Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

– Дурак!

– Возможно, но, кто же тогда ты?

– Дурак в квадрате, только потому, что потратил полчаса на высушивание любовного трепа. Если ты закончил, убирайся.

Багой поднялся с пола, грустно улыбнулся мне.

– Я рад, теперь мне легче.

Он ушёл, а я разодрал пергамент с уже законченным сложнейшим чертежом, который так долго и тщательно вырисовывал, бросив клочки на пол, оперся ладонями о колени.

– Проклятый евнух, ты в открытую насмехаешься надо мной! Уверен, будто бы твоя любовь окажется вечной?! Ха, я то знаю, что значит “вечность” в понятиях Александра! Моё терпение истощено! Ты захотел войны, ты её получишь. Феликс одеваться! И скажи мне как называется та высокогорная крепость к которой мы подойдём завтрашним утром?

– Скала Согдианы, господин. Владение некого Оксиарта.

========== 24. Роксана. ==========

– И если в твоём войске найдутся крылатые воины, то забери мою крепость.

Кажешься, так звучали дерзкие слова, в послании Оксиарта, мелкого сатрапчика, одной из областей Персии. Держа по обычаю, военный совет только вдвоём, я, глубоко задумавшись, закинул на спинку кресла длинные ноги, заметив, что они по-прежнему волнуют тебя. Оттого больше любуясь стройными голенями, чем раздумывая над посланием принесённым гонцом, ты спросил, не ожидая ответа.

– Крылатые воины? Не думаешь ли филэ, что этот гордец слишком много на себя взял?

– При всем уважении к твоим заслугам, в принципе, он прав. Мои ребята произвели разведку, к крепости ведут только две дороги: одна по ущелью, и какое-то время воины даже будут находиться под защитой скал, но, только до половины пути, далее, сгрудясь точно овцы в узких воротах, будут вынуждены двигаться на глазах у осаждённых.

– Весьма опасная позиция.

Согласился ты и поинтерисовался об ином пути.

– Второй подход ещё более рискованный, по северному склону, по отвесной гладкой скале. Пользуясь железными крючьями и верёвками, несколько десятков воинов могут подняться, и ударить в тыл, горцы уж точно не будут нас ждать с той стороны.

– И… твоё решение?

– Напугать их! Заставить паниковать, отвлечь от подходящих к воротам воинов. Дать время основному войску ударить тараном и прорваться в крепость. Тем более Оксиарт сам подсказал мне замечательную идею.

Ты расхохотался, бросив послание на пол.

– Мой филэ решил отрастить крылья? Перестань, раньше я бы сказал – иди проспись, но раз уж теперь ты заделался трезвенником, то объяснись.

– Все просто: с опытными скалолазами я поднимусь по северной стене, ночью, тайно. Ты же вышлешь отряд например под предводительством Кратера, для захвата ворот и пока я, к рассвету поднявшись по камням буду давать представление, незамеченный, бросишься на приступ.

– Как все ладно получается! А если ты не успеешь, или не приведи боги сорвёшься в темноте, если с восходом солнца ты не покажется над гребнем вон той скалы, всех нас перебьют, лучники Оксиарта. Нет. Филэ твой план слишком рискован, я стою за длительную осаду, возьмём измором непокорных и затем примерно накажем. Все, совет окончен, можешь идти к себе.

Я продолжал наставить. Приводил, как мне казалось неоспоримые аргументы, ты только качал головой и как ребёнка уговаривал не рисковать собой. Взбешённый, от непроходимой тупости, я направился в палатку, на пути попался какой-то конюх, желая выпустить пар наорал на него, и только при виде испуганной Гестии, немного пришёл в себя.

– Александр стареет, – бросил в её сторону, – ему уже не по душе горячие сражения, евнух сделал царя слабым и боязливым.

Девушка подбежала, зажимая мне рот ладошкой, сухой, горячей словно наше греческое солнышко.

– Прости, я не хотел.

Беспокоясь больше за её спокойствие, чем за быстрые ноги доносчиков, коротко поцеловал родные пальчики. Она слабо улыбнулась и нежно провела другой рукою по моей небритой щеке, успокаивая.

– Да, да ты права. Наша участь подчиняться. Прости ещё раз, что вовлёк тебя и брата в эту страшную жизнь, прости за невнимание, за грубость и крик. Я скотина и прекрасно осознаю это, ты же чиста, невинна. Умоляю Гестия. Пока не поздно, найди себе достойного мужа.

На глаза верной девушки сверкнули невольные слезы.

– Ну вот, я опять заставил тебя страдать, моя добрая, моя любимая сестра. Если бы я мог тебя полюбить, то лучшей жены и не надо, но, что я могу поделать, я обречён на одиночество.

Обласкав, на виду у всего войска, добрую Гестию, скрылся в палатке.

Ты вызвал меня утром. Судя по тому, какие бросал гневные взгляды, наушники уже расписали мои неосторожные слова во всех красках, прибавив от себя львиную долю выдумки.

– Так значит, я стар?

– Тебе судить.

– Труслив? Ты считаешь, что моя связь с Багоем разнежила воина? Так, ты думаешь обо мне? Глупец! Единственное, чего я боюсь – я боюсь за тебя! Знаю, ты пойдёшь на все, чтобы доказать мне то, что доказывать не надо! Мне не нужен герой, мне нужен мой филэ, и если ради него я прослыву слабаком, наплевать!

– Не смей! Не смей рассуждать как простой смертный! Ты царь царей! Ты наше сердце и ум, ты наши крепкие ноги и сила рук, сжимающих копья. Не смей быть слабым, иначе … я придушу тебя, потому что, не прошу себе любви к ничтожеству!

Не знаю откуда явились и как вылились те крамольные речи, но клянусь Мардуком, я не лукавил, более того, бросившись вперёд, схватил тебя за плечи и впечатал спиной в стену. Гул пошёл по палатке, так словно за нами была каменная кладка. Едва дыша, ты смотрел на меня расширенными от понимания зрачками и что-то пытался сказать.

– Филэ, я согласен.

Ах вот как! Бросив терзать несопротивляющегося «царя царей», я отскочил к столу и принялся ворошить бумаги, лежащие там в беспорядке. Комкая их, кидая тебе в лицо.

– Смори! Смотри сюда! Здесь написана история! Здесь, на этих пергаментах, в этих свитках – ты такой, каким должен быть! Читай их, хотя бы время от времени! Соответствуй, выдумкам историков. А завтра, подготовь отряд для штурма, я выступаю, ближе к вечеру.

– Ты хоть чуть-чуть любишь меня?

– Нет, но буду верным до конца. Помни, моя жизнь в твоих руках, не облажайся с выбором военачальника для штурма.

Больше в тот вечер мы не говорили, взяв триста разведчиков из числа народов гор, привязав на спины разобранные детали стрелометов, мы, принесли в жертву Персефоне – крупную чёрную курицу. Смочили кровью лица, умоляя владычицу подземного мира быть к нам благосклонной, в случае внезапной смерти при падении. Затем, разобрав крючья и обмотавшись спасительными верёвками, по команде принялись лезть на крутой склон. Вскоре совсем стемнело, и только полная луна, на наше счастье не закрываемая облаками, освещала опасный подъём. Молчали, берегли силы. Каждый уступ прощупывали на надёжность. Точно стая муравьёв, один за другим ползли наверх, в пугающую мглу. Холодало. После полуночи подул сильный ветер и это обстоятельство осложнило подъём, одежда надувались на спинах, как паруса. Хлопала по лицам. Мы стиснув зубы, остервенело забивали один клин за другим, помогая идущим сзади, подтягивая на верёвках отстающих. Два десятка ребят сорвались, их тела позже нашли неподалёку от лагеря, говорят кости были расплющены в лепёшку от высоты падениям, и все же, когда скалы вспотели утренней влагой, мы увидели, что достигли цели. Последние стадии, преодолели уже будучи обласканными розоватыми лучами Эос, и блеском, выезжающего из небесных ворот Гелиоса. Обессиленные, дали себе только несколько мгновений передышки, одеревеневшими от напряжения руками, размотали притороченную ношу и тут же, на голой скальной площадке собрали несколько десятков стрелометов, зарядив их припасёнными дротиками.

Ждали сигнала – звука боевого рожка, ждали, как потерянные дети ждут зова матери, суровые лица воинов только недавно шедших со мной в одной упряжке, выражали самый настоящий страх, нет, они боялись не гибели, он боялись разочароваться в тебе.

О небо, зачем я подверг их такой пытке! Уж лучше бы, один…

– Кричат! Кричат благородней Аминотид!

– Что, что именно!

И услышал, так громко, отчётливо мог орать только один человек – не старик, и не трус, и даже не сластолюбивый изменник, это был зов моего бога.

– Сдавайся Оксиарт, смотри я нашёл небесных воинов.

И тогда мы, все как один, распахнули привязанные за спинами белые полотнища и стали размахивать ими как крыльями.

Представляю, какая поднялась суматоха в крепости, ведь над ней реяли самые настоящие эриннии, подкрепив ужас осаждённых одновременным залпом из множества стелометов.

Они сдались, даже быстрее чем мы могли рассчитывать, как сказал в последствии один из приближенных Оксиарта, они приняли наши дротики за небесные стрелы и решили, что сами боги сошли вниз чтобы помочь чужеземцам, так это было или иначе, никто сейчас не даст ответа. Спустя час, я уже сидел в одной из комнат бывшего правителя и уперев кулак в щеку с сомнением рассматривал приведённых пленниц. Все как одна, дикие горянки, слишком грубые, чтобы понравиться тебе. Черные длинные косы с подвешенными к ним серебряными монетами, головные уборы вроде низеньких шапочек, и горящие ненавистью глаза. Будь на моем месте иной, эти фурии испепелили бы его на месте, но, к их разочарованию, я все так же вальяжно развалясь в кресле продолжал взглядом ощупывать одну за другой, бесцеремонно задирая подол каждой.

– Эта!

Ткнул пальцем в ту из толпы, что сильнее всех кривила пухлые губы, едва сдерживая злобные возгласы.

– Рокшенек, подойди.

Проблеял, Оксиарт стоящий чуть сбоку от меня, у него была отвратительная манера подёргивать головой, как только начинал волноваться, кстати, не изжившая себя даже после того как он стал царским тестем. Бормоча извинения, бактриец подтащил ко мне упиравшуюся кандидатку, что-то втолковывая ей по дороге.

– Девственница?

– Это моя дочь, о господин.

– Я спрашиваю, чиста ли она.

– Ей всего четырнадцать и клянусь, она не познала мужа.

Девчушка, низенькая с ещё не до конца оформившимся телом, но каким-то гордым непримиримым блеском в глазах, понравилась, потянувшись я взял её за подбородок и резким движением притянул.

– Я буду звать тебя Роксана, и ты будешь отзываться за это имя.

Дурёха, уже решила, будто бы я хочу её изнасиловать, потому, после того как отец перевёл мои слова, заголосила, словно по покойнику.

– Затки ей глотку,– прикрикнул я Оксиарту, не желая становиться объектом бабской истерики, – и к вечеру одень дочь в лучшие ткани, пришли нам на пир, ну и ещё несколько дев, с ней. Человек десять, отбери их сам.

Не желая и дольше оставаться с пленницами, вышел, отдав распоряжение стеречь их от всяческих поползновений. Словам Оксиарта о девственности Роксаны естественно не поверил, где это видано: чтобы четырнадцатилетняя девка была ещё не пробитой, потому найдя через Феликса тройку старух, сведущих в столь деликатном деле, отослал к Роксане. Её проклятья в мой адрес, были слышны даже за стеной крепости, из чего я сделал вывод, что совершил неплохую сделку и эта дикая кошка ещё послужит мне, надо только с самого начала прищемить её миленький хвостик.

Багой что-то подозревал, пока мы гостили в крепости, я всюду чувствовал его подозрительный взгляд, а может потому, что я был необычайно весел, пронырливый перс, забеспокоился. Распоряжаясь на предмет вечерней пирушки, велел распечатать лучшие вина присланные из Финикии, и с далёкого острова Сицилия. Оставив основную массу людей внизу у подножья скалы, мы с рвением достойным ослов, принялись за услаждения желудка и глаз. Теперь у меня было отдельное ложе, по роскоши не уступавшее твоему, а в чем-то, и превосходившее, например в украшениях из драгоценных камней. Ему под стать, хозяин облачился в царский персидский наряд, завил волосы и подвёл глаза чёрным суриком. Никто, если бы не знал меня раньше, не мог бы и предположить, что я по происхождению, грек; принимая нехитрые подношения наравне с царём, милостиво улыбался недавним противникам и поил их допьяна отличным вином. Сам, по-прежнему не употреблял, не знаю, почему-то меня словно заперло с того дня, когда я прочувствовал всю унизительность твоего покровительства. Может, оттого широко улыбаясь и похлопывая дрожащего Оксиарта и двух его сыновей-переростков по плечам, подносил им одну за другой полные чаши. Обольстительные движения евнуха, начавшего без позволения, первый танец, служащего наслаждением твоих глаз, больше не злили меня. Я даже находил его прелестным, негромко посмеиваясь в пригубленный килик полный чистой воды с мёдом. Кричал заздравные величания, хвалил тебя наравне с остальными, одном словом делал все то, что и раньше с одной оговоркой, не рядом – щека к щеке, губы к губам, а на расстоянии вытянутой руки. Устав, Багой закончил “гимнастические упражнения” и скользнул на ложе «моего бывшего», я даже глазом не повёл, хотя ты и бросил быстрый взгляд вбок, ожидая понять мою реакцию.

Не дождёшься, моего страдания! Сегодня, я намерен веселиться!

– Великий Александр, нет никого прекраснее на свете, всеми нами любимого Багоя, но я все же осмелюсь предложить тебе иное зрелище – пляску местных девушек, пусть они станцуют для тебя национальный танец, как дань уважения перед Грецией и Македонией.

К тому времени, ты был уже достаточно пьян, и вряд ли расслышал даже половину моих речей, потому не желая перепираться наклонил голову в знак согласия. Я махнул рукой, приказывая Оксиарту выпускать горянок. Ничего, ничего не могу сказать о красоте их движений, думаю, экзотические резкие повороты и наклоны могли бы произвести впечатление на непритязательных туземцев , но, ты – отравленный танцами Багоя, вдруг увидел в грубоватых притопываниях дикарок нечто хорошо подзабытое, давно прошедшее, и как следствие легко возбудился. Заметив состояние царя, наполнив до краёв фиал самым крепким вином, и не дав его разбавлять, я поднялся с ложа.

– Мой царь, прими от всех в дар этот сосуд.

Правильно рассчитал и время, и место. В тот момент, ближе всех ко мне оказалась Роксана и … я подставил её ножку. Она качнулась, чадра бывшая на лице, отлетела, падая, девушка инстинктивно ухватилась за меня, а я выплеснул все вино на её драгоценное платье.

– О прости, какой я неловкий. Идём, помогу тебе, отряхнуться.

– Нет, стой!

За этот окрик я готов был отдать все! Я победил? С улыбкой, подводя Роксану к тебе, потёрся о её платье разгорячённым телом, так чтобы бактрийка даже пахла мною.

– Роксана!

– Она изумительна, филэ! Где ты нашёл такое чудо?!

Быстро отодвинулся, освобождая краешек ложа для смуглянки, призывая её опустился рядом. Багой, до этого занимавший значительное место, оказался в самом невыгодном положении, его невежливо оттолкнули, при этом не сказав ни слова ободрения. Я спас положение, мягко взял перса за локоток, потянув.

– Идём, не будем мешать.

Евнух бросил на меня выразительный взгляд говорящий о многом, и получил в ответ обезоруживающую улыбку, если бы на поле боя сошлись два самых страшных врага… Если бы, они подняли мечи и прикрываясь щитами бросились в самый ожесточённый бой, даже тогда, они бы не имели в сердцах столько злобы, сколько вспыхнуло в наших перекрещённых взглядах. Хотя, для других это было не более минутным знаком вежливости. Готовый броситься на меня, Багой покорно позволил отвести себя в сторону и даже опустился на предложенное место у подножья моего ложа.

– Немного сицилийского?!

Плеснув в килик золотистого напитка, я притянул его поверженному врагу. Он не слышал, смотрел во все глаза, как ты обнимешь бактрийку, как шепчешь её на ушко глупости, вызывая слабую улыбку на припухлых губах, как она подобно дикой серне, дрожит и льнёт к сильному телу.

Мне хотелось смеяться, хотелось петь. Плясать!

Багой впервые увидел пропасть разверзшуюся перед ним. Пропасть, в которую я вглядывался уже который год.

– А девка недурна?! Как думаешь?

– Почему Гефестион? Разве я не был честен с тобой, почему ты ранишь меня?

– О чем ты? Александр должен развлекаться, разве это не первейшая твоя забота? И что с того, если он полапает эту дуру?

– Ты так сильно ненавидишь его? Глупый, а я верил в твою, если не любовь, то хотя бы порядочность. Ты тарантул, скорпион и сколопендра одновременно, ты настолько полон ядом Гефестион, что он буквально течёт у тебя изо рта.

– Да неужели!

Наклонившись, я незаметно коснулся губами шеи евнуха, и сильно его укусил, перс до конца не ожидавший от меня спонтанного поступка, откачнулся и в это момент грянули трубы, загрохотал барабаны, я сжал челюсти, так чтобы на шее перса остался долго незаживающий след. Потом, бросил его, и пошёл в круг танцующих воинов.

Это был танец свободы.

Сколько он продолжался? Не поверишь, до утра! Я плясал не переставая несколько часов, не помню что, наверное те простоватые пастушьи танцы которым нас учили в Миезе. С друзьями или один, не важно, я торжествовал; и для радости, не нуждался ни в ком. Даже в поверженном евнухе. В тот момент Багой перестал для меня существовать.

– Я женюсь на Роксане.

Крикнул ты мне, в самый разгар дикого веселья, в тот момент когда я как деревянный волчок кружился в вихре безумной пляски.

– Ну тогда! За будущую царицу Македонскую. Греческую и Персидскую. За жену великого правителя и мать благословенных детей.

Мой голос не дрогнул, я схватил посланный кем-то кубок и лихо отпил из него! Все поначалу обалдели от столь скорого решения, потом подобострастно загалдели, бросились с поздравлениями. Пользуясь суматохой, я выскользнул из толпы и быстро пошёл прочь из пиршественной залы.

Ничего удивительного не случилось все пошло как я и задумывал. И все же смятение ненадолго завладело мной, я поспешил уединиться в отведённых комнатах, куда буквально через мгновение влетел Феликс.

– Гефестион, ты выпил? Тебе плохо? Может принести тазик?

– Тазик – в задумчивости переспросил я, и согласился. – Да, пожалуй, тазик.

Мне хотелось побыть одному, зацепившись за первый попавшийся повод, поспешил выпроводить друга и даже наложил засов на бронзовые дуги. Отрезая себя от мира и от тебя. Я не буду больше страдать, делить когда –то любимого человека с Багоем, девками однодневками, с хнычущей Барсиной, с вероломной Таис, с Статирой, единственной прямо предложившей брак. Последняя имела хотя бы крупицы благородства, теперь Роксана? Что ж, я сам её выбрал.

В дверь тихо постучали.

– Уходи Феликс, я передумал.

– Это Александр.

Открыв дверь, я не стал по обычаю обнимать тебя и лишь указал на самое хорошее кресло.

– Ты изумлён?

– С чего бы? Тебе давно пора жениться, почему бы, не на этой маленькой горянке.

– И это говорит мне Гефестион, яростно сражающийся со всякой девушкой попавшей в поле моего зрения?

– Ярость давно прошла, освободив место мудрости.

– Тогда почему ты отворачиваешься, не хочешь, чтобы я видел твои покрасневшие веки?

Я внутренне расхохотался, но продолжил лицемерить, как когда-то меня научил Филипп.

– Нечистое масло светильника слишком коптит.

– А может коптит твоё сердце, филэ.

– Оставь! Говори зачем пришёл и я все исполню.

Ты встал, прошёлся по комнате, подбирая фразы.

– Свадьба завтра, не надо пышности сделай все просто, как в Македонии. И будь моим главным дружкой, пусть все видят мой брак это только государственный акт.

Поговорив ещё немного, ты вышел, очевидно, направляясь к невесте.

Я же, вызвал слуг, распределил между ними обязанности, а сам пошёл ставить знаменитый брачный хлеб. Не найдя крупного ячменя, замесил из щуплых семян холодноватое клёклое тесто, с невозмутимым лицом сунул расплывшуюся лепёшку в печь и стал ждать. Пока остальные готовили покои, мыли и тёрли грязные углы, украшали их полевыми цветами, как страж сидел у заслонки оберегая ритуальный хлеб. Высылая всех помощников вон. Один раз даже промелькнул Багой.

– Стой, подойди.

Перс пригибаясь вполз на кухню.

– Голоден?

– Немного.

– Врёшь, ты с вчерашнего пира не ел. Брось, любовь ничего не стоит перед куском горячего хлеба. Сейчас испечётся каравай, я отрежу тебе немного.

Евнух в прежние времена выкрикнул бы мне какое-то проклятье или просто презрительно промолчал, но не в этот раз. Подойдя, он сел рядом и тяжело вздохнул.

– С чего бы ты добрый? А… понял! Это же ты подсунул девку Александру?! Я мог бы догадаться, с чего бы ты так лихо отплясывал посреди зала.

Проследив как румянится корочка у хлеба, я с лязгом задвинул заслонку. Багой сидел не делая попыток уйти, или вступить в спор, покорно смотря на трепещущее в очаге пламя.

– Смешно, – вдруг подал голос после продолжительного молчания, – ты и я, вот так на пару, готовим свадебный хлеб для любимого человека, чтобы узаконить его союз с незнакомой женщиной.

– Почему незнакомой? Она княжна и вполне красива, хотя на мой взгляд грубовата в кости.

– Мне тоже так кажется.

Единственный вечер, когда нас не разделяли вражда и не вспоминались взаимные обиды, когда мы сидели перед разожжённой печью и негромко болтали, как два ближних приятеля.

– Твой отец, я все забываю спросить, ты спас его?

Багой отрицательно мотнул подбородком.

– Не успел, он умер в застенках, когда я ещё не имел входа к царю.

– Сожалею.

– А мой, меня выгнал за связь с Александлром, представляешь, дал под зад коленом, и выкинул из семьи, дескать – ты мне никто.

– Жаль.

– Спасибо. Знаешь, после гибели Полидевка, я, под его именем посылаю в Македонию своё жалование, а оно у меня немаленькое, так вот, эти, … мои родственники… прекрасно зная о смерти брата, делают вид будто бы не догадываться об источнике присылаемого богатства. Превозносят мёртвого Полидевка, даже статую его поставили рядом с фигурой Филандера. А обо мне даже не вспоминают.

– Зачем же ты благоволишь к неблагодарным?

– У меня больше никого нет. Ты бросаешь золото в пропасть, я отсылаю в Пеллу, не все ли равно как мы избавляемся от ненужных вещей.

– И ты ни разу не попытался с ними связаться.

– Я содержу их, выполняю долг перед отцом богов, Зевсом.

– Долг? Ты всегда выполняешь свой долг?

– Всегда.

– И никогда не бунтовал? Не хотел увидеть нечто иное? Почувствовать?

– Хотел, но не позволял, даже в мечтах…. о, кажется хлеб готов. Тащи нож.

Вытянув противень, дуя на пальцы принялся срезать излишки горячего теста по краям отдавая их евнуху. Он так ел, словно несколько дней проходил без крошки во рту. Он не знал, что сейчас я совершал самое настоящее святотатство – разделил брачный хлеб и с кем, вот уж насмешка богов – с ненавистным евнухом! К тому времени, я полностью предал верований предков, склоняясь больше к персидским небожителям и потому не предал значения ритуалу. Накрыв каравай чистым полотном вышел на крыльцо вдыхая ночной воздух.

Не желая и дольше откровенничать с Багоем, отправился узнать как сработали мои помощники.

В заботах прошла ночь и на рассвете именно я, порядком не выспавшейся, отправился к дому невесты везя на десяти повозках дары царя. Роксана, показалась мне недурной девушки, ну может быть несколько смугловатой. Густо накрашенные глаза, настороженно следили за тем, как я вынимал из сундуков и ларцов традиционные дара жениха. Жадный блеск, не раз останавливался на ожерельях с огненными опалами и перстнях с яшмой из дворца в Сузах. Видимо девочка не была избалована драгоценностями. Шёлковые ткани, персидская узорчатая парча и египетский шифон складывались у подножья стула, пользуясь правами главного распорядителя брачного пира, я осыпал Роксану золотом, преподнеся богатые дары и всей её родне. Меня принимали хорошо, то уважение, которое недавно высказывали только тебе незаметно перешло и на меня, мне кланялись, может не так низко как царю, но кланялись, бормотали благодарности, целовали руки. Я твердил себе – принимай почести, ты их достоин, утешайся величием, подражай царю в великодушии, но, все труднее становилась роль и не было человека кому бы я мог рассказать, как страдаю.

С недавних пор забросив культ Гефеста стал откровенно склонятся к Ваалу: мистицизм служения, тайные обряды, меня захватывал в нем экстаз, в который впадали жрецы, возможность на время выключится из теперешнего состояния и стать свободным от условностей. У меня появились вещицы культового назначения, ты никогда не спрашивал с чего бы я убрал с алтаря греческого бога в открытую склоняюсь перед персидским. А я бы и не рассказывал. Время, когда мы были единым существом прошло, так стоит ли поддерживать иллюзию?

– Доблестный, царственный Гефестион, – брат Роксаны, распростёрся перед мною, протягивая небольшую шкатулку. – Прошу тебя, передать этот малый дар Александру, от нашего семейства.

– Царь получит его немедленно.

Забирая деревянный ящичек, я вдруг продумал: как все переменилось, ранее, ты был для меня просто Александр, теперь же – царь и никак иначе. И дал себе невидимый пинок, призывая не раздумывать о тонкостях отношений, а заниматься конкретными делами, например готовить площадку для клятв. Кое– как сунув шкатулку телохранителю, с приказом открыть и проверить нет ли там чего опасного, только презрительно хмыкнул разглядев маленький платочек вышитый яркими персидскими мотивами. Очевидно Роксана сама его изготовила с тайной надеждой на будущего жениха.Осмотрев и обнюхав подарок, бросил его обратно. Занявшись подсчётом гостей и распределением мест на пиру. Каждого полководца, каждого солдата следовало посадить согласно рангу, чтобы пиршество проходило без обид. Проверяя списки и отмечая место каждого, расчертил тонким жезлом на восковой табличке дислокацию гостей, наорал на нерасторопных поваров, самолично распечатал амфоры с вином, повертел вертел с тушей целого быка.

Закружился, завяз в множестве дел, и только в момент когда рёвом походных труб был возвещён выход жениха, очнулся.

– Феликс одеваться!

– Уже поздно! Гефестион, вот, накинь хотя бы это.

Шуршащий персидский халат наброшенный поверх старого греческого хитона, скрыл повседневный вид, завязав на талии пояс с кистями, я побежал в начало процессии невесты, потому что, согласно обычаю именно главный дружка вёз девушку в дом жениха.

– Меч забыл! Ритуальный меч, забыл!

Нёсся за мной большими прыжками Феликс, с недостающим предметом, задыхаясь от быстрого бега. У ворот, откуда уже показались первые родичи Роксаны, я немного пришёл в себя, перехватив из рук слуги обнажённый клинок, поднял его острием вверх и взялся за узду переднего мула влекущего повозку невесты. По знаку, процессия торжественно тронулась в путь, к выбранному месту клятв, широкой горной площадке неподалёку от дворца. Шли не торопясь, я сдерживал торопыг, показывая, что значит македонский ритуал возвеличивания невесты. На обочине дороги, стояли женщины бросающие цветы и золотые монеты, сама же дорога была устлана самыми роскошными алыми коврами, которых мне удалось раздобыть в обозе. Весна в горах начиналась рано и тёплый ветер трепал гривы коней, сразу за повозкой невесты следовал её отец и братья, пахло крокусами, тёплое солнышко играло на золотых бляхах и сбруе коней.

Я снова улыбался. О Ваал, я теперь всегда улыбался!

Не дам повода себя унижать, ведь сегодня на меня будут смотреть тысячи придирчивых глаз, так же настойчиво как и на царя с царицей, они – будут искать во мне страдание. Не найдут. Иначе я перестану себя уважать, сегодня я буду весел и пьян, как любой гость и царедворец.

С поклонами, помог Роксане сойти, её ручка, маленькая липкая от пота и недавно съеденных сластей, похожая на лапку хищной птички, крепко сжала мою ладонь.

– Госпожа, – тихо подсказал я по-бактирийски – я сейчас подведу тебя к жениху, будь покорны и выполняй все, о чем тот попросит.

Из под алый чадры, меня обожгли ненавидящим взглядом, а рука невольно сжалась, похоже, Роксана не пойдёт по пути рохли Бастины и не будет слезами и капризами вымаливать твоё внимание, она намеренна полностью владеть тобой.

Что ж, – вспомнив Аристотеля, подумал я, – немало мужей уважаемых народов находились под пятой недалёких жён. Эта сцилла, ещё покажет себя, к горю евнуха.

– Я привет тебе женщину, о великий царь, достойную именоваться царицей.

Ритуальные слова. Ритуальные жесты. Я провёл их все, как и предписывал обычай, у всех на глазах разрезал мечом испечённый ночью хлеб, подавая по куску жениху и невесте, внимательно следя чтобы они откусили от него и как только это произошло, возвестил.

– Брак свершён, приветствуйте царя и царицу всех народов.

Поклонился до земли, показывая, как отныне подобает воздавать почести Роксане, вслед за мною, все находящиеся на скале упали ниц. С доброй улыбкой, ты выступил вперёд, в алой хламиде с золотой тиарой на голове и в одеждах расшитых золотом, милостиво поднял меня и притянув к себе, поцеловал в щеку.

– Благодарю, Гефестион.

– Мой царь.

Широком взмахом руки указал на приготовленные столы с угощением. Не желая унижать новых родичей игнорированием их традиций, заранее решили, что невеста будет вести себя как персиянка и просидит все пиршество в стороне накрывшись драгоценной чадрой, тогда как мы будем веселится по-македонски.

Устроим грандиозную попойку.

– За любовь Александра да продлится она до скончания времени!

– За будущих наследников трона царя царей!

– За династию Геракла и Ахилла!

Не помню, за что я ещё поднимал чаши, но все думали, что надрался я вусмерть, хлестал, не разбирая какое вино, подливал мне виночерпий, приказывая подавать его не из кратера, где хмельной напиток смешивали с водой, а прямо из амфоры. Не удивительно, что не прошло и половины пира, а я уже не мог и двух слов связать, Феликс, как ребёнка потащил меня на спине прочь, дабы не оскорблял рыганьем воспитанных персов. И только почувствовав себя в безопасном отдалении, я попросил верного друга опустить.

– Феликс я в состоянии идти сам.

Поражённый складной речью и совершенно трезвым рассуждением, слуга опустил ношу на землю.

– Гефестион, я думал…

– Вот пусть и другие так думают, а я иду отдыхать.

– Тогда домой?

– Пожалуй. На пиру и без нас обойдутся.

Моя любовь, что так ярко пылала в груди обратилась пеплом, дунь улетит, так почему я не могу освободиться от неё окончательно, почему вместо того чтобы разорить прогоревшее кострище, сижу и охраняю холодные головёшки?

Хотелось спать, пить и есть одновременно, хотелось послать все и всех в Тартар, вскочить на коня мчаться по краю ущелья с трепетом заглядывая в развёзшуюся рядом бездну. Выслав услужливого Феликса и веля ему не докучать излишней заботой, желал только одного, чтобы меня оставили в покое мои собственные мысли.

Примерно через час, заглянул Клит.

– Вот шёл мимо, думал зайти. Ты осунулся за эти три дня, представляю сколько забот свалилось с этим позорным браком.

– Македонцы считают его недостойным?

– Ага, есть такие разговоры.

– Значит продеться укоротить языки некоторыми. Но, ты ведь пришёл не за этим?