Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– Прибери своё сочувствие для достойного человека. Этот евнух, самый подлый и вероломный из людей.

Диомид склонился над Багоем, помогая ему подняться, а тот уцепившись за руку македонца, запричитал.

– Прошу допустите меня к царю, против него заговор, я один знаю зачинщика.

Диомид недоуменно взглянул на меня, будто спрашивая, как я мог столь преданного слугу избивать за телегами.

– Он лжёт. Я уверен никакого заговора нет.

– И все же я доложу, царю Александру.

– Так чего же ты ждёшь?!

Раздосадованный тупостью Диомида, а ещё более наглостью Багоя, я величественно запахнул алый гиматий и отошёл от них. Делая вид, будто бы мне даже стоять рядом с евнухом противно. Внутри бушевали смешанные чувства.

Я пока доверял тебе. Прошло уже три месяца и ты ни разу не взглянул ни на кого, кроме меня!

Раздумывая, машинально продолжил проверять обоз и освободился только к вечеру. Довольный окончанием нудной работы, жаждал родных объятий. Предвкушая тёплую ночь, бездумно вошёл в палатку с тайного хода. Уже на пороге, приторный запах мускуса заставил насторожится, из спальни донёсся разговор. Ты говорил с кем-то, и твой голос звучал крайне проникновенно. Не желая подслушивать, я не стал таиться, быстро проходя вглубь, приподнимая полог.

– Александр?!

– Гефестион. Смотри, кто у нас в гостях!

– Багой, какая встреча! Впрочем, мы уже виделись, не так ли?!

Евнух сглотнув обиду, широко улыбнулся.

– Доблестный Гефестион, встречи с тобой незабываемы.

Последние слова рассмешили, хохоча, ты откинулся на широкую спинку кресла.

– Вот уж сказал, так сказал. А ведь точно, в последнем свидании Гефестион славно тебя оттаскал. У филэ, рука тяжёлая!

Бросив на меня злобный взгляд, Багой медленно развернулся, как бы невзначай, давая возможность разглядеть две свежие отметины от поцелуев на шее. Я, огромным усилием воли, сделал вид будто бы не заметил. Нарочито властно, приблизился тебе. Наклонился. Соединяя медленно наши губы. Так, чтобы евнух осознал собственное ничтожество и в довершение его горя, раздвинув бедра, сел к тебе на колени.

– Пошёл вон, Багой! Если нам понадобиться услуги шлюхи, мы тебя позовём.

И ещё один поцелуй, долгий и страстный, крепкие недвусмысленные объятья.

Проследив краем глаза, как за уходящим евнухом опустилась занавесь, ты тотчас в раздражении скинул меня на пол.

– Что за блажь, филэ! Лезть ко мне, при посторонних. Где твои манеры?!

– Это всего лишь – евнух, Александр! Неужели мы должны его стыдится.

– Мы должны быть примером для всех, любимый. Но, тебя опять сильно заносит!

Понимая, что ещё пара слов и дело кончится новой дракой, я пересилил себя и мило улыбнулся.

– Прости. Когда любишь, везде мерещатся соперники.

– Соперники?! О каких соперниках вообще идёт речь? Если ты окружил меня сетью шпионов. Молчи, вероломный. Знаю. Каждая девка которую я трахал, служила тебе. Скажешь нет?! Багой, единственный кто отказался подчиняться твоим приказам, за это ты и взъелся на милого мальчика!

Похоже, ты не желал мира, Багой успел отравить твою душу подозрениями. Да, я не был чист, но это было слишком и потому, оклеветанный евнухом, гордо взвился на пустом месте. Обвиняя тебя в неверности. Неразборчивости. Неуёмности. Нескромности. И одни боги знают ещё в чем. Наша перепалка вышла далеко за пределы палатки, лагерь притих слыша громогласные разборки из палатки царя. Мы орали друг на друга, как два македонских простолюдина на сходке, употребляя грубые словечки и не стесняясь их смысла. Чего мы только не наговорили, но, все же избежали главного, никто не потянулся за мечом, предпочитая словесный поединок.

Устав собачиться, плюнув, в сердцах я высочил наружу, бормоча страшные проклятия и налетел дежурившего у входа, Багоя. Я не владел собой. Деймос захватил моё сознание. Две алых отметины, увиденные ранее и осознанные теперь, заслонили весь мир!

– Убью!

С безумным криком вцепился обеими руками в тонкое горло. Евнух дёрнулся, но, выскочить из моего захвата было очень непросто. Кроме того, и я не был настроен пугать его, я шёл убивать. Мне не хватило мгновения, клянусь Гефестом!

– Цареубийца!

Неужели ты сказал это мне?!! От осознания невозможного, пальцы сами собой разжались и Багою удалось выскользнуть. Ты же, приблизившись схватил меня за плечи, сильно встряхнул и прошипел в лицо.

– Убирайся к себе, бешеный дикарь! – И уже тише, страшнее, хотя и понимая, что хватил через край. – Я позову, когда понадобишься.

– Да, мой царь.

Не понимаю, как это у меня вырвалось. Наверное большего оскорбления, я не смог бы тебе нанести. Ты застыл, не веря услышанному. Впервые, я обратился строго официально, перечеркнув во мгновение ока все годы проведённые вместе.

– Иди.

Вымолвил побелевшими губами.

Ты выдержал ровно пять дней. Все пять дней, я безвылазно сидел у Феликса, перебирая старые документы и сжигая компрометирующие меня доносы. Играл в кости и о боги, проигрывая. Пять дней, войско готовое двинуться на Персеполь, застыло в ожидании нашего примирения. На шестой день, к вечеру, объявился гипаспист Телемах, из отряда Никанора. С приказом.

С замиранием сердца, я развернул свиток.

Ты отсылал меня в далёкую сатрапию, с весьма почётной миссией установить там свой порядок и возвести на трон местного царька, опять же на свой вкус.

Величайшая милость и безграничное доверие, выражали слова записанные на пергаменте, хотя скрытый смысл говорил об ином.

– Передайте царю, я выезжаю немедленно.

– Приказ останется без ответа?

– Приказы не обсуждают, а выполняют, Телемах. Будь здоров.

Не дожидаясь ухода посланника, принялся вытаскивать из переносных шкафов одежду и доспехи, скидывая все в походные сундуки. Телемах не уходил, переминаясь с ноги на ногу нерешительно стоял, поглядывая на меня из-под густых ресниц.

– Александр… очень страдает. Он толком не ел все дни. Никого не принимал, сидит у входа в палатку и часами смотрит, в твою сторону. Этот приказ, он написал в приступе отчаянья, на самом деле царь жаждет примирения! Ответь ему. Повинись! И он, с радостью призовёт и одарит милостью.

– В жопе блохастой собаки, я видел его милость. Так и передай, слово в слово.

Возможно, сдержи я язык и все было бы пошло иначе. Но, видно боги уже начертали мою судьбу. На рассвете, не прощаясь ни с кем, ускакал, прихватив с собой только один отряд из двух десятком человек.

Сатрапия встретила мягко сказать недружелюбно, многие смотрели как на захватчика, раздумывая какие гадости от меня ждать, и все же щедрые дары и пиры в честь новых знакомых понемногу склонили их сердца на мою сторону. Очень помогало знание языка. Даже будучи в походах, я находил время для совершенствования и потому, мог говорить на многих местных наречиях почти без акцента. По приезду, взял себе несколько слуг из свиты бывшего правителя. Приблизив нужных лиц, пообещал не рушить многовековые устои и традиции. Как бы не болело разбитое сердце, постарался загрузить свой разум заботами об вверенной сатрапии. Где мирным путём, где вступая в короткие стычки, добился подчинения всех соседских территорий. Три месяца пролетели как один день. Я даже стал подумывать отпустить бороду. Но, густая растительность на подбородке крайне раздражала кожу и потому я вскоре отказался от подобной идеи. Во всем же остальном, стал типичным персом. От частых поездок под палящим солнцем, загорел. Волосы, напротив, сильно посветлели, приобретя цвет благородной меди, согласно моде я не оскорблял их обрезанием. Густые упругие пряди, идеально расчёсанные и умащённые душистыми эссенциями, специальный раб, всегда содержал в идеальном порядке. Временами, даже губы подкрашивал. Обводя контур, палочкой смоченной в кармине. И если в сатрапию я въехал на коне, то теперь предпочитал передвигаться в носилках или в высоком седле, положенном на спину быстроногого верблюда.

Возвращаясь однажды после успешного захвата небольшого города, в одну из ночей, повинуясь внезапному порыву, сбежал от свиты и бродил в одиночестве по окрестностям до самого рассвета. Заприметив скромный виноградник на холме, решил разглядеть его поближе. И поразился, насколько просто и одновременно мудро было распределено в нем все – посадки взрослых лоз, питомник с черенками, идеально вычищенный канал для орошения с несколькими уступами, подведённый даже к аккуратному дому. На приветственный крик, ко мне вышел мужчина сорока лет, высокий, чистый лицом с небольшой кучерявой бородкой. Представился.

– Абдалоним.

– Филандер, – назвался я именем погибшего брата, не желая раскрывать высокого положения.

Мужчина ничего не сказал, только усмехнулся в рыжеватые завитки на подбородке и пригласил в дом. Кислое козье молоко, свежий сыр, немного вина, хлеб из маленькой печи, показались мне амброзией; простая еда землепашца, его скромный быт возродили прежние чаянья, встрепенулись подзабытые, упрятанные в самую глубину души, желания. Пока я ел, Абдалоним заметив лопнувший ремешок на сандалии предложил подлатать его, и сделал это настолько ловко, что я оказался совершенно покорен им и набравшись наглости напросился на обед. Тот не удивился, только пояснил, что пришло время подрезки лоз и он планировал провести этот день в винограднике.

– А в чем же дело?! Я иду с тобой! Всю жизнь мечтал научиться земледелию!

У меня давно не было такого счастливого дня, ни один из сотен предыдущих: когда в роскошных одёжах я принимал коленопреклонённых правителей, торжествовал победу над врагом, или, приносил благодарственные жертвы, никогда, я не был так счастлив, как в том винограднике. На жаре, плавясь от солнечного зноя несколько часов подряд подрезая старые лозы, чтобы в следующем году они дали молодые побеги, сильные, способные принести немалый урожай. Абдалоним, работал рядом, иной раз мы перекидывались парой весёлых шуток, хотя пыль поднятая с земли забивала нос и рот, толстой коркой ложилась на лицо и руки. К концу дня, мы были черны, как эфиопы, от налипшей грязи.

– Бежим к реке, наперегонки!

О боги, я снова стал мальчишкой, факелоносцем Афин, когда отринув напускное величие, первый рванул к неподалёку протекающей речушке, и с разбегу плюхнулся, разгоняя волны. Сзади поднимая мириады сверкающих брызг, обрушился в воду новый знакомый. Схватив меня за талию, приподнял и макнул с головой.

– Мойся до чиста, а то кормить не буду! Славно поработали, славно и поужинаем!

И даже его прикосновения, не вызывали протеста во мне, который принимал только царские объятья, и был горд этим, вдруг что-то надломилось и я совершенно не возражал чтобы Абдалоним хватал меня за самые интимные места, пусть даже с благой целью – хорошенько отмыть. После мы сидели в затухающих сумерках, отяжелевшие после обильного возлияния и отменного ужина, сготовленного хозяином и болтали. Мне не хотелось думать о том, что сейчас Феликс рыщет по округе, врываясь во всякий дом и допрашивая каждого жителя, как летят в разные стороны мои телохранители замирая от нехороших предчувствий, я действительно, не хотел возвращаться к прежней жизни и раздумывал, как бы здесь задержаться подольше.

– Почему ты живёшь один? Разве нет женщины, которая бы скрасила одиночество?

– Женщины бестолковы, от них один беспорядок, к тому же, женившись, мне придётся уделять меньше времени тому, что я люблю на самом деле – моему винограднику.

– Как можно сравнивать любовь к человеку и лозе. Они различны!

– А вот и нет, любовь одна и приходя, она становиться для тебя всем, несчастен тот кому приходиться делить этот дар богов на множество частей и блажен, кто сможет сохранить его целиком.

Заметив, как невольно я поджал задрожавшую нижнюю губу и отвернулся, придвинулся ближе, кладя ладонь на плечо.

– Гефестион…

– Не тронь… ты не смеешь. Зачем ты здесь? Кто ты на самом деле? Почему!

Чувствуя, как комок в горле начинает душить меня, вскочил, ринулся прочь из дома, в полутьме, налетев на косяк, ойкнул и остановился.

– Прости, я причинил тебе боль.

Тихо вздохнул хозяин дома. Я притих, слыша в его голосе искреннее раскаянье.

– И что с того? Ты подарил мне часы счастья, только для того чтобы поглубже влезть в душу, и уязвить её, как уже сделал один мерзавец! Молчи, не вынуждай, казнить тебя за подобную дерзость.

Он подошёл и встал совсем близко, обдавая приятным запахом чистого тела, обнял за талию сильными руками, хотя я и приказал не делать этого. Он положил голову, на вздрагивающее от нервного напряжения плечо.

– Не бойся быть иногда слабым. Здесь никого нет, и я тоже ухожу.

Кто он был? Посланный тобой шпионом? Нанятым Феликсом, актёром? Может, купленным на средства моих новых подданных, философом? Абдалоним мог быть кем угодно, но, меня это более не занимало. Я поступил глупо, не потому что поверил ему, или кому-то из окружения; жестокий урок, однажды преподанный твоим отцом научил меня не полагаться на порядочность казалось бы хороших людей. В ту ночь я впервые почувствовал саморазгружающее равнодушие, впервые, я плакал на глазах чужого, по сути совершенно незнакомого мне человека, как дитя, в захлёб, не требуя утешения. Я мог его убить, казнить за измену, мог, найти иной предлог, мог, но не сделал этого. Та ночь, вымыла слезами из меня добрые чувства, делающие людей людьми, и запечатала сердце.

– Гефестион, за тобой приехали.

– Скажи им, сейчас выйду.

– Куда направишься?

– Дурацкий вопрос, к царю Александру, конечно.

– Значит, ты все для себя решил?

– Да.

– А какова моя участь?

– Стать царём Сидона. Александр хотел, чтобы я нашёл достойного человека на высокий пост, я нашёл. И потому мне здесь больше нечего делать, я еду чтобы соединиться с своим повелителем. И последнее, перед отъездом – сожги свой виноградник, это приказ.

Караван, более чем из ста верблюдов, несущих дары царю, подарки его друзьям медленно двигался по широкой дороге. Уезжая в сатрапию нищим македонцем с одним дорожным сундуком, назад я возвращался подобно Крезу. Выучившись, худо-бедно управлять тупым животным, с помощью длинной палки, величественно поглядывал на слуг, бегущих по обеим сторонам от процессии. Закрывая лицо от летящего песка, белым платом, в широких восточных штанам, в просторном подпоясанном кистями, халате, надетом на шёлковую рубашку, держал спину прямо, как и подобает важному сановнику. Небольшой отряд ушедший со мной в сатрапию, разросся и насчитывал теперь более тысячи человек лёгкой пехоты, вооружённых персидскими острыми саблями и прочными кожаными щитами. Три лоха конницы, колесницы, новые передвижные приспособления для осады, мастерство инженера, которое я не утратил, даже поднявшись на Олимп власти. Хвост шествия растянулся до горизонта, а впереди несли мой личный штандарт. Не слезая со спин взмыленных лошадей, гонцы, носились взад вперёд как тени, сообщая начальствовавшему о состоянии пути, встречавшихся городах, селениях, о местных жителях вышедших к нам по обычаю, с скромными подношениями. Не останавливаясь нигде, разве только для сна, мы догоняли уходящую на восток армию, желая, только одного – как можно скорее соединиться с ней.

И нагнали, неподалёку от границы Согдианы. Отдав приказ ставить шатры, я отправился немного размять ноги. Персидские церемониальные одежды сослужили хорошую службу, никто из соотечественников не признал под ними изменившегося лицом и телом Гефестиона. Все принимали меня за союзного правителя той или иной области и потому не стесняясь, громко по-македонски обсуждали воинов и богатства привезённые с собой. Задумавшись, я неосознанно подошёл к твоей палатке. Навстречу вышел Птолемей. Высокий детина, муж гетеры Таис.

– Гефестион?! Вот уж не признал! Каким ты стал…. Восточным.

– А ты по-прежнему метишь углы на не принадлежащей тебе территории.

– Все еще в обиде на Александра? Да?! Я думал вы давно перетёрли между собой досадные моменты.

Не замечая пустословия, почти искренно удивился твой незаконный брат.

– О каких моментах ты говоришь?! Не понимаю. Впрочем, неважно. Я хочу видеть царя.

Узнав, что ты задержался на охоте и вернёшься самое позднее к сегодняшнему вечеру, хотел удалиться. Птолемей предложил подождать, в шатре. Согласился. И …как быстро я отвык от греческой простоты, увидев несколько складных стульев, одинокий стол заваленный картами, брезгливо сморщил нос.

– Царь по-прежнему не придаёт значения удобствам? Прискорбно.

Птолемей смотрел на меня как на чужака. Может поэтому и побоялся оставлять одного, в комнате полной государственных секретов и постарался скорее спровадить на вторую половину. Здесь хотя бы была претензия на роскошь, жалкая потуга как-то обустроить быт царя царей. Золотые светильники из дворца в Сузах. Медная лохань–ванна, лежанка, с ножками в виде расцветающих лотосовых бутонов. Спящие львы на коврах, брошенных прямо на пол. В глубине низкая широкая кровать, со множеством подушек. Расшвыряв последние, влез на нее и сразу же утонул в необъятных глубинах, вышитой чужеземным шёлком перине, по сумасбродству решив дожидаться тебя в постели. Отлично понимая, что даже за десятую долю моего сегодняшнего поведения заслуживаю сурового наказания. Но, Аид меня раздери, я был зол. Дорога утомила. Зад, отбитый седлом, болел, ему вторила спина, чуть ли не разламываясь выше поясницы. Хотя мой верблюд и обладал плавным шагом, но последние тридцать шесть часов в седле, слишком утомительны и отдохнуть не помешало бы. Опершись на подушку, задремал и очнулся глубокой ночью, от голосов заполнивших палатку. Говорили на дрянной смеси греческого, македонского и персидского. Один их голосов принадлежал тебе. Второй персу. Судя по писклявости выговора, евнуху.

– Гефестион в лагере. Тебе надо быть осмотрительнее. Будет лучше, если на время, ты скроешься.

– Я его не боюсь!

– А следовало бы!

– Почему?! Разве ты не научил меня владеть кинжалом. Разве не брал с собой в бой? Я видел смерть и могу постоять за себя.

– Гефестион воин от рождения. И всегда им останется.

– Но, я тоже…

– Тише! Не оскорбляй своего нежного облика, грубостью солдата. Тебе дана неограниченная власть надо мною; ты – сеть, сплетённая из красоты и прелести в которой я пребываю и по сей день. Оставь, с филэ, я как-нибудь разберусь сам.

Невольно подслушивая ваш разговор, я сидел на кровати, поджав ноги, размышляя как бы незаметно уйти. Но, полный мрак спальни не освещаемой даже масляным светильником лишал возможности найти спасительную дверь. Меж тем, вы приближались, очевидно желая продолжить любовный заговор в постели. Было слышно, как совлекались одежды, как шурша падали на пол тяжёлые ткани.

– Я решил!

И сомнения отпали – голос Багоя я бы узнал из тысячи!

– Я, буду сражаться с твоим македонцем! И смогу победить его… только скажи … что…любишь меня более всех на свете!! Дай мне сил, о Аль Скандир!

После недолгого молчания, ты серьезно ответил.

– Люблю.

Единственное слово, готовое раньше сразить меня наповал, оно и сейчас, точно черные копье иллирийца ослепляющей болью ударило под лопатку. Я сжался, пытаясь не привлекать к себе внимание, в тысячный раз проклиная Птолемея с его идеей подождать в спальне. Если я и мог надеяться на что-то, то после услышанного, бездна горького отчаянья разверзлась перед мною.

– Почему здесь так темно?

Раздался треск загорающегося фитилька, по воздуху поплыл пряный армат тимьяна и лаванды, видно евнух добавил в масло немного цветочной эссенции.

Ты никогда не увидишь моё страдание! Не узнаешь, как глубоко ранило простое, брошенное вскользь слово. Ненависть! Та самая ненависть, которая некогда вложила в мою руку кинжал, и я нашёл ему достойное применение выбрав в качестве ножен царя Филиппа, овладела всем существом. Изогнув тонкие губы в презрительной усмешке, принял изящную позу, поигрывая драгоценными кольцами на пальцах, развалился на ваших подушках

Вздув огонь посильнее, ты бросился ко мне.

– Гефестион! Ты уже здесь!

Более глупой фразы ты бы не смог и произнести. Комичность ситуации ещё больше заострила мои черты. Потянувшись, я молча встал с ложа, словно освобождая его для Багоя.

– Как хорошо, что ты приехал! Я соскучился! Мне так много надо сказать!

– Не трудись. Главное, я услышал!

– Филэ…

– Я тебе не филэ!

Надо было сохранить лицо до последнего мгновения, и только боги знают как мне это тяжело далось. Не удивительно. Ведь я еще любил тебя.

Взяв одну из зажжённых ламп направился к выходу. Охнув, ты загородил мне путь.

– Погоди Гефестион. Нельзя так! Любовь она разная, и то чувство, что я питаю к тебе, неизменно!

– И как же оно называется? Дай догадаюсь! Благодарность? Нет?! А может сочувствие?! Опять мимо? Наверное, привязанность. Дружба, уважение, доверие, как много оказывается у тебя есть вариантов. Только ни один из них, не даёт право называть меня – филэ!! Смирись!

Не желая вести бессмысленный диалог, чувствуя, как рыдания вот-вот вырвутся из-под контроля, отодвинул тебя и вышел. В ночную тьму лагеря. Вдохнул полузабытый аромат костров. Расслышал приглушённо ржание коней и негромкие разговоры солдат. Как же мне этого не хватало, там, в сатрапии. Ни какие персидские соловьи не очаровывали сильнее бряцанья походных мисок и визга металла по точильному камню. Я бродил от костра к костру. Заговаривал с соотечественниками. Смеялся, их грубоватым шуткам о своей внешности. Я цеплялся за жизнь. Знал, переболею, выздоровею. Даже помянул в молитве давно оставленного Асклепия и расчувствовавшись пообещал принести ему в жертву белого козлёнка.

На утреннем совете держался позади всех. Смыв персидскую краску с лица и намного подрезав роскошные пряди, в старых боевых доспехах, слушал доклад Леоната о передвижениях противника. Ты ни разу не поднял на меня глаз. Глухо отдал необходимые приказы и вскоре распустил вленачальников. Через час мы должны были сняться с насиженного места и двинуться дальше на юго-восток. К плодородным равнинам с обильной травой для отощавших за зиму лошадей.

Принесли распоряжение, как и прежде вступить в должность хранителя войска. Ты надеялся щедрой подачкой уврачевать вчерашний удар. Кроме свитка, на дне ларца лежал тяжёлый драгоценный браслет, с крупными гладко-отшлифованными сапфирами. Густого синего цвета, под цвет глаз. Я распорядился отдать его самой презренной шлюхе в лагере, той, что оказывала услуги всем без разбора.

Все предрекали мне скорую опалу.

Наиболее осторожные, советовали подать в отставку и уехать в Македонию. Но я бы перестал себя уважать, если бы позорно бежал с поля боя. Напротив, растравляя наш конфликт гордо не шёл на сближение, отвергая все твои попытки создать видимость нашего примирения. Появляясь только на официальных сборах, полностью игнорировал вечеринки и дружеские пирушки. Затворившись, часами просиживал над проектами дорог. Либо проверял счета наших грамотеев. Выявлял многочисленные приписки. Мой предшественник, Эвмен, настолько погряз во взятках, что не стыдился вымогать деньги даже у соотечественников. Неизвестно куда уходили сотни талантов, выделенные якобы на перевооружение и кормление несуществующих отрядов. Не поленившись, я обошёл каждый лох, каждую илу. Самолично пересчитал солдат, принял от них жалобы и просьбы. Не всем нравилось подобное рвение. Опасаясь яда, взял раба для пробы блюд. Набрал отряд верных телохранителей. Девушек в услужение, отбирала мне Гестия. Однажды, забираясь под одеяло я обнаружил одну из них, совершенно обнажённую.

– Мой господин. Ночь холодна, позвольте согреть вас.

– Убирайся. Возьми одежду и покинь мою спальню.

– Вы не были с женщиной. Гестия считает, это может плохо отразится на здоровье.

– Гестия дура!!

Придя в бешенство, схватил рабыню, пинками, поволок её к выходу. Бедняжка громко вопила, умоляя меня дать ей возможность хотя бы прикрыть наготу. Не тут то было. Я вышвырнул её в грязь, крикнув солдатам что каждый из них может насладится развратницей, а я еще приплачу каждому из них по мелкой серебряной монете.

Истерзанная, она умерла на рассвете, успев прошептать мне проклятие. Дело получило огласку. Все-таки врагов, я имел горазд больше нежели друзей.

– Александр, хочет тебя видеть.

Сообщил, прибежавший Феликс. Молча поднявшись,я подвёл его к одному из шкафов отпёр своим ключом и вынул заветный ларец.

– На.

– Может все обойдётся? А…Гефестион? Может, не надо спешить.

– Лучше, если вы скроетесь до того как меня возьмут под стражу. Возьми лошадей которых я вам подарил. И золото. И мою благодарность. Все, уходи.

Выпроводив друга, принеся на алтарь Гефеста прядь волос, постарался не высказать страха. В сопровождении царских охранников покинул палатку, не рассчитывая в неё вернуться.

Что я оставлял за спиной? Богатство? Власть? Любовь? Жизнь? Все это не имело для меня ценности.

Ты встретил меня хмуря брови. Сидя в широком персидском кресле со скрашенными ногами. Смотрел исподлобья, ожидая оправданий. Присутствующий в палатке Марсий, недавно приближенный к царю, показывая рвение, несильно подтолкнул меня в спину.

– Проси милосердия у царя!

Я не двинулся. Гордо и прямо смотрел мимо тебя, в пустой угол палатки. Ты сделал знак Марсию выйти. Думал, это развяжет мне язык, и я как в прежние годы брошусь к тебе на грудь. Ты ждал от меня хотя бы намёка на раскаянье. Нет. Я не был бы Гефестионом, если бы принялся униженно выпрашивать себе особые привилегии.

– Я извещён о твоём злодеянии. Какое наказание, ты считаешь достойным?

– Смерть.

– Вот как? Хорошо. Будь по твоему.

– Благодарю, мой царь.

Повернувшись, чтобы выйти и отдать себя в руки палачей, я не ожидал, что в следующее мгновение, ты обнимешь меня. Беспорядочно целуя в шею и затылок. Не слова, а скорее стон измученного непомерной ношей живого существа, исторгнется из горла.

– Филэ. Не могу больше. Смилуйся, хоть взгляни на меня. Скажи одно доброе слово.

Я не стал убирать твои руки, но постарался сказать, как можно твёрже

– Царю не пристало, обнимать осуждённого.

– Ты мой царь. Моё божество. Ты, весь я! Неужели ты мог подумать, что я казню тебя?! Для этого, мне понадобиться прежде умереть самому!

Осознавая, как моя решимость тает с каждым мгновением, как тело предательски дрожит и льнёт к тебя, с криком вырвался.

– Отлично! Убей себя! Сдержи слово!

Ты схватил лежащий на столе меч, одним движением сбросил ножны на пол, и приставил режущей кромкой к обнажённой шее.

– Ты этого хочешь, филэ? Смотри, я повинуюсь. Лучше сойти к Аиду, чем испытывать на себе твою ненависть. Каждую ночь, рыдать от твоей жестокости. Когда-то мы поклялись вместе сойти в Тартар, может сейчас самое время. Смотри. Я первый.

Еще не перед кем ты не стоял на коленях. Не перед кем, не склонял головы и не был готов распороть себе горло. Твои глаза кричали о прощении, а руки погружали клинок в тело. По белому хитону стекали струйки теплой крови.

– Прекрати! Ты смешон.

– Так хохочи, филэ. Хохочи громче!

О Дионис, ты и не думал притворяться. Одним движением, не задумываясь, перерезал яремную вену и чёрная кровь рекой хлынула по проторённому руслу.

– Лекаря! Живо!

Заорал я, зажимая пальцем пульсирующую вену. Другою, скользкой от крови попытался вырвать меч. Борясь, мы упали. Ты, почти теряя сознания от потери крови, я, от ужаса твоего поступка и кто из нас был безумнее наверное сам Зевс бы не разобрал.

До последнего, я зажимал страшную рану. Только после приказа Филиппа и просьб, пришедших с ним врачей, позволил подменить себя. Вымазанный в твоей крови, сидел, на весу держа голову возлюбленного, пока накладывали швы. Потом все ушли и ты очнувшись, спросил.

– Ты плачешь, филэ? Почему?

– Я люблю тебя, Александр.

– Тогда буду жить.

Закрыв глаза, погрузился в долгое оцепенение. Не желая уходить, я так и просидел охраняя сон несколько часов подряд. Слезы, которыми обильно оросил лицо и грудь, вымыли обиду. Наклонившись я нежно поцеловал тебя в лоб, словно извиняясь за дни, полные отчуждения, ты еле слышно вздохнул и слабо улыбнулся.

========== 21. Каллисфен. ==========

Они помирились!

Слух разнёсся по лагерю со скоростью летящей стрелы. Даже бывалые воины и те, как подённые работники на агоре, вслух, совершенно не стесняясь, смаковали подробности наших отношений, и если бы не выставленная возле палатки охрана, не отказали бы себе в удовольствии подглядеть или подслушать все, что происходило в царских покоях. Обнимая, я горячо целовал родные губы, ласкал смуглые скулы. Подбородок, шутя обводил пальцем, спускаясь, нежно приводил пальцем по недавно наложенным швам на шее. Желая знать только одно.

– Кого же ты, на самом деле, любишь Александр?

– Багоя, и только его. Я не разбрасываюсь чувствами по пустякам.

– А я? Что делать мне? Уйти?

– Уйти?! О чем ты говоришь? Как может моя вторая половинка уйти?! Я же умру! Пойми Гефестион, когда ты спросил: кого я люблю, я сказал это не для того чтобы оттолкнуть тебя, напротив, ты и я неразделимы, ну не могу же я любить сердце или печёнку, они либо есть, либо нет и тогда смерть. Ты для меня сама жизнь, мои чувства – это твои чувства, их нельзя делить!

Бросив играться, я сел положив сцепленные руки в замок на колени.

– Не понимаю, либо ты безумен, либо жесток, то и то мне не нравится.

Приподнявшись следом, ты прижался ко мне, даря несколько нежных прикосновений к плечам и спине. Закрыв глаза, прошептал, на одном дыхании.

– Мой филэ, мой эрато, мой строге, мой мания, мой агапе и прагма, все это ты, мой Гефестион, в мире нет такой связи которая сравнилась бы с нашей. Я растворен в тебе как жемчуг в уксусе, нет Александра, нет Гефестиона, их никогда не существовало, есть только Филалександр, единый человек.

Слушая тебя, я недоумевал, несомненно, дни и месяцы проведённые порознь ознаменовались не одним дурным поступком, но были ли они вызваны, тем что я удалился, тем, что наша связь не прервавшись, только истончилась? Я много думал о сожжении Персеполя, – я смог бы спасти дворец? Смог бы, удержать тебя от того, о чем ты горько сожалел в последствии? Смог бы спасти от демонов с огненными языками?

– Что ты хочешь от меня, Александр?

– Понимания, филэ.

– И только?

– Разве этого мало? Ты поклялся защищать меня, но при этом сбегаешь, так, словно за тобой гонится свора гончих?! Я ведь приказал вернуть тебя с дороги, но, мои гонцы не смогли догнать, настолько резво ты скакал прочь! Филэ! Я хочу, чтобы больше не было расставаний и ещё, чтобы ты принял Багоя и полюбил его, так же как и я!

– Невозможно!

Вырвавшись из дорогих объятий, я встал и принялся разыскивать одежду, не желая светиться обнажёнными бёдрами перед солдатами. Ты следил за мной, и молчал. После того, как была озвученная новая цель, предпочёл отойти и дать себе время привыкнуть к новой узде.

Феликс бурча под нос наводил порядок в нашей палатке, увидев меня входящего под полог. Сморщился.