Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

– О великий царь, я лишь желал повеселить вас.

– И у тебя получилось, клянусь Зевсом! Не устаю поражаться способности моего Гефестиона находить нужных людей, он вездесущ и в каждом вопросе, знаток. Даже в таком деликатном, как мои развлечения.

– Я его верный слуга и ваш тоже.

– Знаю, дорогой мальчик и хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что.

Замерев в шаге от вас, я словно окаменел, ловя каждый звук, от меня не укрылось учащённое дыхание любимого, ровно такое, как бывало перед сражением или ночью любви. Ты был взволнован, но, подавлял в себе желание. Какое именно?! Я терялся в догадках, услужливые мысли подсказывали самые грязные предположения, и замирая от них, ждал.

– Принеси воды, здесь жарко и страшно хочется пить.

Выдох облегчения, непроизвольно я схватился за выступ в стене, чувствуя слабость от собственных фантазий. Надо незаметно вернуться на ложе, чтобы ты не подумал будто бы я следил за вами.

– Багой!

Рука протянутая вперёд, робко коснулась шеи смущённого евнуха; опустилась,в задумчивости ты обрисовал острую ключицу, перебрался пальцами на плечо, задержался на нежной выпуклости груди, способной соперничать в нежности с девичей. Заворожённый, ты тайно знакомился с ним, и кажется был доволен произведённым впечатлением. Багой, не смел понять глаз, но не отступил и не скинул рук, напротив, пластика его движения, когда он невольно подался вперёд, сделав шаг тебе навстречу, привела меня в бешенство.

Плюнув на последствия, я заорал пугая не только вас, но даже караул стоящий этажом ниже.

– Пшёл за водой, скотина!

Ты резко отдёрнул руку и воззрился на меня, так словно увидел призрак. Наверно я действительно представлял страшное зрелище: в одном покрывале, обёрнутом вокруг бёдер, с спутанными волосами, с глазами полными ревности.

– Гефестион? Ты почему встал?

– Пить захотелось!

– Тебе тоже? Удивительно, эти персидские ночи такие душные. Багой, – отвернувшись от меня обратился к евнуху, – принеси нам пожалуйста воды на двоих. Будь так добр.

Дождавшись ухода слуги, уже с совершенно иным выражением лица развернулся ко мне.

– И что все это значит? Гефестион? Ты следишь за мной!

– Это я должен спросить – почему ты за моей спиной шепчешься с евнухом?

– Он слуга, я просил его…

– Ты должен приказывать, а не просить! Ты царь, времена просьб, прошли!

– Отлично, выходит ты считаешь, что я не достоин чести носить корону, что я веду себя на так как положено, что не вписываюсь в твои, именно твои, понятия о государе?! Да, Гефестион?! А может ты видишь царём себя?! Молчи, знаю о твоих проделках, о посиделках на персидском троне, о царских регалиях, которые ты сам на себя наложил! Примерял мою корону? Гефестион?! Говори! Да?!

– Да! Ради сохранения империи, пока ты как охотник бегаешь за добычей по всей Персии. Кто-то должен сидеть на троне! Кто-то должен решать государственные вопросы! Скажешь у меня это плохо получалось?! Я сохранил армию, приумножил её, спроектировал и построил пятнадцать Александрий, слава о которых увековечит тебя в веках, я укреплял пограничные города, возвёл величайшую дамбу, упразднил жестокие законы, набил казну золотом и уничтожил всех претендентов на трон, и все это я сделал за пять сраных месяцев, пока ты одержимый манией поймать Дария, носился непонятно где!

– Ты невыносим, Гефестион!

Смиряясь под тяжестью приведённых фактов, ты немного сдулся. Не желая скандалить со мной, обнял за плечи.

– Я знаю и ценю тебя, мой филэ. Помнишь, в юности я сказал, что прощу тебе все, кроме смерти, так вот, я не отказываюсь от своего слова, продолжай и дальше так же преданно служить мне. Пойдём, немного побезумствуем на ложе, а ?

Примирение, полное примирение. Жаркий секс сгладил все шероховатости, до самого утра мы так и не выпили ни глотка из принесённой Багоев воды, потому что утолили жажду своей любовью.

Вавилон ранил, вползая в наши души подобно хитрой пёстрой змее, расхолаживал некогда суровых воинов. Поддавшись его ядовитому дурману, мы, привыкшие к простоте, оказались совершенно не готовыми к роскоши, вдруг свалившейся на нас, не готовы к новым чувствам и как следствие, новым отношениям. Кто-то принял безоговорочно умиротворяющий комфорт, кто-то пытался сопротивляться, но, все мы вскорости почувствовали действие медового яда, взбрызнутого в наши жилы Персией.

У тебя появились телохранители из числа прислужников Дария, смуглокожие, молчаливые. Пока они прислуживали за столом или стояли в карауле, я не слишком возражал, ведь как и другие был уже заражён, мне нравилось их раболепствование, согнутые спины, тихие проникновенные голоса. Я полюбил утренние ванны с лепестками цветов, которые мне устраивали искушённые в удовольствия евнухи, тонкие вина и нежное мясо, зонтик от солнца, носимый верным Наязом. Засиживаясь подолгу за чертежами, я не замечал необычайную прохладу в комнате, хотя за окнами стояла изнуряющая жара, лёд в огромной стеклянной вазе с охлаждённым виноградом и дыней никогда не таял.

Мы зажирели, совращённые, убаюканные восточной роскошью. И потому прозрение, ударившее по глазам, как яркий свет полной темноте, стало очень болезненным. Несколько дней, я был вынужден провести вдали от дворца, подошло к завершению строительство дамбы, оттого наскоро чмокнув тебя в щеку, я помчался вон из города, на берег моря, и там почти по шестнадцать часов не отходил от рабочих, занятых на земляных работах, указывая где насыпать валы, а где напротив, углубляться русло. Работа нужная, требующая предельной сосредоточенности, но я был рад ей, наконец-то смог вырваться из пропахшего благовониями дворца и продышаться чистым воздухом. Кое-как перепоясавши короткий хитон, лазал по насыпями, временами вступая в жаркие споры со строителями. Я жил и мне нравилась такая жизнь! Уложив последний камень и послав тебе приглашение на первый пуск воды по новому каналу, ждал ответа, но ты не приехал. Прислал только извещение о невозможности посетить стройку. Оно и понятно, у тебя много дел, а жертвоприношение я и сам могу совершить. Немного раздосадованный царским невниманием, произвёл все нужные ритуалы и даже выкупался первым в водах нового канала. Раздав деньги землекопам, поблагодарив инженеров, с лёгким сердцем поскакал в Вавилон, надеясь застать любимого за вечерней трапезой. Радость от предстоящей встречи переполняла, меняя коней, я размечтался о твоих объятиях.

Дворец встретил недружелюбно, стражники долго совещались, прежде чем впустить, запрашивали разрешение хранителя дорог и только после долгих проволочек, наконец, допустили во внутрь. Все ещё пребывающий в радостном ожидании, чуть ли не бегом понёсся по извилистым переходам к твоей спальне. Ужин закончился, на дворе властвовала глубокая ночь, предвкушая, как с разбегу запрыгну в кровать, как обниму и жарко поцелую, как буду тискать и нежить, совсем потерял голову.

У входа в королевскую опочивальни меня неожиданно остановили.

– Царь спит!

– И будет рад проснуться!

Не понимающий, почему меня не пускают, схватился за древка скрещённых копий, показывая непреложное намерение войти, даже без разрешения. Стоящие в карауле Леомедот и Пантилей многозначительно вздохнули и заступили грудью дорогу.

– Благородный Гефестион, вам лучше не беспокоить царя. Он приказал никого не впускать.

Я рассмеялся, молодые телохранители очевидно не в курсе, что я стою выше всех находящихся во дворце.

– Ко мне это не относится! С дороги!

Стражи стояли не шелохнувшись, возможно я бы и плюнул на их возмутительное поведение, пошёл, усталый, спать, желая завтра разобраться с странным приказом, если бы не страстный стон раздавшийся из-за дверей. Стон неземного наслаждения, который остановил меня, а вдогонку ему ещё один, чтобы не думал будто услышанное являлось мороком.

– Царь не один?

Выдавил из себя с трудом, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Македонцы молчали с каменными лицами, по-прежнему преграждая мне путь в спальню. Тогда, отойдя немного в сторону, к деревянной перегородке с резными фигурными изображениями львов, я крикнул Феликса, велел привести с собой десяток солдат из моего отряда.

– В полном вооружении!

Приказ столь безрассудный, как и глупый, но я не мог в тот момент соображать, моя голова горела в невидимом пламени, сердце разрывалось на части. Вытащив меч, направил его острие на Леомедонта.

– Прочь!

Тот взмолился.

– Благородный Аминтотид, давайте решим это дело миром! Завтра вы поговорите с царём.

– Я буду говорить с ним, сейчас!!!

Страж спальни, согласно уставу угрожающе опустил древко копья, показывая готовность сражаться, я знал, что преступал все нормы поведения, знал, что моё наказание могло быть слишком суровым, но воспалённый мозг уже не анализировал действий. Схватившись за меч, бросился в бой. Пронзил Леомедонта, в горячке, поразил и второго воина, замешкавшегося в нерешительности, ногой выбил дверь…

Вы были прекрасны. Словно два божества, греческое и персидское соединились в взаимном любовании друг другом. Нежность, с которой ты поддерживал Багоя за талию, выражение твоих глаз, сладостно поднятых к потолку и прерывистое дыхание, все говорило об испытываемом неземном наслаждении. Даже грохот слетевшей с петель двери не разрушил волшебства творившееся между вами. Прекрасный евнух, стоя на четвереньках, положив лицо на согнутые в локтях, руки, только страстно постанывал от особенно глубоких толчков, тонко вскрикивая, когда ты касался его чувствительных точек внутри. Длинные черные волосы, слегка волнистые, мягкие, словно критский прибой мотались в такт движениям и почему-то именно они показались мне глубоко омерзительными, и я не нашёл ничего лучше, чем запустить обе руки в смоляные кудри и одним рывком вытащить евнуха из-под тебя. Следующим движением, отбросил Багоя в дальний угол комнаты.

Рассвирепел, соверщенно забыв о твоём присутствии, накинулся на несчастного евнуха, как на настоящего врага. Бил жестоко: ногами по спине, по животу. Зажав волосы в кулаке, возил мордой по полу, желая навсегда стереть изящные черты, превратив их в кровавое месиво.

Некоторое время ты не вмешивался, смотрел, как зачарованный, но, когда я окончательно одурев, удобно перехватив Багоя хотел свернуть ему шею, закричал.

– Не смей!

Обнажённый, прекрасный в ярости, совсем как твой предок Алкид, ты обрушился сверху. Вырвал из смертельного захвата измочаленного любовника, толкнул его к ложу, сам же, развернувшись, впечатал злобно-сжатую, всю в перстнях, ладонь, мне в лицо. Разбил, размазывая кровь по щёкам и подбородку. Я никогда не проигрывал тебе в борьбе, помнишь, ещё в школе, в наших полудетских рукопашных боях, умудрялся прижать царевича грудью к песку арены, заломить руку за спину. Только, теперь мы уже не были теми чистыми, честными, юношами, и потому драка вышла на редкость безобразной. Мы сцепились, как два противника, злобные, непримиримые. И каждый старался доставить только боль. Найдя стоящую неподалёку чашу, я схватил, опуская глиняное дно тебе на голову. Кровь смешалась с хмельным напитком, ещё более раззадоривая бойцов. Так мы сражались с врагами при Гавгамелах и Иссе, наказывали тирийцев, рвали скифов; если бы не подоспевшие стражники – мы бы убили друг друга. Во всяком случае, я был близок к умопомешательству, зажимая рану на боку, орал, едва не теряя сознание от боли.

– Изменник! Развратник! Козел вонючий! Знать тебя не хочу!

В железных руках десятка дюжих македонцев, ты бился как лев. Порываясь добраться до извергающего обидные слова своего филэ. Кричал мне в ответ.

– Ничтожество. Дерьмо! Сдохнешь как пёс, если я не буду бросать тебе подачки!

– Я плюю на тебя! Проживу один, я хотя бы умею обходится без шлюх и развратных евнухов!

– По твоему я стал изнеженным?! Не держите меня, дайте, я докажу этому негодяю, что значит гнев царя персидского.

– Царя, который трахает евнуха! Уже скоро мы станем именовать его – великий Багой и кланяться в ножки. Все, но не я! Так и передай своему персидскому филэ, македонец скорее сдохнет, чем унизится! Ты, забывший, что такое гордость грека!

Нас едва растащили. Силой нескольких телохранителей развели по разным покоям, давая возможность остыть. Случилось как в греческой комедии Аристофана и будь все происходящее преставлением актёров, я бы от души похохотал над старой каргой-женой заставшей мужа с обольстительной красоткой. Но, самому выступить в роли сварливой бабы, не рассчитывал.

Свершилось.

Вздыхая, как ноют отбитые бока, как саднит разбитое лицо, с помощью Феликса добрался до одинокого роскошного ложа. На застонав ни разу, прилёг. Хотелось исчезнуть. Забыть, то что произошло несколько минут назад или представить увиденное кошмарным сном. Широкая рыжая морда, Феликса, плаксиво сморщилась. Ругать его за недогляд не было сил, я равнодушно принял его помощь, и не заговорил. Не застонал, даже когда меня обмывали.

Зачем?!

Жаловаться, считал ниже достоинства, спрашивать о тебе, ни к чему, скоро и так известят. Закрыв глаза, думал о новых верфях заложенных совсем недавно, о идущих в Пеллу, караванах. Об Александрийской библиотеке. Думал о многом, только не о наших отношениях. Да и какие теперь могут быть отношения? Отношения царя и царедворца? Полководца и инженера? Филиппа и Павсания?

При упоминании последних, тихонько взвыл сквозь зубы.

Незавидная участь любовника, к которому со временем, охладели.

Весь в тяжёлых думах, незаметно погрузился в сон и проснулся только через несколько часов на простынях испачканных подсохшей кровью. Надо было крикнуть, позвать Феликса. Но, я продолжал лежать глядя расписной потолок, подсчитывая число завитушек на деревянных перекрытиях. Внесли завтрак. Моих любимых перепелов под гранатовым соусом. Ячменный грубый хлеб и немного слабого вина. Гестия прислуживала, успевая наливать вино и одновременно подавать льняные салфетки для жирных от мяса птиц, пальцев. Я следил за ней взглядом, думая о том, насколько сильной и незаметной может быть любовь женщины. Столько лет, она ни одним жестом не навязала мне свои чувства, принимала все, что я мог ей дать и не требовала большего.

Любовь этой женщины чиста и прекрасна. Моя же, истекает кровью.

– Благодарю. Ты свободна. Позови Феликса. Подготовь кабинет, через час я буду принимать просителей.

Замазав самые выдающиеся кровоподтёки, одев роскошные персидские накидки с бахромой и кистями, кое-как устроил болезненный зад на множестве пуховых полушек. Велел пропустить первого человека. Обычно мои покои ломились от наплыва просителей, но не в этот раз.

– Эээ Гефестион, за дверью никого нет.

– Врёшь!

– Посмотри сам! Боюсь сегодня мы остались в одиночестве.

Ясно, все извещены о ночном происшествии и бояться даже близко подойти к покоям опального любовника.

– В таком случае, устроим попойку!

Последнее время, я стал прикладываться к винам все чаще. Подчас совсем не добавляя в них воду. Друг, в таких случаях ругался и звал меня варваром, но, вино помогало расслабиться. Так случилось и в этот раз, изрядно нагрузившись любимым ионийским, одурел и стал молоть вздор.

– Феликс, ты, надеюсь наворовал достаточно?!

– Да. Гефестион.

– Долг еврею выплатил за меня?

– Давно.

– Это очень хорошо. Ну тогда – иди, готовь коней! Трёх верховых, одну вьючную, я соберу кое-что из вещей.

– Подожди, Гефестион. А куда мы направимся?

– Как куда? Домой, конечно. В Пеллу, купим там себе домик на окраине, я женюсь на Гестии и будем мы жить, всем на зависть, как добропорядочные граждане.

– Ты безобразно пьян Гефестион, давай решим этот вопрос на трезвую голову.

– Пьян? Я не пьян! Просто, я не могу оставаться здесь! Где за каждой ширмой прячутся развратные евнухи! Меня тошнит от них! Я задыхаюсь…

Пульсирующая раскалённая тяжесть, накатила, пригнула к земле, теперь, каждое слово давалось с трудом. Я сопротивлялся, пытаясь не испугать друга, крепился, хватаясь побелевшими пальцами за край стола. Потолок до этого высокий, вдруг поехал вниз, стены сжались, грозя раздавить каменной мощью.

Бежать!

Но, как же трудно сделать шаг! Повернуть голову, произнести слово.

Я падаю?! Я умираю?!

И темноты доноситься голос Феликса, он зовёт меня. Глупый, какой же он глупый, разве не понятно, как мне сейчас хорошо. Кончились ревнивые метания, я больше не принадлежу этому жестокому миру, я …свободен!!!

Прощай Александр, я не виню тебя.

А потом пришли они – демоны в шакальих масках, черные, с лохмами конских волос на головах, уродливые, пугающие. Вынырнули из мрака, точно ночные тени, окружили, прикоснулись к лицу, длинными узловатыми пальцами. Захохотали, кружась в бешеном танце. Кроваво-красными языками, горячими как раскалённый металл, принялись вылизывать мое тело, едва ли не сдирая кожу с костей. Жар, рождённый их нутром, проник в душу и воспламенил её. Пламя охватило все существо, пожирая, превращая в ничто, того, кто ещё вчера утром считал себя самым счастливым человеком на свете.

Говорят, мой обморок и последовавшая за ним жесточайшая лихорадка, здорово напугала Филиппа, лучшего целителя. Он признался, что впервые столкнулся с подобным явлением, и лечил больше по наитию, чем полагаясь на немалый опыт, верил в природу и сильный организм пациента. Длительная потеря сознания и сильный жар, не отпускающий в течении нескольких дней, не сбиваемый даже снеговыми ваннами и льдом, завёрнутым в холщёвые ткани, которым обкладывали меня, не понижали температуру тела. Временами я бредил, просил пить. Филипп пытался поить меня, но горло опухло не пропуская в организм даже каплю живительной воды.

– Если жар в ближайшие дни не прекратиться, Гефестион обречён. Он быстро теряет в весе, мышцы истончаются, слизистые оболочки обескровлены. Не знаю почему, но в его теле словно горит некая субстанция, пожирает Гефестиона изнутри, и, как её потушить, ведают только боги!

Говорят, ты был страшен в те дни. За все время моей болезни, ни разу не принял ванны, не расчесал волос, днём и ночью сидел рядом, держал мою голову у себя на коленях, сам едва ли не падая от усталости. Сменялись врачи, изобретались все новые и новые способы лечения, которые, увы не давали облегчения. Ты посулил дворец и тысячу талантов серебра, тому кто облегчит мои муки. Были посланы гонцы в Асклепион, в Дельфы к знаменитому оракулу, даже на знаменитом зиккурате, именуемым Вавилонской башней, зажгли все огни, моля чужеземного бога Мардука, о помощи.

Я продолжал гореть, снедаемый внутренним пламенем и казалось исход болезни предрешён, а моя смерть лишь вопрос времени, как вдруг на восьмую ночь, температура резко упала. Измотанный болезнью, я глубоко вздохнул и открыл глаза.

Демоны отступили и в полутёмной спальне, остались только мы. Я лежащий навзничь, на промокших от пота подушках; ты в полном вооружении с мечом и щитом Ахиесса в руках. Стоящий в изголовье кровати, напряжённо вглядывающийся в темноту.

– Ты… здесь?

– Где же мне ещё быть?

– Хочу… пить.

Уронив щит, ты метнулся в угол, неся мне целую миску прохладного нектара. Протянул, как величайшую драгоценность и поддерживал её, все время пока я очень медленно пил.

– Ты так и не ответил, почему на тебе панцирь, и меч обнажён?

– Прости, филэ, я отчаялся. И вот уже три ночи подряд ждал Таната, бога смерти который приходит к безнадёжным, умирающим людям. Прости!

– Ты был готов сразиться с ним? За меня? Ты же не Алкид, вряд ли тебе удалось бы пленить бога.

– В таком случае, Танат разжился бы двумя душами, и хватит об этом. Тебе лучше?

– Кажешься, да. Жар спал.

– Тогда, если не возражаешь…

Забравшись мне под бок, ты зарылся во влажную постель, и заснул во мгновение. Я же, протянув руку, погладил тебя по плечу, загадочно улыбаясь уходящим демонам с огненными языками.

========== 20. Марсий. ==========

Болезнь начавшаяся так неожиданно, так же резко пошла на спад; уже через день, я мог принимать пищу и отвечать на несложные вопросы. Дежурившие неотлучно врачи, исполняли каждое желание выздоравливающего, конечно, если оно согласовывалось с режимом восстановления, установленного неизменным Филипом. Видя, как постепенно на лицо филэ возвращается слабый румянец, ты ликовал, носился как сумасшедший по дворцу и всем встречным, сообщал:

– Гефестион выздоравливает! Он такой сильный! Сам победил болезнь!

Была ли это болезнь? Много позже, Филипп признался, что скорее всего, дело было не в общем сбое организма, а скорее в душевном характере заболевания. Он так и назвал мой внезапный приступ – нервная лихорадка, когда под воздействием сильнейшего психологического шока, организм просто выключился. Чтобы без участия разума, горячкой переломить страдание в сердце или напротив, навсегда завязнув в нем, умереть.

Лучшие вина, соки и нектары, лучшее кушанья, лёгкие, необременительные для желудка, и никакого мяса! О, как я страдал тогда из-за его отсутствия.

– Мясо сгущает кровь и замедляет её движение в жилах.

Назидательно вещал строгий лекарь, каждый час выслушивая мой пульс и делая заметки.

– Ну хоть кусочек! Я устал есть овсянную кашу, пусть и сдобренную мёдом!

– Позже мой друг, позже. Имей терпение!

С трудом держась на ногах, изредка я делал попытки дойти хотя бы до окна, посмотреть на внутренний дворик с миртовыми деревьями и цветами, верный Феликс шёл рядом готовый в любой момент подхватить или подняв с пола, отнести обратно на ложе. Ты сильно ревновал к нему, я это заметил неожиданно, в один из вечеров, когда мне должны были принести душистую воду для омовения, ты вдруг злобно вырвал из рук слуги довольно тяжёлый горшок и пыхтя, сам дотащил его до кровати. На протяжении всех дней выздоровления, ни один ни другой не начинал разговора о произошедшем, делая вид будто бы отвратительная сцена навсегда оставлена в прошлом.

И все же.

Дождавшись твоего ухода, не помню по каким делам, я обратился к Ниязу, тоже персу и тоже евнуху, носителю опахала.

– Почему опухли твои глаза? Ты плакал?

– Простите, мой господин, вам показалось, я растёр глаза от пыли?

– Во дворце нет пыли Нияз, не увиливай от ответа, ты действительно плакал.

Видя мою твёрдость в желании услышать правду, прислужник глубоко вздохнул.

– От вас ничего не скроешь мой прекрасный повелитель, да, я печалюсь уже на протяжении нескольких дней.

– У тебя горе? Кто-то умер? Ты заболел?

– О нет, хвала Энлилю, я здоров и с ближними моими все хорошо.

– Тогда в чем причина твоей скорби?

– Я беспокоюсь об одном человеке, ему сейчас очень плохо.

– Так помоги, я разрешаю, а если я могу чем-то вас поддержать, попроси, не бойся!

Евнух замолчал и шумно заработал огромным веером их павлиньих перьев на длинной золочённой ручке. Создавая уже не приятную прохладу, а скорее бурный порывистый ветер. Слезы, долго сдерживаемые, хлынули из синих глаз, растворяя искусно подведённую линию. Я догадался

– Этого человека зовут, Багой?

Помогая смущённому собственной смелостью Ниязу, преодолеть страх

– Да мой господин! Он на пороге смерти!

– Неужели я так сильно поколотил его?

– Багой страдает не от физической боли. Простите меня, нерадивого слугу, я отлучился в тот момент когда вы упали, пользуясь моментом хотел выразить Багою своё участие. Пробравшись в комнаты, отведённые ему царём, услышал разговор. Простите, о простите меня господин, что я подслушал будучи невидимым свидетелем, то, как великий царь поначалу пришедший узнать о самочувствии моего собрата, и бывший с ним ласков, вдруг весь переменился, только ему сообщили о вашей болезни. Он вскочил на ноги и закричал громовым голосом.

– Это твоя вина!!

Багой умолял великого царя разрешить ухаживать за вами, он ломал руки и бил себя в грудь, беспрестанно повторяя, что хочет искупить вину. Искандер, не слушал, он отшвырнул Багоя, стоящего перед ним на коленях, и бросился бежать к вам, более ни разу не навестив моего друга. Повергая его в отчаянное горе.

Рассказ Нияза утомил меня, положил голову на подушки, я закрыл глаза, думая о страданиях ненавистного евнуха. Странно, но я не находил в его боли мстительного удовлетворения, не радовался унижению врага, скорее безразличие к его судьбе, и возможной смерти, легло целительным пластырем на раненое сердце.

Ты же, не в шутку задался целью возродить былые отношения. Дня не проходило, чтобы я не получил роскошного подарка. Лошадь, новые доспехи, золотые браслеты с рубинами. Рабов, эфиопов, числом двенадцать, в придачу к роскошным носилкам и конечно, книги. Походе ты вознамерился подарить мне все знания существовавшие в империи. Вечерами, ожидая тебя на ложе, я подолгу разбирал древние свитки. Ты приходил, неся с собой очередной сюрприз, и корзину с собственноручно собранными гранатами в нижнем парке дворца. Знал, как сильно я люблю эти алые фрукты, имевшие сок цвета крови. До полуночи мы обсуждая дела страны, армии, сочиняли законы и указы, соприкасаясь плечами, встречаясь пальцами, словно в потёмках, искали пути примирения. В те дни, ты позволил мне даже читать письма твоей матери и личных тайных шпионов, с улыбкой прикладывая каждый раз царственную печать к моим губам. Я единственной, кто был удостоен такой чести, ни до меня ни после, более никто не облекался подобной властью и доверием. Мы целовались. Целомудренно, без страсти. Целовались, чтобы подтвердить любовь не угасшую в нас ни при каких обстоятельствах, иногда занимались сексом. И все же нечто чужеродное, какая-то неизбывная печаль скользила в жестах и словах, мы оба сожалели о чем-то навсегда ушедшем, о том, к чему нет возврата. Выбрав день, когда ты с утра уехал на смотр недавно прибывших из Македонии новобранцев, в сопровождении Нияза и Феликса, посетил Багоя.

Найдя его в крайне угнетенном состоянии духа.

– Здесь, – почтительно склонился Нияз, указывая на дверь, сам же остановился, боясь переступить порог. Рядом не оказалось стражи, чтобы объявить о моем появлении и потому я прошёл без доклада, появившись как всегда, неожиданно и неотвратимо. Едва войдя в дверь, покачнулся, от того, что в нос ударили ароматы ладана и кедра, вся комната оказалась прокуренная тяжёлыми похоронными благовониями, её хозяин сидел спиной к вошедшему, прямо на полу, в изорванной на плечах чёрном одеянии.

– Багой?!

Он повернулся, и, о боги! Все лицо евнуха было в глубоких алых царапинах, губы высохли и потрескались, глаза, ранее сравнимые в нежности с глазами серны, потухли. Разглядывая соперника, я отметил опытным взглядом, что ссадины свежие и нанесены отнюдь не мною.

– Плохо выглядишь, с дворцовой кошкой подрался?

Перс молчал, не шевелясь, пристально смотря на вошедшего, снизу верх. Желая, как-то заполнить неловкую паузу, я разыскал стул и сел напротив. Демонстративно положив ногу на ногу.

– Отвечай!

– Это следы моих ногтей!

– Одежда порвана, лицо грязно! К тому же, ты воняешь как старая лошадь после дня пахоты!

– Да, мой господин.

– Не смей меня так называть! Лживый шакал, подобравшийся ко льву благодаря лицемерию и хитрости, предавший моё доверие, отплативший злом за спасение жизни! Впрочем, о чем я говорю, с человеком лишённым всякого понятия о чести. Я пришёл не унижать тебя, и даже не злорадствовать, меня мучает один вопрос, который я хочу тебе задать. Почему, Багой? Почему, тот кто был возлюбленным Дария, царя мира, так скоро забыл его? Почему ты не умер, узнав об бесславной кончине своего возлюбленного?! Или те чувства, это твоя очередная химера?

– Нет, мой господин. Я любил царя и был ему предан! Я предан и вам, но, Аль Скандир он.. был.. сильно пьян. Я спрятался за ширмой… он звал… я не хотел выходить… он нашёл!

– Я не нуждаюсь в подробностях твоих мерзостей!

– Он взял меня силой! Клянусь!

– Силой?! То, что я видел, не смахивало на насилие! Хватит Багой, я сыт твоей ложью! Ты потерял последний шанс на моё понимание, потому сегодня же, собери вещи и навсегда покинь дворец. Убирайся, пока я ещё могу сдерживать себя.

Евнух закрыл лицо руками, плечи его опустились, он свернулся в маленький жалкий комочек, у моих ног, умоляя о милости. Не глядя, я круто развернулся и быстро вышел, думая, что вижу его в последний раз.

К тому времени, все было готово к походу на Сузы, древнюю столицу, крупнейший город ещё не покорившийся окончательно. Город, который как ворота раскрывал нам прямую дорогу на Персеполь, величайшее из всех создание гения восточных строителей. Задержанный моей болезнью, ты даже намёком не признавался в нетерпении скорейшего похода, превратившийся в врачевателя, отмёл все иные заботы, кроме как о моем здоровье. Я не был бы Гефестионом, если бы не понимал этих страданий, и едва оправившись, категорично заявил, что пора бы нам отправиться на юг и взять то, что твоё по праву.

– Ты удержаться на спине лошади? Мы пойдём быстрым маршем! Может лучше носилки?!

– Даже на хромом Рыжем, я угонюсь за тобой, если понадобиться!

Ты рассмеялся радуясь хорошей шутке и привлёк меня к себе, втягивая в долгий поцелуй.

– Филэ, ты неподражаем!

К нашему разочарованию, Сузы сдались без боя, только мы подошли к стенам города, как из ворот хлынули его жители, с криками о милосердии. Он принесли нам неисчислимые дары – драгоценности, благовония, ткани по тонкости могущие соперничать с знаменитыми египетскими льнами, привели коней из царских конюшен и конечно, знаменитое персидское золото из царской казны. Чистое, почти без примесей. На радостях, ты приказал чеканить собственную монету. По случаю, негадано свалившегося богатства, пировал на широкую ногу, стараясь лестью и посулами переманить на нашу сторону как можно больше знатным людей. Я не отставал в показном милосердии, швыряя деньги в толпу, в первую очередь, помня о дальнейшей цели похода, обеспечивал армию всем необходимым от денежного довольствия и запасов еды, до бинтов и запасных сандалий.

Принимая очередной подошедший из Вавилона обоз, обратил внимание на человека в восточных дорогих одеждах, прячущегося между телегами. Поймав его за шкирку, хотел по обыкновению врезать для острастки, как вдруг он скинул плащ, закрывавший лицо.

– Багой? Почему ты здесь?

Евнух плаксиво сморщился, заёрзал в крепком захвате.

– О всесильный господин, простите своего раба. Я, пришёл пешком из великого города, хотел увидеть царя. Я должен передать ему важную новость.

– Можешь сказать мне.

– Я должен видеть Аль Скандира!

– Никогда. Говори и убирайся в своё змеиное логово.

Багой опустился на колени и обнял мои ноги, хотел расцеловать край хитона. Я вырвал из его рук ткань.

– Как ты смеешь ко мне прикасаться!

Несчастный потеряв равновесие упал лицом вниз, прямо в грязь от колёс телег. Громко стеная и заклиная меня смиловаться. Унизительную, в первую очередь для меня, сцену наблюдал Диомид. Один из новеньких телохранителей. Решив помочь, он осмелился поинтересоваться: по какому праву, я так жестоко поступаю с юношей.