Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

– Разве не ясно, я же сказал на реке – вернусь домой. Только сейчас я понял, как был прав мой отец, и если он ещё жив приползу к его стопам на коленях, посыплю голову пеплом и раскаюсь в собственной глупости. А если ты остался чтобы отговорить меня от подобной затеи, то зря потерял время, я должен покинуть армию, и я это сделаю. Всё! Беги докладывай!

– Ты серьёзно?

– Решай сам.

Не желая и дольше находиться в дурной компании с твоим молочным родственником, я, забрав с блюда фазанью ногу, вышел обгладывать её за дверь палатки.

Я не врал, не набивал себе цены, в тот момент действительно был готов покинуть тебя навсегда, даже перспектива: с бритой башкой накладывать пластыри маразматичным старикам в Асклепионе, не казалась такой уж мрачной. Неподалёку от палатки, стоял привязанный к коновязи Рыжий, конь уже в годах, с отвислой нижней губой и больной ногой поднятой к брюху. Заметив боевого друга, приблизился и погладил его по шее, захватив ладонью гриву, встряхнул бурые пряди.

– Завтра мы едем домой.

Конь осмысленно повёл на меня темным глазом и легонько захватив зубами край туники, резко дёрнул.

– Ай! Совсем сдурел! Ну вот, порвал на мне одежду, раньше ты так не делал. Был верным товарищем. С чего озлобился? Разве я не кормил тебя лучшим овсом, или может, напрягал в работе, все что я хотел, только чтобы ты был жив и рядом со мной, тебе этого мало? Неблагодарная скотина.

– Как и ты, – раздалось сбоку и я понял, что имел в виду Клит, оттого закусил губы чтобы не оскорбить непрошенного гостя. Иначе закон нашего отца Зевса просто исчез бы дымком от разведанного костра.

– Будь добр, уезжай Клит, уезжай немедленно.

– Как прикажешь благороднейший Аминтид, я поеду навстречу своей судьбе, а ты в противоположную сторону, да? Не сомневайся, чтобы не позорить Александра никому не расскажу о нашем соглашении, пусть все думают, что тебя убили горцы. Дезертир.

Дезертир?!!

Страшное слово для любого мужчины, наблюдая как клубится пыль под копытами лошади посла-неудачника, я задумчиво продолжил перебирать гриву коня, пытался понять хватит ли мне мужества продолжить, посрамить всех врагов несокрушимостью воли или действительно, навсегда остаться в памяти соотечественников – слабаком и предателем.

– Феликс складывай палатку, готовь Рыжего, мы выступаем! Эй постой, дай-ка сюда!

Заметив, как бережно, первым делом добровольный слуга вынес священные статуэтки Диониса и Гефеста, перехватил его руку. Из золота и бронзы, начищенные мягкой тряпочкой, они сверкали на солнце. Повертев в руках образы божеств, которым я поклонялся с детства, размахнувшись, бросил подальше от себя.

– Пошли вот! Я вам больше не верю! Феликс тащи сюда весь пантеон, и в навоз их, всех, без разбора, в единственное место на свете достойное этих богов!

В ярости, не задумываясь о баснословной стоимости изображений, перекидал одну за одной драгоценные статуэтки, особенно досталось Афродите, ей я даже умудрился оторвать голову, не знаю, как это у меня получилось. И как только идолы оказались там где и должны были быть – в дерьме, вздохнул свободнее. Нет, меня не поразила молния, о которых вопил в ужасе от святотатства, Феликс и земля не разверзлась, и даже потопа не случилось, ничего не произошло, откричавшись и убедившись в полном разрыве с какими-то не было богами, я послал тысячу проклятий Ахура-Мазда, Мардуку, Энлилю и прочим персидским болванам, после чего легко вскочил на спину Рыжего, разобрав повод, медленно двинулся вслед за ушедшей армией.

На второй день ко мне присоединились Феликс с Гестией, на двух телегах.

На десятый, показался хвост огромной армии.

– Гефестион вернулся, – сплетни, побежали впередили меня, солдаты выходили из палаток чтобы поприветствовать своего командира, я щедро раздавал улыбки и махал рукой в знак приветствия. Спросив недовольно пыхтящего Эвмена, где мне расположиться, в тот же вечер навестил тебя. Я не стал хитрить на этот раз, одев доспех предводителя царских телохранителей, накинул сверху простой алый греческий плащ. Короткий хитон, не скрывал моих стройных ноги в простых кожаных сандалиях. Подойдя к царской палатке, попросил доложить, расторопный слуга только распахнул мне полог, словно говоря – царь уже заждался визита.

Ты был немного под хмельком, но не настолько чтобы потерять разум, в окружении Кратера, Леоната и Марсия, ужинал, принимая блюда с рук Багоя. Евнух сверкнул на меня синим глазом, но вида не подал, что недоволен встречей. Подойдя ближе, я опустился на колени и поклонился до земли.

– Я пришёл к тебе, о великий царь в полном раскаяние от содеянного. Умоляю, во имя отца нашего Зевса простить своего раба, и разрешить ему остаться в живых.

Ты отодвинул было протянутую чашу с ароматным вином и внимательно посмотрел на меня.

– Выходит, ты осознал свою вину и просишь прошения? Молодец! Я принимаю твоё покаяние, но примет ли Багой, извинения? Не знаю? Спроси, и если он согласиться забыть нанесённую тобой обиду, тогда тебе будет разрешено следовать за нами.

Конечно, бывало, что я унижался и при этом был противен сам себе, и все-же тот случай запомнился на всю оставшуюся жизнь, как зажав истекавшую кровью гордость, прошептал.

– Прости меня, Багой, если сможешь, умоляю, прости.

Злобная тварь с глазами синими как лидийские сапфиры, довольно усмехнулась, ещё бы, никогда при стольких свидетелях перед ним не унижался высокородный македонец, человек проигравший ему сердце своего возлюбленного. Евнух заговорил, а я в ослеплении от собственного унижения даже не понял смысла сказанного, как после объяснили, когда подняли с пола и посадили к столу, Багой очень мило и довольно охотно подарил мне своё благоволение и согласился загладить былые недомолвки.

Я действительно находился, в какой-то прострации от собственного умаления, не понимая что делаю опустил помертвелые руки ниже стола и когда мне поднесли кубок с вином, не удержал сосуда. Чаша, гремя покатилась, проливая любимый напиток.

– Гефестион, очнись! Все кончилось! Вот выпей из моей посуды.

Ты протянул мне бронзовый фиал, с сатирами и менадами по ободку, отпитый ровно на половину. Увидев как плещется хмельная влага о золотистые края, я шарахнулся, словно конь увидевший волка.

– Не пью! Я больше не пью, вина!

========== 23. Феликс. ==========

Бросить пить, оказалось намного труднее, чем бросить тебя; ночами, мучаясь хмельной жаждой я страдал от бессонницы, а в довершение всех бед, еще и страшно разболелось плечо раненое при Гавгамелах. Желая отвлечься, хватался за непрочитанные днём донесения, пытаясь заботами будущего дня заглушить тянущую боль. В плече? В сердце? Взбадривая себя небольшими дозами опия, чертил планы Александрии, не помню какой по счету, проверял отчёты тетрархов, записи грамотеев Эвмена. Неожиданно, но, мой недуг сослужил хорошую службу, дела отложенные “на потом” за занятостью, двинулись с места, охватив почти все сферы управления самой большой армией в мире. И снова, я по праву занимал малый трон, верша от твоего имени государственные дела, позволяя своему повелителю забыться в обольстительных объятьях синеглазого евнуха. Страсть, охватившая все твоё существо принимала порой причудливые формы: ты, то срывался с места и взяв десяток телохранителей уезжал в неизвестном направлении никого не известив, то пировал несколько дней подряд, с громкой музыкой и танцами, то напротив уединяясь, подолгу шептался о чем-то, и всегда с одним человеком, с Багоем. Евнух повсюду следовал за тобой, обнимал по-хозяйски, сидя сзади на лошади. Провожая взглядом бывшего возлюбленного, я уже не ярился, пусть и с трудом, научился дышать и жить без тебя. Ни одной гримасы боли, даже вздоха не срывалось с моих обезображенных улыбкой губ: ровный с подчинёнными, умеренно жестокий с врагами, и милостивый к друзьям вскоре я олицетворял образ идеального государя, трудясь не покладая рук на благо все разрастающегося государства. Феликс, был рад, думал, я притих, и вроде бы взялся за ум, Клит, напротив, посмеиваясь в бороду спрашивал насколько хватит навязанного смирения, я отвечал молчанием на все замечания о наших отношениях. И все же…

– Филэ, – возвращаясь, ты покаянно пёрся ко мне, якобы, слушать отчёты; но, на половине прерывал серьёзную речь и порывисто обняв, застывал на несколько минут вдыхая мой запах. Признаваясь. – Мне так не хватает тебя. Смотри, привёз подарок – жирную куропатку, я подстрелил её думая о тебе.

– Польщён. Прикажу Феликсу зажарить на вертеле.

– Пригласишь на трапезу?

Ты пытался придать голосу игривый тон, желая немного ребячиться, как в детстве.

– Извини, я обедаю без восточных приправ, боюсь простое мясо тебе придётся не по вкусу. Мой царь.

После подобных слов, ты обиженно отодвигался и с каменным выражением лица дослушивал очередной доклад, после чего я степенно откланивался и покидал когда-то родную палатку.

– Ты забыл птицу?!

– Ах да! Спасибо!

В то же время я предпринял поездку в Тир, встретившись с Барсиной, узнав, как растёт Геракл, наш сын. Изрядно раздобревшая на царском содержании, гречанка указала на маленький дворик где играл смуглокожий мальчик с огромной лохматой собакой. Геракл не узнал меня и испугавшись спрятался за пышным хвостом четвероногого друга. Не желая конфликта, я протянул псу изрядный кусок мяса взятый с обеденного блюда и пока пёс занятый подачкой грыз истекающий жиром кусок, внимательно разглядел мальчика.

Ни одной твоей черты, сколько бы я не поворачивал его, не искал сходства, увы, Геракл разочаровал меня. По возрасту трусливый, плаксивый до крайности, ребёнок громогласно завопил, как только я заговорил с ним. Дождавшись окончания истерики, спросил знает ли он – кто его отец.

– Он царь мира и падишах падишахов!

Поняв, что я не причиню ему вреда, малыш важно надулся, сверкая мокрыми черными глазёнками.

– Ты знаешь, как его зовут?

– Искандер двурогий! У него изо лба торчат самые настоявшие белые рога, и все кто видит их, падают ниц.

Меня умилила глупость ребёнка, погладив его по голове, я встал, велел усерднее заниматься с присланными ко двору учителями, и оставить детские игры. Не желая ночевать в Тире и полный решимости тотчас отправиться обратно. Да забыл сообщить, что передал Барсине три сундука золотых статеров на общую сумму около сотни талантов, в бумагах есть соответствующая запись.

Согдиана не баловала нас хорошей погодой, частенько приходилось идти сквозь густые, влажные туманы, клубящиеся на высокогорье, а днём терпеть удушающий зной. В один из дней, ты, легкомысленно относящийся к своему здоровью, выкупавшись в горной речке, жестоко простыл. К вечеру температура подскочила до опасных пределов и Филипп наш неизменный лекарь, сильно забеспокоился. Прислал ко мне гонца с просьбой немедленно явиться к царственному больному. Я в тот вечер был занят просчитыванием подъёмного механизма новой осадной машины и только отмахнулся от просьбы.

– Некогда!

Через час, гонец пришёл снова и ещё раз, не придавая значения твоему недугу, я гневно выругал последнего из них, и завалился спать. Утром же, весь лагерь был поднят по тревоге, все говорили о катастрофичном положении высшего командования, у царской палатки собрались военачальники, громко обсуждая возможные последствия твоей смерти. Распихав особо упёртых, тех кто посмел не уступить дорогу, я прошёл во внутрь, и первое что увидел – это едва держащегося на ногах, Багоя, бесцельно шагающего по палатке, прижимающего к воспалённому от слез, лицу, твою накидку.

– С дороги!– крикнул я, перс на мгновение застыл, оторвавшись от полусумасшедшего брожения, громко икнул, и вдруг резко подскочил ко мне.

– Почему ты пришёл так поздно?! Мой господин умирает! О, если бы я не боялся оставить его, сам бы побежал умолять тебя, о, жестокий! Чем таким важным ты занимался? Ответь!

Желая остановить потоки обличительных речей, показавшиеся мне оскорбительными, я усмехнувшись, коротко бросил.

– Спал!

Багой, задохнулся от столько короткой причины, и не нашёлся, что ответить, громко застонал раздирая твою накидку, сгибаясь от горя в три погибели, едва ли не падая на пол. Вышедший Филипп, в мятой тунике и блуждающим взором, пригласил меня в спальню. Будучи ещё у входа я расслышал незнакомое тяжёлое дыхание с какими-то странными толи хрипами, толи всхлипами, подойдя ближе посмотрел на бледное лицо, синие, тонкие веки. Одна из служанок, менявшая влажные повязки, завидев меня почтительно отступила. Я же, наклонившись, с некоторым злорадством ответил потрескавшиеся от жара губы, столько лет нежно целованные мною, теперь же, ставшие чужими.

– Александр?

Ресницы дрогнули, ты, даже находясь в полубреду, расслышал мой голос, и попытался открыть глаза, но сил не хватило, потому, после двух неудачных попыток, протяжно вздохнув, откинулся на подушки.

– Ты болен Александр, но, не волнуйся, Филипп поставит тебя на ноги.

Не зная, что ещё сказать, я присел на услужливо поставленный стул, взял твою руку, пальцы слабо шевельнулись. Погладив сухую кисть, задержал ладонь, зачем-то поднёс её к щеке и потёрся, коротко целуя. Вскоре пришёл Филипп, принёс какие-то припарки, горячие куски полотна пропитанные вонючими мазами и принялся обкладывать высоко вздымающуюся грудь.

Я спросил – выживет ли царь?

– Надежда есть всегда, – уклончиво сообщил и вновь занялся врачеванием. Пустили кровь, тёмную и густую. Её набралось много, полная золотая чаша. Зажгли благовонные смолы кедра и ладана. Все это время, я, сидел рядом, потом стал травить анекдоты, рассказывал разные случаи, небылицы вычитанные в книгах. Зачем? Наверное, пытался в первую очередь отвлечь себя от страшных мыслей. Мыслей, которые весь день озвучивали во дворе наши полководцы. Не стесняясь солдат и союзных народов, македонцы в голос обсуждали кто будет твоим преемником. Особенно усердствовали Кратер и Лисимах, не взирая на то, что ты ещё дышишь, предлагали свои кандидатуры. Осторожный Клит, высказывался в пользу твоей матери Олимпиады как регента, и сына Геракла как будущего царя. Кто-то упоминал сводных сестёр и вдруг Пердикка, заявил.

– Лучшего царя чем Гефестион, нам не найти! Он умён и справедлив, до мозга костей грек! Пусть и рядится иногда в персидские тряпки.

Его тотчас поддержали Леонат, Марсий, Полиперхон, Селевк, Пифон и кажется, Птолемей, в мнении последнего я не уверен, ведь он и сам имел некие права на македонский трон. Кратер замолчал и после небольшой паузы согласился с мнением большинства, заявив, что будто бы Геракл не имеет македонский крови и зачат был вероломной потаскухой ещё до соития с царём. Клит принялся орать о преемственности власти, ему велели заткутся и снова выкрикнули меня. Слушая, а не слушать было невозможно, провокационные речи, я пытался не допустить даже мысли о возможности занять царское место. Раздираемый жалостью к тебе и тревогой за собственную судьбу, на время оставив больничный покой, вышел к соотечественникам.

– Прекратить крик! Вы мешаете, Александру! Он выздоровеет и боги дадут ему ещё много лет царствования! Разойдитесь, если будет необходимость, я сам соберу вас!

Бывалые воины, разом замолкли и почтительно поклонились мне, тем самым воздавая почести как новому царю, я лишь досадливо махнул рукой в их сторону.

– Рано, рано хороните Александра, лучше молитесь, чтобы он не слышал ваших речей.

В раздумье, вернувшись к тебе, застал у изголовья евнуха, Багой, пользуясь моим отсутствием, как мышь проник в спальню и принялся хлопотать возле кровати. Приподняв измождённое болезнью тело, придал ему полусидящее положение. Уложил голову на высокие подушки. Водрузил корону, на потную от жара макушку. Я прыснул коротким смешком. Обернувшись, евнух резко загородил собой ложе и вдруг, выхватил из складок изумрудного кафтана маленький кинжал.

– Не подходи!

– Багой, что за представление? Отвали!

– Нет! Ты хочешь его смерти! Я знаю! Ты всегда губишь людей, ради власти! Гефестион, умоляю возьми мою жизнь, возьми все, что у меня есть – драгоценности и одежды, возьми дворцы которые подарил мне Искандер и табуны скакунов. Возьми рабов, золото, повозки – только не убивай моего повелителя, я люблю его!

– Убери кинжал! Дай пройти!

Не тут то было, Багой как оказалось впоследствии, настроенный решительно, хотел защищать тебя даже ценою собственной жизни. Но, что значил его жалкий ножичек против моего меча, познавшего столько битв, меча, который мне пришлось наполовину вынуть из ножен, дабы указать глупцу, реальную расстановку сил. Евнух, даже не посмотрел на угрозу, бросился на меня, как бессмертный. Убить его, было вопросом нескольких мгновений, я же, лишь милосердно ударил соперника кулаком в живот, намереваясь, сбить с ног и пару раз, пнуть.

– Аль Скандир!

Евнух, даже не согнувшись, попёр на меня, не понимая проигрышной ситуации. Его безумие, страх за тебя и злоба на меня, сплелись в один страшный неразрывный узел, отчаянье придавало сил. Не знаю, кто его учил обращаться с кинжалом, но, действовал Багой крайне умело, извиваясь как ядовитый гад, сумел нанести мне несколько неглубоких царапин, до тех пор, пока я перехватив инициативу, не зажал его в углу палатки.

– Все! Успокоился! Клянусь, я не враг!

– Ложь, все ложь! Так же ты улыбался Статире и её сыну, держа нож за спиной! Я видел, как ты убил их!

– Да, убил! Так было нужно Александру!

– Тебе, только тебе! Аль Сканлир не хотел смерти царицы! Он почитал Дария и никогда бы не отдал такого приказа! А сегодня пришла его очередь? Да! Не позволю!

Гротеск ситуации, бесполезные фразы, ничто не могло образумить сходившего с ума перса. Сколько бы раз я не проорал ему в уши правду, он все равно бы услышал только то, что ты внушал ему долгими вечерами. Выходит, ты даже проигрывал и свою смерть, возможно, советовал любовнику опасаться. Как же низко ты ценил меня в то время, как же низко я пал в некогда родных глазах, раз ты подумывал о возможном вероломстве бывшего филэ. И как только эта мысль пришла мне в голову, я разжал пальцы и отступил, не обращая внимания на напряжённого Багоя, обернулся к тебе.

– Вот значит, как ты обо мне думаешь. Чем я заслужил твои подозрения?! Тем, что продал свою душу, демонам? Сам стал одним из них. Зачем тогда клятвы, если ты презираешь меня за верность?

Наверное, эти слова были сказаны с такой горечью, что даже у Багоя опустились руки и он, тяжело вздохнул, отодвинулся, пристально следя за каждым моим движением.

– Теперь разрешишь?

Тот подумав, кивнул. Не желая подвергать евнуха тревоге, отстегнул и снял с себя перевязь с мечом, бросил подальше тяжёлый кинжал Крисида. Чем вызвал слабую улыбку на искусанных от горя, губах. Страдая, Багой забрался на твоё ложе, упал в ноги, слезами умывая холодеющие ступни, обнимая неподвижные голени. Зашептал какие-то персидские молитвы. Я, желая облегчить усталую голову, осторожно снял корону, боясь как бы евнух вновь не заголосил о предательстве, хотел поставить её рядом, на столик.

– Одень её. Филэ.

– Александр ты…

– Я умираю, надо назвать преемника, позови всех.

– Вот ещё! Никого звать не буду, да и ты не умрёшь! Слышишь! Я не Багой и отчаиваться не намерен, через пару дней мы выступаем на восток, твоё место во главе войска, потому не рассчитывай, что дам тебе залежаться.

– Ты не понимаешь…

– И понимать не хочу!

– Я должен, пусть знают – ты мой наследник, ты царь! Все… только тебе!

– Замолчи и береги силы!

– Не время! Дай пергамент.

Видя, как разгораются лихорадочным огнём глаза, и понимая, что излишнее волнение повредит тебе, схватил с стола один из недописанных документов.

– Я готов!

– Пиши, филэ. Я царь царей и повелитель Азии завещаю все свои владения Гефестиону, сыну Аминтора, и никому другому, и да, будут милостивы к небу боги. И да, будет он любим народом.

Я черкнул несколько закорючек, даже издали не напоминавших буквы, протянул, едва двигая кистью ты поставил подпись и только тогда, немного успокоился. Силы оставили, тяжело дыша, почти час лежал отвернувшись к стене, и все это время я так же не говоря ни слова сидел рассматривая ковёр под ногами. Багой, перестав оплакивать тебя как покойника, тихонько вышел, видимо поняв, что если бы я хотел твоей смерти, то давно бы убил. Обоих. Начиналась ещё одна ночь, полная тревог и смутных страхов. Устав, я неловко прилёг рядом, а ты вдруг резко обнял обоими руками и что есть сил, прижался к груди.

– Гефестион, – зашептал едва слышно, – я не боюсь смерти, меня пугает одинокая вечность, умолю, добейся божественности. Я говорил с жрецами Амона они могут…

Голос оборвался и ты потерял сознание, уже который раз за эти сутки.

На смертном одре, мы теряем тщательно изготовленные маски, прорываются сами собой самые сокровенные желания, не думаю, чтобы ты лицемерил в тот час, и тогда собрав все, что осталось в моей душе от былой любви, я закричал.

– Александр, не уходи! Не бросай меня!

Принялся покрывать горячими поцелуями холодеющее лицо, со слезами в голосе выкрикивая, как люблю тебя. Был ли это спектакль, рассчитанный на умирающего или все же, я и сам не подозревал сколько во мне осталось нежного чувства, не помню и не хочу разбираться, но та ночь … ночь бурных признаний и чистосердечной боли стала для тебя решающей. Не успело заняться утро, как ты уже мог, сидя, пить горячий настой целебных трав. Филипп сказал, что это был кризис, что именно я дал толчок к выздоровлению, что без меня все бы лишились в ту ночь царя.

У своей палатки, куда я отошёл передохнуть, обнаружился сундук с роскошными персидскими тканями, лежащими в вперемешку с драгоценностями.

– Кто принёс?

– Евнух, сказал ты поймёшь.

– Отправь обратно. Не хватало мне принимать подношения от всяких идиотов.

– Гефестион, а как Александр?

– Меня переживёт. Феликс, кончай болтать. Лучше постели, я с ног валюсь.

Полное выздоровление наступило где-то через неделю, хотя ты порывался уже через три дня вскочить на коня и прогарцевать перед изумлёнными воинами, врачи запретили столь рискованные эксперименты. Все это время, я был рядом, в отместку, даже пытался сварить твой особый бальзам который отравлял мне дни ранений, но не нашёл секретных ингредиентов. Слабый от недавнего жара, ты благодарно принимал лёгкие яства, опирался на мое плечо, выходя по нужде, и даже пытался шутить.

– Будь рядом, Гефестион, – молил каждый вечер, – поспи со мной.

Приходилось изменяя собственной клятве, ложиться, укрываясь как и в молодости, одним одеялом, прижимать тебя к себе, успокаивать. В одну из таких ночей, ты признался, что действительно хотел бы видеть на троне только меня.

– И никого другого!

– Невозможно! Армия взбунтуется. Македонская знать будет плести интриги.

– И что с того? Ты единственный, кто может удержать мою империю в узде власти, никто другой на такое не способен. Мне страшно Гефестион, что произойдёт со страной, если я внезапно умру?

– Будет знатная грызня!

– Ты прав, и только один человек способен разогнать нашу свору волкодавов – это ты! Поэтому, обещай мне Гефестион, клянись именем своего покровителя – Гефеста, что не умрёшь раньше меня, а продолжишь великое дело. Хочу, чтобы ты женился и наделал много детей, хочу видеть на троне похожих на тебя, царевичей.

Очевидно, дни болезни изрядно подпортили твой ум, не понимая провальности идеи, ты фантазировал как маленький мальчик.

– Александр, тебе не нужны приёмники, у тебя будет свой законный сын. Я об этом позабочусь.

В те дни, произошла ещё одна странная стычка с Багоем, когда он вдруг пришёл ко мне в палатку. Один, без сопровождения слуги, в простом суконном халате, с непокрытой головой, хотя стояли довольно студёные ночи. Заметив отсутствие нитей драгоценностей в густых темных прядях, я непонимающе хмыкнул и как ни в чем не бывало, вернулся к чертежу нового стреломета, способного метать целых три дротика одновременно. Евнух постоял, переминаясь с ноги на ногу, озираясь по сторонам, не дождавшись приветствия, крадучись приблизился.

Отложив египетский угольник, я серьёзно взглянул на непрошенного гостя.

– Ты не принял мои дары, я их выбросил в пропасть, – как бы между прочим сообщил перс. Опускаясь на низкий стульчик, около моих ног.

– Мне-то что? Твоё золото, куда хочешь туда и бросаешь.

Не понимая цели визита и немного сердясь на евнуха за нарушение распорядка, спросил о тебе, он ответил уклончиво – дескать: все хорошо царь весел и сейчас изволит почивать.

– Почему же ты не в его постели? Смотри, как бы Александр не рассердился на самоуправство.

– Не рассердится, тем более я сам просил его отпустить меня, к тебе.

– Вот это новость! Зачем же?!

Багой опустил голову, очевидно раздумывая как сказать. Немного помолчав, начал.

– Я должен попробовать ещё раз, ради спокойствия Аль Скандира, я хочу…прекратить нашу вражду.

– Вражду? Ты знаешь, что я делаю с врагами? А если ты ещё дышишь, то какой же ты мне враг? Так, досадная неприятность, не более.

– Неприятность, которая не даёт тебе чувствовать себя живым? Ты неискренен, даже с собой, Гефестион, возможно, оттого что так легче пережить сердечное ранение. Я помню твоё лицо, когда ты опустился перед мною на колени, твою внезапную бледность, выражение глаз. Я сказал сам себе – этот человек никогда не простит меня. И я не требую прощения, прошу только понимания. Ты выслушиваешь сотни просьб от своих солдат, так удели мне немного времени, кто знает, может мы не так далеки как нам кажется.

Поняв, что закончить чертёж мне вряд ли удастся, с протяжным вздохом отложил пергамент и взглянул на евнуха.

– Говори.

– Я ведь хотел убить тебя, и эта единственная правда, которая была между нами. И оскорбление здесь не при чем, ты лишил жизни тех, кто хоть и косвенно, был моей семьёй.

– Жену Дария?! Я слышал ты был его любовником! Разве гибель соперницы не обрадовала тебя?

– Ты жесток, как и всякий грек! Повелитель одаривал меня сверх меры своим вниманием, и я не мог сопротивляться чувству великого человека. Любил ли я его? Думаю да, любил, будучи молодым неискушённым юношей, я вдруг встретил потрясающего воображение царя и он благосклонно принял меня.

– Это не любовь, это благодарность. Ты путаешь понятия.

– Не путаю.

«Несколько лет проведённые рядом с великим царём, создали меня иного, и дело не в дворцах подаренных возлюбленным и даже не в воздаваемых мне почестях при дворе, дело в доверии. Уединяясь, ночами мы говорили обо всем, он учил меня читать в небесной книге звёзд будущее и однажды, в безлунную ночь, когда воздух был прозрачен как влага горного родника, вдруг заплакал. Я не знал, что делать, ещё никто и никогда не видел грозного повелителя изливающего солёную влагу из янтарных глаз.

– О мой прекрасный Багой, – сказал он, немного успокоившись, – я видел в предначертаниях звёзд нечто, что сулит нам скорое расставание, но не это огорчило меня, дорогой возлюбленный. Боги открыли мне, что ты однажды полюбишь всем сердцем чужестранца, но не будешь с ним счастлив.

Услышав грустные слова, я сам едва смог сдержать слезы, с болью в сердце стал умолять великого царя убить меня прямо здесь, на ложе, чтобы избежать будущей измены.

– Нет, мой хороший, мой нежный мальчик, твоя судьба не в моей власти. Я хочу только одного, чтобы ты жил, даже после моей смерти, поэтому отсылаю на самый край моих владений, в уединённый прекрасный дворец стоящий в горном ущелье, там, где тебя не найдут дикие западные племена. Поклянись мне, что какие бы не пришли известия ты останешься там и спасёшься от обжигающей страсти к тому, другому.

Я поклялся, и был уверен в верности последнему завету любимого правителя, действительно уехал подальше, спасая сердце, желая иметь в нем только один образ».

– Как же ты оказался в Вавилоне? Разве изначально, ты не был в гареме как сотни иных?

– Ты плохо знаком с нашими обычаями, человек понимавший дворцовый этикет удивился бы, найдя меня в верхних комнатах рядом с покоями женщин, но я сейчас говорю не о правилах. Я нарушил их, как и клятву как только услышал о кровопролитных сражениях, и помчался назад, мечтая умереть рядом с любимым, я опоздал. Запертый в городе, окружённый со всех сторон врагами, единственное что мог – это умереть. В одиночестве. И это был бы самый лучший финал, но вмешался ты и перевернул всю мою жизнь!

Рассказ Багоя становился сбивчивым, он заметно волновался, судя по разгорающемуся на щёках румянцу.

– Я уже тогда задумал убить тебя, но, к моему горю ты всегда был слишком осторожен, яд или кинжал, ты всегда готов к отражению любого выпада врагов. Десятки телохранителей, неусыпно стерегущие спальный покой, рабы пробующие каждое блюдо. Даже воду для омовений, твоя Гестия проверяла языком, опасаясь ядовитых настоев. И я был готов отказать от мести, как вдруг узнал о смерти великого Дария. Тебе не понять моего горя, разрывающей грудь боли, когда зажимая руками рот я катался часами по коврам, боясь издать хоть один вскрик скорби. Позже, к моему горю добавилось ещё одно, ты убил луноликого царевича. Прирезал как ягнёнка, отшвырнув ногой его мать, готовую произвести на свет семя Дария, ты уничтожил все, что хоть немного утешало меня в скорби. И тогда я решился, нашёл тонкий шёлковый шнурок, спрятавшись за изголовьем хотел придушить тебя, как только начнёт меняться караул и возможно, в суматохе никто не заметит ночной смерти.

– Это было, как раз накануне приезда Александра?

Спросил я, не чувствуя злобы на неудачливого убийцу.

– В ночь, когда он вошёл к тебе. Я все видел и слышал, и принял иное решение. Быстрая смерть ничто по сравнению с преступлением совершенными тобою, слишком милосердно дать умереть в течении нескольких секунд. Ты должен жить, чтобы – мучиться и очень долго! Проклинать свою жизнь! В ту ночь я принял решение, и оно показалось мне единственно правильным. Я отберу у тебя, то единственное, чем дорожишь – Александра. Насилия, как тебе описали мои друзья, не было; да, он пришёл в твою спальню будучи немного пьяным, но не настолько, чтобы не сознавать свои поступки. Пришёл, чтобы в сотый раз обняв хранящую аромат твоих волос подушку, предаться одинокой страсти. В ту ночь, обнажённый, надушенный лучшим мускусом, я просто лёг рядом.

– Замолчи! Хватит!

– Имей мужество дослушать до конца. Я не новичок в любовных играх и знаю множество приёмов обольщения, коим меня обучили в храме Кибелы, но Аль Скандиру они не потребовались, он взял меня походя, как обычную шлюху. Я боялся, что все и окончиться той одинокой ночью. Приготовил новый план, и был счастлив, что он не потребовался. Царь… пришёл, и в следующую ночь и в следующую, он словно очнувшись от многолетнего сна, возжаждал новых ощущений, и я дал их ему сполна. Понимаю, если начну описывать наши соития, то предсказуемо окажусь битым, поэтому оставляю твоей фантазии дорисовывать не сказанное. Хочу, чтобы ты знал только одно, игра начавшаяся как месть, переросла в нечто большее и прекрасное. Однажды обнимая Аль Скандира я понял – он тот человек о котором говорил Дарий. И, к своему стыду, не испугался, а с радостью, принял свою участь.