Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

– Тише, щенок! За такие речи я могу лишить тебя жизни!

– Не лишите, раз вы решили преподать мне урок, значит, вы желаете от меня правильных выводов. И я их сделал! Клянусь Асклепием!

Немного расслабившись, царь откинулся на спинку трона и уже несколько иначе посмотрел на меня.

– Дерзок! Спорит с царем и не смущается. Признаю, я ошибся на твой счёт, думал, ты обычная шлюха, ну может в меру честолюбивая, а ты не такой! Вкус власти манит тебя, я осведомлён о твоих неуставных трудах в библиотеке, о лекциях, о тайных отношениях с Аристотелем и Калисфеном. Ты учишься интриговать, Гефестион, за спиной моего сына! Простит ли Александр тебе неблаговидные поступки? Даже если они будут направлены на его благо?

Мои мысли смешались, теперь не оставалось сомнений: Филипп знал о моей встрече с Павсанием и, возможно, именно этот старый лис направил телохранителя ко мне! Я попался! Нет, надо продолжать игру!

– Страсть Александра – единственная гарантия мой жизни и положения, неудивительно, что я готов сражаться за неё всеми доступными средствами.

– Это так, – удовлетворённо крякнул Филипп, – вот только ты снова врешь, хотя и делаешь это, признаю, отлично, здесь я вижу себе достойного соперника!

Надо было возмутиться или стушеваться, мой инстинкт подсказывал различные выражения лица и телодвижения, но я отверг их и смело посмотрел на Филиппа.

– Если меня подозревают, я готов подвергнуться пытке!

– И испортить такую красоту, будто бы сам Фидий высек из мрамора эти прекрасные члены, кроме того, Александр будет недоволен, – резко сменив тон с угрожающего на насмешливый и даже немного добродушный. – Иди к нему, он небось ищет своего филэ по всем дворцовым переходам и это… сообщи: завтра на рассвете мы выступаем в поход, ты идёшь в составе личной гвардии моего сына.

Вечером я узнал от Феликса, а он – от своих осведомителей, на которых я выдавал другу кругленькие суммы, что Филипп приказал глаз с меня не спускать, всё время держать на виду. Да, царь Филипп был умным человеком и сделал только один промах в жизни: он разглядел мою истинную сущность. Этого я ему не простил и много позже, вопреки всем умозаключением хронографов и историков, ни одна душа не догадается, кто направил кинжал Павсания.

Нежный, тихий и предупредительный Гефестион, пока скрывался в тени.

Я нашёл тебя у водопойных корыт, ты следил, как всадники моют коней. Лоснящиеся спины лошадей играли на солнце мокрыми боками. Обернувшись, ты весело улыбнулся, раскрыв объятья, заключил меня в кольцо рук, при всех целуя в щеку. Помня разговор с Филиппом, я излишне резко бросился к тебе, словно навечно заявляя права, и шепнул на ухо:

– Завтра!

И ты понял, весёлость сменилась серьёзностью, крикнув солдатам, чтобы те заканчивали, быстро пошёл со мной во дворец.

В последнюю спокойную ночь ты был необыкновенно предупредителен. Предчувствуя будущие лишения, торопился одарить меня всеми ласками, на которые был способен. Медленно, сладко-мучительно ты исследовал языком каждый участок моего тела, вдыхал мой запах, закрыв глаза и полагаясь только на осязание, находил особые точки, от прикосновения к которым меня бросало в дрожь. Я молил тебя о проникновении, ты же не торопился. Секс, столь желанный для многих, для тебя был приятным развлечением, не более, а меня это обстоятельство временами порядком коробило. Я пытался перевести наши постельные утехи в нечто большее, временами переходя в наступление, бросался на тебя, вырывая из горла хриплые крики удовольствия. Не забывая предоставленного мне места в твоём сердце, желал заполучить его целиком, даже после плакал от злости, тихо, без слёз, чтобы не вызвать подозрения краснотой глаз. Если я не смогу стать для тебя всем – и днём, и ночью – то мой мир рухнет.

Тайно я даже ходил к известной в Пелле гадалке. Старуха приняла меня настороженно, усадила на пол, бросила перед собой куриные перья и кости, долго их ворошила, раскладывала по сторонам света, зачем-то даже подула.

– То, чем ты более всего дорожишь тебя и убьет!

========== 8 Павсаний. ==========

Несколько дней мы двигались скорым маршем на юго-восток к Дельфам. В составе тяжелой кавалерии, с небольшим собственным отрядом гетайров, ты ехал, задумчиво осматривая окрестности. Что ж, тебе было о чём побеспокоиться. Филипп словно забыл о прежних намерениях, решал вопросы, касаемые будущей войны, только с Караном. Их крепнувшая с каждым днем связь уже бросала тень на твоё будущее и потому мне следовало, как и советовал Павсаний, торопиться. Но пока я не мог быть в двух местах одновременно и оттого сильно нервничал, впрочем, как и ты.

– Как думаешь, он доверит мне командование хотя бы одним соединением? – Спросил ты вроде бы между прочим, имея в виду отца.

– Конечно! С чего бы тогда тащить нас в Беотию! Ой, смотри, мы проезжаем к Фермопилам! Помнишь, Аристотель рассказывал нам о подвиге царя Леонида?

– Ещё бы не помнить, ты же носился с этой историей, как очумелый, призывая всех восхищаться спартанским царьком!

– А разве тебя не воспламеняет его доблесть и героическая смерть?

– Надо уметь жить и побеждать, филэ, а уж умереть мы всегда успеем!

Послав Буцефала вперёд, ты отъехал ещё более раздраженный, чем до начала нашей беседы. Чувствуя себя виноватым за плохое настроение возлюбленного, я отстал, делая вид, будто бы хочу проверить идущие в хвосте отряда осадные машины. Нашёл Феликса. На этот раз доверенный друг сопровождал меня верхом.

– Как продвигается наше дело?

– Я подобрал ребят. Все опытные воины и страсть жадные до денег, хочешь их осмотреть?

– Не стоит, скажи им быть начеку, как только выдастся удобный момент, я призову.

Убийство Карана должно было стать моим первым даром в чреде будущих жертвоприношений божественному облику Александра, и, как молодой жрец, я сомневался и боялся всё испортить. Оттого и готовился очень тщательно. На тебя не должна была упасть даже тень подозрения.

В месте, где дорога разветвлялась и уходила на юг, в Амфиссу, Филипп устроил привал для всего войска. Решив дать отдых непрерывно марширующей армии, велел ставить палатки на широкой равнине, вблизи реки. Намереваясь не только подтянуть отставшие части, но и дождаться здесь отрядов союзников по Священной Лиге, выступивших нам навстречу и выславших гонцов с просьбой принять их в состав македонского войска. Кроме них, с запада, нам наперерез, спешило ополчение местных племен – верные старым клятвам, они желали присоединиться к наказанию святотатцев. По этой и многим иным причинам, лагерь Филиппа рос, как на дрожжах, каждый день к нему присоединялись всё новые и новые части. Новичков встречали с выражением самого бурного восторга, безмерно поили лучшими винами. Каран принимал во всём деятельное участие, братался с их вождями и поглядывал на их женщин. Впрочем, и меня он не обходил вниманием, ведь кинжал Крисида по-прежнему оставался желанной добычей. Подогревая нетерпение твоего брата, я не раз пускал его в ход на показательных тренировках, с размаху пронзая деревянные доски, показывая, как бронзовый клинок крошит дерево в труху. И однажды Каран не выдержал, прислал ко мне слугу с просьбой о встрече. Мы условились тайно сойтись за лагерем, в шатрах одного из племенных вождей, к дочери которого Каран испытывал некие чувства. Отец девушки не видел ущерба для ее чести и потому потворствовал страсти твоего брата.

– К чему такие ухищрения? – недоумевал обречённый на смерть македонец моему желанию встретиться с ним наедине. – Я же не трахнуть тебя хочу! Неужели нельзя продать мне вещицу меда в лагере?

– Видишь ли, – я притворно вздохнул, встретившись с ним накануне, – если кто-то узнает, что я продаю трофеи, мне не принадлежащие, то подвернусь порке. А мне бы не хотелось обнажаться перед всеми.

– Ну да! – тотчас подхватил простодушный Каран, – ты же предпочитаешь это делать в палатке Александра, я понимаю! Зайдем к Иллании и решим всё там за полотняными стенами.

Дружески болтая, мы быстро сговорились, и когда совсем стемнело, и ты, по обычаю, направился к отцу на вечернюю трапезу, я пошёл совсем в иную сторону. В сопровождении пяти заговорщиков, среди которых был Феликс, скрываясь в ночных тенях, поспешил уладить одну из наших проблем. К моему ужасу, Каран и не думал скрываться, он был уже навеселе и, дурачась, приплясывал у входа в шатёр девушки. Заметив меня, громко закричал, приветствуя:

– О, вот идёт и красавчик Гефестион! Ха-ха-ха, извини, я забыл о секретности, – веселился довольным скорым приобретением кинжалом. – Сегодня у отца была отличная попойка, эх и нагрузились мы фракийским с союзниками! Даже твой Александр выпил три чаши, сейчас небось блюет за палатками.

– Иллария здесь?

– Да где же ей быть?! Вона сидит в уголке, ждёт, когда ты уберёшься. Не тяни мерина за яйца! У меня уже член дрожит в ожидании её лона!

– Пусть на время выйдет, не могу при ней!

– Неженка! – пьяно фыркнул Каран, отсылая девушку взмахом головы. – Ну, теперь-то ты наконец отелишься и расстанешься с клинком?

Наступал самый ответственный момент – конечно, Каран был бы не первым, кто умер от моей руки, но! Он был македонцем, сыном царя, и, несомненно, не ждал предательства от меня. Кроме того, намного превосходил мои силы и потому, отойдя к одной из стенок шатра, я вынул кинжал Крисида и сказал заранее обговорённую фразу, после которой мои заговорщики должны были ворваться во внутрь и заколоть Карана.

– Отличный кинжал, бронза прочная!

И отступил, ожидая. Тишина была мне ответом! Неужели Феликс не слышал или испугался?! Где мои наёмники?!

Меж тем, теряя всякое терпение, Каран протянул руки к моему поясу, пытаясь выдернуть вожделенную вещицу, я перехватил его запястье.

– Не смей!

– А то что?!

И с размаха заехал мне по нижней челюсти. От неожиданности я совсем растерялся и не устоял на ногах, шлёпнувшись на спину. Каран прыгнул сверху, громко сопя, попытался добраться до кинжала. Вес взрослого мужчины давал своему хозяину неоспоримое преимущество, я мог лишь тщетно извиваться, пытаясь сбросить его с себя. Не произнеся ни слова, мы катались по палатке, как два бешеных зверя, вцепившись в один клинок. Кулаки Карана то и дело достигали своей цели, он разбил мне скулы и повредил ухо, несколько раз чувствительно пнул в живот. Я не сдавался, понимая, что битва проиграна и с кинжалом всё равно предстоит расстаться, но до последнего цеплялся за свою вещь. И отпустил его только после того, как Каран, окончательно сломив моё сопротивление, вмазал от души в грудь. В разорванном хитоне, с кровью на лице, я грохнулся в угол и пролежал там довольно долго.

Как показаться тебе на глаза? Как объяснить, что я пытался, но не смог?! Как сказать, что я хотел убить царского брата?!

Терзаемый сомнением и злостью на себя, кое-как добрёл до нашей палатки. К счастью, ты был не один, не смотря на ранний час, принимал у себя гетайров, вы громко спорили, обсуждая будущий поход. Стараясь незаметно проскользнуть за их спинами, крадучись я нырнул за занавеску, которая делила палатку надвое, отгораживая место для сна от рабочей комнаты. Там, найдя несколько сосудов с водой, принялся спешно отмываться и не успел! Ты вбежал буквально через минуту, в тревоге спрашивая, что со мной приключилось. Не мог же я, в самом деле, сказать правду и потому придумал ложь о падении с лошади. Ты был так взволнован и даже не спросил, куда я ездил ночью, а только помог перевязать и смазать раны заживляющей мазью.

Заговорил о главном:

– Отец ждёт подхода фессаланикийской конницы, говорят, её всадники настолько умелы, что разрубают птицу на взлёте, я в это не верю.

– У нас ещё будет возможность убедиться в их ловкости.

– Пожалуй. Да, кстати, у тебя появились от меня секреты? Эти удары не от падения! Они нанесены кулаком, филэ, и Рыжий твой всю ночь простоял в стойле! Признавайся, ты дрался и проиграл, я прав?!

Пришлось в общих деталях рассказать об утрате кинжала.

– Всего-то? – рассмеялся ты, хотя в глазах не было и намёка на весёлость, напротив они сверкнули нескрываемой ненавистью. – И ради какого-то варварского оружия ты поднял руку на Карана? Отец не одобрит этого! Впрочем, он и так тебя недолюбливает. Успокойся, я подарю тебе настоящий клинок! Иди ко мне!

После я нашёл Феликса и, как не удерживался, при всех залепил ему пару горячих оплеух.

– Ты подвёл меня!

– Нет, я тебя спас! Слишком много народа видело, как вы вошли вдвоём в палатку, если бы наутро там обнаружился труп царского сына, тебе не сносить головы Знаешь ведь, что полагается за смерть македонца?

– Выходит, ты считаешь себя вправе не выполнять моих поручений?

– Я считаю, тебе незачем так рисковать! Будет ещё много шансов убить нужного нам человека.

Феликс был прав, и всё же меня грызла обида. Как стратег, я оказался бездарен. И в дальнейшем всегда отказывался принимать участие в обсуждении будущих сражений, тебе это даже нравилось – моё молчаливое присутствие на советах.

Мы простояли в Элатии половину лета и всю зиму, время от времени наезжая на соседние области, с целью устрашить подтягивающихся к греческому войску местных добровольцев. Ничего не значившие стычки, проходящие с переменным успехом, утомляли многих, и в войске зрело недовольство слишком мирной политикой Филиппа. Поговаривали, будто бы он стал слишком стар и труслив, а кое-кто уже подбивал клинья к тебе и Карану, как к его основным наследникам. Поток македонцев, набивающихся в друзья, рос с каждым днём, захваченный новыми людьми, их речами и советами, ты медленно отдалялся от меня. Я частенько злился на это, понимая всю несостоятельность подозрений, ревновал бешено, если ты с кем-то задерживался более положенного времени. Пользуясь своим особым статусом царского телохранителя, присутствовал даже на тайных совещаниях, на пару с Павсанием, ставшим к тому времени начальником телохранителей Филиппа, стоял у дверей. Заметив однажды моё напряжение, Павсаний толкнул локтем в бок.

– Похоже, ты зря потратил десять талантов.

– Не твоё дело, – огрызнулся я и сразу же сменил тон на бессильный. – Кто я такой, чтобы идти против воли нашего царя Филиппа.

Глупец победоносно ухмыльнулся.

– Приходи сегодня ко мне, дело есть!

– Я и так погряз в долгах через твои «дела»!

– На этот раз бесплатно! Впрочем, ты можешь и отказаться!

Павсаний, бывший в те годы главным телохранителем Филиппа, но при этом утративший права на постель царя, казалось, совсем не расстраивался. У него не было друзей. Многих отпугивала непомерная гордыня и острый язычок. Другие считали его лживым ублюдком и довольно опасным врагом, потому держались на расстоянии. Не замечать Павсания стало негласным правилом для очень многих царедворцев, и потому наш неожиданно вспыхнувший интерес друг к другу многие восприняли как игру двух лис, таивших истинные мотивы и выпячивавших лживые чувства. Снявшись с караула, Павсаний частенько заходил ко мне в палатку, принося мясо и вино со стола Филиппа. Я, в свою очередь, добывал фрукты бывшие в лагере в большом недоставке и дарил ему благовония. Со стороны мы могли показаться любовной парой. В те времена я ещё не имел привычки пить неразбавленное вино, двух-трех киликов вполне хватало, чтобы слегка опьянеть и начать молоть всякую чепуху. Говорили обо всём, например, о семье: у Павсания были жена и ребёнок, о службе – всё-таки мы выполняли одинаковые обязанности, о любви. И вот здесь наши мнения расходились. Павсаний называл меня идеалистом.

– Как ты не поймешь! – вещал заплетающимся языком. – Чувства – ненадёжная вещь. Сегодня ты любимчик, а завтра про тебя забывают! Только положение при дворе и деньги помогают не потонуть в дерьме отчаянья. Ты же поступаешь неразумно! Не только не тянешь с Александра богатства, напротив, расточаешь свои ради него. Думаешь, он это оценит и отблагодарит?! Да как бы не так! Он слишком похож на отца и не может любить одного человека! Однажды даст тебе под зад коленом и вылетишь ты! Без обола за поясом или со средствами, вполне приличными, зависит от сегодняшних действий.

Холодея от слов Павсания, я отвечал излишне запальчиво, порываясь с ним спорить:

– Не сравнивай меня с собой! Мы с детства вместе и Александр желает только моих объятий! Никто не в силах разрушить наши узы!

– Так уж и никто! – парировал захмелевший гость. – А я вот слышал, что в последнем набеге наш наследник был необычайно добр к одной из симпатичных пленниц.

– Ложь! Клевета моих врагов! Он не может… – и я закрыл себе рот обеими руками. О Асклепий, чуть не проговорился, но Павсаний понял и, хлопнув меня по спине, расхохотался.

– Они все так говорят, а потом трахаются направо и налево. Не удивляйся, если очень скоро ты обнаружишь, что ложе обожаемого Александра не пустует!

– Дрянная скотина ты, Павсаний, и почему я принимаю тебя?! – пьяно буркнул, чувствуя невозможность спорить, растягиваясь на полу и подкладывая под голову жёсткую подушку.

Немного подумав, Павсаний возлёг рядом, серьёзно посмотрел на меня.

– Я единственный, кто сказал тебе правду. Знаешь, почему? Потому что я был таким же как ты, а чем стал? Точнее, кем? Человеком, которого презирают даже подчинённые, имя которого вспоминают, если говорят о предательстве и подлости. Гефестион, даже ты ненавидишь меня, тебе нужны самые свежие сведения о Филиппе, я не глуп и понимаю, почему ты согласился заделаться мне другом. Лицемерным, лживым, хитрым «другом».

Горло перехватило, я уже хотел гневно отрицать утверждения Павсаний, но, увидев его серьёзные глаза с затаённой в глубине болью, остановил поток ненужных слов и только глубоко вздохнул.

– Совсем как я. – Не замечая моих сомнений, продолжал Павсаний. – Был готов на любые жертвы, тебе, наверное, пересказали сплетни о якобы моем вероломстве, по отношению к двоюродному брату, тоже по иронии, именем Павсаний. Нет? Странно, где бы я не появлялся, эта история всегда бежит впереди. Утверждают, будто бы я оболгал своего брата. Было, не спорю, но не настолько, чтобы унизить или объявить его предателем! Я лишь солгал, что он украл драгоценную застёжку царя. За подобное виновника выпороли бы, не более! Я лишь хотел, чтобы Филипп обнаружил на недавнем любимце несколько шрамов и отвернулся от него. Я не желал ему смерти! Неужели я много хотел?

– Нет! Думаю, я бы поступил более жестоко, не раздумывая убил соперника.

– И сначала так всё и было! Царь охладел к нему. Всё-таки шрамы служат украшением только старым воинам, молодым они ни к чему. Филипп вернулся ко мне, я был счастлив. Ровно до тех пор, пока в одном из сражений Павсаний не заслонил собой царя от иллирийского копья и, умирая на его руках, не просил отомстить за поруганную честь. Мой возлюбленный не стал мараться о низменную просьбу умирающего и потому передал её Атталу, тому напыщенному индюку с седыми локонами и тощими плечами. Не захотел сам свершить месть, тем самым ещё сильнее унизив меня.

– Тебя избили?

– Меня изнасиловали. Конюхи Аттала. Напоив и связав, издевались до утра. Единственная мысль, которая давала мне силы выжить, желание уничтожить его.

– Кого? – Осторожно спросил я, ещё находясь под впечатлением от рассказа. Павсаний грустно ответил:

– А ты как думаешь?!

Больше мы на эту тему не говорили. Другие проблемы, готовящееся наступление захватило нас целиком. Не давая ни минуты продыху, ты гонял нас в многочасовые переходы, заставлял сражать по ночам, и даже, когда мы едва не падали со спин лошадей от усталости, кричал, чтобы не смели сдаваться и рубили измочаленные деревянные чурбаны до полного изнеможения.

– Думаете, с афинянами и фиванцами будет легче? – оправдывал непомерные тяготы, свалившиеся на нас, гетайров. – Они прирожденные воины и не отступят, пока вы не снимите у них головы с плеч! Хотите погибнуть, не завоевав даже крупицы славы?!

– Александр, ребята на пределе!

Вымывшись, и только после этого устало падая на ложе, я пытался образумить тебя и дать нашим короткую передышку. Ты смотрел на меня недоуменно.

– Филэ, разве я многое прошу? Ты как никто другой должен понимать меня!

– Я понимаю, любимый, но мы измотаны. Четыре часа на сон и вновь тренировка, даже кони и те не успевают отдохнуть.

– Коней можно заменить, вы же должны научиться быть незаменимыми и, в первую очередь, ты, Гефестион! Потому не трать время на разговоры, лучше поцелуй меня.

Даже в такое напряженное время, ты находил несколько минут для любовных утех. Мы настолько сблизились, что наши тела уже сами находили нужные позы и темпы соитий. Без участия усталых голов, ноющих от тренировок членов, они словно жили своей отдельной жизнью доставляя наслаждение, и, даже отдыхая, не желали покидать друг друга.

«Нет, – думал я тогда, – Павсаний не прав! Разве возможно разорвать настолько прочную связь? Боги с рождения предназначили нас быть вместе!»

Так и думал, но я ошибался.

Мелита, та самая пленница, о которой предупреждал Павсаний, появилась в лагере и не в рабских оковах, а в добротном новеньком хитоне. В плаще, богато украшенном красными и синими нитями.

– Я лишь беру её в служанки.

– И только?!

– Гефестион, тебе не к лицу ревность. Кроме того, я же не спрашиваю, какие услуги тебе оказывает Гестия! С чего бы ты воспылал дружбой к Павсанию и фракийцу Крисиду, оставленному, о хвала Дионису, в Пелле! А про Феликса я уже не говорю! Ты, не спрашивая меня, приближаешь к себе довольно странных типов, в то время как моих слуг обнюхиваешь словно цепной пес!

– Она фессалийка! Её народ известен вероломством!

– Она красавица и это тебя беспокоит?

– Согласен, пусть так. Отошли Мелиту, продай её Карану, или ещё кому другому! Пожалуйста, ради меня и нашей любви, Александр! Я же с ума сойду, если ты будешь с ней добр!

– Успокойся, у тебя опять начнётся жар и лихорадка, филэ. Иди к себе и не думай ни о чём.

Теперь к изматывающим тренировкам присоединилась ещё и тревога. Зная, как легко я заболеваю от собственных фантазий, постарался изо всех сил уверить себя в безосновательности подозрений. И все же…

Прости, на такое мог пойти только безумец или… безнадежно влюбленный.

Я велел просматривать твоё белье. Гестия платила прачкам и слугам для спальни, чтобы они каждую минуту шпионили за тобой. Хотел знать о каждом твоём вздохе, каждом неосторожном слове. Всё более запутывался в долгах, швыряя деньги направо и налево. Не имея поддержки рода, я мог рассчитывать только на твою щедрость. Ты не отказывал, не спрашивая, куда идут дареные тетрадрахмы и даже таланты, а они текли через мои руки неиссякаемым потоком на подарки и подкупы.

Однажды ночью, когда после многочасового перехода, мы спали на земле вповалку, пристроив головы и ноги на животах лежащих рядом товарищей, почувствовал, как кто-то тормошит меня. С трудом разлепив веки, узнал Гестию, видимо, она тайно пробралась в передвижной лагерь. Задыхающаяся, словно ей пришлось долго бежать, с растрёпанными волосам, девушка энергично встряхивала меня за плечи, указывая рукой куда-то вдаль. Не думая вскочив, я побежал по полю, изрытому копытами коней, туда, куда указывала мне Гестия. Забыв усталость, и влекомый безумием, уже представлял себе Мелиту в объятиях любимого и был готов…

Впрочем, а на что? Наверное, даже сейчас не смогу сказать.

На кромке поля, там, где шумели на ночном ветерке молодые оливы, рубили два человека. Лязг мечей и хриплые выкрики сливались воедино, и я поначалу не мог понять, зачем служанка разбудила меня, как вдруг различил в сражающихся тебя и Карана. И клянусь Дионисом, это был настоящий бой! Твой брат, обозлённый, разъярённый, замахивался со всего плеча и каждый его удар мог быть роковым. Ты сражался с не меньшей яростью. Я помнил тебя по многим сражениям, и видел, как падали опытные воины, сраженные сильной рукой. Знал. Ты ни перед кем не останавливался и всегда одерживал победу.

Но это был Каран! Твой соотечественник и брат!

Тогда на рассуждения не было времени, не зная, что заставило тебя поднять меч на своего родственника, я выхватил клинок и вонзил ему в спину. Каран покачнулся, не понимая откуда пришла смерть, судорожно всхлипнул. Кончик моего меча торчал у него из груди.

– Сдохни. – Прошептал я, ещё не веря в то, что убил сына царя.

Только отстранился, когда он уже мёртвый пал мне под ноги. Ты стоял с занесённым для очередного удара мечом и непонимающе смотрел на меня.

– Гефестион?!

Звеня, меч упал на землю, и мы поняли, что наделали. Стремясь взять вину на себя, я быстро зашептал.

– Уходи. Уходи, как можно скорее. Это я убил его, не ты. Пусть меня казнят.

– Молчи. – Едва переводя дыхание, рявкнул ты, тоже стараясь сделать голос тише. – Быстро бери его за ноги!

Сам схватил Карана подмышки и вдвоём мы потащили тело в низкую ложбину, заранее примеченную тобой. Забросав тело сорванными ветками, не стали его хоронить, знали, всё равно найдут и только тогда, немного придя в себя, разглядели ещё одну участницу убийства, изящную фигурку девушки, стоящую в тени. Это была Мелита в разорванном платье.

– Он хотел её изнасиловать. – Коротко объяснил ты мотивы драки и поманил несчастную служанку к себе.

– Бедная девочка, не бойся, тебе более ничто не угрожает.

Фессаланикийка подняла на тебя благодарный взгляд. В котором я прочёл бесконечное обожание и радость, от того, что её защитником оказался сам царевич. Неслышно приблизился сбоку.

– Александр прав. Только вот какое дело, теперь ты угрожаешь ему.

Она умерла без звука, когда я пронзил её насквозь, ударив мечом в бок. Как в бою, коротко, почти молниеносно двинув рукой. Крови было немного. Посмотрев на мёртвую девушку, ты вздохнул.

– Зачем же так жестоко, филэ?

– Мелита знала о смерти Карана и могла проболтаться, теперь мы избавлены от ненужного рта.

Отлично понимая, что разговоры надо оставить «на потом», схватили и сбросили в овраг второе тело. Занималась заря, и нам следовало разойтись. Напоследок ты, притянув меня к себе, крепко поцеловал.

– Значит, о произошедшем знаем лишь мы двое?

– Нет, истину знает только Александр.

Горе Филиппа, великое на людях и спокойно-обдуманное между своими, пугало меня. Особенно, когда он поднимал пытливый взгляд, словно спрашивая: «Гефестион, а ты точно в этом не замешан?» Чтобы не вызвать подозрений, мы старались жить обычными заботами, словно выполняя невысказанный уговор, никто даже не упоминал имени Карана. Даже ночами, обнимаясь на ложе, мы говорили о чём угодно, только не об убийстве.

Приближалась осень, и слухи об предстоящем сражении становились всё более правдивыми. Вызвав меня к себе, ты сообщил по секрету, что через пять дней выступаем.

– Я поведу кавалерию. Отец доверил мне левый флаг.

– Ты достоин подобной чести.

– Как и ты, филэ. Мы будем сражаться вместе и разделим величие на двоих.

– Или смерть.

Ты замолчал и нежно посмотрел на меня.

– Но тот, кто останется в живых, отомстит за смерть любимого.

– Сотнями и тысячами жизней, Александр!

– Иди ко мне, мой Гефестион. Хочу оставшиеся дни провести с тобой. Неотлучно.

И пусть нас впереди ждала неизвестность, даже за завтрашний день не приходилось ручаться, мы как и в Миезе отдавались друг другу без оглядки на здравый смысл и приличия. Отдыхая после одной из «жарких скачек», я осмелился спросить:

– Ты действительно защищал честь рабыни, или это было нечто иное?

– Тебе это так необходимо знать?

– Завтра бой, Александр, и я хочу, чтобы между нами не оставалось секретов. Кто знает, может это наша последняя ночь.

– Я защищал твою честь, филэ. Даже если мой возлюбленный неправ, никто не смеет причинять ему боль. Каран не понял и поплатился. Бедная Мелита была принесена на алтарь божества по имени Гефестион, а он всё ещё сомневается в моей любви! Дурачок.

Последние слова вызвали во мне бурю эмоций, бросившись к тебе на грудь, я зацеловал любимые губы, щёки, нос и скулы. Иступлённо ласкаясь, сотню раз признаваясь в верности, без устали нежил разомлевшего любовника.

Клялся более не сомневаться, а только любить.

Смешно.

Наши битвы я помню хуже. Всё едино: смерть, грязь и кровь, крики раненых. Ты с бешеным взглядом, с мотающимся за плечами алым оголовьем шлема. Безумный галоп наших коней. Мечи, дымящиеся от крови врагов, вой полковых труб.

– Они отходят, филэ! Отец предал нас, он отступает!

Врезавшись в гущу фиванцев, мы, как на учении, одной общей массой ломали их сопротивление.

– Он обещал поддерживать меня, а сам бежит! Греки уже перешли в наступление по всему правому флангу!

Действительно, объединённые силы Афин и союзных городов с победными криками теснили медленно отступающие македонские фаланги, которыми управлял сам Филипп, оставляя нас на поле боя в явном меньшинстве.

– Предатель! – орал ты в бессилии, вонзая меч в очередного противника и кидаясь к следующему.

Буцефал, покрытый пеной, визжал, толкаясь мощной грудью с лошадьми вражеских конников.

– Брешь! Смотри, Александр, они образовали брешь!

Отходящие всё дальше греческие соединения оторвались от основной массы, ослеплённые преследованием отступающего македонского войска. Единый строй воинов нарушился. Ты сообразил и молниеносно кинулся в неё, увлекая за собой две тысячи всадников, заходя в тыл противника. Ударил в самую незащищённую часть, рассеивая до этого сплоченные ряды фиванцев. Один из дротиков задел бедро. В горячке ты вырвал застрявший наконечник и, не глядя, отбросил под копыта Буцефала.

– За мной, македонцы!

Второй дротик, брошенный опытной рукой, попал в плечо и сбил с коня. Ты вдруг очутился на земле, оглушённый ударом, и был бы повержен подскочившим смуглым греком, если бы не я, с диким криком кинувшийся на него, разя, как безумный, мечом. Оставив коней, мы продолжали сражаться пешие. Прижавшись спинам друг к другу, никому не давали поразить нас. Много фиванцев полегло от наших мечей. Право, они были бы достойны победы, но только в одном случае, если бы мы не стали в том бою бессмертными.

Сказались многие месяцы тренировок, как бы не пытались враги перейти в наступление, наша конница совершала манёвр за маневром, находя всё новые уязвимые места противника, единым кулаком ударяя и нанося страшные увечья.

Только с третьего раза Птолемею удалось прорубиться к нам и подвести коней. Вскочив на чёрную спину Буцефала, ты увидел то, что наполнило тебя огромной радостью. Ранее отступающие македонские фаланги перешли в атаку по всему фронту, и теперь уже греки, смешавшись, беспорядочно бежали, стремясь спасти свои жизни, забыв о чести. Сариссы, длинные копья, пронзали, разрывали на куски всех, кто попадал в их смертельную близость. Союзная конница также поддерживала нас, самостоятельно разгромив в центре пёстрые соединения союзных городов. Исход боя был предрешён. С радостным остервенением мы добивали сопротивлявшихся. Фиванцы, в отличие от афинян, не сдавались и не молили о пощаде, даже будучи оставленными всеми союзниками, не отошли, а продолжали проигранное сражение.