Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

– Не спи! – раздалось над ухом, и я повернулся лицом к новому бойцу, едва не поразившему меня топором в спину.

С тех пор я никогда не смотрел на лица убитых мною людей, потому что знал: за плечами всегда стоит новый враг! Несмотря на упорство македонцев, защитники теснили нас, их силы только нарастали в ходе боя, и когда нам казалось, что они готовы отступить, на места убитых вставали свежие, отлично обученные солдаты. Не получая подпитки, наши ряды сильно уменьшались. Рядом со мной бился неизвестный македонец в чёрном шлеме, отражая раз за разом удары, направленные на двоих. Я старался не отставать от него, во всём подражая, даже имел некий успех. Голова на тот момент не работала. Словно механическая кукла моей сестры, я совершал выпады и уходил в глубокую оборону, прикрываясь щитом, молниеносно выбрасывал руку, как учили в дворике Ареса.

– Назад! – раздался в отдалении голос отца.

Походная медная труба сыграла отступление!

Мой первый бой и проигрыш!

Не делая и шага назад, я продолжал рубиться как бешеный, желая только победы и вскоре понял, что остался один. Все македонцы, верные приказу командующего, отошли, оставив меня наедине с двумя десятками врагов.

– Пришёл твой конец. – Только и сказал себе, как вдруг ко мне пробился Полидевк с длинной секирой в руках. Действуя как опытный дровосек, он прорубил просеку из вражьих тел, помогая отступить. Как же в тот момент я любил брата, какие только клятвы не шептал! Мы выскочили на землю, занятую македонцами, и точно мальчишки побежали наперегонки к отцу. Ещё разгорячённые после боя, нашли его, и увидели, как он пылал от гнева.

– Глупцы! – гремел благородный Аминтор. – Один забывает об обязанности слушаться командира, другой же презирает их! Вас обоих ждут сегодня палки, а пока… – и гнев отца словно испарился. Он подошёл к нам и крепко обнял обеими руками, – я рад, что вы живы. Впредь не забывайтесь.

Через час мы уже перекидывались шутками, подсчитывая синяки и порезы. У брата оказалось сильно растянуто плечо и отшиблена правая нога; я отделался очень легко. Конечно, это даже боем нельзя было назвать, просто короткая стычка, ради изматывания противника, но для желторотых мальчишек она равнялась по значению чуть ли не битве титанов. Усталый отец вошёл в палатку. Он находился с войском, и пока последний солдат не устроился на отдых, не покинул своих людей. Мы к тому времени успели отмыться, поливая друг друга из большого глиняного кувшина, и натёрлись оливковым маслом для предотвращения гниения ран. Старый раб Эсдрас, прикрикнув на нас, велел сбегать за водой для отца и принять его грязные одежды. Тогда я впервые понял, насколько прекрасен наш отец. Тело атлета с гармонично развитыми мышцами, имело, по меньшей мере, полсотни шрамов, которые смотрелись, скорее, как боевые награды, нежели как уродующие отметины. Он позвал меня и велел, взяв губку, омыть себя. Украдкой я поцеловал его в плечо, восторгаясь и задыхаясь от благоговения.

Как и обещал, дав нам отдохнуть, отец честно взгрел обоих, при этом приговаривая:

– Дурной солдат ищет славы для себя, хороший – думает о доблести командира.

Ночью я спросил Полидевка, сказал ли брат о моём возвращении, он шлёпнул себя ладонью по лбу и честно признался, что совершенно забыл о данном обещании.

– Видишь ли, Гефестион, – доверительно зашептал Полидевк, – мы тут поспорили, с кем царевич потеряет девственность. Поговаривают, будто бы он не особо жалует женский пол.

Хорошо, что в палатке было достаточно темно, и Полидевк не заметил, как окрасились румянцем мои щёки.

– Одно время сплетничали о вас, но никто в это не верил, зная нашего папашу. Тот скорее убьёт тебя, чем позволит баловаться подобными глупостями. Филипп иногда любит пошутить над его спесью, недавно у них такое было, чуть не всерьёз разодрались на пире.

– Брат, может это и к лучшему, что ты забыл. Мне действительно лучше держаться подальше, хочу научиться у отца сдержанности.

– Да перестань молоть чепуху. – Полидевку, как и мне, не спалось и потому его потянуло на откровения. – Ты молод и природа берёт своё. Я удивлюсь, если ты скажешь, что ещё не обрюхатил ни одну девушку. Вот взять к примеру меня: в Пелле уже плачут в колыбелях пять крепеньких малышей, от Филандера у нас на заднем дворе воспитываются с десяток бастардов. Девчонкам нравятся парни нашего рода, поговаривают, что в своё время, наш папочка….

На своём ложе заворочался предмет разговора, и Полидевк замолчал, прислушиваясь к шорохам.

– Давай спать, – предложил я, так и не узнав историю похождений благородного Аминтора.

Жизнь лагеря шла своим чередом. Соблюдая очерёдность, все новые отряды подъезжали к стенам Перинфа, ввязываясь в кратковременные потасовки. Филипп рассчитывал упорством непрерывных бомбардировок и стычек сломить жителей, и это у него бы получилось, если не помощь со стороны моря. Персидский царь Артаксеркс прислал в Перинф наёмников во главе с Апполондором. Греки, забыв многолетнюю вражду, снабдили защитников деньгами, из Египта приплыли галеры с зерном и другим продовольствием, с соседнего Византия непрерывной чередой доставляли оружие и доспехи. Подобно Антею, который получал силу от соприкосновения с матерью-землёй, город жил и держался только благодаря ежедневной помощи союзников. Казалось, весь мир задался целью поддерживать осаждённый Перинф, вливая в него, как кровь в израненного воина, мощь и надежду остальных. Наши орудия уже испытывали недостаток в снарядах, ядра приходилось подвозить чуть ли не из Македонии, стрелы тоже подходили к концу. Осадные башни требовали ремонта. В лагере ходили слухи о скором снятии осады. Мы, по приказу отца, не вступали в опасные разговоры, сторонились бурных попоек, время от времени устраиваемых Филиппом, ещё дважды участвовали в стычках, но безрезультатно, если не считать погибших с обоих сторон. Брат, после моего приезда, больше не ходил на твои вечеринки, возможно, об этом его попросил отец. Но слухи, которые приносили рабы, распространялись мгновенно, из них я узнал об истории с Феломеной, женой Приамуса.

Напоив тебя до бесчувствия, друзья с хохотом и шутками подло втолкнули в шатёр одного из гетайров, там, ничего не подозревая о их сговоре, готовилась ко сну прекрасная Феломена. Женщина смекнула, что не просто так царевич топчется у входа, и, даже не прикрывшись, будучи обнажённой, (вот бесстыдница!), предложила возлечь с ней! Позор её роду, бесчестье мужу – ничто не остановило вероломную жену Приамуса. Она обняла тебя, целуя и шепча всякие непристойности. Говорят, эти руки знавали немало македонских юношей, и неопытными их назвать было трудно, но, как потом рассказывал Неарх, карауливший у шатра, ты выскочил оттуда очень скоро и притом совершено трезвый.

– Кажется я перепутал палатку, – только и сказал, прежде чем быстрым шагом пойти в нужном направлении.

Будучи так близко, я не переставал быть для тебя далёким, мог лишь издали смотреть, как ты водил свой отряд, как возвращался покрытый грязью и кровью, а я не смел к тебе подойти, перевязать раны, прошептать на ухо: «Александр». Надо мной довлело звание дезертира, и пока я не смыл позора, не имел права даже приближаться к тебе. Вскоре такой случай представился. Филипп решил устроить хитроумный манёвр и, желая почтить богов, заручившись их поддержкой, устроил грандиозный пир, на который были приглашены все: от первых военачальников до простых воинов. Для важных гостей в самой большой палатке было поставлено несколько богато украшенных лож, гости рангом пониже располагались на подушках и толстых покрывалах, постеленных прямо на траву. Отец наказал нам не лезть в первые ряды молодёжи и довольствоваться скромным положением сыновей потомственного аристократа, коих, к слову сказать, было великое множество. Полидевк, как только отец отошёл от нас, исчез, погнавшись за одной из девушек, и вскоре я потерял его из виду. Бродя среди веселящейся, толпы неожиданно столкнулся с Филотой. Вот что я хотел увидеть меньше всего, так это его ухмыляющуюся морду.

– Красавчик Гефестион? Какие ветры забросили тебя в лагерь? Я слышал, ты сидишь в гинекеме собственного отца и прядёшь шерстяную пряжу наравне с сёстрами!

– Твои сведения лживы, как и твои предположения. Я уже два месяца здесь.

– И чем занимаешься? Таскаешь за братом щит или чистишь его доспехи?

– Я сражался под стенами Перинфа, если не веришь, спроси наших солдат.

– Ой, прям побежал! И так понятно: папочка Аминтор, спасая твою честь, заплатит любому, лишь бы он подтвердил, будто бы ты можешь держать меч.

– Насколько я знаю, Парменион на днях добивался у царя чести для вас водить собственные отряды, предлагая, в качестве компенсации, твои услуги в спальне, или скажешь, что я снова вру?

Скандал, впрочем не получивший широкой огласки, быстро замяли, но наши слуги ещё долго передавали на ухо пикантные подробности.

Филота плюнул мне под ноги, выражая крайнюю степень оскорбления. Я вдруг заметил, что крепко сжимаю ножку тяжёлого кратера. Ещё немного, и пустил бы его в недруга. Сзади приблизился Птолемей и дружески хлопнул по плечу.

– Советую быть с Филотой полегче. Парменион – второй человек в войске Филиппа, если до него дойдёт, что ты не ладишь с его сыном, это может отразиться самым поганым образом на благородном Аминторе.

– Только поэтому я и не задал трепку этому щенку шакала.

Не желая отчитываться перед Птолемеем, твоим незаконным братом, сбросил с плеча дружественную ладонь.

Несомненно, сегодня же они не удержатся и расскажут о моём появлении, значит, наша встреча не за горами. Готовясь к непростому разговору, я, задумавшись, попал в палатку полководцев и затаился, издалека услышав звучный баритон Филиппа. Царь снова задирал отца. Судя по выговору, он был уже сильно пьян и стеснять себя приличиями намерен не был.

– Друг Аминтор! – кричал он с места, но так, чтобы слышали все. – Где твой сын Гефестион? Почему ты прячешь его, словно девственницу? Моему Александру пора выпустить борея из упругих мехов, а то он, того и гляди, взбесится, точно олень во время гона.

– Я не понимаю, причём здесь Гефестион? Разве в лагере мало достойных девушек или жен?

– Послушай меня, о достойный сын Деметрия, все беды моего сына заключаются в двух фразах: он слишком мало пьёт и не трахает девок. Ну не стоит у него на бабу, хоть ты убейся!

– Возможно, кто-то может ему помочь по-финвански?

– Да чтоб ты сдох, Аминтор, со всей своей дипломатией! К этому я и веду! Прикажи своему Гефестиону подставить зад моему Александру, глядишь чего и выйдет путное!

Филипп захохотал и громко хлопнул моего отца по спине. Все, возлежащие рядом, громкими криками восславили мудрость царя, поздравляя отца со столь лестным предложением. Весь обратившийся в слух и зрение, я впился в фигурку отца, про себя моля его сдержаться.

– Я не понимаю твоих шуток, о мой повелитель, очевидно, здесь присутствует иносказание…

– Ну и обосрал ты меня своим словесным поносом, Аминтор! Я тебе как македонец македонцу говорю: подложи сына под Александра и покончим с этим. Во имя государства и для моего спокойствия, приказываю Гефестиону распечатать меха моего сына. Дошло?!

– Это неприемлемо, прошу разрешить мне уйти!

– Куда?! Мы только начали! Сейчас принесут жареных утят, ты же любишь их, а? Мой добродетельный чистоплюй! Жри и славь меня! Эх, был бы твой Гефестион девкой, клянусь Афродитой, я бы их поженил, глядишь, мой внук тоже стал бы из благородных греков! Умел бы раздирать утку кончиками пальцев!

Я не мог более слышать оскорблений, коими царь осыпал отца. Развернувшись, бросился прочь и упал в твои объятия. Все оправдания вылетели из головы, только я вдохнул такой родной аромат твоего дыхания. Не говоря ни слова, ты поднял меня на руки и понёс, я не сопротивлялся. Наверно, со стороны мы выглядели комично: мои длинные ноги, как журавлиные лапы, вздымались острыми коленками. Возможно, кто-то и смеялся над нами, но я никого не видел, никого, кроме тебя, и ты, не отрываясь, смотрел в моё лицо.

– Люблю, люблю… – только и мог шептать, а мне казалось – ору на весь лагерь.

Как в дурманящем тумане, растворялся в своей любви и плыл туда, куда несло меня течение страсти.

– Я хочу тебя поцеловать, – донёсся далёкий теплый голос. Что я мог противопоставить ему? Ничего – только ищущие губы. О боги, первый настоящий поцелуй стал для меня открытием, не знаю, кто тебе объяснял технику, но ты вгрызся в мой рот, сплетая языки, лишая дыхания. Я распахнул глаза, не веря новому чувству, колени подогнулись, и я был готов рухнуть, если бы ты не поддержал меня за ягодицы. Ты застонал от недовольства, когда недостаток воздуха заставил ненадолго покинуть мой рот. Только сейчас я заметил, что ты, в отличие от меня, целовался с закрытыми глазами. Это было так мило, и я не удержался от улыбки.

– Мой Александр.

– Гефестион!

И больше ничего. Ни вопросов, ни оправданий. Нам не нужны были слова, даже дыхание казалось слишком грубым, оскорблением того чуда, которое родилось только что от соединения двух уст.

========== 4. Аминтор. ==========

Отношения с отцом становились всё хуже. Я искренне недоумевал: столь снисходительный к Филандеру и Полидевку, он, непонятно почему, стремился контролировать каждый мой шаг. В день нашей встречи в лагере, оставив отца на пиршестве, я заявился в палатку только под утро и нашёл его слишком трезвым и слишком злым. Не говоря ни слова, Аминтор сгрёб меня за длинные лохмы и принялся наносить удары ладонью по щекам.

– Где таскался? По чьим палатками бродил?

– Я был у Александра! С каких пор мне нельзя иметь друзей?

– У Александра? Отлично! Филипп этого хотел! Надеюсь, ты отлично выполнил его повеление?

Я понимал, что сейчас занимало отца. Грязные разговоры на пиру ещё не выветрились из головы.

– Папа, ничего не было! Мы… Мы только целовались!

– Целовались!

Моё последнее слово вызвало бурю негодования, отец принялся возить меня по полу и удары, до этого бывшие скорее громкими, нежели больными, изменили характер.

– Негодник! Неблагодарная скотина! Как ты мог решиться на такое!

– Да на что, папа?! На любовь? Ты отказываешь мне в праве любить? Почему?! Мне шестнадцать, многие ровесники уже давно занимаются этим!

Отец выпустил мои порядком измочаленные волосы и, отойдя, сел на скамью, указав место у своих ног.

– Я скажу, и ты примешь мои слова. Дело в том, что ты обещан Асклепию! Твоя матушка три дня мучилась в родах, все лекари, как один, утверждали, что она и ребёнок умрут. Я, не переставая, по много часов молился у родового алтаря, а когда, утомлённый, заснул, то мне явился Пион, ученик Асклепия, и сказал: «Не горюй, о благородный Аминтор! Жена родит тебе здорового сына, сильного духом и прекрасного телом. Асклепий пошлёт тебе и семье долгую славную жизнь – взамен лишь желает видеть Гефестиона своим жрецом. В двадцать лет пусть он обретёт голову и вступит под священные своды Асклепиона в Дельфах».

Через час благородная Адрия благополучно разрешилась тобой.

Как только я услышал пророчество, то задрожал, как раненый барс, закрывая лицо ладонями.

– Почему ты не сказал мне об этом раньше?! Зачем отослал в Миезу?! Почему не запер в доме, чтобы я не узнал дружбы и любви? Ведь тогда мне было бы проще похоронить себя среди кашляющих стариков и ревматических старух!

– Я не хотел отнимать у тебя последней радости детства! Прости, мне действительно стоило выбрать Полидевка.

Глаза отца наполнились беспроглядной тоской, он пригладил мои взъерошенные пряди и поцеловал в макушку.

– Что мы можем против богов, сынок? Асклепий призвал тебя ещё до рождения, и кто я такой, чтобы спорить с могущественным покровителем семьи?

Отпустив меня, отец принялся начищать побывавший во многих сражениях щит. Я медленно вышел из палатки. Занимался рассвет, птицы, молчащие днём, щебетали наперебой, словно спешили спеть все свои песни до того времени, пока иссушающее солнце не войдёт в зенит. Всё в природе стремились к жизни, а я? Приговорён к тишине храма, к полумраку каменных залов, к медным треножникам с курящимися на них благовониями. Всё было напрасно! Воинские подвиги – не для меня, звон оружия и победные крики обойдут стороной Гефестиона! В двадцать он наденет серую мантию жреца и навсегда скроется в Асклепионе.

Трогая зудящие алые пятна, оставленные тобой на шее и груди, я разрывался между любовью и послушанием, между волей богов и собственными устремлениями.

Пришедший к обеду Полидевк передал, что меня зачислили в отряд друзей царевича, поздравил и со смехом спросил, куда я исчез с пиршества. Промолчав, чем сильно удивил прямодушного брата, я, отказавшись от еды, лёг на ложе и накрылся одеялом с головой. Волшебная ночь кончилась, мои мечты испарились, и душа летит в Тартар. Вспоминая, как нежно ты проводил кончиками пальцев по моей груди, как, наклоняясь, трогал губами соски, вызывая непроизвольные стоны наслаждения, какими твёрдыми были твои чресла… Я беззвучно выл от отчаянья.

Мне принесли придворные доспехи: серебряные, с золотой насечкой и застежками в виде миниатюрных головок пантеры. Сверкающие, как мидийские опалы, драгоценные доспехи тотчас стали предметом зависти многих воинов. К панцирю прилагались нарукавники и поножи, так же щедро украшенные гравировкой – видимо, ты заранее заказал боевой наряд для меня, и потому все детали подходили идеально. Лёгкая, нежно-голубая туника и сапоги, не стесняющие стопу. В довершение всех даров, раб передал мне синий плащ с богатой вышивкой и шлем. Видимо, мастер, изготовивший доспех, особое внимание уделил именно шлему в виде леопардовой оскаленной пасти, с густым оголовьем из жёсткой конской гривы. Кончики синего плюмажа спускались значительно ниже плеч, закрывая половину спины. По обеим сторонам звериной морды, в небо устремлялись два белых пера из хвостового орлиного оперения. Рассматривая шлем, я не заметил, как вошёл Полидевк и громко присвистнул, увидав меня в новеньких доспехах.

– Ну прям сам Арес! И откуда такое богатство? Только не говори, что наш папаша, этот скряга, растряс сундуки с семейной казной!

– Это подарок Александра. – Убитым голосом сообщил я, не зная куда положить шлем, вертел его в руках.

– Ого! Что-то мне он не сделал подобного подношения! И за какие заслуги ты удостоился чести носить золото и серебро?!

– Прости, Полидевк, я не могу тебе сказать.

Радость от прекрасного подарка исчезла. Наконец, найдя место для шлема, я положил его на походный стол и, отвернувшись, принялся распутывать кожаные тесёмки. Брат решил, что мне стыдно объясняться и постарался оправдать.

– Подумаешь, ну и переспали вы разок-другой, что в этом плохого? Ты взрослый парень, можешь сам распоряжаться любовными привязанностями…

– Не могу, Полидевк, вот именно, что не могу! Я не спал с Александром, мне нельзя! Я посвящён Асклепию!

– Асклепию?

Для Полидевка моё признание стало открытием, не зная, поздравлять или, напротив, жалеть, брат ненадолго замолчал, переваривая сказанные слова. Потом спросил:

– И что ты намерен делать?

– Не знаю, наверное, уеду как можно скорее. Я решил не ждать двадцатилетия, лучше сейчас оборвать нашу связь, ведь боги не признают конкуренции.

Полидевк, несмотря на внешность недалёкого умом благодушного вояки, сохранял внутри себя образ трезвого хладнокровного стратега и любящего брата.

– Этого хочет отец? Так? А чего хочешь ты? Провести всю жизнь, возжигая священный огонь, варя снотворное зелье, толкуя сны больных путников? Ты не создан для жречества, ты – воин Гефестион, я видел, как ты бился под стенами Перинфа. Хватит размышлять о других, подумай лучше о себе!

– Но, Полидевк, если я не выполню обета, самое меньшее – меня выгонят из семьи! Я стану изгоем, человеком без племени! За мою жизнь никто не даст самой мелкой монетки. Я уже проклят матерью, хочешь, чтобы я отринул и отца?

– Я лишь хочу тебе счастья, Гефестион! И потом, кому Александр отдаст этот прекрасный шлем? Он же был сделан по мерке твоей головы!

Больше мы с братом не говорили на эту тему. Приглашённый на совет в твою палатку, я не посмел был небрежным. Роскошный плащ, непринуждённо задрапированный, на левом плече заколотый сапфировой фибулой, вызывал вздохи восхищения у встречных воинов. В войске Филиппа мне ни раз приходилось видеть мужчин, подражающих финванцам. В роскошных одеяниях, со множеством дорогих украшений. Бороды их были умаслены и завиты. Величаво выступали они в длинных узорчатых одеждах. Открыто демонстрируя свои пристрастия, целовались у всех на виду, тискали возлюбленных, без оглядки на проходящих мимо воинов. Ожерелья и кольца, расшитые жемчугом накидки, говорили о богатстве их покровителей. Их не осуждали, даже более – считали избранными! Пока я шёл в твою палатку, то ловил на себе похожие понимающие взгляды простых солдат. Мне казалось, что все знают о том, что произошло вчера ночью и поддерживают меня! Благодаря богам моё тело быстро восстановилось после вынужденного голодания. В то время я ещё не прибегал к услугам косметологов и неудивительно: я был молод и полон сил. Я был влюблён по уши и, как бы то ни было, направлялся на встречу с тобой. У входа увидел множество собравшихся одноклассников. Протей стоял особняком и без доспехов.

– Да хранит тебя Дионис, друг.

– И тебе здравствовать, Гефестион, ты сегодня нарядный!

– А ты, как я вижу, в мирном одеянии.

На Протее оказался простой шерстяной хитон и короткий гиматий.

– Это всё из-за ранения.

– Он закрыл собой Александра в недавней стычке! Наш Протей показал себя как герой, пока некто прохлаждался под крылышком мамочки в Пелле!

– На то были причины!

Я метнул ненавидящий взгляд в Никанора, старшего сына Пармениона.

– Не сомневаюсь! Например, прядение шерсти!

Судя по ехидному тону и сокрытым усмешкам, многие твои соратники были довольны нашей стычкой. Мои доспехи уже вызвали ядовитые пересуды за спиной. Вышедший телохранитель пригласил в палатку.

Я был впервые на совете и потому растерялся, не зная куда сесть. Справа от тебя разместился неизвестный мне мужчина средних лет с твёрдым, словно выбитым из камня, лицом, слева примостились сыновья Пармениона, рядом с ними устроился Лисимах, Гектор, дылда Птолемей. Чуть поодаль – Мелеагр, Неарх, Леоннат.

– Гефестион, туда!

Ты указал мне на место у входа. Не возражая, я сел рядом с беднягой Протеем и заметил то, на что поначалу не обратил внимания. Твой молочный брат был очень бледен и тяжело дышал, видимо, глубокая рана давала о себе знать. Наклонившись, я шепнул:

– Тебе лучше бы полежать.

– Нельзя, я нужен Александру.

– Что ты можешь ему дать, ты же ранен? – искренне изумился я и, привычно подбоченясь, принял изящную позу. Я хотел, чтобы мой незадачливый соперник узрел всю красоту одежд и понял без слов свой проигрыш.

– Свою жизнь.

Наше перешёптывание заметили, сидевшие рядом приказали замолчать. Ты говорил о перегруппировке войск, о ведущемся у западной стены подкопе, в котором нам придётся сражаться сегодня ночью. Заранее распределял обязанности и места.

– Александр, – вмешался тот самый мужчина по имени Кратер, – мы сильно рискуем биться в узком проходе, где, самое большее, могут разминуться только двое воинов! Это слишком сложно!

– Видишь ли, Кратер. – И твой голос не предвещал согласия. – Война – вообще рискованное дело, и если мы будем думать о безопасности, то не лучше ли сидеть по домам в Пелле?

Все рассмеялись, и я в том числе, мужчина побагровел и молча сел на место.

– А как думает Гефестион?

Смех смолк, и друзья обратили взгляды на меня.

– Доблесть не знает расчёта, и если для приобретения её нам придётся сражаться плечом к плечу, я буду готов к этому.

– Вот тебе и ответ, Кратер! – развеселился ты, внешне довольный моими словами. – Мой юный воин – пример для подражания!

Кратер сверкнул на меня многоопытными глазами солдата, сухой рот сжался в одну прямую полоску.

– Хвала Зевсу, что он не полководец.

Я понимал, какое оскорбление ты нанёс сейчас желчному Кратеру, желая возвысить меня, принял откровенно глупые слова за воодушевление к действию. Стыдясь, отступил в тень палатки.

– Считаю совет оконченным, все свободны до вечера. Гефестион, задержись ненадолго.

И как только последний македонец покинул палатку, ты быстрым шагом подошёл ко мне, без слов схватил за плечи, плотно соединяя губы. Застонав от наслаждения, я обвил твою шею руками, стараясь не отставать в проявлении любовной страсти. Наши языки сплелись, обмениваясь нежностью, мы замерли, не видя ничего и слыша только стук сердец.

– Филэ, мы будем в первый раз по-настоящему сражаться вместе. Как Ахиллес и Патрокл!

Не будучи уверенный в собственных военных талантах, я попытался тихо возразить:

– Может, тебе лучше взять в пару опытного Кратера или удачливого Филоту?

Ты не слушал, раздавая щедро поцелуи, твердил одно:

– Сегодня ночью мы соединим нашу славу и отныне моя победа будет и твоей, как мы и мечтали.

Немного успокоившись, спросил:

– Тебе понравился мой подарок?

– Он прекрасен, но что скажут другие, увидев, как ты благоволишь ко мне?

– Люди всегда говорят гадости, если не могут достичь желаемого. Но мы-то знаем, насколько чисты наши отношения.

И снова объятия, сводящие с ума прикосновения, горячий шёпот на ухо и сладостное головокружение. О Асклепий, ты бы никогда не мог сравниться с моим божественным возлюбленным!

Уходя, я сказал о разговоре с отцом. На войне случается многое, никто не знает, кому завтра суждено увидеть рассвет.

Это была одна из самых кровопролитных стычек. Наш отряд насчитывал шестьдесят четыре гоплита. Вооружённые тяжелыми щитами и мечами, под градом стрел, посылаемых защитниками крепости, мы медленно ползли по широкому проходу. Выполненный сапёрами, ход зиял чёрной дырой в стене, а за ним нас ждала неизвестность. Ты, отбросив страх, ступал по земле, словно шёл по нашим аллеями в Миезе: легко, не прячась и не раздумывая. Держа щит над собой, криком подбадривая идущих следом.

– Разве это стрелы? – громко смеялся. – Это женские шпильки, способные только удержать причёску! Видать, перинфцы совсем обезумели, раз поставили на стены несчастных жён и дочерей. Вперёд, ребята, давайте покажем им настоящих мужчин, раз их мужи сидят, как трусливые псы, по домам!

Ты первый шагнул в темноту, и за тобой устремились остальные, я немного замешкался, а когда бросился вперёд, там уже кипел бой. Присланные персидским царём Охом союзные бактрийцы, в полотняных коротких халатах и варварских штанах, схватились с нами, грозя с ходу опрокинуть и уничтожить. Им было наплевать на Перинф, греков и македонцев. Они дрались за щедро рассыпаемое в карманы золото! Мы же искали только славы!

Только вмешательство богов да навыки, привитые во дворике Ареса, спасли нас в тот день от смерти. И, конечно, ты.

Ты рубился, как бешеный, не опуская меча ни на мгновение, заражая всех яростью. Опытные бактрийцы быстро поняли, кто давал нам силы и звал в бой. Они окружили тебя плотным кольцом, никого не пропуская вовнутрь, совершая молниеносные броски, заставили крутиться, как веретено в ловких руках пряхи. Я сражался в пятнадцати шагах и едва ли не визжал от злобы, не в силах помочь. Один за другим враги возникали между нами, и сколько бы я не отправлял их в преисподнюю, всё равно не мог сделать ни шагу. Меня гнал вперёд страх. Я боялся не за себя, на собственную смерть стало глубоко плевать, я боялся не успеть погибнуть рядом с тобой.

– Александр! – с криком я вломился в самую гущу бактрицев, разя направо и налево, убивая всякого, кто заступал мне дорогу к тебе.

Впоследствии ты говорил, что чувствовал то же самое. За шумом битвы вдруг узнал мой голос и рванулся навстречу. Не видя друг друга, мы неуклонно стремились к сближению, и никто не мог нас остановить.

– Гефестион! Встань рядом!

Мы смогли, преодолев всё и всех, соединиться, взяв одну участь славы или поражения. Прикрывая твою спину щитом, я бросался на каждого, кто пытался обойти нас. У ног выросла целая горка трупов: умирающие шептали нам проклятия холодеющими губами, а те, кто ещё мог, двигались, хватали за ноги, кусали в лодыжки. Я немилосердно топтал врагов, приканчивая их даже на земле.

– Сражайтесь, македонцы, на вас смотрит Зевс! – кричал ты, разрубая человека от плеча до пояса. – Смерть в бою – лучшая награда! Острова блаженных ждут смелых воинов!

И мы готовы были умереть.

Но заиграли трубы, приказывая отступить. Отбиваясь, мы развернулись, не переставая угрожать бактрийцам мечами, нехотя, подчинились. В узком проходе неосознанно прижались, вдыхая запах крови и пота, и вдруг ты сказал совершенно спокойном голосом:

– Я люблю тебя, останься со мной сегодня и навсегда!

– Хорошо.

Я только и мог, что согласиться, потому что, рубясь с тобой плечом к плечу, дергая смерть за бороду, понял, наконец, слова Полидевка и решился.

Из шестидесяти четырёх воинов в живых осталось чуть больше половины. Бившийся в арьергарде Лисимах получил тяжёлое ранение в грудь и его пронесли мимо нас на носилках, ещё несколько македонцев сидели и лежали на траве, дожидаясь помощи. Ты подошёл к первому из них, устало опустился на колени. У парня была сорвана кожа с лица, острой персидской саблей рассечена на лоскуты, он сидел, зажимая рану и глухо стонал.

– Гефестион, принеси из моей палатки бинты! – прикрикнул ты и отошёл к соседу раненого солдата.

Я захватил ещё кровоостанавливающий бальзам и немного вина. Принеся всё, застал тебя врачующим самого обыкновенного солдата. Моя гордость потомственного аристократа взбудоражилась от подобной картины: ты царевич, сам в пыли и грязи, в засохших корках крови на свежих ранах, вправлял неизвестному македонцу ногу.

– Филэ, почему так долго? Помоги мне, держи Кадмуса! И, во имя Диониса, взяли!

Со всей силы дёрнул, кость хрустнула, вставая на место, и ты довольно улыбнулся.

– Мы с тобой ещё до Геракловых Столбов дойдём, Кадмус, давай, выздоравливай.

Для каждого раненого у тебя нашлись слова дружеского ободрения, каждого ты называл по имени, даже безнадежные и то улыбались тебе, протягивая руки. Ты поил умирающих вином и обещал позаботиться о достойном погребении и материальных выплатах осиротевшей семье. Я только хотел спросить, откуда ты возьмёшь столько денег, но промолчал, понимая всё величие душевных порывов. Только спустя два часа после боя, мы смогли добраться до палатки, где тебя ждали слуги. И лекарь.

– Сначала его, – указал на меня, и рабы беспрекословно помогли снять доспехи, распутали многочисленные ремешки и завязки. Только сейчас я понял, как сильно устал, и как у меня болит бок. Подняв руку, разглядел глубокий порез, кровь пропитала весь хитон, и края раны противно хлюпали.