Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Теперь, весь обратившись в вслух, я был невидим, скрыт для неосторожных разговоров.

– Благородная дочь, – напыщенно обратился Оксиарт к Роксане, – ради какого известия ты тайно собрала нас, скажи, ради чего мы рискуем головами? Хилиарх в последнее время крайне подозрителен, не удивлюсь, если за пределами твоих покоев у него есть уши и глаза.

– Да имей он сотни глаз и тысячи ушей, случилось то, чему он не в силах помешать! Я беременна!

На некоторое время установилось молчание, мужчины, сидящие рядом, видимо раздумывали, как воспринять открывшуюся тайну, я, так же ошеломлённый признанием, застыл, не веря услышанному.

– Его отец… надеюсь, Александр?

Наконец выдавил из себя Оксиарт, видимо, было что-то, о чём я даже не догадывался.

– У меня третий месяц!

Шлюха!

Ахнул я, едва сдерживаясь, чтобы не выскочить из-за ширмы и не пронзить неверную мечом.

– Я вызвала из Вавилона сведущих женщин и врачей. Они смогут убедить царя, что ребёнок родился до срока. Его самомнение и гордость доделают остальное: Аль-Скандир так желает наследника, что примет за него любого, кого родит его любимая жена.

– Так уж и любимая, не забывайся, сестра, – подал голос один из братьев, кажется младший, – чувства царя, увы, непостоянны. Что, если он догадается? Мне бы не хотелось сидеть на пике на перепутье дорог.

– Замолчи, несчастный! Каждый из вас, придя сюда, уже согласился на сговор. А потому слушай: ребёнок – не только наше спасение, он путь к могуществу. После того, как я подарю царю долгожданного законного сына, рухнет гегемония хилиарха, Гефестиона, он станет никем. Его надежды на трон разлетятся как пыль, поднятая с дороги копытом верблюда. Он будет уничтожен!

Слушая речь женщины, персы не перебивали, соглашались или нет, мне было не видно, но судя по тому, как заговорил её отец, тихим, испуганным тоном, не все оказались на стороне Роксаны.

– Дочь моя, ты сошла с ума? Единственное, в чём постоянен царь, так это в привязанности к своему греку, даже тебе не удалось завладеть им полностью.

– Всё когда-нибудь меняется, и на смену зимы, как бы она не ярилась, всё равно приходит весенняя оттепель, я думаю время пришло сбросить хилиарха с занимаемого трона.

– Я не с вами, – встал старший из братьев, – прости, Рокшенек, но то, о чём ты мечтаешь – безумно!

Ему вторил и другой, и все начали уговаривать Роксану отказаться от надежды выдать прижитого непонятно с кем ублюдка за твоего сына. Решительно я допустил ошибку, выбрав её в качестве царицы, в этой женщине, кроме злобы, не было даже здравого смысла.

Роксана не сдавалась.

– Жалкие трусы! Не я ли выпросила у мужа для вас должности, не я ли была вашей защитой, и теперь, когда мне нужна всего лишь поддержка, вы отказываетесь! Если дело раскроется, что скажут о вас? Не удивлюсь, если хилиарх заживо обдерёт шкуру каждого, заливая при этом чёрной смолой, чтобы лучше горели! Нет, вы – мои родичи и вы уже повязаны, и мы идём в одной упряжке.

Она ещё долго убеждала сомневающихся, перечисляла, какие их ждут богатства и почести. В этом твоя жена большая мастерица, уж поверь, и возможно я бы не стал торопиться, распутывая все нити заговора, если бы не одна фраза, которая изменила первоначальное решение.

– Клянусь, я смогу убедить Аль-Скандира принять этого ребёнка, а если нет, то есть и иные способы. В последнее время царь неважно себя чувствует.

Всё!

Моё терпение взорвалось, шлюха открыто угрожала убить тебя! Прав был Нияз, что дал возможность услышать это своими ушами, кто бы сказал – не поверил! Ругаясь сквозь зубы, я тем не менее старался не обнаружить себя, всё-таки численный перевес был не моей стране, а потому, дождавшись, когда последний заговорщик покинет шатёр, вышел из-за ширмы бесшумной походкой леопарда и увидь Роксана самого Ахунамазду, она бы так не остолбенела. Один в один – соляной столб.

– Так значит царственный ребёнок? Угу. Ребёнок, которого Александр даже не смог заделать, потому что мы вышли из Гидрозии всего два месяца назад, ребёнок, который свергнет меня? Молчи! Тебе никто не поможет, все слуги куплены мной!

Схватив за плечо Роксану, я круто развернул её к себе, сжав пальцами, впечатал в спинку кресла.

– Не дрожи, я не собираюсь убивать тебя, хотя стоило бы. Я лишь хочу помочь, всем вам. Избавить родовитого Оксиарта от тревог, твоих братьев – от предательства, Александра – от последствий измены, тебя… от ребёнка. Видишь, как я всё прекрасно придумал.

Мне некогда было искать средство, которое пили гетеры для скидывания плода, да и огласка могла повредить твоей репутации, всё необходимо было закончить как можно скорее и на месте. Может поэтому, более не раздумывая, я ударил Роксану в живот, сильно, ногой. Ударил так, что даже на губах царицы показалась кровь, чем вызвала мою насмешку.

– Что, прикусила язычок змея, смотри, не траванись собственным ядом.

По-прежнему, сидя в кресле, она, вдруг резко наклонившись, застонала низким грубым голосом, запричитала, что-то по-бактрийски, а потом вскочила с намерением вцепится мне в лицо острыми ногтями. Жалкие потуги отчаявшейся бабы, её стремление защитить нерождённого бастарда! Страх за собственную жизнь, слепая ярость против меня? Здесь было и то, и другое, и третье, и не покажись кровяные пятна на подоле я, возможно, пошёл и дальше, вырезал бы этого ублюдка из её чрева мечом, но Роксана покачнулась, ощупывая воздух, а потом упала с душераздирающим криком, и плод был извержен. Я положил его в маленькую чашу, оставленную кем-то из гостей, полную вина. И крикнув слуг, велел оставить в её шатре так, чтобы царица могла все дни до твоего приезда видеть долгожданное дитя, которому не суждено было родиться.

В ту ночь я сломал Роксану, с тех пор началось её головокружительное падение с Олимпа твоей благосклонности.

Уже в Сузах произошла наша встреча, которой я ждал и которой опасался, сразу по приезду найдя тебя во дворце местного сатрапа, немного усталого с дороги, перебирающего какие-то документы, остановился в дверях.

– А, это ты? Проходи. – Голос прозвучал устало, равнодушно и неудивительно, ведь в моё отсутствие ты вынужден был сам вершись суд и только-только казнил вроде бы отличных людей, на деле оказавшихся предателями: Абулита и его сына Оксиафра, сатрапов паретакенов, Геракона-Грабителя храмов, сластолюбивого Антикея.

– Рассказывай, как так получилось, что Роксана потеряла ребёнка? Моего сына, твоего будущего царя?

– Обычное дело, нежная женская натура не справилась с величием задачи.

– Считаешь, Роксана не способна произвести на свет дитя? Или были какие-то иные обстоятельства, о которых я не знаю? Скажи, Гефестион, ничего не скрывай, ты ведь провёл ту ночь в её шатре!

– Я опоздал и мог лишь утешать царицу, горе её было безмерно.

К чему эти общие фразы? За которыми ничего не стояло, лицемеры, мы, даже оставшись наедине, врали друг другу: ты – будто бы ничего не подозреваешь, я – будто бы не догадываюсь о твоих подозрениях.

– Роксана очень изменилась, молчит. Я думаю, её кто-то напугал, может повитухи или врачи виноваты? Ты допросил их?

– Одними из первых, и двое признались, что тайно подсыпали царице в питье настой для травления плода.

– Ты наказал их?

– Спрашиваешь, их я вздёрнул первыми, рядом с врачом и пятью служанками, охраной покоев и поваром.

– Ты поторопился, не дав мне лично допросить изменников, отрубленных голов назад не приставишь, ладно, было и прошло, надо думать о будущем.

Я перевёл дыхание, пусть многое останется за маской вежливых улыбок: наш немой диалог, твой встревоженный ищущий взгляд и мой твёрдый успокаивающий, они сказали сами за себя, о чём мы боялись говорить вслух.

– Понял и не сержусь.

– Знаю и не боюсь.

Встав, ты приблизился, обнимая сильными руками, как в юности, притиснул к себе, зарываясь носом в отросшие пряди золотисто-медного цвета, не выгоревшие, в отличие от твоих – под солнцем Гидросии.

– То, что Роксана редкостная дрянь, я знал с самого начала. Но ведь ты её выбрал, как я мог отказаться от дара любимого человека.

– А я думал, ты по-настоящему влюбился.

– Я и сам поначалу так думал, к тому же, на мать похожа, есть что-то родное, властное в её черных глазах, да и на тело недурна, впрочем, на этом достоинства и кончаются. Выпьешь со мной?

– Почему бы и нет?

Временами я не переставал удивляться, как ты можешь менять облики, точно змей сбрасывая старую кожу, чтобы выползти из изношенного одеяния ещё более ярким и сильным. Найдя второй бронзовый килик, наполнил, поднёс, я взял посудину, улыбаясь, посмотрел на отчеканенную звезду на дне, просвечивающиеся через алую жидкость.

– За тебя, Александр, да хранят тебя боги, ну и я… до кучи.

Неторопливая беседа, располагающее тепло в зале, постукивание молоточка скульптора, да-да, того самого Лисиппа, который изваял более сотни твоих статуй. Невидимый, несомненно влюблённый в тебя юноша, безответные чувства воплощал в искусстве камнереза, знал ли я о его тайне? Знал и предостерегал. Может потому Лисипп так и остался одним из многих, кого не затронуло твоё божественное пламя, не опалило и не сожгло.

Усевшись сзади и положив руки на плечи, ты принялся массировать мне затёкшую от долгой езды спину, игриво покусывая за ухо, трепля волосы. Я вздохнул, немного недовольный твоей шалостью.

– Александр, перестань, иначе я подумаю, что ты позвал меня для постельных утех.

– И что в том плохого?

– Нам обоим за тридцать, у тебя семья, жена, любовник, в конце концов!

– Обязательно об этом напоминать?

Сильно дёрнув меня за волосы, ты, прижав губы к виску, горячо зашептал:

– Я знаю, что тебе нужно, Гефестион, и клянусь богами, ты это получишь! А пока… поцелуй меня, как раньше, и забудем о моих жёнах и твои обидах, верь, скоро всё закончиться.

Заинтригованный твоим желанием, я остался в спальне на ночь, но сколько бы не заводил разговор о странной задумке, ты отмалчивался и лишь принимался с удвоенным рвением ласкать меня, повергая в страстное забытье. Утром нашёл возле ложа кипу нераспечатанных донесений со сатрапий, покачав головой, что означало для вида неодобрение твоей лени, принялся за обычное дело – править государством, границы которого, благодаря твоей жажде славы, всё расширялись и расширялись. Обычная рутинная работа, которая, благодаря твоему секретарю Эвмену, человеку низкого происхождения, но заслужившего царское доверие прилежанием, вскоре превратилась в механическое перекладывание свитков. Торопливо я ставил росчерк «Александр», прикладывал государственную печать, посылая на казнь особо зарвавшихся сатрапов, как персов, так и македонцев, выделял помощь бедным областям и всячески поддерживал армию. Она всегда была на первом месте, кто ни в чём не нуждался – это наши воины, на перевооружение, на обмундирование, на еду, и, конечно, на постройку и ремонт любимых инженерные сооружений, я тратил баснословные суммы. Вскоре среди бумаг обнаружил несколько распоряжений о наборе новобранцев, странно, но ты со мной ни разу не заговаривал о них, возможно, забыл, а может?.. Все, как один, жители персидских земель, обученные ведению боя лучшими стратегами – греками. Тридцать тысяч! Я опустил руку, с которой держал пергамент, чувствуя, как враз пересохло в горле.

– Жди ещё одного бунта!

Быстро просматривая запрашиваемые суммы, едва не подавился от обиды – вдвое больше, чем на довольствия стариков-македонцев, и кому? Желторотым юнцам, кто ещё и в бою не отличились, только из колыбелей повылезли. Возможно имеет место ошибка?

Недовольный открывшимся, вызвал к себе Эвмена, тот подтвердил, что всё, как и задумывалось, и драхмы подсчитаны всё до одной, и незачем светлейшему хилиарху перепроверять какие-то низменные счета, я опрокину стол, зарядил секретарю в глаз, крича, что подобное лихоимство карается смертью! Прямо на глазах Эвмена разорвал твой приказ надвое и, бросив под ноги, растоптал.

– Не бывать персу выше македонца!

– Александр так не считает.

– Значит я смогу убедить его в обратном!

– Не бушуй, светлейший, глядишь, и на тебя найдётся управа, не иди против царя.

– Не угрожай, бессовестный ворюга, я могу с хода припомнить все твои махинации и подарки просителей в палатке, и золото, спёкшееся от пожара на сотни талантов. Не ты ли рыдал, что нищ, как крестьянский осел? Благодари богов за милость царя и чти моё покровительство.

Эвмен отступил, лживая физиономия сморщилась, неприятно было вспоминать прошлые огрехи, порочившее его не только как царедворца, но и как порядочного человека. Не знаю, почему ты простил его, будь моя воля, я бы пригвоздил вора к первому попавшемуся дереву и не снимал бы, пока не истлел в назидание другим, глядишь, и не было бы того позорного итога с Гарпалом, нашим другом. Тот тоже, почувствовав себя безнаказанным, завёл дорогих любовниц, выписав их даже из Афин, соорудил в честь одной из них храм Афродиты. Вторую взял в жены, имел от неё приплод. Три года я относился к чудачествам Гарпала прохладно, помня об оказанной услуге после битвы при Иссе, но когда его самомнение выросло до того, что он стал именовать себя не ниже, чем наместник, терпение лопнуло. Видимо предупреждённый кем-то, изменник бежал, бросив жену и дочку, только мешок с ворованными деньгами взял, которые оказались ему дороже родных. Впрочем, радости ему побег не принёс, Афины побоялись дать убежище опальному казнохранителю, и вскоре он был схвачен моими людьми, и сейчас, сидя в железной клетке, ожидал решения своей участи.

По одному неумолимо уходили в небытие наши товарищи по палестре, теперь я уже мог по пальцам пересчитать тех, кто остался: Неарх, Леонат, Марсий, Птолемей, кто следующий? Может я?

Ночами, как никогда, ощущал опустошающее сердце одиночество. Я так и не научился любить женщин, Гестия, моя милая добрая Гестия, которой, кроме страданий, жизнь не принесла даров, редко появлялась в спальне, предпочитая задние отделения походного дома. Меня это устраивало, хотя бы потому, что уменьшилось внимание к хилиарху знатных охотниц за богатством и положением. Уже не раз случались, как бы невзначай, разговоры о моей женитьбе, любой сатрап был готов отдать мне в жёны дочь, племянницу, дальнюю родственницу. Кого угодно, лишь бы породниться с благородным Аминотидом. Решив, что, после фиктивного брака с Гестией, я избавил себя от подобного внимания, оказался крайне шокирован, когда ты вдруг заговорил о свадьбе.

– Хочу, чтобы ты взял себе жену.

– С чего бы такая напасть? У меня есть одна. Хватит!

– Нет, Гефестион, я говорю сейчас не о простой любовной связи, я о важном политическом союзе. Дрипетида, так кажется зовут младшую дочь Дария, её я избрал тебе в жёны, не возражай, после будешь благодарить.

– Дочь царя царей? Мне? Почему бы тебе не жениться на столь важной особе?

– Потому что я женюсь на старшей сестре, Статире, и да, мой дорогой филэ, как видишь, даже в этом деле мы вместе. Представь, женатые на родных сестрах, мы наконец достигнем того, о чём мечтали, мы свяжем себя племенными узами, наши сыновья будут братьями, разве есть лучшее исполнение твоим мечтам, а, Гефестион?

– Мечтам? Ты отучил меня мечтать. Впрочем, если так решил, изволь.

Спорить с тобой не хотелось, да и не в том я был положении, чтобы отстаивать какие-то призрачные права, понимал мудрость твоего решения, на этот раз согласился без скандала. И дома не буйствовал, подозвал Гестию, коротко сообщил о приказе царя и велел приготовиться к принятию в семью новой жены. О чём подумала она? Что почувствовала? Не знаю, молчание делало её чуть ли не идеальной спутницей жизни, возможно, у себя она и всплакнула, о чём я мог судить по красным векам на следующий день, но не более, всё также продолжая самоотверженно служить мне.

В Сузах, поселившись в прекрасном дворце и заняв, по обычаю, все его лучшие комнаты, я старался не думать о предстоящем празднестве, давний разговор представлялся как несущественный и только твой строгий выговор отрезвил своей неизбежностью.

– Филэ, завтра прибывает царственная мать с внучками, приготовь им достойную встречу и размести со всеми удобствами.

– Значит ты не отказался от идеи женитьбы?

– Перестань, это уже не смешно, с каких пор я меняю свои решения? И если ты ещё не понял, свадьба так же важна, как и победа при Гавгамелах. Поэтому, не возражай, а иди готовиться.

Пришлось в спешном порядке набирать свиту для будущих высоких гостей, помятую о случае с Роксаной, я постарался подобрать в слуги только своих соглашателей, кто знает, возможно, и здесь стоит обезопасить тебя и твою жизнь. И вот спустя три дня во главе пёстрой толпы прислужников, на роскошно убранном в парчу и золото коне, выехал приветствовать царскую семью, семью, которую несколько лет назад почти собственноручно вырезал, не пожалев беременной матери и малолетнего наследника. Надеяться, что они не узнают меня, или того хуже простят, не пытался, знал, придворный этикет предписывает им хранить величавое достоинство, но, как же трудно бедняжкам-девушкам при виде меня не вспомнить те кровавые события. Как трудно будет мне посмотреть им в глаза, подросшим, наверное изрядно похорошевшим. Примерно такие мысли одолевали меня, пока я всматривался в горизонт, ожидая поднятой на дороге пыли от ног множества людей и животных. Стоящие полукругом служанки и евнухи, разодетые в индийские шелка, с пышными тюрбанами на головах, в златотканых накидках, сверкали не меньше звёзд в полуночном небе. Зрелище роскошной толпы придворных, изнывающих на границе города, собрало вокруг себя множество простого люда, пришедший с близлежащих полей земледельцы дивились и показывали пальцами на особо отличившихся, по их мнению, щёголей, громко обсуждая, по какому поводу у верблюжьих ворот собралось так много народу. Хуже всего приходилось мне: предупреждённый ходоками, что царевны с бабкой вот-вот появится, я напрягал зрение, проезжая с одного конца шествия в другой и не получая ожидаемого облегчения. Шёл пятый час ожидания, но, вопреки всему, каравана не было, послав очередного скорохода, я уже был готов к любому раскладу, и слова, выкрикнутые запыхавшимся посланником, поначалу не слишком задели.

– Великая царица Сисадмис и божественные дочери великого Дария свернули с главной дороги и вошли в Сузы с другой стороны. Они уже идут к рыночной площади.

– К рыночной? Царский кортеж и к рыночной?!

Не помня себя от возмущения, хлестнув плёткой жеребца, гикнув помчался в город, сшибая на пути всякого, кто имел несчастие не увернуться от взбешённого всадника. Нагнал кортеж, в одной из улочек Суз, таких узких, что в них могли проехать только две арбы, и то, едва ли не сцепившись оглоблями, перегородил путь. Идущие пешком евнухи, держащие под уздцы изнурённых ночным переходом мулов, остановились, боясь двинуться, когда, звеня оружием и богатыми украшениями, всадник, подняв на дыбы коня, прямо перед самой повозкой царицы, скатившись, распростёрся ниц на грязных камнях.

– Моя царица, позвольте приветствовать вас от имени великого Александра, царя царей и повелителя Азии и Индии.

«Склочная старуха – думал я, – навязали вас мне на шею, будто бы других дел мало, теперь участвуй в ваших бабьих истериках да интриги разбирай, которые вы от скуки затеваете».

Из-под полога высунулась морщинистая рука, с единственным золотым перстнем на пальце и слабо махнула в мою сторону. Что ж, спасибо хотя бы за то, что разрешила отойти в сторону и, держась на почтительном расстоянии, следовать за царским выездом. Влекомый процессией, я ехал немного поодаль от царственной колесницы. Всем видом показывая, что все так и задумывалось, хотя внутри уже клокотали вулканы ненависти к гостям. Ещё более она возросла, когда ты с обворожительной улыбкой встретил и чуть ли не на руках понёс старую каргу во дворец, совершенно не обратив внимания на взмыленного скачкой и обидой меня, в какой-то момент показалось, что я для тебя ничего не значу. Вихрем я рванул во внутренние покои, крикнул мальчику подать себе вина, чтобы выпить с дороги. Снова унижение, снова грубое, жёсткое указание на место слуги, да сколько это будет продолжаться?! Увешанный золотыми побрякушками, пропахший благовониями и накрашенный так, что наши шлюхи и то казались бы, по сравнению со мной, скромными поселянками, я, подняв глаза, смотрел на себя в зеркало.

Гадко и противно! Как же я отвратителен сам себе! Отец знал, знал, что настанет момент, когда пожалею о юношеском выборе, и вот он пришёл. Хилиарх, лучший друг великого царя, главный советник, человек, в руках которого сосредоточена вся империя, почему же сейчас я готов по-волчьи выть? Бессмысленно и безнадёжно.

Подошёл Гносий, спросил о распоряжениях насчёт двора царственных дочерей.

– Там все готово, если будут особые пожелания, тогда доложи, а пока пошёл вон.

Не хотел, не мог никого видеть, мне просто необходимо было перебеситься, отсидевшись где-то в укромном месте, но боги, всерьёз ожесточённые против меня, не замедлили явить Кратера. Без предупреждения, дав в морду стражнику, стоящему у дверей покоев, желтозубый соотечественник ввалился, злобно скалясь. Заметив, как я напряжённо вглядываюсь в зеркало, саркастически заметил:

– Первые морщины ищешь? Погоди, скоро они избороздят твоё чело, и кому тогда ты будешь нужен?

Надо было сдержаться, иначе не миновать новой разборки.

– Не забывайся, Кратер, пред тобой хилиарх.

– Да хоть Зевс, что мне с того? Слышал? Александр, вняв жалобам стариков, отсылает их обратно в Македонию, говорят, что то восстание в Описе сильно его задело. Не удивлюсь, если к этой высылке ты приложил свою гадкую ручонку.

– Ты унижаешь царя, Кратер, будь осторожен.

Кратер на мгновение задумался, видимо обдумывая очередную грязную тираду, напрягшись, я, не отрывался от зеркала, по-прежнему смотрел на врага через плечо.

– Поздно, кого ты думаешь царь назначил их предводителем?

– Судя по всему – тебя? Надо же, какой удачный выбор!

Не знал, даже не догадывался и сказал, чтобы позлить желчного македонца, и попал в цель. Кратер всхрапнул, как конь перед высоким забором, закусился и, отвернувшись, упрямо мотнул подбородком.

– Что? Неужели правда?

Ошарашенный вестью, я присел на жёсткий стул, в голове всё смешалось, твоя таинственность, сверкающие глаза, подарок?! И это подарок мне за годы службы – удаление Кратера. Если и можно оттолкнуть меня от соотечественников, то лучшего способа и не сыскать, всем известна наша неприязнь, а последняя стычка и вообще расставила приоритеты. Кем я теперь буду в глазах македонцев – тем, в угоду которому царь удалил лучшего полководца? Человека, имевшего авторитет среди солдат гораздо выше моего?

– Я не хотел этого!

– Какое это теперь имеет значение.

Впервые я видел врага растерянным, он пришёл обвинять и кричать на меня, но видимо что-то пошло не так и грозный воин просто растерялся. Губы сложились в скорбную мину, мне даже показалась, что в уголках глаз сверкнули скупые слезы.

– Я… могу поговорить с Александром!

– Нет, не хочу быть обязанным тебе, прав был Багой, ну, тот плюгавый евнух, ты как греческая фаланга надвигаешься на противника и давишь его не столько мастерством, сколько массой. Что ж, желаю удачи в управлении тридцатью тысячами молодых персов, глядишь, наконец-то прославишься.

Вздохнув, Кратер оглядел мои покои, задержался на фигурке Диониса, вырезанной из цельного оникса, внешне очень похожим на меня. Резчик, желая польстить всемогущему хилиарху, изобразил моё тело слишком нежным, хрупким. Презрительно поведя плечом, Кратер взял с постамента изображение, покрутил в руках.

– А ведь безделушка не стоящая внимания.

И бросил Диониса, намеренно, чтобы попасть на угол. Статуэтка осталась целой.

В тот же вечер, проведя с тобой, по обыкновению, последнюю трапезу перед отходом ко сну, я осторожно спросил о предстоявшем событии, ты лишь отмахнулся.

– Его давно было пора заменить, да и мать Антипатра совсем ядом заплевала, у него второй глаз чуть из орбит не вылез, вот и хочу поменять их местами, глядишь, что и выгорит.

– Так значит это не тот сюрприз, который ты готовишь мне?

– Ах вот ты о чём. Перестань напрягаться, это я сдуру сболтнул, ты же понимаешь, никакой подарок не будет равен значению твоего присутствия рядом, ну вот опять молю чепуху, пошли лучше спать, устал как вьючный мул.

Обняв тебя за шею, я долго смотрел в некогда любимые глаза, искал в них то, что находил раньше без труда – искренность, неподдельное чувство, искал, но не нашёл. Ночью, по обыкновению, ты был нежен, насколько мог, и страстен, насколько хотел, принимая твои ласки, я всё пытался разгадать тайну под именем Александр, может потому и долго не мог закрыть глаза, даже после бурного оргазма. Лёжа на спине, прижимая к себе твоё расслабленное тело, думал, что готовишь мне – триумф или новое испытание, и самое главное – зачем?!

Впрочем, я отвлёкся, прости, надо заканчивать нелёгкое повествование, ты наверное хочешь узнать о моих соображениях насчёт тех свадеб? Ещё бы, угрохать почти десять тысяч талантов на золотые венки и кубки, я же вычистил все подземелья Персеполя, да-да речь идёт о том кладе некогда обещанном мне Тамазом. Сорвав глиняные печати с клинописными текстами, приказал рабам выносить на свет прогнившие мешки с мелкой золотой и серебряной монетою, драгоценные сосуды, уборы и украшения прежних правителей. Ты и не предполагал, сколько я смогу добыть средств, ты лишь расшвыривал богатства всем, кто их желал, помнишь, ты предложил каждому солдату взять столько денег, сколько он задолжал за все годы нашего освободительного похода. Мародёры, воры, мелкие прокажённые – все ринулись к столам, стоящим по улицам Суэ, в надежде поживиться даровым золотом. Ты не знал удержу в тратах, ты поставил девять тысяч шатров для женихов, приготовил девять тысяч драгоценных подарков и дал каждой знатной персидской невесте приличное приданое. У меня чернила несколько раз заканчивались, пока выписывал каждой чужеземке шелка и драгоценности, редкие благовония из Египта, на твою щедрость работало не менее сотни писцов, и вся эта работа стекалась ко мне и к Эвмену, которого после удаления Кратера ты начал отличать, и пронырливый грек, учуяв ветры царственного доверия, втёрся ко мне, напоминая, что уже заменял хилиарха, когда его провозгласили предателем. Я терпел, не знаю, почему, может, надеялся на что-то, сейчас не вспомню.

Закружился.

Когда насчитал день бракосочетания, вдруг обнаружил, что у меня нет даже свадебного наряда, в хлопотах я забыл о самом насущном вопросе и, приказав Гестии разыскать сколько-нибудь приличное одеяние, вновь погрузился в заботы. Что в те дни чувствовала моя жена? Наверное, отчаянье, хотя я и не спал с ней, всё же давал статус существованию, и теперь же она явно приуныла. Я не замечал её страданий, наверное, как и ты – моих, смешно. В этом мы с Гестией очень схожи, изредка бросая быстрый взгляд, я мог лишь подмечать сухие поджатые губы, выцветшие глаза, неопределённого серо-зелёного оттенка, загорелую кожу рук, с вечно обветренными пальцами и локтями потрескавшимися от зноя. Сейчас Гестия предстаёт перед мною такой, как в последние дни нашего совместного житья: худая, почти без груди, вечно озабоченная, где бы достать чистой воды, или не пригорела ли перепёлка в походной печи. Я никогда не разглядывал её как мужчина, с желанием, скорее, как необходимый предмет для собственного комфорта, и потому поплатился. В день свадьбы я нашёл в изголовье записку, крошечный кусочек пергамента, а в ней горькие слова. Гестия не упрекала меня и не держала обиды, она просто написала, что уходит. Три слова: «Прощай, оставайся один», – и казалось вся её жизнь уместилась в три слова. И чистая одежда, ещё помнившая тепло рук, и очаг с тёплой, сытной похлёбкой, начищенные сандалии. Не будь я нужен тебе, бросился искать последнего родного человека, но, помня о собственной роли в том грандиозном спектакле, оделся и под свадебные гимны вышел из покоев, как всегда неотразимый и великолепный. Думал ли я тогда о бедной оставленной девушке? И да и нет, скорее, более досадовал на предстоящее действо, жалел потраченного золота, ревновал?.. К тому времени я разучился ревновать, ты сам сделал своего филэ бессердечным и, возможно, даже к лучшему. Описывать пышность и торжественность свадьбы – значило даже в сотую долю не приблизиться к правдивости повествования, сверкающие белизной свадебные шатры, море цветов, ленты, сине-белые и ярко-жёлтые, как пожелание счастливой жизни, завязанные всевозможными узлами и бантами, пиршественные столы с яствами со всей Эйкумены. Запах разливаемого из мехов вина кружил головы, писк свирелей и торжественные тона кифар, столь любимых тобой, у шатров невест столпились родственники, не смея войти к девушкам негромко переговаривались, решая, кому достанется лучшая доля. Заметив меня, замолчали и так же молча поклонились до земли, я кивнул в ответ. Там, за узорчатой занавесью, и моя невеста, смешно, но я даже не знаю, как она выглядит. Низкая или напротив дылда, может уродлива, а может простоватая, как поселянка. Интересно, а ты видел лица своих невест, ведь, в отличнее от меня, царь женился сразу на двух девушках – Статитре, дочери Дария, и Парисатиде, дочери Артаксеркса. Мне досталась младшая из царских дочерей с труднопроизносимым именем Дрипетида, которое я тут же благополучно забыл, и не спешил вспоминать. Поднявшись по пяти ступеням на широкое возвышение для брачных клятв, заметил тебя, стоящего несколько в стороне, уже приодетого в алые персидские штаны и им в тон длинный распашной кафтан до пола, с богатой местной вышивкой, драгоценной бирюзой и агатами. На голове причудливая корона Ахименидов – золочённый колпак со сценами мифологических рассказов о Гильгамеше. Заметив меня, ты широко улыбнулся и пошёл навстречу.

– Гефестион, как же ты очарователен сегодня!

– Женихам положено быть красивыми, смотрю, ты тоже вырядился.

– Пустое, лишь бы наши не подвели. Как думаешь, не взбрыкнут в последний момент?

– Я говорил с ребятами, все они согласны, перспектива висеть обезглавленным на городской стене, никому не прельстила.

Ты засмеялся, думая, что я шучу. Хотя, какие уж тут шутки, только вчера утихомирил Птоломея и иже с ним, дал подзатыльник Перрдике и пригрозил Эвмену, клянусь, я был готов пойти на крайние меры, и они поняли и постарались изобразить на этом свадебном фарсе счастливые морды.

Такие же, как была у меня.

Понять, кому какая девушка досталась, не представлялось возможным, все они выходили закрытые алыми чадрами, и, согласно распорядителю, вставали возле указанных женихов. Пользуясь особым положениям, я единственный оставался рядом с тобой, и моя макушка неразумно возвышалась над твоей короной. Хмыкнув, ты промолчал и лишь слегка отодвинулся.