Текст книги "Я - твое поражение (СИ)"

Автор книги: Эльфарран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

– Дальше нельзя, дальше начинаются комнаты гарема. Это место священно, и всем, кроме царя туда вход воспрещён.

– Разве я не приказал очистить покои?! Теперь они будут называться инженерным корпусом! И если вам не хватило духу выбросить царских приживалок, что ж видно это придётся сделать мне!

В сопровождении нескольких персов, старых царедворцев, раздражённый невыполнением приказа, прошёл в самые сокровенные покои великого царя. Гигантские колонны взметнувшиеся ввысь, стройные, точно нераспустившиеся стебли лотоса, растущего у береговой линии Евфрата поддерживали потолок раскрашенный яркими орнаментами, зигзаги здесь чередовались со спиралями, человеческие фигуры в дорогих одеяниях с цепочками из играющих крошечных обезьянок. Утопая сандалиями в густых шёлковых коврах, я брёл посреди всей этой роскоши, уже не зная чем ещё сможет удивить меня сказочный дворец. В небольшом дворике, там, где потолок зиял идеально круглым отверстием, открывая царским жёнам, небо, журчал прелестный фонтанчик с львиными головками на бортиках. Мраморные звери смотрели скорее приветливо, нежели угрожающе, из пасти каждого текли тонкие струйки в глубокую синюю чашу бассейна. Везде, куда не падал взгляд, в плоских посудинах цвели гиацинты, источая тяжёлый сладкий аромат, от которого кружилась голова. Ничего подобного я не видел в Македонии, даже в покоях царицы. Хитрые персы дали мне время насладится прохладной дворика, промолчав, даже когда я наклонившись вымыл лицо и руки под хрустальными струями священного водоёма.

– Отсюда начинается царство красоты!

Интересно!

Значит – вот эти узоры на коврах предназначались только для женщин? Не слишком ли много внимания персы уделяют глупым вздорным созданиям? А эти золотые сосуды и пуховые подушки на табуретах красного дерева? Удивительные тонкогорлые сосуды из необычного материала белого цвета, хрупкого и твёрдого одновременно. Все вызывало неподдельное восхищение, я даже забыл ненадолго свою миссию, и как глупый ребёнок не скрывая восторга таращился на роскошь персидского гарема.

– Комнаты печали!

– Что? Ох, я задумался!

– Первыми мы пройдём комнаты печали, так называются покои отвергнутых великим царём наложниц. Это поистине самое грустное место в гареме, здесь предаются страданиям не угодившие чем-то повелителю девушки. Отсюда дорога только одна, после года томительного ожидания, если великий царь не признаёт её вновь, девушку душат и сбрасывают тело с стены.

– Прескорбно, – вежливо вздохнул я, не слишком жалея неизвестных персиянок.

Пройдя ещё немного, был едва ли не опрокинут неизвестно откуда взявшейся толпой, мне в ноги бросилось до полсотни женщин, с распущенными волосами и в ярких одеждах. Все как одна, распростёрлись на полу, голося, прося о снисхождении. Пришлось кричать, дабы переорать их вой.

– Наш царь Александр дарует всем вам свободу, если у кого-то есть семьи или друзья, те могут сегодня же покинуть дворец, остальные пусть запишутся у евнухов, и мы решим их судьбу.

Закончив, облегчённой вздохнул.

– Надеюсь теперь они будут более сдержаны?

– Безусловно, благородный господин, простите, женщины из нижнего гарема забыли как вести себя в присутствии царственных особ, мне за них стыдно!

Перекидываясь ничего не значащими фразами, мы миновали ещё несколько богато убранных залов, забитых египетский громоздкой мебелью, креслами и лежанками из благородного кедра, расставленные в живописном беспорядке они создавали ощущение заброшенности и как следствие, небольшой тревоги. Слуги пояснили.

– Мы вынесли сюда некоторые предметы, думая, что они понадобиться в обозе, но в суматохе забыли. Если вы позволите, мы поставим мебель на место.

Я опустил подбородок в знак согласия, по ходу отобрав несколько табуретов для твоих покоев и два столика, показавшиеся мне весьма устойчивыми. Останавливались у подножия величественной лестницы спросил, кто живёт наверху.

– Там покои царских жен и любимцев. Общей численностью пятьсот!

– Пятьсот?!

Против воли у меня ворвался удивлённый крик.

– Как такое возможно?

– Комнатки невелики, но зато богато обставлены! Чтобы наш великий царь мог в любой момент посетить приглянувшуюся ему женщину, и найти у неё желаемый уют.

– Сколько же у него наложниц?

– Мы уже говорили – триста шестьдесят пять! И каждая достойна царя! Терпеливо ожидая единственный день в году для желанной встречи.

– Не завидуют я, Дарию, – вздохнул про себя, – бедняга небось совсем истаскался, выполняя кобелиный долг. А вслух спросил.

– Выходит и детей немало у вашего правителя?

– Законных всего трое, от нашей луноликой царицы Статиры! Остальных мы не считаем, сила чресл царя измеряется только потомками по прямой линии.

Рассуждая, прошли несколько приоткрытых дверей. Обитательницы роскошных покоев отсутствовали, очевидно, находилось в обозе и были захвачены как трофеи ещё в битве при Иссе. Другие покои, запертые на засовы, казались обитаемы, не желая тревожить женщин, а количество золотых нор было огромно, велел передать им то, что уже сказал в нижнем гареме, горя желанием побыстрее отделаться от скучной обязанности.

– А как поступить с наложниками, великого царя?!

Я поперхнулся.

– У него были и любовники?!

– Вас это удивляет?! Почему? Всем известны прекрасные юноши танцовщики, с которыми царь любил проводить полуденные часы.

– И много их?

– О нет, не более сотни!

– Угу, пожалуй я не буду смущаясь их покой и так же распущу всех по домам. Надеюсь на этом все?! К утру чтобы никого здесь не было, мои инженера и строители до сих пор ночуют на улице, пока ваши бесполезные приживалки пользуются всеми благами дворца!

Распорядившись, хотел уйти, как вдруг обратил внимание на звук донёсшиеся из ближайшей двери, так словно что-то тяжёлое упало на пол.

– Откройте!

Персы бросились исполнять приказ, но дверь не поддавались, видно, с обратной стороны к ней были привалены тяжёлые предметы. Я даже крикнул своих телохранителей, приказав им немедленно выбить преграду. Мощные Теламонид и Аннарх, взяв наперевес тумбу из чёрного дерева с размаху ударили ею как тараном, разрушая нагромождения мебели. Крича и ругаясь, ввалились в узкую душную комнату. Под потолком, в петле бился человек, извиваясь как червяк на крючке рыболовства, в самодельной удавке сплетённой из тонких одежд.

– Снять!

Рослый Телемонид подставил плечо и приподнял самоубийцу, не давая ему окончательно задохнуться, Аннарх, подпрыгнув, чиркнул кинжалом по шёлковой верёвке. Юноша свалился к моим ногам, инстинктивно освобождая шею. Я все это время, стоял и молча смотрел на него сверху вниз, не желая помогать. Мне была противной сама мысль, уходить из жизни до срока отведённого богами и потому, в тот момент чувствовал только глубокое презрение, а никак не жалость.

– Имя?

Юноша с трудом прохрипел.

– Багой.

Обернувшись к сопровождающим с немым вопросом, я потребовал более обстоятельного ответа.

– Любимец великого Дария. Танцовщик. Личный евнух.

Багой показался мне безобидным, небольшое прошествие с ним, даже повеселило.

– Евнух? Занятно! Хочу посмотреть!

Персы ошеломлённо загалдели, передавая мои слова друг другу, что-то лопоча о безнравственности македонцев и это разозлило.

– Немедленно!

Один их сопровождающих боязливо подошёл к Багою и распустил завязки на его широких шароварах, стягивая многочисленные складки к коленями.

– Расставь ноги!

Уродство так поразило меня, что я приоткрыл рот, не зная как реагировать: смеяться или напротив жалеть несчастного перса! Там, где у каждого нормального мужчины были определённые природой органы, у Багоя остался только кривой красноватый шрам. И дырочка, для мочеиспускания, заткнутая золотым стерженёчком, не лишённым изящества. Не обращая внимания на нервничавшего перса, не удержался и прыснул в сторону.

– Да, не повезло, друг. Не удивительно, что ты в петлю полез? Ладно, прикройся!

Евнух начал быстро натягивать сорванные с него штаны, заливаясь алым румянцем стыда. Желая вознаградить его смущение, я протянул руку, погладил по потной голове.

– Можешь уходить! Александр всех вас отпускает.

– Мне некуда идти, господин. – Борясь со страхом прошептал евнух, опустив длинные ресницы, мило вздохнул. – Позвольте мне закончить, то что было прервано.

– Такая смерть недостойна мужчины. Впрочем, мужчиной тебя назвать нельзя, бедное искалеченное существо.

Вспомнив о данном обещании и обрадовавшись, что хоть часть данного слова смогу исполнить, спросил вроде как для порядка.

– Ты говорят умеешь отлично развлекать на пирах, это правда?

– Да, мой господин.

Его голос тихий, но приятный, с гармонично звучащими согласными, нравился мне все большое и больше. И то, как он не раболепствовал и не ползал на коленях, выращивая себе содержание, так же способствовали тому, что я пообещал Багою покровительство. Обласкав и обнадёжив, приказал одному из евнухов остаться с юношей, чтобы он не приведи Дионис не повторил свою попытку и довольный собой, вышел.

Глупец! Я должен был придушить его! Прямо там! Немедленно! И без жалости!

========== 18. Статира. ==========

Ты помнишь мой знаменитый железный сундук? С тяжёлой кованной крышкой, всегда запертый на пять хитроумных замков? Тот самый, который всегда стоял в кабинете, и служил удобным стулом в походах, а иногда одиноким ложем. Помнишь, как его однажды пытались вскрыть наши враги, когда врасплох напали и захватив самое ценное, бежали, сундук выдержал все их жадные пытки, не раскрыв содержимого. Представляю лица Птолемея или крючкотвора Эвмена, когда они заметят, что сверхсекретный сундук открыт, как задрожат их руки и какой издадут они вопль разочарования, обнаружив под крышкой только пустое дно. Я заранее опустошил его, и кажется, не прогадал. Там действительно лежали самые дорогие моему сердцу вещи, то немногое, что осталось от прежней жизни. Клочки бумажек, которыми ты пулял в меня на лекциях, тщательно разглаженные, с короткими посланиями, типа: «кого люблю тому посылаю, ты проспал утреннюю гимнастику, подожди меня у пятой колонный после урока философии». Смешные коротенькие записки, начертанные впопыхах полудетским подчерком, немного корявые буквы, порой, без начала и конца.

Письма.

Полные любви, обожания: нежный мой филэ, бессмертный возлюбленный, прекрасный супруг. Клятвы, заверения в вечности чувств, обещания быть верным. Иногда я разбирал свой архив, перечитывая отдельные послания. Они ещё пахли давно сорванными цветами, пылью военных дорог, конским потом; испачканные в грязи, если ты набрасывал очередное творение прямо на колене, спеша передать его гонцу, с приказом лететь до Гефестиона, чтобы он не подумал упаси Дионис, будто я забыл о нем. День разлуки и десятки писем, которые снова и снова передают твою тоску, нетерпение, ожидание встречи.

А потом, чуть ниже.

Официальные бумаги. Красивые, твёрдый пергамент. Печати, становящиеся все тяжелее и пышнее.

«Приказ гиппарху Гефестиону Аминотиду прибыть в указное место в указанный срок и рядом приписка – жду, соскучился, приезжай скорее»!

Сколько у меня их было? Много! Вся жизнь уложилась в один сундук, все наши отношения стекли на кончик острозаточенной палочки густыми слезами – чернилами. Я велел сжечь их. Бросить в костёр не письма, и даже не документы, я уничтожил нас – когда-то связанных нежным чувством, разорвал в клочья нашу любовь и растопил ею душную индийскую ночь.

Впрочем, извини, отвлёкся.

Вавилон вошёл в мои жилы как сладкая отрава, его нега и роскошь, его красота. Грубость первых дней, когда опьянённые чужеземной роскошью и вседозволенностью мы крушили многолетние устои царства, повергая персов в ужас, отступила, и я смог увидеть не только блещущее напоказ золото. Библиотека Дария, стеллажи в несколько этажей, глиняные таблички с клинописным текстом, там был архив многих тысячелетий: история великого Кира, и Дария, Артаксеркса, о боги, я стоял поражённый величием этой нации, не в силах поверить в подобное зрелище. К своему стыду, не смог прочесть ни одну из них и потому прибёг к помощи учёного библиотекаря. Оказалось, что все мои познания ничто, и даже те сведения которые давал Аристотель тоже лишь крупица великого учения, созданного в Азии. Если бы я был свободен, то вряд ли ушёл из библиотеки, обедал и ночевал бы там, но, неотложные заботы о вверенной тобою армии съедали дни. Утро начинал по обычаю очень рано. Встав до рассвета, мылся в холодной воде, расчёсывал и завязывал длинные волосы золотой лентой. Облачался в персидские штаны, рубаху и халат. Не смейся, Александр, я как никто другой быстро оценил удобство персидских одежд и первый стал одеваться согласно этикету дворца, подавая пример всем подчинённым. Лёгкий завтрак, состоящий из поджаренных яиц и ячменного хлеба. Немного вина. Гранат. Царь фруктов, как называют его персы. Поднимающееся из вод канала Дария, солнце, как нерадивый часовой заставало меня за рабочим столом, разбирающим толстую кипу пришедшей за ночь, почты. Донесения, жалобы, разбирательства, к каждой бумаге я относился скрупулёзно, читая и делая отметки, порой, тотчас принимая решение. Плечо ещё болело, лишая возможности много писать и оттого я нанял трёх грамотеев, работавших под диктовку, хотя… резолюции и печати все-таки накладывал сам. Желая побыстрее перенять порядки империи, более совершенной перед македонской, в смысле организации жизни и быта двора, начал внедрение поголовной отчётности сатрапов. Дошло до того, что я сам стал назначать не только управителей областей, конечно из наших способных соотечественников, но и выбирал местных царьков, в подвластных, зависимых от нас странах. Чувствуя силу власти, меня стали бояться, лебезили, кланялись чуть ли не до пола, поначалу я даже дёргался от подобных унижений, не привыкший к обычаям восточных монархов, изумлялся, кидался поднимать падающих ниц придворных. Спустя месяц бросил это занятие, а спустя ещё один, мне стало казаться, что все так и должно быть и если кто-то не успевал согнуться, получал десять палочных ударов по пяткам. Феликс окончательно разленился, потолстел, отпустил бороду, завернувшись в дорогие ткани напустил на себя важный вид, подчас приехавшие во дворец издалека люди, принимали его за царя. Я подозреваю, что он здорово поживился за счёт богатств Дария, а кроме того, лично разработал и внедрил систему взяток, протекций, пуская ко мне только тех просителей кто мог заплатить ему определённую мзду. Пару раз я взгрел жаднеющего слугу, не так чтобы сильно. Кулаком раза два, по толстым губам. Не помогло. И махнув рукой на все его махинации, занялся более важными делами, которые не терпели отлагательств, а именно – армия развратилась! Как и мой Феликс, она погрязла в пьянстве и безделии, от праздности македонцы начали безобразить, и возмущение жителей Вавилона грозило уже бунтом.

– Я принял решение, – собрав всех гиппархов, провозгласил тоном отметающим всякое сомнение, – канал выстроенный ещё триста лет назад, находиться в запустении, городу грозит затопление. С завтрашнего дня, вы все, во главе с вашими отрядами, направляетесь на строительство дамбы, чтобы защитить Вавилон от наводнений со стороны моря. Каждому солдату будет выплачено жалование которое он получает на марше, каждому руководителю, соответственное его званию, содержание.

Мысль, занять македонцев, пока ты носишься по степям за Дарием, пришла мне в голову неожиданно и как показали последующие события, стала спасительной. Выслав шумную ватагу из дворца, принялся восстанавливать его в прежнем величии, стремясь показать всем, что мы не дикари, не чужаки пришедшие с целью грабить, я вознамерился показать всему миру наше добролюбие, и как следствие, величие. Поступи я иначе, и потомки запомнят тебя только как удачливого захватчика, жестокого царя, распинающего невинных людей и казнившего пленных тысячами, человека разрушающего все на своём пути. Так не должно было быть! Я начал работать, стал проводить иную политику, и в этих трудах мне помог, как бы ты не злился – Аристотель. В отличие от тебя, разругавшегося с ним вдрызг, я не никогда не прерывал связь с любимым учителем, наша регулярная переписка даже вошла в поговорку: посланники доставая из кожаных седельных сумок письма, приговаривали – «и как всегда от Аристотеля». Один раз в декаду, получая от него мудрые наставления в делах управления государством, посылал в ответ – образцы земли, камней, растения засушенные в виде гербария, и живые в кадках, насекомых. Зверей, в клетках, одним словом материал для изучения и записи. Порой, я слал учителю то, что удивляло меня, восхищало или обескураживало. Однажды отправил десяток белых львов, как подарок, на день рождения, интересно, что он с ними сделал? В один из дней, по обычаю быстро разворачивая очередное послание, чуть не вскрикнул: оно было от Демосфена, да-да того самого Демосфена – яростного врага царя Филиппа и твоего болтливого противника. Изворотливый грек наконец понял, что дело его проиграно и влияние кануло безвозвратно в лету. Униженно, он умолял меня помирить вас, не рискую обращаться к царю македонскому, лично. Единственное послание, которое я оставил без ответа.

В тишине дворца, засиживался порой до середины дня, когда палящая солнце начинало жечь раскрытые окна, и тогда приходил Феликс, ворча на последних посетителей, закрывал проёмы ставнями и напоминал мне об обеде. Ели неизменно вдвоём, обязательной приправой к мясу барашков и сочном куропаткам с овощами, были сплетни двора, собранные у моих многочисленных шпионов, за поеданием деликатесов доступных только правителям, я узнавал обо всех интересующих меня лицах. И здесь Феликс был бесподобен; его хитрый ум, способность слышать и видеть сквозь стены и отделять правду от лжи, сослужили мне хорошую службу. Для нас не было запретных тем, хотя я и не откровенничал, все же слушая отчёты о тебе привезённые тайными посланниками, вскользь интересовался сердечными привязанностями. Получая неизменный ответ.

– у Александра никого нет.

Радовался и страшился одновременно.

Возможно, это затишье перед бурей, и если не я, то кто другой сможет утолить твою жажду.

В одну из ночей вспомнил о Багое. Бессонница, приходящая в безлунные ночи временами мучала усталый мозг и тогда я бродил в одиночестве по пустому дворцу, пугая доблестных стражей стоящих в карауле. У дверей гарема, спешно переделанного под канцелярию, мне сообщили, что названный евнух живёт в верхних комнатах, там же где нашла приют семья Дария. Странно. Бывая у них чуть ли не ежедневно, я почему-то никогда не заглядывал в последнюю угловую комнатку, считая её необитаемой. Решив немедленно исправить досадную оплошность, направил стопы наверх.

Багой сидел на полу, несмотря на поздний час самозабвенно полировал ногти, заметив меня, входящего без стука, неловко подскочил, кланяясь.

– Господин, я не ждал вас так поздно.

– Извини, я и сам не знаю зачем пришёл. Разогнись. Не раболепствуй.

– Да, господин.

Скучающим взглядом, внимательно осмотрел обстановку маленькой клетушки. Нового убежища несчастного евнуха. Низенькую убогую кровать. Столик, несомненно утащенный откуда-то снизу. Стул – один, видимо у Багоя не водилось собеседников. Висящий на крючке наряд, из полупрозрачной ткани с блесками. Почему-то именно он, в дни радости украшавший своего хозяина, а теперь сиротливо отсвечивающий поблёкшими серебряными нитями, резанул своей оставленностью, точно ножом по сердцу.

– Тебя не обижают?

– Не обижают, господин.

– Может есть просьбы? Говори, не бойся.

– Я всем доволен.

Подойдя, я как бы невзначай прикоснулся к роскошному наряду. Дорогой шёлк так и струился меж пальцев подобно коже змеи.

– Подарок Дария?

– Да, я танцевал в нем, в свой первый день во дворце. Эти одежды, единственное, что мне удалось спасти, когда чужаки грабили гарем. Я одел их на себя, а сверху прикрыл отвратительным рубищем. Они не посмели раздеть.

– Неужели пропустили такого симпатичного мальчика. Вот уже ни за что не поверю!

– Багой вымазал лицо сажей и дурно пах, они побрезговали.

– Выходит среди греческих гоплитов есть эстеты?! Забавно! Впрочем, все это не стоит откровений. Расскажи мне лучше о вашем царе.

– Разве мало у господина слуг, которые могут удовлетворить его любопытство?

– Много, но я хочу, чтобы именно ты поведал мне кое-что о Дарии.

– Великом царе Дарии, добрый господин. Если вам не трудно.

Я рассмеялся, малютка евнух пытался учить меня этикету. Однако благосклонно кивнул.

– Валяй.

– Так чтобы вы хотели знать?

– Его тайные пристрастия, привычки, как бы не был велик правитель – он человек и у него есть некие особенности, раз уж я здесь, то не плохо бы знать правила, по которым живут персидские владыки.

Багой молчал, теряясь в догадках о смысле моих слов, краснел, и сжимал губы.

– Господин изволит шутить?

– Нет, я серьёзен. Ты был близок ему, так? Вы спали вместе? Он входил к тебе?

– Но, зачем вам это? Кроме того, нужные сведения можно почерпнуть из записей распорядился гарема.

– Ты прав, я недавно просмотрел их, и нашёл много интересного. Имея неисчислимое количество наложниц и законную жену, красотой затмевающей небо, Дарий…

– Великий царь, Дарий! Пожалуйста!

– Извини, он самый, проводил с тобой столь многочисленные ночи, что у меня сложилось впечатление о любовной связи между вами. Или, я ошибаюсь?

– Вы проницательны, господин, и от вас ничего не скроешь, да, я люблю великого царя всей душой и сердцем.

– Любишь? А, он? Он испытывает к тебе ответное чувство, впрочем, молчи, я знаю, правду.

Волоокие глаза, влажные как у дикой газели сверкнули непрошенными слезами, ресницы задрожали, когда Багой услышал из чужеземных уст подтверждение своей любви к царю. Разволновался.

– Вы знаете, но, откуда?

– Я недавно встречался с Дарием… о прости, с великим царём Дарием, и он сам сказал мне о тебе.

Не в силах усидеть, Багой вскочил и быстро заходил по комнате сжимая тонкие пальцы в кулачки.

– О, если бы я мог быть рядом с любимым! Если бы мог закрыть его своей грудью от вражеских стрел! Успокоить, в часы отчаянья! О, тогда бы я умер счастливый, отдав последний вдох тому, кто владеет моей жизнью. Господин! Умоляю, скажите, как он выглядел: он был измождён, болен? Может грусть поселилась в его очах? Его наряд не был небрежен, а его руки все так же прекрасны? Дыхание, сладко как цветущий в ночи жасмин?

– Эй-эй остановись, Багой, я ничего такого не заметил, и выглядел он неплохо.

– Хвала Мардуку и богу Энлилю! Господин, принёс бедному узнику благую весть и влил в его жилы радость! О благодарю, благодарю тебя!

Багой сделал попытку снова упасть мне в ноги, я не дал, вовремя подхватив его почти невесомое тельце за талию, и удивился, насколько евнух был приятен на ощупь. В отличии от собратьев, от Багоя не пахло мочой, разве что, цветочной эссенцией, да и кожа его оказалась мягка на ощупь. Указав ему место у своих ног, я устало опустился на единственный стул, устроив руки на подлокотниках, задумчиво оперся щекой о кулак. И такая напала на меня блажь, которой я после и сам удивлялся, с чего бы разоткровенничался как последний глупец.

– Значит, любовь даёт тебе силы жить? Зачем же ты, дурень, в петлю полез?

– Я боялся бесчестия, не хотел чтобы тело которое ласкал великий царь, стало предметом наслаждения грязных македонцев.

– Давай-ка полегче на поворотах, я между прочим именно македонец.

– Вы другой, господин. Вы добрый и вы тоже страдаете, в душе.

– С чего ты взял?

– У вас глаза красивые, но, затаённые, словно в них скрывается грусть, которую вы никому не откроете, и она вам мучает.

– Ты прав, никому ещё не удавалось постичь моих мыслей. Очевидно, я ошибался на твой счёт.

– Вы любите, и с вашей любовью что-то происходит, это вас страшит?

– Человек которого я люблю, сильно изменился, не знаю смогу ли сохранить чувство к нему – новому? Приму ли?

– Примите, если ваши слова искренни, как и ваша любовь, вы пройдёте сквозь пламя страдания и оно не опалит вас.

Багой немного успокоил меня, желая его отблагодарить, я протянул правую руку, чтобы погладить малыша по голове, он же, неверно истолковав мой жест, отшатнулся, вскочил и невольно задел раненое плечо.

– Чтоб тебя подняло и вывернуло!

Боль, пронзила до пяток, скорчившись в стуле, я глухо застонал, хватаясь за больное место.

– Проклятые лекари. Никто, толком ничего не может! Только деньги гребут! Где Филипп, почему он с Александром?! Почему я обречён гнить здесь заживо?!

Напуганный моими криками Багой, преодолев стыдливость, приблизился.

– Позвольте мне, господин, посмотреть, не скажу, что я искусный лекарь, но кое-что понимаю в ранах.

Нежно расстегнул тяжёлые золотые застёжки, опытной рукой помогая спустить халат с перебинтованного плеча, обнажая бинты пропитанные гноем.

– У вас задета кость, господин. Она не даёт срастаться мышцам, погодите намного, и все заживёт. Умоляю, не шевелите рукой, вот повесьте её на платок.

Быстренько соорудив мне нечто на вроде перевязи, Багой с величайшим бережением устроил больную конечность, и мне враз полегчало.

– А ты знаешь толк в уходе, собирайся!

Мои решения всегда отличались стремительностью, столь удивляющей многих, и столь ценимых тобою.

– Ты будешь прислуживать в спальне. Не отказывайся, я единственный, кто не будет к тебе приставать по ночам, ты нужен мне как как человек понимающий толк в отдыхе. Разговор перед сном, развлечение одиноких вечеров, ну может пара бокалов вина, большего я от тебя не потребую.

Багой не возражал, опустив длинные ресницы в знак согласия, снял с крючка своё единственное сокровище – старый танцевальный наряд и пошёл за мной.

Он вошёл в мою жизнь лёгким шагом, вошёл чтобы дать успокоение, то в чем я отчаянно нуждался, но боялся признаться, даже себе. Феликс давно не годился на роль некой подушки для слез, облечённый властью, он стал чванлив и высокомерен. Рыжая борода, густые веснушки на широком лице стали знакомы каждому, начальник тайным соглядатаев, старый друг научился подменять искренние чувства лестью, врал, когда это было необходимо, будучи предан мне всецело, во всем, однако, имел свою немалую выгоду. Багой разительно отличался от Феликса своей не испорченностью, его тихий голос одновременно нежный и твёрдый, вселял уверенность в искренность собеседника и потому я полюбил долгие персидские вечера. Когда, устав от рутинной канцелярской работы, приходил в спальню где меня ждал возле наполненной тёплой ванны молодой евнух, с чашей душистых трав и цветов. Он помогал мне раздеться, нежно устраивал больное плечо, молчал, до тех пор пока я не заговорю первым, искуссно массировал мне ноги. За ужином, Багой учил меня правилам поведения за столом, от него я узнал много нового о способах поедания хвалёных восточных деликатесов. Находясь рядом, и в минуты крайнего раздражения, никогда не высказывал недовольства, напротив, был неизменно мил и готов к услугам. Был ли он мне другом? Скорее нет, но и слугой его назвать было трудно, собеседник развлекающий скучающего аристократа занятными историями. Их Багой знал великое множество, поев и немного выпив, я откидывался на высокие подушки и подолгу слушал, как евнух пел о славном Кире называя его – миссией, о его сыне Дарии, о красоте цариц персидских. Наигрывая на небольшой арфе Багой умел извлекать из неё чарующие звуки, вкупе с проникновенным грустным голосом создавал на диво умиротворяющую атмосферу. Я даже забыл о бессоннице. Временами, выезжая не охоту брал его с собой, заметив, что он неплохо держится на лошади, подарил несколько костюмов для верховой езды и с десяток коней. Забравшись далеко в густые дебри, шутя. учил его обращению с оружием. Приговаривая.

– Мой дорогой мальчик! Когда вернётся Александр, мы устроив грандиозную облаву на львов, наш царь, более всех зверей на свете, предпочитает именно их для состязания в храбрости, так вот, я хочу чтобы справа от меня был ты, и в нужный момент смог прийти на помощь.

– Боюсь, вы переоцениваете мои силы, господин.

– Нисколько, вот держи дротик. Клади пальцы, так, смелее, сжимай, а теперь отводи руку…

Я учил его македонскому и греческому, он преподавал мне уроки персидской истории и знания о богах, долгими вечерами, устроившись на балконе, мы вели тихие беседы.

В какой-то момент мне даже стало казаться, что я полюбил Багоя.

Было ли это той знаменитой аурой обольщения, как скажут в дальнейшем наши ребята, либо, он от природы невольно располагал к себе, не прилагая при этом особых усилий? Не знаю, но спустя пару месяцев я уже не мог обходиться без его присутствия. Багой заведовал моим персидским гардеробом, подбирал царские одежды, сам облачал, подсказывая в затруднительных случаях куда просовывать голову и где завязывать незаметные тесёмки. Единственный, кто смог расчесать мои густые лохмы. Укладывая их на манер восточной моды, завивал и умащал цветочными ароматами. Научил пользоваться средствами для украшения лица, не как наши актёры, размалёвывающие свои рожи, что собаки принимались выть от их безобразия. Багой использовал прозрачные невесомые колеры, помогая мне выглядеть невероятно привлекательно. Со своей стороны, я платил щедро оплачивал его расходы, сверх того, обеспечивал одеждой и необходимыми предметами. Давал кров, еду, покровительство. В те дни, я был справедлив к нему, и он платил мне не меньшим усердием. Вот только, разговорить тактичного перса не получалось, с какой бы стороны я не подходил к нему в вопросах о Дарии, Багой сразу же замолкал и только умоляюще смотрел на меня. Без слов прося сменить тему.

И все же один раз мне удалось пробить его оборону.

Дело было на второй день после нового года, когда я получил от тебя очередное послание, с короткими пожеланиями счастливого праздника. Сухие строчки, отрывочные фразы, сильно опечалили меня, держа письмо в руке я сидел в кресле, задумавшись. Незаметно вошёл Багой, чтобы напомнить о перевязке, заметив грусть на моем лице, опустился на колени и нежно взяв ладонь в свою, поднёс к губам, целуя.

– Мой господин получил плохое известие?

– И да, и нет, человек которого я люблю, слишком далёк от меня. Наша любовь с каждым днём утекает по капле, как вода из разбитого кувшина.

– Это человек царь Александр?

Я кивнул, не в силах произнести твоё имя. Багой потёрся щекой о тыльную сторону руки, выражая тем самым крайнее участие в моем горе.

– Он вернётся. Придёт к вам, мой господин, и вы ещё будете счастливы.

– Я не уверен в наших чувствах. У тебя все просто, ты влюблён и полон своей любовью, за неё готов пойти на смерть. Дарий тоже тебя любит, и тоже страдает в разлуке. Молчи…

Заметив движение евнуха, желающего перебить меня, продолжил.