинул бёдрами, медленно выходя в рот и самостоятельно обустраиваясь у меня на языке.

– Гефестион… – протяжно застонал, откидываясь назад.

Надо было как-то ласкать тебя. Потому, немного выпустив член, я попробовал языком горячую головку. Тебе понравилось. Ты издал хриплый вопль и энергичнее задвигал тазом, грозя войти в меня до основания. Теряя равновесие, я, в свою очередь, ухватился за ножку кровати, другую руку положил тебе на бедро, медленно отстраняясь. Павсаний говорил, что не надо стыдиться вылизать все складочки и даже проникнуть кончиком языка в малюсенькую дырочку на конце. Обливаясь холодным потом, я постарался следовать его советам, замирая от мысли, как это сейчас смотрится со стороны. Твой фаллос, горячий и трепещущий, активно двигался, словно жил отдельной жизнью и имел свои желания. Я жадно посасывал его кончик, находя и для себя нечто новое, сладостно-тянущее ощущение внизу живота. Языком пытаясь проникать как можно глубже, губами оттягивая крайнюю плоть, вбирал в себя твердый, подрагивающий член, позволяя ему тыкаться далеко в горле. Лизал скользкую от смазки головку и уже не желал окончания сладостной пытки. Как и ты, довольно постанывающий сквозь стиснутые зубы, с такой любовью и обожанием смотрящий на меня, что становилось необыкновенно радостно.