Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

– Ты шутишь, Гефестион, значит дело пошло на поправку, я рад. А вот и каша. Погоди, я приподниму тебя, так будет удобнее.

Ты кормил меня как ребенка, с ложки, время от временем уговаривая хлебнуть твоего дико воняющего бальзама, а я смотрел в лицо и думал, вот так же он ласкал Калликсену, обжигая взглядом полным желания. Как же велика твоя щедрость, когда ты так бездумно расточаешь дары Афродиты.

– Хватит, можешь возвращаться во дворец.

Доведя себя до тяжёлой грусти, я отвернулся. Нахмурившись, ты отставил миску и продвинулся ко мне.

– Что тебя мучает, филэ? В чем я провинился?

Мне хотелось кричать на весь дом – изменник! Но вместо этого слабо улыбнулся.

– Тебе показалось, лучше поцелуй на прощание.

Ты словно ждал этих слов, подавшись вперёд, соединил наши губы крепким поцелуем. Я торжествовал, мне хватило сил обмануть тебя, отвечая на ласкающие движения языка, я закрыл глаза. Не хотел видеть твоего лживого лица, может быть, позже.

В дни регентства произошло одно событие, которое заставило тебя взглянуть на своего филэ не только как на любовника. Верный клятве, данной самому себе, я не опустился до выяснения подробностей той ночи. Подкупленные слуги все, как один, утверждали, будто бы ты был на высоте, но разве можно им доверять. Знания, причинившие мне столько боли, я мог получить только одним способом.

Калликсена и в половинку не была так хороша, как описывал Феликс: слишком мала и худа, её волосы, слипшиеся от пота, и безобразный рот, разевающийся в безголосном крике, вряд ли кто-то нашёл её тогда прелестным. Я прижал лезвие кинжала к её шее, задавая вопросы. Поначалу, она держалась неплохо, осыпая меня сотнями проклятии, твердила, что не выдаст тайны. Она была упряма, а я настойчив, тот безобразный шрам, который она все годы прикрывала пышным ожерельем, остался от моего лезвия.

– Не было ничего! Александр только одарил меня золотом и велел тихо уйти через тёмный ход. Он не способен к соитию с женщиной!

***

Персидское посольство насчитывало до пятидесяти высокопоставленных сановников всех рангов. В узорчатых халатах на вате, высоких шапках, с бородами, завитыми мелкими кольцами, смуглые чужаки медленно пересекли дворик перед царским дворцом. Я стоял рядом с тобой и смотрел на процессию сверху. Их расшитые золотыми птицами зонтики от солнца и опахала, из хвостов белых цапель, длинные накидки с бахромой, многочисленная челядь – всё вызывало неподдельное любопытство македонцев. После болезни ты приблизил меня к себе, видимо, чувствуя вину, хотя никогда в этом не сознавался. Известие о послах Артаксеркса Оха застало нас в самый неподходящий момент. На севере взбунтовались варвары, и ты готовил войско к подходу, когда гонец принёс дипломатический свиток в золотом пенале.

– Как у тебя с персидским, филэ? Не забыл?

– Я упражняюсь в языках по вечерам.

– Знаю, и это всё влияние Аристотеля. Недалеко тот день, когда ты начнёшь резать лягушек и сушить листья.

– Перестань смеяться, нам это может понадобиться!

– Да, Гефестион, поэтому прошу, не ленись, скоро тебе придется много общаться.

Глядя из окна на пеструю процессию, я знал уготованную мне роль, ту, которую мы несколько раз обсудили, отрепетировали и после долгих сомнений пришли к согласию.

– Иди, и очаруй их! – мягко толкнув в плечо, ты ободряюще улыбнулся.

На мне был очень дорогой, белый хитон из египетского льна, слегка присборенный на талии и поддерживаемый золотым поясом с крупными мидийскими сапфирами. Церемониальный кинжал с ручкой в виде птичьей головы, ненавязчиво поблёскивал под правой рукой. Лёгкие сандалии на высокой шнуровке подчёркивали стройность ног, а небольшая головная повязка, ленточка с жемчугом, приподнимала густые волосы на затылке в модной придворной причёске. Через плечо я перекинул длинный гиматий густо-синего цвета, так хорошо оттеняющий голубые глаза, в довершение образа застёгнутый двумя близнецами – резными геммами из ляпис-лазури. Сходя по ступеням к стоявшим внизу персам, я показался им, если не царём, то довольно внушительным сановникам. Те даже поклонились мне, величественно склонив головы. Их изумление только возросло, когда я заговорил на чистом персидском, выбирая льстивые придворные выражения. Многоопытные послы растерялись и стали переглядываться, спрашивая шёпотом – неужели я македонец? Слуги внесли курильницы с тлеющими углями миртовых деревьев, очищая прибывших, и пока они обносили гостей благородным дымом, объяснил некоторые особенности царского гостеприимства, пообещав разместить всех в соответствии с рангом. Персы казались приятно обезоружены и без возражений последовали за мной во внутренние покои.

– Наместник царя Филиппа, наш высокородный Александр примет вас вечером.

Им были отданы лучшие комнаты дворца: боясь показаться нищими перед привыкшими к роскоши гостями, ты приказал натаскать в их покои все ковры, которые могли найти наши слуги, золотую и серебряную посуду, чаши, кувшины с тонкой гравировкой. Были здесь и изделия греческих гончаров со сценами охоты и мистерий на чёрном лаковом фоне, египетские тончайшие льняные ткани, финикийские морские раковины, отливающие розовым перламутром. Одним словом, стащили персам всё, что накопила македонская династия за последние сто лет, дабы у послов не вызвала сомнений наша состоятельность, как союзника. Персы привезли с собой множество слуг, казалось, они вознамерились расположиться у нас надолго, и потому не только косметы и хранители благовоний и драгоценных одежд вышагивали с важным видом среди облицованных простым известняком стен, но и повара и виночерпии, изготовители обуви из мягкой обезьяньей кожи, вышивальщики бисером, носители опахала и зонтика, дрессировщики с гепардами вместо комнатных собачек, наездники и колесничие. Двор македонских царей ещё не знал такого нашествия. Не желая ударить лицом в грязь, все старались угодить послам как могли. Мне досталась самая суматошная роль. Я один из немногих, говорящий по-персидски, разрывался между многочисленными недоразумениями, улаживая порой весьма деликатные дела. Тогда я впервые столкнулся с подлой породой людей, именуемых евнухами. Безбородые круглые лица, узкие бегающие глазки, голос до противного тонкий. От них постоянно пахло мочой и одновременно восточными приторными сладостями. Толстые пальцы, унизанные перстнями порой до трёх на одной фаланге, и трясущиеся от жира животы, губы, сложенные в презрительные ядовитые усмешки.

Вот что делает с человеком оскопление, – думал я, провожая взглядом их покачивающиеся от спеси фигуры. Они же похожи на откормленных животных, готовых к закланию.

Но послы обращались с евнухами подчёркнуто вежливо, те были их первыми советниками и, как я подозревал, хранителями государственных тайн. Среди их бесполой клики нашлись и совсем молодые, видимо, подвергнутые операции недавно, не успевшие заплыть жировыми складками, но даже они, погружённые в придворные интриги, уже были испорчены. Я стал свидетелем, как два таких мальчика расцарапали друг другу лица из-за потерянной их господином заколки. Ни один из евнухов не желал уступать права преподнести драгоценность лично. Будучи наблюдателем, я не вмешивался в их ссоры, удерживая и своих царедворцев от необдуманных действий.

В первый вечер, будучи облечённым твоим доверием, я постарался выглядеть скромнее, чем при первой встрече. Только резные фибулы напоминали о моём придворном наряде. Скромно опустив глаза, занял место на низенькой скамеечке справа от трона. Ты, согласно традиции, вошёл последним в длинном одеянии македонских царей, с золотой диадемой правителя на светлой кудрявой макушке. Ты впервые надел корону, и она тебе так шла, что я не выдержал и залюбовался, нарушая правила приёма. Поймав мой восхищенный взгляд, ты сказал мне глазами: «Я рад, но давай соблюдать традицию».

Один из персов, предводитель по имени Рахман, передал послание своего царя. Спустившись с возвышения, именно я перехватил свёрнутый трубочкой документ и, почтительно наклонив голову, подал тебе. Хитрые персы ждали, какие эмоции отразятся на лице сына Филиппа по прочтении документа и обманулись в своих ожиданиях: твои черты остались неподвижны, только величественная улыбка и внимательный взгляд обласкали по очереди всех гостей и, отложив дерзкое послание, ты милостиво протянул им руку.

– Мои персидские друзья! – громко начал, заранее заготовленную речь, я сидел, изящно опираясь о подножье трона, выставив немного вперёд левую ногу, показывая маленькую гибкую ступню в золотой сандалии. Клянусь Асклепием, но персы не отрываясь смотрели на неё, а не на говорившего царевича. Каждый из них гадал, кем мы приходимся друг другу и делали неправильные выводы.

– Они решили, что ты хилиарх, типа самый главный, ну и заодно евнух. – Феликс, взятый с сестрой во дворец, теперь устраивали как могли быт изгнанника.

– Евнух? С чего бы? Разве я похож на дворцовых приживалок?

– Они дикари, Гефестион, и взгляды на любовь у них низменные.

Друг, поначалу не веривший в моё возвышение, со дня на день ждал, что нас вот-вот вышвырнут из дворца, войдя в общение со служанками Олимпиады, временами впадал в отчаянье и таскал потихоньку ворованные вещицы за город, в тайник. Гестии доставалось больше всех. К дворцовому источнику её подпускали в последнюю очередь, после того, как слуги других царедворцев уже наполнили кувшины, показывали на девушку пальцами, сводя сплетни о её немоте, смеялись над одеждой. И все же новые друзья не оставляли меня, а вскоре и я стал в них сильно нуждаться. Вечерами, после дневных тренировок в строю или усталый от кавалерийских атак, я едва доползал до второго этажа, туда, где располагались мои комнаты, и попадал на Елисейские поля. Милая Гестия, добыв всеми правдами и неправдами горячую воду, наполняла для меня ванну, Феликс, вылив на ладони миндальное масло, массировал затёкшие мышцы, на ухо пересказывая дворцовые сплетни, если чувствовал мою грусть, то наигрывал на флейте простые городские песенки.

Спустя несколько дней, я заметил, как у него появилось на пальце золотое колечко. «Обычный подарок за ночь любви», – решил я и не предал этому значения, решив не вмешиваться в сердечные дела друга, но когда нашёл одного из евнухов Рахмана, прячущегося за занавесям в моей комнате, то рассвирепел.

– Предатель! Как ты мог провести перса ко мне! Если узнают, что я тайно встречаюсь хоть с одним их них, моя голова будет красоваться на пике! Ты этого хочешь?

Испугавшись не менее самого евнуха, Феликс упал на колени, схватившись за мой плащ.

– Прости, Гефестион, я не подумал! Я же никогда не служил во дворце, а он подарил мне два ожерелья только за то, чтобы увидеть тебя обнажённым.

– Но зачем, Феликс?!

– Они говорили, что у царя Дария есть любовник примерно твоих лет, прекрасный, как сам Адонис, я же побился о заклад, что возлюбленный македонского царя превосходит всех персидских юношей красотой и благородством! Они выбрали самого, по их мнению, авторитетного знатока мужской красоты… ну, а остальное ты знаешь.

– О Феликс, поистине, если мне и ждать беды, так от самих близких! Уж лучше бы ты был, как Гестия, немой! Олимпиада и так интригует против меня, любой мой жест, неосторожное слово, и я погиб! Вот что, выведи его незаметно, так, чтобы никто не видел и молчи о произошедшем.

Исполнив мой приказ, Феликс не удержался и шепнул на ухо, переодевая для ночи.

– Евнух доложил, что вы одинаково прекрасны.

Смеясь, я рассказывал тебе о произошедшем, а ты нахмурился.

– Мне не нравится это, филэ. И притом, никакой перс не может сравниться с тобой, я не приемлю даже возможности вашего соперничества!

Дабы почтить послов развлечениям, пока Антипар и совет решали какой ответ дать Дарию, мы решили устроить охоту. В рощу за дворцом привезли с десяток отловленных на юге страны львов в больших деревянных клетках. Приземистые, с косматыми гривами звери песчаного окраса скалили зубы и ревели, когда их, подгоняя пиками, заставили покинуть узкие убежища. Ты, верхом на Буцефале, без доспехов, в одном коротком хитоне, выехал, держа в руке два острых дротика. Я, с коротким, немного кривым мечом, предназначенным для переламывания звериных костей и критской секирой за плечами, следовал немного поодаль. Воспоминания о недавнем происшествии не давало покоя. Меня по-прежнему воспринимали только как постельную усладу царевича. Полидевк уже стал предводителем фаланги, сейчас готовился к походу на мятежных варваров, а я в роскошных одеждах исходил диферамбами перед нашими давними врагами персами и даже поучаствовал в их тайном споре! Моя мужественность с каждым днём умалялась, и недалеко тот день, когда я буду царапаться, как те вздорные искалеченные мальчишки.

– Гефестион!

С другого конца сада показались загонщики, криками и трещотками выгоняя на нас зверя. Десяток молодых царедворцев бросились вперёд, обгоняя друг друга, гиканьем и криками подбадривая дрожащих от страха лошадей. Ты скакал во главе маленького отряда и первым метнул тяжёлое копье, целясь в морду огромного льва. Звериный рык и последовавшими за ним жалобный вой сказали всё без слов. Ты попал, с одного удара сразив царя леса и грабителя дорог. Персы, в отличие от македонцев, предпочитали метать стрелы с далёкого расстояния, пронзая гордого зверя, но, не добивая, оставляли издыхать от потери крови. Засев в золочённой колеснице, с окошечком и бронированными стенками, посылали стрелы с бронзовыми наконечниками. Мне удалось зацепить одного из хищников. Дротик, нацеленный прямо в сердце, отклонился, отброшенный могучей лапой, и остриё только чиркнуло по шкуре, вызвав обильное кровотечение. Зверь в ярости совершил невероятное: сжавшись, вдруг одним прыжком рванулся навстречу, вцепился моему коню в глотку, мощным движением челюстей перекусывая ему шею. Я рухнул вместе с лошадью, но успел выхватить меч, разъярённый гибелью коня, кинулся на льва, погружая клинок ему под лопатку. Умирая, зверь успел зацепить меня когтями, взрезав кожу на плече, глубоко, почти до кости. Заорав от боли, я выронил меч. Кровь хлынула, привлекая к себе внимание мечущихся в загоне зверей. Зажимая рану, я побежал к деревьям и налетел на ещё одного льва. Утыканный стрелами, тот метался, не находя спасения. Мой хитон, разорванный на плече, мотался, как тряпка, рука, потеряв чувствительность, бездействовала, другой я зажимал рану. Что я мог противопоставить разъярённой махине, ослепшей от боли и страха? Дотянувшись, левой рукой выхватил из-за плеч секиру. Двуручная критская секира даже для здорового человека была слишком тяжела, она прыгала в окровавленных ладонях, когда, отчаянно заорав, я рывком поднял её над головой, вкладывая в удар последние силы. И упал на мёртвого зверя, перерубив ему позвоночник. Где-то вдали слышался рёв животных, крики людей, лай гончих и свистки загонщиков, а я лежал, вцепившись в сражённого льва, истекая кровью, мешая её со звериной, понимая, что следующая схватка будет для меня последней. Не желая погибать в позорном бессилии, вытащил длинный придворный кинжал, приподнявшись над львиной тушей, ждал нападения. Это была львица, молодая, неопытная, напуганная, наверное, даже более меня, она метнулась жёлтой лентой, стремясь вырваться из кольца охотников и ударила меня плечом. Покатившись по земле, я сумел дважды пронзить ей живот. Она распахнула пасть, готовая вцепиться мне в грудь, но вдруг, громко завизжав, осела, тяжело заваливаясь на бок. Над нами стоял один из персидских послов, в руках его дымился горячей кровью топор, которым тот перерубил зверя надвое.

Прошептав слова благодарности, я провалился в небытие.

Плечо, распластованное почти до лопатки, долго напоминало о моей горячности. Немного очухавшись и понимая важность долга вежливости, я посетил знатного перса, спасшего мне жизнь. Звали его Тамаз – опытный воин и близкий друг Дария, судя по доносам наших слуг. Зайдя, заметил, что все наши ухищрения в виде тончайших покрывал и драгоценных сосудов свалены в кучу в одном из углов. Перс сидел на простом табурете и что-то чертил на восковой табличке. Увидев меня, поднялся, вздрогнул и сдёрнул странный чехол, прикрывавший его завитую на гранатовые зёрнышки, бороду.

– Простите, что не во время! Я лишь хотел бы поблагодарить вас за помощь.

Мой персидский значительно улучшился от длительного общения с послами, и Тамаз это заметил. Потому изъяснялись мы на языке его родины.

– Отнюдь. Для вас, мой прекрасный друг, объятия Персии всегда раскрыты! Давайте забудем тот неприятный инцидент и просто посидим как друзья!

Тамаз предложил разделить его досуг, он вынул клинописные золочёные таблички, показав мне чертежи удивительных инженерных сооружений. Евнух принёс густой напиток из уваренного с лепестками роз персикового сиропа. Должно быть, туда был подмешан дурман, потому что очень скоро мне стало жарко, голова закружилась, захотелось расстегнуть одежды и даже прилечь.

– О Асклепий, не лишай меня разума! – взмолился я , чувствуя, как Тамаз придвигается все ближе. Его полные, очерченные хной губы, шепчут на ухо совсем не дипломатические фразы.

– Фурузан, айниджамал, асет.

Смуглая рука нежно коснулась щеки словно величайшего сокровища, прочерчивая тонкую линию ухоженными ногтями, двинулась дальше, лаская шею, затем легла на грудь. Преодолев дурман, я оттолкнул перса, едва ли не падая на пол.

– Ты не посмеешь!

– Почему? Потому что ты наложник Александра? Да? Маленького, нищего царька? Это не твоё будущее, Гефестион! Ты рождён для великих правителей! Эти руки, эти длинные изящные пальцы, – он взял и поднёс мою ладонь к губам, поцеловал, – достойны ласкать самого Дария! Мой государь устал от слащавых мальчиков и развратных женщин, он скучает посреди огромного гарема, ему требуется нечто новое. Я видел твою отвагу на охоте и ощутил твою прелесть на ложе, уйдем отсюда, Гефестион! Уйдём сегодня же, налегке. Мы возьмём беговых дромедаров, и нас не сможет догнать ни один конь! Закрыв лица, незаметно вольёмся в караван, следующий в Сузы. Ты видел когда-нибудь его белые стены, сверкающие на солнце так, что больно глазам, зиккураты достающие вершиной до неба, ступенчатые сады, цветущие круглый год?

– Мой господин, у дверей македонский царь, и он желает войти. – Раздался вкрадчивый голос евнуха над ухом.

Ты ворвался, как бурный порыв морского ветра, в развивающихся одеждах, с немым упрёком в потемневших от гнева глазах. Задохнувшись от плохого предчувствия, я попытался отодвинуться от Тамаза.

– Приношу искренние извинения за своё внезапное появление. – Понятно, ты не собирался устраивать скандал при персидском после. – Но я ищу своего друга, мне сказали, что он пошёл сюда.

Тамаз и не думал конфузиться. Ловким движением набросил мне на плечи сброшенный плащ.

– Гефестион доставил мне несравнимое ни с чем удовольствие, поддержав беседу. Мы говорили об обычаях персидского двора. Впрочем, кажется, заболтались. Позвольте мне, благородный царь, вернуть вам вашего «друга».

Ваши взгляды перекрестились и в них не было ничего от сказанных вслух фраз. Сняв с пальца родовой перстень, железную перчатку, с изображением двух эпирских орлов, ты протянул его персу.

– Ты спас жизнь Гефестиона. Возьми и знай: когда я в следующий раз увижу его, то исполню любую просьбу того, кто принесёт мне этот перстень. Клянусь Гераклом! Гефестион, ты прирос к ложу? Следуй за мной.

Ты так быстро шёл по дворцовым переходам, что мне пришлось бежать следом. Не смея начать разговор первым, я ждал, когда ты извергнешь первые ругательства и, отведя в них душу, смилуешься.

– Александр!

– В чем дело, филэ?

– Здесь никого нет, можешь кричать.

– С чего бы? Ты сделал нечто недостойное?

– Нет, я подумал… – и замолчал. В следующее мгновенное ты сильно сжал мне здоровое плечо и придвинув лицо, показавшееся оскаленной пастью цербера. Ты сдерживался, чудовищным усилием воли подавлял себе желание излить на меня всю свою боль и разочарование.

– Прости.

– Что тебе с моего прощения? Если бы дело было только в нём… Ты поставил под удар Македонию, я дал обещание и сдержу его, чего бы не просил мой враг! Я сам дал им в руки оружие, о филэ, я действительно сейчас сильно разгневан, поэтому иди к себе, подготовься к сегодняшнему пиру и будь весел, никто не должен знать о нашей уязвимости.

В покоях я попросил Феликса поменять мне повязку, тот, взяв губку, сначала отмочил присохшие корки и только затем распутал грязные бинты.

– Тебе надо больше отдыхать, Гефестион, рана воспалилась и может загнить. Ты потеряешь руку.

– Я потеряю Александра, если сегодня не смогу кривляться и прыгать, как обезьянка, перед персидскими послами. Не бойся, Феликс, обещаю с завтрашнего дня я полностью передам себя в руки лекарей, а пока перетяни мне потуже плечо и позови Гелена, пусть принесёт лучшие ткани и самые дорогие украшения.

Хотя я и пользовался услугами царских поставщиков тканей и благовоний, дальше спальни меня не пускали. Как ни тяжело было носить титул «мальчика для забав Александра», я старался держаться достойно. Не закрывая лицо, вечерами шёл к тебе, достойно, словно на совет мужей и если слышал смешки за спиной, то не оборачивался. Слуга Антипара, Дидим, нелюдимый мужчина с пегой бородой, обиженный на богов за своё уродство, передал, что переговоры подходят к концу, и ты готов вынести решение, озвучив его на пиру. За добре известия я подарил Дидиму маленького серебряного льва на цепочке. Феликс, поначалу пугающимися собственной тени, к концу визита тоже освоился, лёгкий характер привлёк к нему нескольких доверчивых или излишне болтливых слуг, от которых я стал получать все сплетни раньше, чем они достигали ушей их хозяев. Не жалея золота, щедро оплачивал любые, даже самые невероятные слухи.

– Пурпур и только пурпур. Сегодня я выбираю пламенные ткани с золотой каймой, узором из спиралей и вышивкой в виде летящих соек.

Мне зашнуровали лёгкие сандалии, закрепили золотые щегольские поножи.

– Гефестион, я знаю ты не послушаешься, но умоляю, не танцуй!

Я промолчал. Добрый Феликс всегда давал правильные советы, но если бы я им следовал, то никогда бы не поднялся выше того, кем был в начале пути.

В зале всё было готово, в жертвенной чаще горел огонь, слуги внесли подогретые амфоры, наполненные старым вином по узкие горла. Угощениям, казалось, не будет конца: блюда не устанавливались на столах и потому, некоторые особо выдающиеся яства, рабы держали в руках. Собравшиеся в зале придворные в полголоса обсуждали будущую речь наместника. Заметив среди молодёжи Птолемея и Гарпала, я отошёл к ним. Оба соученика меня недолюбливали, считая наглым выскочкой, но выбирать не приходилось. Перекинувшись парой вежливых фраз, мы не нашли общих тем для разговоров и замолчали. Я чувствовал себя лишним в толпе родовитых македонцев, незаметно сжимая кулаки, натянуто улыбался. Персы также сторонились толпы, держась особняком, ждали твоего выхода.

– Гефестион! – Тамаз отделился от соотечественников и подошёл ко мне. – Сегодня ты ослепителен.

Птолемей громко фыркнул, а его друг поддержал многозначительным смешком. Бормоча извинения за грубость македонцев, я не заметил, как отделился от своих и стал медленно прохаживаться по залу, обмениваясь с персом комплиментами. Толпа замерла, переступив невидимую границу, я слишком близко подошёл к пропасти. Мы, увлекшись разговором не заметили, как вошёл ты в сопровождении матери и Антипара. Подскочившие слуги напомнили о присутствии царя, и тогда, прикоснувшись пальцами к губам, чужестранцы протянули тебе навстречу руки, словно передавая дыхание, я же один среди них застыл столбом. Ты милостиво пригласил меня на своё ложе, жестом предлагая послам расположиться по обе стороны от нас. Это не был официальный приём, то, на что рассчитывали македонцы. Речь, полная тайных смыслов, не оправдала надежд. Наместник лишь рассыпался в похвалах Персии, припоминая деяния Кира и его приёмников, восхищался Дарием. Кивком приказывая слугам подливать персам побольше вина, интересовался царской дорогой, проложенной через всю страну, количеством застав и составом гарнизонов. Расположением колодцев, качеством воды в них и вёл себя как не очень осторожный соглядатай, но это проходило! Захмелевшие персы, преисполненные собственной значимости в глазах македонского царя, выдавали такие сведения, что я внутренне начинал содрогаться. Ты чувствовал моё внутренне напряжение и потому время от времени гладил по бедру и целовал за ушком.

– Молчи, Гефестион, и улыбайся, – нежно шептал, а я покорно, на глазах у всех, принимал твои ласки.

– В Персеполе перед царём каждый вечер танцуют сотни девственниц, столь прекрасных, что музыканты роняют инструменты их рук. Этот танец так и называется «Горесть лопнувших струн».

– Но изящней всех юных дев юный танцовщик Багой, происходящий из знатного рода. Его танцы обворожительны и поражают мастерством исполнения. Багой черпает вдохновение в любви царя!

Ты рассмеялся.

– Слышал, Гефестион, а ты когда-нибудь танцевал для меня? Кажется нет! Ну тогда вперёд!

Я поднялся, сбрасывая алый плащ и оставаясь в длинном не сшитом на боках греческом хитоне. Плечи и грудь, пересеченные бинтами, скрывались под глубокими складками. Не отвечая на насмешливые взгляды македонцев, вышел на середину зала. Кивнул Феликсу, и тот завёл на флейте медленный мотив. Подняв руки над головой, щелкая пальцами в такт, я принялся неуклюже пританцовывать, стараясь вспомнить, как нас этому учили в Миезе.

Стыд и злость на тебя поднимались в моей душе, как приливная волна!

Ритм убыстрялся, заставляя вертеться из стороны в сторону, одежды развевались, открывая всем мои икры и бёдра почти до пояса. Не опуская рук, я пытался совершать те немногие танцевальные движения, какие знал, и был готов заработать всеобщее презрение, как вдруг мне на плечо легла твоя ладонь.

– Македонцы никогда не пляшут в одиночку, так, Гефестион? Давай-ка вместе восславим Терпсихору!

Ещё никогда этот зал не видел двух отчаянно-скачущих юношей – танец за танцем мы держались в пляске вместе. Ты был доволен, пригласив и остальных македонцев присоединиться к веселью, тяжело дыша, подошёл со мной к послам.

– Нам никогда не сравниться в прелести с персидскими танцовщиками, но можете передать Дарию: в танце, как и в бою, мы едины и всегда идём до конца!

Тамаз намеренно опустил глаза, и все увидели залитые кровью мои ноги. Раны на плече во время движения открылись, и кровь пропитала весь пурпурный хитон, оставив даже на ногах алые потёки.

– Пожалуй, я доложу об этом моему царю лично.

========== 6. Кибела.. ==========

Меды, полудикие фракийские племена, живущие на востоке от Македонии, сплочённые родовыми браками, воспользовавшись долгим отсутствием царя Филиппа, бросили нам вызов. Сразу после отъезда послов в Пеллу прискакали встревоженные посланцы из наших греческих поселений с криком о помощи. Имея в своём распоряжении только небольшой гарнизон, состоящий из двух сотен легковооружённой пехоты, ты не допускал и тени сомнений. Ворвавшись ко мне и застав Феликса за перевязкой, ревниво отстранил слугу от плеча.

Размотав бинты, сам взялся за врачевание. Три глубокие царапины от львиных когтей оставили след на всю жизнь, точно три серебряных волоса упали мне ниже ключицы. Крепко обмотав раны и налюбовавшись на свою работу, ты просто сказал:

– Через час мы выступаем, филэ. Ты останешься здесь до вечера и поедешь во главе обоза.

– Я?! И в обозе?! – переспросил, не веря услышанному.

Ты в точности повторил фразу, разжевывая смысл, как малому ребёнку:

– Именно в обозе, любимый. Твоя рана ещё не зажила, и правая рука плохо работает. Как только ты сможешь держать меч, мы будем биться вместе. А пока прибереги своё возмущение до лучших времён.

Так я и очутился среди ревущих ослов и скрипящих телег с разобранными стреломётами и катапультами в сопровождении нескольких списанных из фаланг македонцев, слишком старых, чтобы угнаться за поступью твоих солдат или напротив, желторотых юнцов, для которых наш медлительный поход стал первым в жизни. Сборы заняли два дня. Авангард вместе с тобой был уже далеко, когда мы только двинулись в путь. На рослом рыжем жеребце я медленно двигался впереди разношёрстной толпы, именуемой запасным полком, и едва не плакал от унижения. Феликс, напротив, чувствовал себя человеком облечённым немалой властью. Погрузив весь наш немалый скарб на одну из телег, громко покрикивал на нерасторопных участников позорного шествия.

Спустя пару дней, носясь взад-вперёд по каравану, я заметил, как глупая молодёжь задирает одного из стариков, хромого Пирея, ходившего в своё время с Парменионом на иллирийцев. Старик стойко сносил насмешки, стараясь не отставать, упорно ковылял в конце обоза. Однажды, обессилев, схватился за край телеги, перевозившей детали катапульты. Парень, правящий лошадьми, закричал на него и огрел плетью. Старик зашатался, но не произнёс ни слова в ответ на ругательства, молча похромал дальше. Во время привала я приказал высечь перед строем того молодчика.

– Пирей бил врага ещё когда ты находился во чреве матери, и каждый его шаг напоминает о его доблести!

Извивающийся под плетью Агасикл, так звали выскочку из низов, злобно глянув исподлобья, пробормотал мне вслед проклятие. Я едва удержал руку, чтобы не залепить ему кулаком в нос. Сдержался, как командир обоза, лишь презрительно усмехнувшись, отошёл к остальным воинам. Возле одного из костров нашёл Пирея, тот сидел в ожидании вечерней порции каши, положив узловатые ладони на колени.

– Сегодня ты обрёл врага, Гефестион. Агасикл не простит бесчестия и в бою будет целиться в твою спину.

От костра тянуло сырой гарью, ей навстречу плыл белый клубящимися туман, медленно поднимающийся из долины. Решив завтра чуть свет двинуться дальше, отдал приказ не ставить шатры, а всем спать на телегах или под ними, укрывшись тёплыми плащами. Молодые воины шумно обменивались впечатлениями, говорили и об Агасикле, смеялись над его незначительным поступком, а кое-кто втихомолку возмущался. Шептались по обозу.

– Подумать только! Не успел встать с ложа Александра, а уже командует!

– Кто он такой? Царский наложник, не видевший ничего, кроме потолка спальни! И он оскорбляет нашего брата?!

– Слюнтяй и неженка! Видели, какой на нём тонкий хитон? А золотые браслеты?!

Пирей, спокойно слушая провокационные вещи, жёстко усмехался в седую бороду. Лишь заметил однажды.

– Моя короткая нога меньшее зло, нежели злые языки, пока я сижу, недостаток не виден, ты же всегда перед толпой и совершенно обнажён.