Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Стоик!

Прозвали его наши. Некстати вспомнив Диогена, однажды захваченного нами врасплох, в тот момент, когда он удовлетворял себя прямо на оживлённой городской улице, не стесняясь прохожих, и был жутко зол, твоей надоедливостью.

– Не загораживай мне солнце, – будто бы пробурчал в ответ на твоё вежливое извинение и желание загладить вину, так написал придворный историк и подхватили другие искусники пера, на самом деле, Диоген грубо послал нас подальше, и хвала богам его агрессия была направлена против тебя, если бы он задел меня, Греция лишилась бы старого оригинала. Как время меняет все, теперь ты оскорбляешь меня и разрешаешь это делать другим.

Каллисфен выслушал просьбу молча, отодвинул в бок исписанный пергамент и серьёзно посмотрел в глаза.

– А тебе не противно? До какого бесстыдства согласен опуститься, чтобы удержаться рядом с человеком который тебя разлюбил? Может пора принять горькое лекарство, и выздороветь, и попытаться начать жизнь заново? У тебя ещё есть пути отступления. Вспомни о чем писал тебе мой дядя: служба человеку без уважения, очерняет душу…

– Замолчи, за такие слова я могу посадить тебя на кол!

– Можешь, но истина от этого не изменится, ты уже не тот юноша которого я полюбил, с нежностью черт ты утратил нежность сердца. Мне жалко тебя.

– Себя пожалей, если завтра не исполнишь приказанное! Пока мы друзья, прошу, ради неких чувств ко мне, о которых Александр догадывался, но не смог доказать, смири гордыню и поклонись ему до земли!

– Дорогой Гефестион, я сделал бы для тебя многое, я бы писал тебе дифирамбы и распевал их все дни и ночи, я бы украсил цветами твоё ложе, я бы любил беззаветно и оставался верен до конца своих дней. Но, тебе не нужна верность, и цветы и песни, тебя прельщает только власть, что ж, ты получишь желаемое, вот только вопрос – а что дальше?

Устав пререкаться с Каллисфеном, я попросил его налить немного вина, к моему удивлению старый друг пить отказался, указав на стол с накрытым полотном блюдом, под которым я обнаружил только куски грубо наломанного хлеба и кувшин чистой воды.

– Так значит ты не покоришься?

– Так значит, я останусь единственным человеком чести, что ж неплохая перспектива в истории!

В день проскинезы мы собрались задолго до назначенного времени, омраченные предстоявшим действом старались не смотреть друг на друга, по возможности молчать. Как зачинщик и главный исполнитель позорного обряда, я держался в стороне, стараясь до поры не выделяться, только чутко прислушиваясь к коротким репликам македонцев. Здесь, уже не было места для шутливого задора, друзья, многие пришедшие на приём в дорогих греческих одеждах упорно смотрели в пол, словно переживая ещё не начавшееся унижение. Кратер, мой любимый враг, тоже стоял особняком, в отличие от основной массы, он накинул на плечи персидскую хламиду и золотой ожерелье. Евмен, поминутно вздрагивающий, приседающий как лошадь перед волком, суетился, бегая взад вперёд, путаясь в длинных полах халата, Марсий, пытливо заглядывающийся на слуг готовящих пир, словно спрашивая – уже? Клит, щиплющий бороду, скрипящий зубами Леонат. Никанор с братом, обнявшиеся как перед решающей битвой. Каждый, в нашей блестящей своре был и един с соотечественникам и в тоже время, безумно одинок. Меня с головы до ног покрывал темно-коричневый плащ, даже голову, до поры я предпочитал прятать. Не выделялся, позволяя Феликсу, охранявшего своего господина, рычать на остальных, чтобы не приведи Кибела не помялись мои одежды.

Вошёл раб, говоря, что приксинеза началась и персидские военачальнику уже вовсю лижут пол, и протягивают царю своё дыхание. Мы заволновались. Что ж, назад пути нет и то святотатство на которое каждый из нас согласился, вот-вот начнётся. Кратер пролез вперёд, желая первым исполнить приказ, я приказал Феликсу с телохранителями оттащить хама, в нашей перебранке, в которой кроме нас никто не посмел участвовать, я вновь почувствовал будущие величие и с огромный удовольствие наблюдал как оскорбленного соперника отвели в сторону, взяв себе на заметку ещё раз как-нибудь унизить его на глазах всей армии.

– Пора!

Шепнул распорядитель пира. Я, скинул с плеч скрывающий до поры скромный плащ, оставшись в роскошном персидском одеянии, жаль, что словами не передать насколько тот наряд был прекрасен. Достоин царя. Тончайшая шёлковая рубашка с вышивкой из драгоценных камней по вороту и рукавам, юбка, унизанная жемчугом до пола, передник, опять же с вязью диковинных из узоров. Пояс золотой, выполненный из чеканных блях. Сверху распашной кафтан, вышитый золотой нитью, а на плечах мех неизвестного мне животного, ровный и блестящий, так словно принадлежал легендарному созданию. Раб увидев меня, оступился и чуть не упал. Выходит, не зря, с вечера позвав к себе кометов, я без сна трудился над лицом. Прежние черты немного померкли, отступив перед опытной рукой мастера: аристократская бледность и тончащая дымка от туши на ресницах, глаза, чётко выделенные черным контуром, едва угадывающиеся румяна и сочные губы. Медное зеркало не врало, сейчас я был даже не Дионис, я был скорее – молодой Дарий, если бы не одно обстоятельство – полное отсутствие бороды. Поначалу хотел, сделать сходство более достоверным, но, подумав о чувствах македонцев решил, что с бородой выйдет перебор. Но, даже и без “гордости” любого мужчины, я выглядел божественно, впрочем, как и «божественно» заплатил всем, кто готовил предстоящий триумф.

Двери распахнулись.

Шум доносившийся из царских покев, стих, все обратились к входящему и Аид меня раздери, я был великолепен! Не быстро, но и не запинаясь на каждом шаге, легко вошёл, так словно не мне и не было «тяжёлой золотой сбруи», каждый шаг, поворот головы, каждый вдох был продуман и отработан сотни раз.

Ты сидел на возвышении, в одиночестве. Ноги покоились на маленькой изящной табуретоточке, а кисти расслаблено лежали на искусно вырезанных из слоновой кости подлокотниках. С позорного изнасилования, мы так и не поговорили о наших чувствах, предпочитая находить общие темы, не вдаваясь в подробности душевных обид. Сейчас же, ты смотрел на меня пристально, не отрывая взгляда. Отлично понимая каждый твой жест, я остался доволен произведённым впечатлением, но не подал вида, напротив, скромно опустив искусственно-удлинённые ресницы, изящьно развёл руки в стороны. На пальцах сверкнули и загорелись в пламени светильников, перстни из чёрного ларца, перстни самого царя царей! Стянутые потихоньку Феликсом во время военной неразберихи. Новые вельможи, конечно узнали драгоценные рубины и сапфиры оправленные в самородное золото, узнали и поразились, моей смелости. Каждый их них внутренне ахнул, боясь даже вздохнуть, дабы не навлечь на себя гнев правителя. Я же, как ни в чем не бывало, нежно улыбнулся, не разрывая с тобой зрительного контакта опустился на колени; не упал, не завалился, а именно достойно, крайне медленно, так что суставы были готовы затрещать от напряжения, опустился. Теперь предстояло самое тяжёлое – упасть ниц. И пусть я отрабатывал каждый жест, последний, мне давался особенно сложно, как и сейчас. Ты понял, и потому строгий взгляд потеплел, ты уже готов был сорваться с трона и броситься мне на помощь, как вдруг, взмахнул длинными темно-рыжими локонами, завитыми и украшенными по дворцовому этикету, я ловко согнулся, едва ли не чиркая носом по ковру, постеленному на пол.

Погоди, я припомню тебе это унижение!

На миг, моим сердцем завладели демоны, и безумная мысль распрямившись врезать тебе кулаком в переносицу, так чтобы кровавые сопли вытекли, вспыхнула… и погасла.

Время безумств прошло, оставив только холодный расчёт.

Потому, выждав некоторое время, так же изящно распрямился и слегка приоткрыв рот, коснулся кончиками холеных пальцев подкрашенных губ, посылая дыхание вперёд. Моя рука протянутая к трону, моя поза, говорящая о желании служить и подчиняться, мои глаза, смотрящие на царя с немым обожанием, о, как хорошо я завуалировал ненависть, потому что, мне осталась только она, и терять последнее я был не намерен. Ты же, казалось ослеп и оглох. Ты, казалось потерял способность к передвижению, вцепившись в подлокотники побелевшими длинными пальцами смотрел на меня, и не мог оторваться. Пауза затягивалась, оба участника действа ждали, сами не зная, чего. И ты первый не выдержал, бросился ко мне, упал рядом, поднимая, хватая за локти и прижимая к себе.

– Филэ!

Единственное слово, которое успел выдохнуть, прежде чем завладев моими губами, впиться в них, так словно от этого зависела твоя жизнь. И это была победа, выстраданная многими днями, победа, давшаяся мне огромным напряжением сил! Ты снова хотел меня, незаметно прикоснувшись бедром к царскому паху, я ощутил знакомое напряжение, ты хотел и не скрывал чувств, властно вгрызаясь в любимый рот.

– Гефестион, я самый счастливый человек на земле, проси чего пожелаешь!

Загадочно улыбнувшись, я перевёл взгляд на царский трон. Клянусь, я сделал это не осознано, но ты как всегда понял все по своему.

– Поставьте ещё одно кресло, для моего филэ, и впредь, он всегда будет занимать его!

Рядом, справа, чуть ниже из-за разности в высоте сидений, появилось второе седалище, и к нему, поддерживая меня словно немощного старика, подвёл.

– Как ты мог сомневаться во мне, филэ? В мире нет ничего, чтобы я не мог отдать тебе с радостью!

Краем глаза, я заметил Багоя стоящего неподалёку в красивом изумрудно-зелёном кафтане, застёгнутом на все пуговицы, скромно потупившим взгляд. Расслышал он или нет, последние слова, не знаю, но судя по тому как скривились его губы, я похвалил себя на первый удар невидимым кинжалом, и желая ещё большей боли сопернику, придержав, роскошные полы одежд величественно воссел на свой трон, не выпуская из руки твоей ладони. Торжествовать предпочёл достойно, не топча поверженного противника, и пока наши, по моему приказу, подходя, шлёпались ниц и били лбами в пол, думал о Кратере и о Каллисфене.

========== 22, Клит. ==========

Едва дождавшись окончания церемонии, а ты и так сильно сократил её, даже скомкал последние визиты македонской знати, избавив многих от необходимости предавать родных богов, мы удалились. Для этого понадобилась самая малость, моё нежное ласкание твоей ладони, движение большим пальцем по загрубевшим подушечкам, ненавязчиво предлагающее тебе более занимательное занятие.

– О, мой драгоценный филэ!

Очутившись в спальне, ты тотчас кинулся раздевать меня, с таким энтузиазмом что показалось будто бы былая страсть вернулась с удесятерённой силой. Персидские шелка и шерстяные накидки затрещали, золотые застёжки тяжеловесным градом полетели на пол. Наколов дважды палец до крови, ты, сам обнажил желанные участки тела до которых мечтал добраться всю проксинезу и забылся в экстазе, припав к правому плечу в долгом поцелуе. Никогда, я не был так отстранён и холоден, холоден изнутри, словно со стороны наблюдая любовную сцену, подсказывая сам себе как лучше изогнуться, как вздохнуть и что прошептать тебе на ухо. Сейчас я торжествовал не столько над наглым евнухом, сколько над тобой. Занимаясь продвижением и снабжением огромного войска, в недолгие часы отдыха тщательно спланировал, как инженер, способ заполучить царя обратно. Я угадал твоё подспудное желание, о котором не догадывались другие, а может и ты сам, не до конца осознавал его.

Что мог дать тебе Багой? Иллюзию! Лишь иллюзию царственной преемственности. С ним ты пытался забыть о нищем македонском прошлом и почувствовать себя истинным царём Азии, с ним, ты хотел ощутить себя великим Дарием, и что-то было….что-то…, но все не то! На самом деле, ты не хотел быть подобным царственному персу, ты изо всех сил желал его унижения! И лишь обстоятельство, что Дарий мёртв, делало твоё стремление неутолённым, повергая в уныние. Потому ты сжёг его лучший дворец и велел убить семью, потому, ты взял к себе его любовника, убедив себя и всех в любви к бывшему наложнику: ты желал хоть на шажок приблизиться к образу великого человека, стать ему ровней! Нет, даже превзойти в величии! Я правильно угадал затаённую печаль, и не зря пять косметов, три мастера одежды, знаток благовоний и прочие трудились над образом персидского царя, всю долгую зимнюю ночь, я, и никто другой, дал тебе живого Дария! Раздирая на мне дорогие персидские рубашки, ты мысленно возвращался назад в битву при Иссе и Гавгамелах, ты алкал и рычал.

– Дарий! Остановись! Сражайся со мной!

Пожалуй, ту ночь можно смело приравнять к нашим безумным оргиям юности, как и раньше, мы на полном серьёзе, игрались, забыв истинные обличия, став на несколько часов иными личностями. Ты самозабвенно властвовал над царём царей, заставляя его дрожать и взывать к тебе с униженными просьбами о сохранении жизни. Что ж, актёром, к тому времени я стал неплохим, умел подлаживаться под всяческие нюансы настроения любовника, потому, разметав густые волнистые пряди по широким подушкам, призывно стонал, протягивая к тебе руки. Вкрапляя в крики, слова на персидском, чтобы картина стала достовернее и это заводило тебя похлеще всех ухищрений евнуха, ты брал меня, как ненасытный дикарь, вымещая на холеном теле давнюю обиду: укусами и поцелуями, хриплым сбившимся дыханием, бормотанием крепких македонских ругательств. Ты буквально засыпал меня проклятиями, вгрызаясь в потную спину, кричал в безумном порыве.

– Я победил тебя, Дарий!

Ты победил?! Ты?! Победил?!

С той ночи, к моей ненависти присоединилось ещё и презрение. Устроив золотоволосую голову у себя на груди, с багровыми отметками страсти, я как и раньше задумчиво перебирал мягкие пряди, пытаясь осмыслить произошедшее. Что я чувствовал? Только физическую боль и душевное опустошение. Тебя так легко провести! От осознанная своего лицемерия, немного сквозило холодком в сердце, хотелось убежать и перетерпеть боль в одиночестве, но иное чувство – чувство мщения, вам обоим пересилило. Оно раздавило любовь, как голодный волк резануло клыками нежную лань нашей многолетней привязанности и принялось пожирать её, становясь все сильнее и злобнее.

Утром, приоткрыв полог вошёл Багой, я не спал, но и не пошевелился, лишь продолжил медленно ласкать твой затылок, навивая на пальцы послушные пряди. Евнух поставил рядом с ложем серебряный таз с душистой водой и шёпотом спросил, когда мы встанем. Ему ответом была утомлённая улыбка, с многозначительным выражением глаз. От пристрастного взгляда, не укрывались густые тени под глазами соперника, несколько царапин на груди, искусно сокрытые высоким воротом. Значит, не одному мне пришлось в эту ночь страдать, неужели этот мальчишка действительно переживал из-за обычного твоего перепиха?

Он плакал? Судя по покрасневшим и опухшим векам, – и довольно долго.

Он любит?! Вздор! Он не способен любить! Ему никогда не ощутить благородства высоких чувств! Впрочем, о чем я думаю?!

Кивком я выслал его из палатки, и как только евнух исчез, ты активно зашевелился, видимо запах благовоний перса встревожил чувствительные ноздри.

– Филэ? Как долго я спал?

– Не знаю, я и сам только что проснулся.

– Кто-то заходил к нам?

– Багой принёс воды для умывания.

– Отлично, видишь, какой он заботливый.

– Я бы сказал навязчивый, но, оставим ненужные ссоры. Я сам солью тебе.

Приняв пузатый восточный кувшин, помог царю принять более или менее приличный вид, омыв лицо и промокнув руки льняным полотенцем.

– Ночью я был немного груб. Прости.

– Никаких извинений не приму, ты был бесподобен.

– Филэ! Я скотина! В последнее время, совсем не оказываю тебе положенного внимания, от этого ты впадаешь в безумие …я виноват в твоих поступках.

Стена. С каждым твоим словом между нами словно вырастал ещё один ряд ровных известняковых блоков, при чем строили эту преграду мы с обоих сторон. Слушая тебя, я опустил глаза, желая только одного – побыстрее уйти.

–…. я виноват в твоих поступках и мне нести за них ответственность, но умоляю, пойми…

– Ты влюбился? По-настоящему?

Остановил поток ненужных признаний.

– Да. Не думал, что такое возможно, но, так вышло, пойми…

– Отлично понимаю!

– Моё сердце, филэ, оказалось настолько большим, что смогло вместить вас обоих, знай, вы мне невероятно дороги. Ты доблестью и верностью, Багой благородством. О если бы боги могли соединить вас в одно существо…

У всего же есть предел!

И мой, кажется, наступил, развернувшись я бросил кувшин из которого недавно разливал твою вонючую розовую воду, накинув на голые плечи халат, рванулся к выходу.

– Увидимся за обедом, – ты кинул на прощание.

– Что б ты им подавился!

Сказал про себя, а сам чарующе улыбнувшись ответил.

– Вино за мной!

– Феликс! Аид тебя раздери! Где шляешся!

Испуганный друг выскочил из соседнего отделения палатки, обнажённый, прикрываясь куском салфетки, очевидно, трахался с какой-нибудь войсковой шлюхой.

– Феликс! Ленивая скотина! Живо оделся, дуй в лагерь и приведи мне мужика!

Рыжеволосый детина, забыв про тряпочку которая упала из его рук, открывая всем на обозрение тайное место, очумело уставился на меня.

– Зачем?

Сдавленно пробормотал, даже не пытаясь вновь прикрыться.

– Совсем тупой? Найди мне мужика, напои, и тащи сюда.

Трахаться буду!

– Эээ-м Гефестион, может не надо …

– Заткнись, и выполняй приказ!

Хотел ли я в тот момент соития, не помню, наверное хотел. А может злость на тебя настолько переполнила чашу терпения, что я пошёл на риск лишь бы не сорваться и совершить нечто более ужасное. В одиночестве, омылся, обтёр тело водой с укропом, желая под корень извести твой запах. Приторно сладкий от восточных благовоний Багоя. Найдя новенькую амфору, припрятанную рачительном Феликсом под кроватью, отколок кинжалом горлышко и выхлебал её до половины, забыв о воде. Теперь все вроде бы встало на свои места – я не хочу с тобой спать! Под любым предлогом буду увиливать от ложа, ведь кроме твоего члена на свете существует ещё множество недурных мужских достоинств, почему бы мне, за все прожитые годы, познавшему только двух мужчин (а одного, увы, не по своей воле), не стать подстилкой третьего, четвёртого, пятого, в конце концов пора открыть счёт, который ты в тайне от меня (ха-ха, какая уж там тайна!) ведёшь несколько лет. Разметав подушки и покрывала, бросился на кровать, не желая прикрывать роскошное тело, разлёгся, в ожидании. Феликса не было довольно долго, меня даже посещала мысль о его предательстве, – неужели так сложно найти мужика согласного трахнуть царского любимца, и все же, я доверял ему, зная осторожность слуги, мог предполагать, что он тщательно выберет мне самца. И когда наконец услышал тихие шаги, то приподнявшись на локте придирчиво впился взглядом в входящего. Это был кавалерист из пятой илы, великан и балагур, душа компании, всегда председательствующий у костра и как следствие очень уважаемый воин. Македонец. Феликс ввёл его с завязанным глазами, очевидно пользуясь ранним часом в таком виде тащил довольно долго, окольными путями кружил, чтобы несчастный не понял к кому в палатку его зовут. Я молча кивнул, предлагая Феликсу возбудить великана, сам же принялся подготавливать тело. Слуга опустился на колени, лаская немалое хозяйство кавалериста. Все происходило в полной тишине, друг заранее объяснил верзиле условия сделки, потому, того не слишком покоробили странности дела. И как только новоявленный любовник пришёл в боевую готовность, подозвал его жестом, вставая на колени. Феликс хотел уйти, я не позволил, передав ему кинжал Крисида указал на шею великана. Тот понял все без слов. Уцепившись ладонями за изголовье походного ложа, как смог сдержал крик, когда чужак вошёл в меня, одним быстрым толчком. Запихал в рот подушку, стараясь не орать, стремясь переключить внимание на что-то приятное, например: на недавний грабёж очередного сатрапчика, от которого мне достались лучшие драгоценности и вина. Я всегда брал себе драгоценности и вина, разрешая другим поживиться оставшимся. Камни оказались мелкие, а выпивка дерьмовой, и все же разглядывая отшлифованные опалы, я отобрал себе парочку, с пламенеющим огнём внутри.

– Эй полегче, – прошептал Феликс, заметив, как сильно кавалерист вжимает меня под себя.

Чувствовал ли я с ним, то, что когда-то давал мне ты? Не помню, кажется нет, хотя… в том соитии не было презрения, он не знал меня, я не хотел знать его, животный трах и никаких чувств, по истечении некоторого времени поняв всю провальность затеи, я провёл ребром ладони по шее подавая знак Феликсу и он не раздумывая чиркнул кинжалом, погружая лезвие глубоко в шею кавалериста, тот захрипел, горячая кровь выплеснулась мне на спину и вдруг, необычайный по силе оргазм, от сотрясающегося в конвульсиях умирающего тела дал мне то, чего давно хотел – желаемую разрядку, с низким хрипом я неожиданно для себя, кончил, упиваясь запахом спермы перемешанной с чужой кровью..

Я иногда спрашивал себя – когда началась наша любовь, в какой день или час, я понял, что не могу без тебя жить, в какой момент мы стали единым целым? Семьёй? Случилось ли это под Византием, когда ты закрыл меня своим щитом от вражеского дротика, брошенного настолько искусно, что не встреть он преграду, я был бы мёртв, или под платаном из рощи нимф, когда ты впервые заговорил о любви, спросил – хочу ли быть твоим эроменом? Помню, как я опустил стыдливо ресницы и тихо-тихо кивнул, ещё не зная, что принесёт мне столь поспешное решение. Возможно, между строчками нашей недописанной Илиады, я найду ответ.

“Детский неровный подчерк, строчки налезающие одна на другую, стилус царапает дорогой пергамент, оставляя на нем кляксы. Золотовласый мальчик, стоя у раскрытого окна, терпеливо ждёт когда другой, склонившись над свитком усердно выпишет новую строфу и смотрит на него, нежно, с немым восхищением. От участливого выражения твоих глаз, я вздрагиваю и делаю ошибку, ну вот придётся вымарывать чернила, истончая и без того истёртый пергамент”.

Как бы я хотел, так же легко, вычеркнуть из текста своей жизни некоторое строфы, исправить непоправимое.

Глядя на остывающий труп, бывший всего несколько минут назад отличным товарищем многим соотечественникам, я хотел, чтобы он немедленно исчез, пропал из моей жизни и я бы стал прежним Гефестионом, добрым, немного грубоватым, весёлым и беззаботным юношей, смехом встречающим любые перипетии судьбы. Кто я теперь? Чудовище! Ехидна, порождение линейских болот – девятиглавая гидра?

Феликс осторожно потрогал за плечо.

– Я того, закопаю, за палаткой, когда стемнеет?

– Да будь добр, и надо бы совершить возлияние в его честь. У нас ещё есть вино?

– Ты слишком много пьёшь, это не к добру.

– Слишком много болтаешь.

Феликс замолчал, склонившись над мёртвым телом, постарался придать ему достойный вид, не желая рассматривать тайный похороны, я вышел на воздух, заметив идущего ко мне Багоя, расхохотался.

– Как ты вовремя! Я хотел предложить Александру, отметить наше примирение! Как считаешь сегодняшний обед, подходящий повод?

Евнух не ожидавший от меня подобного миролюбия, застыл, переваривая в голове приветливые слова, уставился в лицо.

– Ты уже пьян?

– Есть немного!

– Немного? А по моему ты едва стоишь на ногах?

Я бросил взгляд на свои лодыжки и похолодел, заметив беловатые подтеки спермы. Впрочем, евнух мог и не знать о нашем утреннем воздержании и вряд ли осмелился бы спросить. К Аиду предосторожности!

Обняв за плечи, дыхнул ему в лицо крепким перегаром.

– Пойдём к тебе, решим некоторые сложности.

Если бы я предложил персу снести голову, он бы и тогда бы, не так побледнел, истолковав мои слова в совершенно неверном контексте, еле слышно пролепетал.

– Гефестион, лучше отдохни! Сон пойдёт тебе на пользу!

– Глупости! Я как никогда готов к переговорам, и ещё никогда не был настроен так лояльно в противоположной стороне.

И такие из меня полились казённые фразы, словно я читал их по невидимой книге, парящей в воздухе, аккурат напротив кончика носа. Опираясь на плечо евнуха, громогласно выражая ему своё расположение поплёлся подальше от окровавленного соотечественника, рьяными выкриками заглушая в себе рвущуюся душевную боль.

– Вот выпей, это тебя отрезвит.

Как бы не сопротивлялся Багой, через его неудовольствие забрался таки в нежно-бирюзовую палатку из щёлка с золотым куполом и даже присвистнул на пороге.

– А ничего так! Приятно!

Не спрашиваясь, опустился на роскошное низенькое сидение, покрытое куском драгоценной парчи с густой бахромой и кистями. Разглядывая пару столиков заставленных какими-то благовониями, драгоценными безделушками в виде золотых гепардов, пряжек –волков и диковинных зверей – слонов из полированной белой кости. На стенах висели наряды евнуха, как бы я не ненавидел его, приходилось признать, вкус у перса был отменный. Изумрудно-зелёные, синие как восточные ночи, пламенеющие оранжевые с окантовкой из голубых лент, унизанные жемчугом, шитые серебряной нитью. Огромный выбор! Ты любил дарить любовнику роскошные одежды, и не только их. Я заметил браслеты и цепочки, очевидно бывшие на хозяине прошлым вечером, и сброшенные возле зеркала за ненадобностью.

Выплеснув предложенный настой, кто знает, чего туда мог подмешать соперник, вальяжно забросив ногу на ногу, давая ему понять собственную ничтожность.

– Александр хочет чтобы я при всех обласкал тебя, – заметив как неуловимо вздрогнул перс, добавил,– не трясись. Словами, разумеется. Желание царя для меня приказ и я его исполню, более того, с сегодняшнего дня ты станешь мне равным, не только в сердце Александра, но и в глазах всего народа. Рад?

Багой отрицательно качнул головой, садясь напротив и принимая из моих рук пустую чашу.

– Ты не искренен Гефестион, и все твои слова – ложь. Все, от первого до последнего.

– Не веришь?

– Хотел бы! Ведь моё чувство к Александру, к человеку столь высоко ценящему тебя, заставляет искать достоинства, которыми он привязан к тебе. Прости, я пока не могу найти ни одного.

Мне хотелось одновременно, и смеяться, и плакать, злость на тебя, разболтавшего евнуху о наших отношениях, единственное что ещё держало на плаву. Медово улыбаясь я поманил Багоя пальцем.

– Хочешь знать, маленький зверёныш? Синяя лысая критская обезьянка. Приходи сегодня в нашу спальню, взгляни на своего так называемого «возлюбленного» как он будет стонать от счастья, лаская меня, хочешь услышать его слова…

– О мой нежный, прекрасный филэ?!

– Да! И множество иных!

– Незачем, я их слышу каждый день, когда за тобой опускается полог и ты идёшь, орать на своих инженеров, военачальников, проклинать ленивых мулов, которые не хотят тащить стрелометы, тогда Александр берет мои ладони в свои, подносит их к губам…

Не хочу вспоминать, что было потом.

Скажу только, что наше примирение пришлось отложить, в тот день я умудрился сломать наглецу три ребра и выбить напрочь нижнюю челюсть, Багой, к его чести будет сказано, яростно защищался, даже пару раз замахнулся на меня кинжалом. Жалкие попытки евнуха убить, оказались настолько смешны и нелепы, что, в призрении, я даже плюнул в его разукрашенную кровью рожу, и покинул палатку, боясь остаться там ещё на мгновение. Злость, как-то быстро ушла, т понимая, какие будут последствия, не стал ждать, направился прямо к тебе.

Наказание последовало незамедлительно, впрочем, оно совсем меня не расстроило, посаженный под арест в своей палатке на несколько дней, я беспробудно пил, рыгал, и снова пил. Потом пришёл Клит, поинтересовался у Феликса как проходит запой, потом, взял меня перекинул через плечо и понёс макать в протекавшую неподалёку речку. Глотая смешанную с тиной воду, я немного отошёл, осовело спрашивая какой сегодня день, и почему я не вижу лагеря.

– Проснись! Уже как неделя, как мы снялись и идём быстрым маршем к Бактрии, Александр сам ведёт войско.

– И оно его слушает?

– Пока да, но все хотят видеть тебя рядом с царем! Сильным, как настоящий македонец а не размазнёй, пускающим пьяные слюни.

– Пошли вы все, в Тартар! Устал, быть сильным! Слушай Клит, здесь же никого кроме нас нет, давай сбежим домой, а? На кой нам сдался этот восточный поход и Александр! Уйдём! В Пеллу! Я так по ней соскучился! Я забыл голос матери, не знаю жива она или нет! Что там с моими сёстрами? На днях, пытался вспомнить их лица! Не смог! Скажи Клит, разве это правильно?! Зачем мы пошли в Персию – чтобы отомстить за обиды греков, да мы уже десять раз отомстили, зачем забираться все дальше в эти дикие горы?! Здесь нет прославленный властителей, знаменитых сражений, чтобы покрыть себя славой на веки, только, жалкие кучки разбойников, разве это достойная цель для великого царя?

Клит очевидно думал точно так же, но боялся высказать мысли вслух. Мне же все позволено и будь ты тогда на берегу реки, я бы проорал тебе эти слова, без всякой оглядки на будущее.

Друг, только похлопал меня по мокрой спине.

– Ну будет, будет. Александр не сердится, уже не сердится. Велел тебе догонять армию, как только придёшь в человеческий облик.

Помог выбраться из бурной промоины и подняться на крутой берег. Везде, где хватало обзора расстилалась пустынная степь, только следы от потушенных костров, да разбросанный мусор, напоминали, что некогда здесь стояло огромное войско. Моя палатка одиноко торчала сбоку, у входа сидела Гестия и начищала песком медный таз. Я оглянулся на Клита, тот спрятал усмешку в бороду.

– Александр оставил тебя с какой-то целью?

– Возможно, только давай не будем стоять на ветру, а то ты уже посинел в мокрых одеждах.

Дожидаясь пока я переоденусь в старую греческую тунику, Клит сообщил вскользь, о здоровье Багоя, рассказал, что ты дважды поил его знаменитым бальзамом, от чего несчастного даже стошнило. Может поэтому, я смог улыбнуться через силу и сесть за стол, не чувствуя подвоха. Феликс принёс вина и двух жаренных фазанов, подстреленных лично сегодняшним утром. Раздирая пальцами жёсткую тушку птицы, я рассеяно слушал застольную беседу словоохотливого миротворца. Клит не отставая от хозяина, в поедании мяса, развлекал меня, перемешивая серьёзные темы с шутками, и вскоре осторожно подвёл главному.

– Ты нужен Александру. Вот только… не истерик, каким выставил себя в последнее время! Прости, ты ведёшь себя как баба у которой на рынке украли мошну с драхмами. Зачем по любому поводу цепляться к евнуху? Парень он кстати неплохой, и за нашего Александра готов жизнь отдать, а как обустроил его быт, какие готовит ему кушанья, это тебе не сухая фазанина, с приправой из каменной соли.

Я разозлился.

– Так не жри, беги за «своим Александром».

– Я побегу, только что ты намерен делать? Могу узнать?