Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 37 страниц)

Ты! Ты! Ты!

Много дней ты не давал мне свободы, сделав беспомощным, неподвижным свидетелем своего отчаянья. Почему, Александр? Разве не ты велел мне умереть? Разве не ты унизил, показав моё истинное место? Так почему сейчас ты рыдал, точно потерявший самого себя? Не зная утешения, постоянно твердил – вернись, не оставляй. Ты бился в закрытые ворота моего мира. Что я мог? Стоять рядом, не в силах произнести ни слова, не протянуть руки, не коснуться разгорячённого лба. Что я мог?! Только смотреть. Со смертью мы утрачиваем чувства, и потому не было больно, может, немного грустно; ты убивал себя, но зачем? Глупый, мы расстались навсегда, нет возврата, нет больше Филалександра. Ты один, прими уже это!

– Нет! Нет, Гефестион! Не удаляйся, клянусь, я найду тебя в Тартаре или на земле, заберись ты даже на Олимп – найду, мы снова будем вместе!

Твердил, не переставая. Во время одного из твоих обмороков, я сумел преодолеть неподвижность и коснуться рукой твоей щёки. Ты почувствовал. Клянусь, чем угодно, но ты встрепенулся и прошептал – наконец-то! Видел ли ты в это время мой призрак? Возможно. Твой взгляд вдруг стал осмысленнее и понимающее, я беззвучно сказал – отпусти; ты беззвучно ответил – нет! Громкие слова ничто в том мире, как и твои желания. Я уходил. Странно, но сразу после этого я начал удаляться, твой образ тоже туманился, голос становился всё тише.

– Прощай, Александр, прощай.

– Царь повелел разрушить все храмы Асклепия. Казнить жрецов!

– Каменотёсы уже сбивают зубцы на городской стене.

– Огни! Погашены священные огни!

– Со знатных людей срывают золотые украшения! Женщинам запрещают плести косы!

– Прекрасные аравийские лошади, присланные для колесницы царя, отпущены на свободу!

– Человека, который осмелился вчера рассмеяться, повесили!

– Святотатство! Неслыханные дела! Словно царь умер, нет, даже более – божество!

– Леонат, – красные от недосыпа глаза Александра метнулись к ближнему другу, – я хочу послать верных людей с дарами в оазис Амона, пусть спросят от моего имени: могу ли я обожествить Гефестиона? Вот так, без перстня вечности. Могу я перенести его на острова блаженных, избавив тем самым от мук Тартара?

– Почему ты поручаешь это мне?

– Ты знал его в юности, единственный, кто как и я, видел его достоинства и не завидовал. Езжай, друг, я останусь стеречь его тело, эти египетские бальзамировщики, конечно, мастера своего дела, но я не доверяю охране.

– Поездка может затянуться.

– Знаю и готов ждать. Гефестион тоже подождёт, смотри какой он стал покладистый, лежит тихо-тихо, не буянит; как же я люблю его такого – милого, домашнего!

Наклонившись над телом, царь принялся расцеловывать неподвижное черты возлюбленного. Леонат потоптался на месте, не зная, выйти или будут ещё распоряжения. Александр его не замечал. Обласкав холодные губы, лёг лицом на неподвижную грудь хилиарха и закрыл глаза. В печальном покое явственно чувствовался слабый аромат тления, приглушенный пряными травами, во множестве раскиданными рядом с гробом. И голос. Македонец не сразу понял, что Александр не спал, он разговаривал с Гефестионом полушёпотом, припоминал какие-то моменты, связанные с их молодостью. Понимая, что оставаться дальше просто неприлично, Леонат вышел, в раздумьях опустив голову. Его нерешительность заметил Птолемей. Спросил о царе и, не дождавшись ответа, предложил свою помощь.

– Вдвоём сподручнее, тем более и Таис навестим, помнишь её прелести?

– Тебе важна гетера, а на боль царя наплевать?

– С чего бы, – тот нахмурится, почесав грязным ногтём небритую щеку, цыкнул на стоящего неподалёку слугу. – Я знаю Египет и мог бы тебе пригодиться, тем более оставаться здесь как-то совсем не хочется, что выдумает Александр завтра даже богам не известно!

– Бежишь?

– Скорее прощупываю почву будущей лояльности тамошней знати. И тебе бы неплохо задуматься. Но предупреждаю, Египет – мой!

– Фараон Птолемеус Первый! Звучит средненько. Впрочем, дело твоё. Я отправляюсь сегодня, ближе к вечеру.

Их разговор был подслушан изящным юношей, евнухом Багоем, который задумчиво проводив глазами двух полководцев, ужом проник в церемониальный зал. Опустившись на четвереньки, подполз к ногам Александра и, обняв колени, тихо заплакал, словно прося прощения за собственную жизнь. Царь, с трудом оторвавшись от тела, грустно потрепал его по макушке, столько раз целованной с любовью и радостью.

– Он ушёл, Багой. Столько раз грозился, ругался, руки распускал, я даже одно время думал – убьёт меня, а вышло все иначе. Гефестион! – и царь, забыв о евнухе, громко застонал со слезами в голосе, – какой же я был осёл! Обижал тебя, не потому что хотел, а потому, что не мог представить, что однажды ты меня бросишь! Патрокл покинул своего Ахиллеса! Как сыну Пелея жить теперь?!

– Люди говорят надо принести жертвы…

– Жертвы?! Конечно! Ты прав – жертвы! Много жертв, пусть приведут тысячу, нет, три тысячи, нет, десять тысяч чёрных, без единой отметины быков, комолых баранов и воронов скольких смогут поймать. Всех их я отдам Аиду и Персефоне! Я умолю их обождать! Не принимать моего филэ, закрыть перед ним ворота Тартара! Идём, Багой, идём скорее, мы должны успеть прежде, чем душа Гефестиона войдёт в воды Стикса!

Странно и совсем не страшно. Раньше я думал, что быть мёртвым мучительно, оказывается нет. Лёгкими шагами я приближался к едва различимому вдали берегу. Поднимающийся белый пар, скрывал очертания реки забвения, и всё же я почему-то знал, мне надо именно туда и не сопротивлялся влекущей, таинственной силе, положившись на неё, как на проведение. Из пелены вскоре появился старик Харон на узкой, старой ладье. Почему мы изображаем его уродливым? Он прекрасен – благообразное лицо, борода до колен, глаза с искорками, разве что… молчалив. Протягивает мне руку. И я с ужасом понимаю, что платить нечем, мне не положили с собой даже пары оболов, самой мелкой монеты Греции. Александр! Неужели я не заработал даже их! Харон смотрит на меня, затем ударяет посохом о землю, и она раскалывается. Я лечу вниз, на самоё дно мрачного узилища. Все только потому, что ты пожалел для меня двух медных монет.

После принесения неслыханных по количеству жертв, Александр не остановился, не насытился, его мятущаяся душа взалкала иной крови. Племя косеев было истреблено полностью – от старика до грудного младенца. Царь сам убивал разбойников, не давая роздыха руке с мечом. Его щит покрылся коркой не просыхающей плоти, а лезвие стало похоже на ядовитый шип скорпиона, алый, пламенеющий от ярости. Не давая себе роздыха, царь первым врубался в ряды дикарей и заканчивал битву последним. Он искал. А когда нашёл, то издал вопль, равный крику Прометея на скале.

– Кольцо! Кольцо Гефестиона. Золотой алмаз вечности!

Стоя посреди горы обезглавленных трупов, он кричал в небо слова проклятий, мазал лицо грязью, перемешанной с кровью, и плакал. Никто ранее не видел, как плачет царь от великой радости.

– Гефестион?! Смотри, что я тебе принёс!

С трудом разогнув набальзамированную холодную кисть, попытался натянуть обручальное кольцо.

– Смотри, оно опять с тобой! Как и обещал, я принёс его! А теперь оживи, хватит меня мучить! Открой глаза! Не хочешь? Что же тебе ещё надо?! Вот возьми!

В запале, вскочив, царь принялся кромсать свои волосы, более выдирая, чем отрезая пряди коротким боевым мечом.

– Возьми, возьми всего меня, только оживи!

Огромный клок, некогда золотистых, а теперь седых волос, попытался засунуть в неподвижную руку.

– Прими мою жертву, Гефестион, и прости! Прости, прости!

Прекрасный друг продолжал загадочно улыбаться, оставаясь неподвижным. С звериным воем, Александр резко согнул его руку в локте так, чтобы прядь волос оказалась у сердца и долго держал, пока не обессилел. Тогда он упал на тело и замер, потеряв сознание. С тех пор провалы в памяти стали у него часты. Удовлетворив себя кровью косеев, немного успокоился. Милостиво принял дары, преподнесённые мёртвому супругу. Эвмен, а за ним и остальные, по традиции пожертвовал умершему свои парадные доспехи и оружие; царские жены прислали благовония и цветы; сатрапы, правители областей, почтили хилиарха золотом. Много редкого розового и красного дерева было из далёкой Индии, сандал и корица. Куркума, перец, душистые масла в запечатанных глиняных бочонках. Некоторые пытались намекнуть царю, что пора предать тело хилирха сожжению. Александр лишь качал головой.

– Нет, я не готов, да и Гефестион не хочет.

Увидев, как придворный скульптор Лисипп вытесал бюст Гефестиона, придав ему черты юного Диониса, едва сдерживая эмоции, порывисто обнял смущённого камнереза и крепко притиснул к груди.

– Сделай мне сто его изображений! В полный рост, пусть все, если хотят угодить царю, отныне прославляют Гефестиона, кто как может!

Это было удивительное время. Царь, как ребёнок, забавлялся с бронзовым филэ, одевая его каждый раз в новые одежды и увенчивая золотым венком. Ставил перед ним яства, уподобляясь рабу, омывал металлические члены и натирал маслом. В делах государства наблюдался полнейший разброд: царь решительно не занимался политикой, забыл про стяжание воинской славы, оставил заботы огромной державы, и только одна мысль не давала ему покоя.

– Почему так долго жрец Амона не даёт ответ?

Ночами бродя по дворцу, пугая заспанных слуг, царь смотрел, не покажутся ли огни каравана, идущего из Египта. И только непроглядная южная мгла была ему ответом.

И всё же боги оказались благосклонны к царю. В редкую минуту душевного просветления он согласился, что тело Гефестиона надо перевезти в Вавилон и там, с наибольшей пышностью, придать сожжению. Тотчас были предприняты все нужные меры – золотая колесница для драгоценного филе, с длинными занавесями, на высоких колёсах. Четыре чёрных, без единой отметины, лошади, покрытые траурными коврами, в масках подземных демонов. Тело, с величайшим бережением, отнесли и возложили в густую тень. Все ждали знака царя к началу грандиозной процессии. Александр стоял, не в силах двинуться, его глаза казались неиссякаемым источником слёз, кои он проливал во множестве, и никто не мог прервать тягостного ожидания. Наконец он решился, сорвав с себя корону, выставив всем на обозрение криво обрезанные пряди, сам взялся за уздцы ближайшего коня, везущего траурную повозку, и шёл, долго, часами, останавливаясь только ради краткого отдыха на сон. Бегущие впереди глашатаи собирали народ на поклонение телу хилиарха, заставляя мужчин выкрикивать славословия умершему, женщинам же предписывалось изображая скорбь: бить себя в грудь и громко рыдать. Особые слуги усыпали печальную дорогу цветами на всем протяжении пути. Траурный кортеж несколько раз останавливался возле особо значимых храмов, и в них царь предавался неподдельной скорби, принося щедрые жертвы. Подойдя к Вавилону с западной стороны, Александр навестил храм Бела, одного из особо чтимых богов ассирийского пантеона. Увидев его разрушенным, и узнав, что средства на восстановление разворованы, пришёл в неописуемый гнев и казнил виновных, пообещав жрецам прислать дворцовых каменотёсов и серебро для священных сосудов.

– Царь, не входи в Вавилон с запада, – сказали ему жрецы, – ибо кто входит в город западными вратами, долго не проживёт.

– Сколько мне осталось? – будто бы спросил Александр и, услышав, горько усмехнулся, – так долго? Как бы я хотел лежать сейчас рядом с филэ и, клянусь Афиной, так бы и поступил, но кто тогда почтит его душу похоронными церемониями? Я должен жить, только ради того, чтобы никто и никогда не смог превзойти моего супруга в богатстве погребального костра, в числе жертв и длине молений. Что ж, так и быть, обойдя Вавилон, войду с востока.

Так бы всё и произошло, и царь, удалившись с малой долей свиты, действительно направился в обход городской стены, но… Уже была отмерена суровой мойрой нить его жизни. Потому он вернулся к оставленному Гефестиону и, презрев все дурные приметы, вступил в Вавилон с запада. Поместив тело в храме Мардука, в гигантском зиккурате, ненадолго присмирел, даже предпринял несколько походов, большей частью речных, с верным другом Неархом. Сам управлял личным кораблём, стоя у руля, и всё же то, на что рассчитывали придворные, не увенчалось успехом. Александр был по-прежнему душой с умершим и, возвращаясь в город, первым делом спешил к нему, чтобы насладиться зрелищем мертвого филэ. В одну из царских отлучек в Вавилон вернулись послы из Египта, Леонат с Птолемеем. Узнав события последних месяцев, огорчённо воскликнули.

– Невозможно так любить! Даже боги не в силах сокрушить великого Александра, кто же тогда Гефестион, что он за титан?!

Недолго пришлось восхищаться Леонату с другом. Узнав об их возвращении, Александр, загнав трёх коней, вернулся в столицу. Влетев на узкие гулкие улочки, подобный разрушительному смерчу, на ходу спрашивал только одно:

– Какой ответ дали жрецы?!

Сумасшедший взгляд, краснота, не проходящими пятнами на нездоровом цвета лице, прерывистое дыхание, сказали полководцам всё без обиняков.

– Главный жрец Амона отказался признать Гефестиона божеством, но… – казалось, Александра подняли из горной стремнины, куда он секунду назад рухнул, – разрешил воздавать ему почести как божественному герою.

– Патрокл, – облегчённо вздохнул Александр, – он будет как Патрокл! Это хорошо, я доволен. С сего дня пусть во всех городах империи будут заложены храмы его имени, гиппархию хилиарха возьмёт на себя Пердикка, его друг, без смены имени отряда. Что ж, видно пришло время проводить Гефестиона.

Все проекты, которые предоставили придворные архитекторы были отметены с ходу.

– Не достойны.

Отчаявшись, Александр, схватив пергамент, принялся чертить на нем сложнейшее сооружение, имевшее тридцать ступеней в высоту, оставляя многочисленные пятна и кляксы, лихорадочно прописывал особое устройство каждого этажа.

– Внизу тяжёлые грузовые галеры, числом две сотни, все с золочёнными боками, вёслами из ясеня, над ними колесницы – боевые, персидские! Такие, чтобы сам Дарий одобрил. Осадные машины, которые филэ очень ценил, и многие разработал сам. Всё, всё в огонь, пусть он ни в чём не знает недостатка. Укройте этажи тончайшим шёлковыми коврами из Индии. И золота, золота не жалейте, пусть его будет столько, что опустеют все казнохранилища империи.

– Мой государь, – острожный Эвмен пытался уточнить царские безумства. – Вы собираетесь в одночасье уничтожить все богатства страны?

– А зачем нужны богатства, если я не могу возложить их на костёр дорогого супруга? Я готов есть из глиняного черепка и пить родниковую воду, только бы мой Гефестион ни в чём не нуждался на том свете, поэтому всё в костёр. И если я узнаю, что ты, или кто иной, украл хоть одну монетку, участь ваша запомнится потомкам как самая позорная и мучительная.

Для постройки грандиозного похоронного сооружения даже снесли одну из городских стен: первоначальная площадка оказалась слишком мала, вырубили все леса в округе, обнажив многовековые горные уступы. И даже они подверглись опустошению, когда вооружённые зубилами камнетёсы вырубили тысячи блоков для удержания гигантского костра. Высотой в тридцать локтей, статуи богов, отлитые из чистого золота и полые внутри, установленные на одном из верхних этажей, сияли на солнце так сильно, что невозможно было разглядеть пышное ложе, укрытое, согласно египетским традициям, крыльями огромных соколов. По совету персидских жрецов, в нагромождениях богатств заложили широкие медные трубы различных диаметров. При нагревании, воздух, проходящий с них, должен был имитировать вопли и плачь. Со всей империи было свезено одного драгоценного металла на двенадцать тысяч талантов. Цифру настолько невероятную, что даже сам великий Дарий за всю семью предлагал не более десяти. Александр превзошёл его в щедрости. Из портов нескончаемой вереницей на слонах тащили ливанские благоуханные кедры, смолы, готовые вспыхнуть от искры, ткани, – и не было скончания потоку драгоценных материй, коими обивался каждый этаж, ни разу не повторившись.

– Мало, мало! – стонал Александр, – слишком мало! О, если бы я мог отдать ему все сокровища мира!

В столицу свезли сотни и тысячи животных. Многие прибыли из отдалённых уголков империи ради печальной участи быть возложенными на костёр хилиарха. Львы, гепарды, полосатые тигры Индии, горные кошки Иллирии, павианы, павлины и павы визжали и гоготали в ночи, пугая громогласными воплями жителей. Огромные жирафы Египта поражали воображение грациозностью движений, зловещие носороги Понта – острейшим рогами. Все животные, заблаговременно собирающиеся за городской стеной, испускали страшное зловоние. Ждали слонов из Индии. И когда Пор, в сопровождении длинной вереницы несчастных жертв, прибыл на церемонию, подготовка приближалась к концу.

– Мой друг, – Александр с балкона осматривал пятьдесят слонов, разукрашенных сандуром и охрой, – никто не мог бы более почтить филэ, нежели ты.

Смуглолицый индус почтительно склонился перед великим царём, отдавая ему положенные почести.

– Теперь я могу проводить Гефестиона, зная, что выполнил все его капризы.

Александр вдруг резко обернулся и посмотрел на Пора так, словно тот был их давним приятелем. Горько улыбнулся, пряча исстрадавшиеся глаза, похлопал того по плечу.

– За это надо выпить, идём, обезьяна, я напою тебя ионийским. Гефестион был большой до него охотник.

Последнее время царь пил неумеренно. Как только заканчивались дневные заботы по сооружению костра, он брал первого попавшегося сотрапезника и предавался радостям Диониса до самого утра. Роксана, взволнованная его поведением, несколько раз пыталась образумить, на что царь раздражённо отсылал её, называя по-гречески нехорошим словом. Пьянки Александра, поначалу одинокие и горькие, с каждой ночью становились всё более многолюдными. Он словно выплёскивал на каждого своё горе, заставляя невинных людей соучаствовать и переживать.

Куражился.

Надевая львиную шкуру, представлял себя в роли Геракла, то, напротив, обнажившись до набедренной повязки, бегал, преследуя воображаемую легконогую лань, называя себя Актеоном. Приняв за охотничьих псов двух молодых евнухов, надел им ошейники и таскал за собой, заставляя лаять.

Чудил.

В одну из ночей, желая освежиться, оставил пиршественные залы. В окружении придворных, полез в храмовый священный пруд купаться. В это время один странный человек, пройдя незамеченным через усиленные ряды телохранителей, залез с ногами на трон царя царей и надел сброшенную Александром царственную шапку. Видя подобное святотатство, охранявшие трон евнухи вопили, раздирая одежды и царапали лица. Александр, напротив, развеселился шутке несчастного дурня и принялся ему кланяться, именуя никак не ниже, чем царь Азии. Позже тому отрубили голову, так и не добившись ответа – зачем? Александр вдруг помрачнел, внезапно прекратил попойки и однажды серьёзно сказал на совете.

– Мой конец близок. Множество примет говорят об этом. Пифагор, вынув печень козла, не нашёл на ней верхушки, точно так же, как и когда гадал на жизнь Гефестиона. Я не боюсь и не жалею. Хочу лишь одного – встретиться с филэ. Сына своего я передаю вам и назначаю его опекуном Пердикку. Надеясь на вашу порядочность, впрочем, не отметаю и иного исхода, тогда каждый за себя, и смотрите, не прогадайте.

Спустя восемь месяцев погребальный костёр был готов. Выше зиккурата, знаменитого под прозвищем вавилонской башни, шире святилищ Энлиля – бога луны, высилась печальная скала, в тридцать уступов, в тысячу ступеней.

– Гефестион, пора.

Только и смог произнести Александр, когда, вынув тело из гроба, нежно обнял и на руках понёс в расступающейся толпе празднично одетых гостей. Не плакал, уже не плакал. Царь выплакал весь запас слёз за эти месяцы и потому был строг и крайне сосредоточен. Без усилий поднялся по тысяче печальных ступеней. Как пёрышко, неся супруга на самый верх роскошного, погребального ложа. На груди Гефестиона лежал золотой венок из дубовых листьев и янтарных желудей.

– Всё, всё как видел во сне. Филэ, ты с улыбкой покоишься под золотым дубом, осыпанный его листвой. Прости, любимый, не уберёг я тебя, не смог, любя, оградить от жестокости мира. Зачем мне жизнь? Если бы я мог исчезнуть с дымом этого костра.

Царь стоял не в силах сдвинуться с места, в последний раз любуясь чертами дорогого человека, снова и снова прощаясь с ним.

– Александр? Может отложим?

Пердикка, единственный, кому дозволялось обращаться к царю так запросто, держал зажжённый факел; царь оглянулся, и грек вскрикнул, сколько было муки в синих глазах повелителя.

– Нет, мой друг. Гефестион и так заждался заупокойных жертв, пусть жрецы начинают.

Приняв у Пердикки факел, поднёс к тончайшему покрывалу, свешивающемуся с ложа.

– Пройдёт не одна тысяча лет, но, клянусь тобой, Гефестион, умирая и перерождаясь, я буду существовать предвкушением нашей встречи. Однажды ты придёшь в место, священное для нас обоих, и я буду там, филэ, я всегда буду там, я тебя дождусь.

Пламя перекинулось на воздушную кисею, побежало, потрескивая, вмиг охватывая погребальное ложе. Черты покойника исказились в пляшущем горячем воздухе. На миг Александру показалось, что Гефестион шевельнулся, пытаясь протянуть ему руку. Царь, не помня себя, бросился к покойнику, прямо в самую пучину пламени. И только благодаря медвежьей хватке Пердикки не сгорел заживо. Читая нараспев строфы бессмертной Илиады, в которых Гомер описывал похороны Патрокла, сходя вниз, по очереди поджигал каждый ряд, следя, чтобы пламя равномерно охватывало всё сооружение. У подножья остановился, здесь нельзя было пройти даже по настланным широким доскам, столько туш убитых животных лежало на алтарях всех богов, истекая горячей кровью. Столько жрецов одновременно приносили жертвы. Лошади и буйволы, слоны, львы, козы и не только… Александр мрачно шёл, перешагивал через трупы многочисленных пленных воинов, слуг и рабынь. Увидев стоящего на коленях Багоя, обнажённого по пояс, велел принести себе меч. Евнух не сопротивлялся.

– Если это хоть немного усмирит твоё страдание, Аль-Скандир…

Царь самолично отсёк ему голову, после чего, взяв в руки, крепко поцеловал в дёргающиеся в конвульсиях губы и коротко приказал.

– Отдать свиньям!

Александр умер спустя два месяца, страшно мучаясь перед смертью, шептал до последнего имя своего филэ и протягивал руки к его изображению.

Наши дни.

– … и завершая нашу экскурсию по величественному Акрополю, я хочу предложить вам посетить сувенирные лавочки, расположенные ниже по холму. Автобус будет ждать до половины третьего, на стоянке. Просьба не опаздывать.

Молодой гид, в короткой футболке и тёмных солнцезащитных очках, обратился к группе туристов, увлечённо фотографирующихся на фоне развалин, и уже хотел незаметно улизнуть в тень, как вдруг к нему подошёл один из чужестранцев, показывая на едва виднеющуюся крышу небольшого храма, утопающего в зарослях олив, спросил туда дорогу.

– Поверьте, там не на что смотреть. Гефестион давно пуст, его фрески исчезли, статуи разбиты и разворованы, стены обвалились. Вы найдёте только несколько колонн, впрочем, также искорёженных временем.

Недовольный излишним вниманием туриста, грек даже с неким презрением кивнул в сторону заброшенного храма.

– Жаль, – резюмировал загадочный парень, судя по внешности, приехавший издалека. Длинноватые, противоречившие канонам моды волосы, в беспорядке рассыпанные по плечам, даже подпрыгнули на вздрогнувших плечах, а тёмно-синие глаза озорно полыхнули. – И всё же, вы поможете мне осмотреть его?

Понимая, что отдых и чашечка чёрного кофе с ледяной водой откладывается и придётся вести пронырливого чужестранца в разрушенный Гефестион, гид вздохнул про себя, надеясь на щедрое вознаграждение. Желательно в евро. Они пролезли в узкий проём одной из стен окружавших Акрополь, и вскоре очутились на тропке меж густых олив, ведущей к храму. Не пройдя и середины дороги, грек отметил, что странный парень словно знает, куда идти, так ловко и непринуждённо он выискивал правильнее направление, сам ведя опытного гида.

– Вы здесь бывали раньше?

– Давно, с тех пор многое изменилось.

Найдя как и предсказывалось только руины, юноша смолк, уголки губ улыбчивого туриста опустились, словно неся тяжёлую ношу, он медленно приблизился к пустому пьедесталу, когда-то возвышающему бога Гефеста.

– Ничего не осталось. Боги покинули Грецию.

– Оттерев руками грязь на цоколе храма, гид нашёл маленькую фреску, на которой уже трудно было что-то разобрать, только угадывались очертания человека, бегущего с зажжённой палкой.

– Лампадодромия – бег с факелами, устраиваемый каждый год в честь бога кузнечного дела. – Вздохнул грек. – Единственное изображение, которое осталось в этом храме. Теперь, надеюсь, вы довольны, и можем присоединиться к группе?

– Не пугайтесь, но я знаю этого юношу, его звали как и этот храм – Гефестион. Он был здесь, участвовал и победил, живя за триста лет до Рождества Христова. Вам смешно?

– Нет, – тихо отозвался гид совсем другим голосом, – мне страшно.

– Страшно поверить в то, что я вернулся? Раньше ты был куда смелее.

– Таким?

Ловкие руки грека обвили талию приехавшего, губы потянулись к губам.

– Не так быстро. Я ещё не простил тебя.

– Простил. Раз пришёл, значит простил. Иначе всё впустую, все мои одинокие жизни, проведённые вот здесь, на этом проклятом холме, всё зря!

Грек отступил, давая свободу, и, опустив голову, прислонился к каменной гряде, ведущей вниз.

– Ты был одинок? Все жизни?

– Я ждал, Гефестион, я был готов в любую минуту, в любой из жизней встретить тебя и боялся оскорбить иной сердечной привязанностью. Это так просто, быть верным, когда любишь, пусть даже на протяжении стольких веков.

– Я… Я… Я… Был дурак, Александр! Потому что пытался жить без тебя! Твердил – забудь, я натворил столько… И это не тебе – мне нужно прощение. Меня оправдывает лишь одно – все жизни я был очень несчастлив.

– Как же громкие слова: «Я был бы воином, и меня превозносили за смелость, жрецом – за мудрость, мужем – за любовь». Неужели ты отринул все мечты?

– Слава, уважение и любовь – ничто без тебя. У меня было много времени, чтобы понять это. И если ты будешь рядом, я обрету то, о чём сожалел все годы – настоящую жизнь, только она даст силы снова стать собой.

Слова, слова, слова. Пустые. Ненужные сочетания звуков. Забыты обиды, исправлены ошибки.

– Я дождался тебя, Гефестион.

– Я вернулся к тебе, Александр.