Текст книги "Кармелита. Наследники: игры на вылет (СИ)"

Автор книги: Чудинка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 49 страниц)

Таксист послушно повернул к магазину.

– Сходи, возьми чего покрепче. – Жданов кивнул другу.

– А сам? – Глебу явно не хотелось покупать спиртное. Он пил очень редко и мало. И всегда стеснялся, будто с него спросят паспорт или что-то в этом роде.

– У меня голяк, – прошептал Жданов, чтоб водитель не услышал.

– Когда было по-другому? – Кекс нехотя вышел из машины.

Увидев, что таксист закурил, открыв окно, Даня тоже попросил сигаретку. Мужик, усмехнулся, но дал. Уже после пары затяжек, Даня закашлялся и быстро оставил это занятие. Внутри у парня было также грязно и мерзко, словно на асфальте под колесами машины. Он чувствовал себя отвратительно.

Парень повертел в руках телефон. Нашел в списке контактов Милехину. Некоторое время он сидел, не шевелясь, а потом всё же выдохнул и нажал на кнопку «Вызов». Гудки пошли, но никто не отвечал. А чего же он хотел? Даня сплюнул и быстро отключился. Он зашел в «Сообщения» и написал: «Кира, прости меня. Я не хотел. Не знаю, как так вышло. Пожалуйста, дай мне ещё шанс. Я сделал выводы…». Когда Глеб вернулся, то увидел, что друг сидит над телефоном в нерешительности.

– Долго думаешь, – сказал он. – Отправляй и поехали.

– Уверен?

– А ты? – Глеб подмигнул ему и вручил пакет с выпивкой.

– Стопудово, – Даня нажал кнопку «Отправить» и улыбнулся своей фирменной улыбкой.

====== Глава 18. ======

Комментарий к Глава 18. Глава вышла серьезной и сентиментальной одновременно. Философские и религиозные мотивы здесь не следует воспринимать как навязывание автором своей идеологии. Диалогов много – действий мало. Так получилось. Спасибо тем, кто ждал проду! :)

*в качестве эпиграфа приведены слова из песни М. Фомин “Огни большого города”

**Баста “Хорошо там, где нас нет...”

***ТИМАТИ “Не сходи с ума...”

Ну всё, мне пора,

Между завтра и вчера –

Море и люди.

Сорвав якоря,

Начинаем жить с нуля –

Верим и любим.

Чужие в новых странах,

Свои на старых картах,

Религия обмана –

Огни большого города*.

Гончаров заразился азартом в тот момент, когда понял, что кроме него в этом деле не найдётся лучшего специалиста. Григорий начинал свою карьеру в отделе ФСБ, он, тогда совсем молоденький, рвался в органы госразведки. Ему пророчили неплохое место. Позднее, когда пошла свистопляска с реорганизациями и его отправили в ОСО простым сборщиком улик на доследованиях, Гончаров перестал проявлять столь же активную инициативу. После случилась трагедия в его жизни, и полицейский перестал ощущать себя человеком. Он просто существовал, благо работа помогала хоть как-то карабкаться. После перевода в СОР Гончаров и подавно обрюзг.

Однако в данной ситуации ему было лестно, что Давыдов до сих пор его помнит и доверяет. С одной стороны, дела полковника главного ведомства в области не касались его, но с другой – когда у власти в городе находится преступник, нельзя оставаться в стороне.

Бероева Гончаров знал не настолько хорошо, чтобы судить, был ли кавказец виновен во всем, что ему инкриминировали несколько лет назад, но считал, что не бывает дыма без огня. По возвращении в отдел Гончаров распорядился прошерстить местную редакцию газеты. Он собирался собрать как можно больше информации по «Трудовым будням».

Майору показалось странным, что мэр начал лезть вон из кожи, чтобы заполучить дом Жданова. Что там особенного? Что так привлекло Бероева? Только дизайн и доступность? Вряд ли. Наверняка, есть и подводные течения. Если вспомнить слова лейтенанта, то можно сделать вывод: страница в газете была уничтожена потому, что там как раз и располагалась информация о доме Жданова. Гончарову пришло на ум проверить, кому же особняк принадлежал ранее.

Вызвав Бероева из камеры предвариловки на допрос, Григорий сильно сомневался, что сможет доказать виновность мэра сейчас. А время очень дорого стоит, особенно в таких ситуациях. Нужен был свидетель, который как назло провалился просто сквозь землю. Рамзан вел себя как барин, надменно поджимая губы и откровенно высмеивая все предположения Гончарова. Майор изо всех сил старался быть корректным и не переходить официальных границ, но его трясло от мысли, что изображая эстета, он больше походит на лоха. И Бероев может подумать, что безнаказанность – это норма.

– Ну и что? – Бероев поднял глаза на следака. – Долго вы собираетесь меня здесь держать?

– Сколько нужно, – отрезал Григорий. – Скажите, каким образом вы оказались на месте преступления?

– С чего вы взяли, что я там был?

– У нас есть показания свидетеля.

– Да? – мэр чуть вздрогнул. – Можно полюбопытствовать?

– Его звонок зафиксировал дежурный. Его слова о том, что найдено тело и…

– Где он сейчас? – перебил кавказец.

Гончаров замолк. Он не мог сказать, что свидетеля они профукали.

– Может, вы устроите нам очную ставку? Почему бы и нет?

– Давайте здесь решать буду я.

– Хорошо. – Рамзан все равно чувствовал себя хозяином положения. – Но вам же известно, что я и Рюмин дружили?

– Известно, – Гончаров кивнул. – И ещё нам известно, что покойник был лицом заинтересованным в ваших делах. Особенно в деле с внезапной покупкой дома Жданова.

– А причем тут это? – Бероев облокотился о стол, выставив руки с наручниками на запястьях вперед. – Дела с земельным фондом вверенной мне территории – это только моё дело.

– Если бы оно было только вашим, то мы бы здесь не сидели.

Бероев задумался. Было в словах майора что-то правдивое. Рамзан не испытывал никогда прежде такого чувства, как взгляд на себя со стороны. Оказывается, что это паршиво.

Хорошо там, где нас нет,

Там ведь вечное лето,

А дома – ненастье,

Эх, печаль, что не в деньгах счастье,

А то я бы на раз-два

Смог бы счастье украсть

И рвет на куски,

Словно сто сквозных,

И пустил на ветер я

Всё, что спер с казны,

На чужбине хотел своё сердце

Глубоко зарыть.

Сады райские там,

Да только я в них

Всё равно сорняк…

Очень жаль, что человек начинает анализировать свои поступки уже после их совершения. Даже Бероев, хоть и был уверен, что всё в своей жизни делал правильно, сейчас засомневался. Хоть он всегда говорил, что закон не может, по определению, быть выше своего создателя – человека, но тот закон, что уравнивает всех и вся на этом свете ниспослан сверху. Он не от людей – он от Бога. Бероев не переживал по поводу заказного убийства Рюмина: оно вообще стерлось из его подсознательных страхов в тот момент, когда он убедился в том, что Семена на земле больше нет, а вот прошлые грехи, о которых знал только он и кто-то, назвавший себя Высшим судьей, стали выползать в душу, будто гной из давнишней раны. Раны, которую нанесли Рамзану в его далеком и неспокойном детстве…

Он родился в горах, в маленькой деревушке, как истинный джигит, правда долго не знал того факта, что по крови кавказцем не является. Во времена локальных конфликтов на азиатских территориях сложно было найти чистокровных, кроме террористов, естественно. Те считали себя истинными, а остальных – в расход.

Отец Рамзана был меченным – его с младенчества готовили к боевым действиям. Но в любой армии есть дедовщина. В любой, даже в самой хорошей, армии есть те, которых нужно расстреливать на месте. Так случилось с шейхом, главенствующим в отряде, где служил Карим.

Его удивляло то, что никто не объяснял им, молодым горячим парням, за что они должны убивать других людей, хоть чем-то отличающихся от кавказского народа, но никто и никогда, кроме него, не спрашивал об этом. Не заикался. Никогда. Просто выполняли приказ. А всё потому, что никто и никогда не задумывался над тем, что будет, если ослушаться. Карим не должен был становится чудовищем. Никто этого не предполагал. Он родился в семье мирного православного священника, которого взяли в плен кавказские боевики. Ребенка решили оставить и вырастить традиционно в исламской идеологии, так как армии шейха не хватало солдат.

Младенец не видел смерти своего отца и матери, зато после он видел сотни смертей пленных русских. Он слышал только одни слова о том, что православные – неверные. Он сам вскоре научился их убивать. Он забыл, что его крестили в русской церкви и омывали в русской купели, что на его груди сразу после рождения висел крестик, на котором был изображен Иисус. Он забыл, где родился и кто его создал. Из него вылепили машину для удовлетворения чужих целей.

Через двадцать лет именно Карим Бероев возглавил группировку, которой не могли противостоять самые навороченные отряды военных. Но всё в один миг изменилось, когда он внезапно… влюбился. Да, просто взял и влюбился в девчонку, парня которой ранили и скинули с утеса, во время очередной стычки. Девчонка была странно-белой. Её кожа напоминала молоко. Она не походила ни на еврейку, ни на азиатку – она была русской. Так говорили многие, кто видел её после того, как Карима решили повесить за отречение от ислама. Бероеву удалось бежать, и он, уже с семьей и сыном на руках, вернулся к себе на родину, в глухую деревню под Калининградом, но счастливее не стал…

Хорошо там, где нас нет.

Там ведь, вечное лето,

А дома – ненастье.

Эх, печаль, что не в деньгах счастье.

А то бы я на раз-два,

Смог бы счастье украсть.

И перед образами,

Крещусь тремя перстами.

Молюсь, но знаю я –

Душа болеть не перестанет.

Мы – лютый сплав,

На нас негде пробу ставить.

Навеки веки-ставни –

Мы с крестом, хоть

На нас креста нет.

Доля людская,

Мы на эту долю в доле,

В полном праве,

Родина не отпустит –

Породила сама,

Сама и удавит!

А вместо слезок у неё –

Сок березовый,

Всё легко мне без неё,

Но её мне нелегко забыть,

Ей решать, кого миловать,

А кого – казнить…

За неё её детки

Готовы лечь костьми:

На закате сел играть,

Встал за миг до зари

Совсем седым –

Проиграл ей всё,

Хоть были одни козыри…

Хорошо там, где нас нет,

Там ведь вечное лето,

А дома – ненастье,

Эх, печаль, что не в деньгах счастье,

А то я бы на раз-два смог бы

Счастье украсть и

Рвет на куски,

Словно сто сквозных,

И пустил на ветер я

Всё, что спер с казны,

На чужбине хотел своё сердце

Глубоко зарыть.

Сады райские там,

Да только я в них

Всё равно сорняк!

Что такое рок? Судьба. Это своего рода бумеранг, который всё равно настигнет, где бы ты ни был. Рамзан повторил судьбу своего отца – он тоже видел много смертей, но та, что ему никогда не забыть, стояла у парня перед глазами каждый чертов день. Смерть отца.

Эх, Родина – мамочка,

Боженька – папочка,

Наволочки – облачка,

Солнце – лампочка.

Дом Казённый –

Резная изба-избушка,

Расписные хоромы,

Калёная дверь,

А в двери – кормушка.

«Где родился,

Там и пригодился!», –

Так говорят, вроде,

Но тот край, где

Пригодился я

Не стал мне Родиной.

Хм… тут не будет так,

Как у них, здесь не тот кайф,

Не тот приход, не тот и выход.

Давно не виделись с родней,

А телефон для «по душам» не то,

Видимо, срок ещё не вышел,

Значит – на потом.

Тетушки да бабки

Повязали черные платки –

Отнеси, брат, за меня бате

Сто алых гвоздик…

У нас всегда так:

Приходим в этот мир

Не по своей воле –

Не по своей и уходим,

Чтобы грудь пробила дробь –

Черная смородина…

Эх, мама, мама – Родина!**

Рамзан был последним из рода Бероевых, которому удалось выжить. И он был православным. И мать его была русской. И всё это знали, но мальчишка не захотел признавать, что те, на чью сторону встали его предки, оказались тварями без сострадания и совести.

Рамзана Бероева хотели судить за причастность к террористической группировке, но благодаря связям покойного отца, будущему мэру удалось откупиться. Потом он познакомился с семьей Саппоро. Главное проблемой стала проблема мести. Рамзан не мог в то время отомстить за отца и узнал, что у Лексы та же история…

Пока Бероев предавался ностальгии, Гончаров что-то бубнил, подсовывая под нос мэру то одну, то другую бумажку.

– Что, хорошо лишь там, где нас нет? – вопрос следователя вывел мэра из оцепенения. – Если хотите знать, то…

– Я хочу знать, что конкретно вы мне пытаетесь пришить?!! – Бероев резко взбесился от спокойного и монотонного голоса мента.

– У нас есть одна интересная распечатка.

Надо было быть полным придурком, чтоб не понять, кому именно звонил Рюмин перед смертью. Конечно, он звонил Жданову. Блядство. Рамзан Каримович внимательно изучил взглядом лист со звонками. Их там было всего ничего.

– И что? – скрипнул Рамзан.

– Вы, похоже, держите меня за дурака. – Гончаров покачал головой, высказывая огорчение. – Вынужден разочаровать – ваши суждения в корне неверны.

– Вас так интересует моё мнение?

– Вовсе нет, но хочу заметить, что именно в тот день вы ошарашили Жданова. Сперва вы дали добро на снос дома, но внезапно передумали. С чего?

– А у меня семь пятниц на неделе! – Бероев нервно усмехнулся. Он понял, что следак уже пообщался с инвалидом. – Захотел и передумал!

Майор не случайно раскрыл сразу все карты перед Бероевым. Он надеялся, что кавказец поймет – отпираться бессмысленно.

– Рюмин знал что-то о доме, верно?

– У вас разыгралось воображение.

– Слишком много совпадений, Рамзан Каримович. – Гончаров закурил. Он нервничал. – Вас последним видели у дома убитого…

– Это не доказано, товарищ майор. Не доказано.

– Если свидетели дадут показания, – сказал Гончаров, злобно посмотрев мэру в глаза. – То все мои подозрения станут фактами, а версия превратится в состав преступления.

– Вы меня сейчас напугать решили?

Вопрос повис в воздухе. Гончаров рассчитывал, что мэр проколется или хоть как-то случайно натолкнет его на мысль. И вообще – что это значит: «Если свидетели дадут показания…». А если не дадут?! Жданов вон уже в отказ пошел! Григорий затушил сигарету, закашлявшись. Мэр довольно улыбался.

– Знаете, я терпелив, но не настолько, – Бероев заерзал на стуле. – Либо вы меня отпускаете, либо у вас будут большие проблемы.

– Я приму к сведению, – Гончаров дважды щелкнул по кнопкам телефона. В кабинет тут же вошел дежурный. – Увести в камеру!

– Я думал, что вы умный человек, – Рамзан, подгоняемый угрюмым конвоиром, обернулся, сжимая кулаки. – Сколько же ещё я буду ошибаться в людях?

– Главное, чтоб люди больше так не ошибались, – пробубнил Гончаров в спину мэру. – Чертова демократия!

– Не могу не согласиться, – Викторов дохромал до стола. – Я так понимаю, что дело с Камоловой переходит под мою ответственность?

Григорий встрепенулся. Он начал забывать о том, что кроме мэра и его грязных делишек есть ещё какой-то психопат-убийца. Вполне возможно, что Рюмин и Камолова стали жертвой одного и того же человека.

– Не терпится покопаться в этом дерьме? – Гончаров не стал подбирать слова – все свои.

– В отличие от вас, я лишь хочу найти и посадить преступника.

– Да? – Гончаров издевался. – Конечно, я помню, что вы у нас яростный защитник невинных жертв, а я плохой коп!

– Вам не надоел этот детский сад? – Виталий усталым взглядом изучал лицо сочинского майора.

– Нет, к тому же, я всегда уважал таких дотошных, как вы! Снимаю шляпу!

– Я понял, – отрешенно махнул рукой Вита. – Пусть каждый занимается своим делом.

Следующие полчаса оба молчали. Гончарову даже понравилось смотреть на Викторова, который изображал душевное спокойствие, но сам просто кипел от желания сказать пару ласковых и не совсем цензурных слов. Григорий был не из тех, кто выводит людей из себя ради забавы. Нет, он делал это лишь с той целью, чтоб вывести Викторова на предельно-откровенный разговор. Так было бы правильно. Потому, что только тогда Гончаров смог бы понять его мотивы. Во время, когда всё продается и ещё легче покупается, верить каждому встречному – идиотизм.

– Товарищ майор!

Гончаров и Викторов одновременно подняли головы. Лейтенант с взъерошенными волосами стоял на пороге. Молодые полицейские всегда очень впечатлительны.

– Что? – ровно поинтересовался Григорий, подперев подбородок рукой.

– Сейчас передали, что на кольцевой ещё один труп.

– Какого хера?! – Вита не смог совладать с собой.

– Кто? – Гончаров поднялся в полный рост. В его глазах застыло изумление и даже что-то похожее на страх.

– Это наш свидетель, товарищ майор, – литеха вытер выступивший пот. – Сученков. Его переехало машиной…

Гончаров потер переносицу и принялся истерично хохотать. А что? Разве не повод повеселиться? Единственный свидетель в деле Рюмина теперь мертв и, наверняка, не без помощи мэра! Сука! Майор больше не сомневался в том, что люди Бероева уже пронюхали ситуацию.

Твою мать! Он снова в проигрыше! А чего он хотел добиться? Посадить мэра с пары движений?! Да такого ещё не бывало! Гончаров опустился обратно в кресло и сломал несколько карандашей в стаканчике для письменных принадлежностей. Телефон вдруг резко разорвался трелью.

– Да! – грубо отозвался майор, схватив трубку.

– Гончаров! – голос полковника услышали даже литеха и Вита. – Какого дьявола у тебя там творится?!! Я тебя спрашиваю! Третий труп за сутки!!! Ты что, издеваешься?!

Гончаров молчал, чтоб не сорваться. Зато Давыдова как прорвало:

– Ты оглох там?! Я тебя за такую работу определю куда-нибудь в парашу на зону где-нибудь под Мурманском! Понял?!!

– Товарищ полковник, ситуация, к сожалению, вышла из-под контроля, но если я смогу добиться полноправного ареста мэра, то…

– Чего?!! – захрипел Давыдов. – Ты в своем уме, Гриша?! Да я тебя по стенке размажу, если ты Бероева тронешь!

– Что? – майор чуть не выронил трубку. – Товарищ полковник!

– Немедленно снять все претензии и отпустить мэра! Немедленно, иначе ты за него сядешь, понял?!! Повторять не стану!

Викторов и литеха переглянулись. Такого поворота событий им только и не хватало.

– Да это же его рук дело! – заорал Гончаров. – Это же он заказчик!!! Я почти докопался!

– Хватит этих разговоров! – рявкнул Михалыч. – Ты бы постыдился такие обвинения выдвигать! У тебя же ни одного доказательства! Опер ты чертов! Сидишь и штаны протираешь!

– Товарищ полковник! – на последнем издыхании заорал майор. – Дайте мне пару дней – я найду вам доказательства, и эта падла получит за всё!

– Отставить пару дней! Мэра отпустить сегодня же! А ты – молись, чтоб он был добрым и не стал писать иск в суд!

– О чем вы?

– Какого хрена ты делал в квартире его жены?!!

– Ты с ним заодно? – Гончаров сказал то, что думал.

– Приди в себя, – бросил старший по званию. – Из уважения к тому, кем ты был раньше, я сделаю вид, что не слышал этого.

– Какая щедрость!

– Цени её! – Михалыч чуть успокоился. – Дело Рюмина передашь в моё ведомство. Когда у нас будет время – мы разберемся. Сами. Ясно?

– Так точно, – выдохнул Гончаров, едва не поломавший себе пальцы о крышку столешницы. Трубка с грохотом упала.

СГУ.

С переменой мест, а точнее – должности, в Иванове проснулось непреодолимое желание творить добро. Хотелось быть нужным и главное – полезным обществу. Нет, он, конечно, не собирался становиться альтруистом в полной мере, но последние события сильно подкосили его убеждения в том, что всё идет правильно. Ивушка решил, что единственным человеком, который хоть что-то мог прояснить, был Лапин. Его сокращение принесло бы университету куда больше вреда, чем пользы. Физкультурник связался с Аскольдом и пригласил его в ректорат. Под вечер, когда все остальные члены коллектива уже разбрелись, им никто не мешал поговорить с глазу на глаз.

Лапин был удивлен назначением Иванова, но вместе с тем и рад. Они неплохо ладили, если дело не касалось работы, впрочем, до этого момента Лапин и не обязан был подчиняться Иванову.

Когда Ивушка рассказал об убийстве Камоловой, Аскольд Прокофьевич сперва не поверил. Однако вспомнив все свои подозрения во время репетиций, понял, что это может быть правдой. Новый ректор сообщил, что подозреваемых пока что двое – Бероев и Жданов. Именно в этот момент Лапин понял, зачем он так резко понадобился. Иванов хотел узнать правду из первых рук.

– Что скажешь, Аскольд? – обратился физрук к мужчине.

– А что тут скажешь? – вздохнул Лапин. – Жалко девчонку.

– Да я не про то!

– Да, а про что же? – Лапин посмотрел Иванову в глаза.

– Ты согласен мне помочь?

– А ты что, персональное расследование затеял?

– А разве ты против? – подмигнул Иванов.

– Знаешь, Иван Иванович, наше дело маленькое. Пусть с этим менты возятся. Зачем ты меня позвал? Поделиться впечатлениями?

– Аскольд, мы же оба знаем, что Мальков был неправ. Давай так: ты поможешь мне с этим делом, а я возьму тебя обратно на место декана филологического.

Вот это предложение.

– А что насчет переформирования? – Лапин намекнул на то, что факультет собрались ликвидировать.

– Его не будет, – с улыбкой сказал Иванов.

– Это ты так решил? – выгнул бровь профессор.

– Имею право, Аскольд. – Иванов положил руки на стол и сцепил их в замок. – Имею право.

– Хорошо, я согласен.

Иванов заулыбался ещё шире.

– Тогда самое время тебе раскрыть карты.

– Какие карты? – не понял Лапин.

– Догадайся. Аскольд, давай ты не будешь строить из себя Пуаро. Не нужно ничего мудрить – рассказываешь мне, а я рассказываю нужным людям.

– С чего ты взял, что я что-то знаю непосредственно об этом?

– Ты был с ними весь спектакль.

Весьма слабый повод. И довод тоже.

– Ты думаешь, что я знаю, кто убийца? – профессор понял, что ему не доверяют. – Я понять не могу: тебе это всё зачем?

– Видишь ли, Аскольд, у тебя немного искаженное восприятие действительности, как и у любого творческого человека – я не удивлен, – Иванов чуть усмехнулся. – Мне этого сто лет не надо. Просто предлагаю подумать: если промолчишь ты, то следствие будет направлено по ложному пути, потому что никто кроме тебя лучше не знает своих подопечных, так?

– Допустим.

– Неужели ты допустишь, чтоб преступник гулял на свободе?

– Я понял, куда ты клонишь, но, увы, я не знаю ничего такого, что могло бы заинтересовать полицию…

– А это уже они будут решать, Аскольд, – Иванов посмотрел на Лапина суровым взглядом, смешанным с раздражением.

– То, что нужно знать следствию, я сообщу и без твоих наставлений, – твердо сказал Лапин. – Кстати, кто ведет дело?

– Один хороший человек, – угрюмо ответил Ивушка. Он хотел заставить Лапина рассказать всё, но не получилось.

– И это у меня искаженно восприятие? – Аскольд Прокофьевич от души рассмеялся. – Не бывает хороших ментов, Ива, не бывает!

– Может, ты их в жизни просто мало встречал?

– Всё может быть, – пожал плечами профессор. – А насчет показаний, то я думаю, что меня вызовут на допрос однозначно.

– Вся жизнь впереди – надейся и жди! – передразнил Ивушка.

– А тебе-то что за это пообещали?

– Попросили помочь!

– Как я сразу не догадался.

Тут взгляд Аскольда упал на газетную статью с фотографией. Внутри у профессора всё похолодело и как-то неприятно сжалось, будто он что-то почувствовал, посмотрев в глаза Камоловой. Они были вполне жизнерадостными, но словно хотели что-то сказать…

– Бероева уже допросили? – Лапин помотал головой, пытаясь прогнать наваждение.

– Нет ещё. Есть более важные дела.

– Да?!

– Откуда мне знать?! – выдал Иванов с долей нервозности. – Может и допросили. Кстати, а почему ты спрашиваешь о Бероеве, почему не о Жданове?

Аскольд вздохнул.

– Ты о чем?

– Да о том, – Иванов был удивлен тем, насколько наивен Лапин. – Камолова же с ним встречалась.

– А об этом тебе кто рассказал? Сам Жданов?

– Аскольд, мне не совсем понятна твоя политика. Ты его покрываешь?

– Не навреди – вот моя основная политика.

– Послушай, не тяни уже, рассказывай. Обещаю, что всё останется между нами, разумеется, если это не противоречит уголовному кодексу, – улыбнулся физрук. – А уж что ментам сообщать решим после…

Аскольд не мог прийти в себя после того, как с треском провалился спектакль, и он позорно взял деньги у Бероева. За что? За то, что промолчал о покушении на Жданова. А теперь, когда дело приняло столь печальный оборот, профессор и совсем начал винить себя во всем случившемся. Лапин не знал, можно ли до конца доверять Иванову, но и носить в себе всё это больше не мог.

– Неужели всё так сложно? – обратил внимание на задумчивость мужика Иванов.

– Всё предельно просто, Иван, – сказал Лапин. – Я знаю то, чего не знаешь ты.

– Пока не знаю.

– Помни, что ты обещал сохранить информацию в тайне до тех пор, пока я не сочту нужным поделиться ею с правоохранителями.

– Да, – кивнул Ивушка. – Я помню.

СОЧИ.

Зора еле переставляла ноги. Нет, она не устала – она была напугана. Толпа, взбудораженная и шумная, была впереди и хоть как-то скрывала цыганку от взгляда, который жег на расстоянии, хоть Лев и не обернулся ни разу с того момента на реке. Зора знала, что теперь ей предстоит каким-то нереальным способом заставить его поверить в то, во что она сама уже не до конца верила. А именно в то, что это чистая случайность. А Хабаров здесь вообще никаким местом не виновен. Хотя… причем тут Хабаров? Крылова одернула себя – ей не стоило о нём думать. С какой стати?!

На самом деле, на подсознательном уровне Зора хотела именно этого – того, что случилось. Она, как и всякая женщина, желала быть в центре внимания и, конечно же, ей хотелось вызвать ревность, но могла ли она предположить, чем всё кончится? Жданову и Хабарову несказанно повезло, потому что их могли уничтожить на месте. Зора прекрасно осознавала серьезность ситуации, однако понимать до конца всю свою возможную ответственность за действия Саппоро, начала лишь сейчас. Сейчас, когда она увидела, как его трясет. Парень шел как на автопилоте, в любой момент грозясь рухнуть лицом вниз и не подняться больше никогда…

Густые осенние сумерки липким туманом нависли над южным табором. Вытоптанная местами трава блестела от вечерней влаги, образовывая гладкую, словно зеркало, поверхность. У таборных цыган всегда было полно дел – кормить детей без работы было бы не на что. За столько лет без Лексы многие забыли о том, что такое воровство. Жизнь стала другой, но кто знает – лучше или хуже прежней? Лачо, вставший во главу угла, не всегда был терпелив и толерантен. Его так и не назвали бароном. Он не стремился быть похожим на вожака. К нему все относились так, словно он на время решил заменить Лексу.

Лёва ненавидел Лачо, ненавидел мать, ненавидел этот опостылевший ему дом. Он ненавидел всех всё с недавнего времени. Когда человек бессилен перед какими-либо трудностями, он чаще всего и становится таким.

Лев как бы мимоходом кивнул Зоре, указывая на закуток между домом и деревянной пристройкой. Он в детстве часто там прятался, причем настолько искусно, что никто не мог его найти. Он бы и сейчас с радостью поступил бы так же. Поступил бы, если бы не одно «но». Цыган принял нелегкое решение и намеревался поговорить с Крыловой с глазу на глаз. Доверял ли он ей больше, чем другим? Видимо, да.

Зора покорно плелась за ним – след в след. Как собачка на привязи, как загипнотизированная. Она не могла противиться ему, его магнитизму. Он был чем-то запредельным и опасным, тем, чего, возможно, в её жизни больше никогда не будет. Даже если бы он собрался её убить, то она приняла бы это как дар. Всё что угодно для него. Безумие? Уже поздно давать задний. Крылова поняла свою ошибку – она не должна была поддаваться там, в тот чертов первый раз. И потом тоже. Она попалась в сети, из которых ей без потерь не выбраться. Любовь никого не отпускает без штрафных. А в том, что Зора влюбилась – глупо и безнадежно – сомневаться больше не приходилось. Есть в нашем мире одно правило, пользоваться которым стоит чаще.

Лев тоже знал золотое правило преступников: не верь, не бойся, не проси. Их отношения с этой девчонкой были, слава богу, пока что не на той стадии, чтоб применять правило. Или уже поздновато для того, чтобы что-то менять? В любом случае, расставить все точки лишним не будет. Саппоро пропустил цыганку вперед и загородил единственный узкий проход между стеной и дверью сарайки. Ему стоило огромных усилий заглушить в себе порыв ярости.

– Надо потолковать, – он посмотрел на девушку в упор своим фирменным животным взглядом.

– Мне уйти? – Зора, оказавшаяся так близко к нему, задала вопрос, ответ на который был ей давно известен.

Ещё утром она приносила ему яичницу, а сейчас стоит, будто с петлей на шее и без права на помилование.

– Я бы просто сказал «да», но сейчас это бессмысленно, – Саппоро оставался почти равнодушным.

Зора сглотнула и отвела глаза. В голове лихорадочно бился один вопрос: «Почему всё так по-блядски получается?!»

– Ты не поймешь ничего из того, что я озвучу. Ты пока не в состоянии, но я всё же скажу…

– Считаешь меня недоразвитой?! – оскал и один взгляд. Они сказали гораздо больше, чем Зора.

– Я считаю тебя той, кто ты есть – бабой, – Лев изменил интонацию с иронически-равнодушной на назидательно-поучительную. – А баба не может осмыслить даже половины того, что делает мужчина.

– Правда? – Крылова изобразила заинтересованность.

– Ты, наверное, безмерно рада тому, что смогла вызвать у меня ревность?

Зора уже хотела кивнуть, но спохватилась.

– Забудь! – резко сказал Лев. – Но вспоминай о том, что я сдержался. И не грохнул тебя на месте. Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что ты того не стоишь.

Зора вернулась мыслями на полчаса назад и будто снова ощутила тот удар по лицу наотмашь. Удара не последовало, но боль была. И была она сильнее, чем там, на берегу реки.

Лев стиснул зубы так, что заныли челюсти. Он почти сумел. Он сказал то, что в дальнейшем будет его спасением. Он сказал ей не то, что думал – он соврал, но это был единственный выход.

Тону в мартини –

Моя плотина

У реки твоей на пути,

Ищу причины

Остаться здесь

И ищу причины уйти.

Но как в тебе я

Убить посмею

Без края веру в любовь?

Ну кто тебе я:

Страсть, слёзы,

Бог, боль?

Ок, я просто

Исчезну, хочешь?

А хочешь,

Буду звонить?

Канаты рвутся,

А между нами

И вовсе тонкая нить…

О нас с тобою

Не снимут фильма –

В моем мобильном гудки

Твоей тоски…

– Я уверен, что ты это переживешь, – парень заметил почти в полной темноте, что по щекам Зоры стекают прозрачные капли. – Цыган на свете много – не я, так кто-нибудь…

Не сходи с ума –

Не жалей ни о чем.

Глупая, ведь ты мне

Всё простишь потом.

– Тогда лучше бы ты меня грохнул, – сказала Зора, утеревшись рукавом и, отметив, что на лице вылез синяк, весьма болезненно реагирующий на прикосновения.

– На что ты надеялась? – Саппоро было трудно обсуждать с ней всё это. Он тоже был новичком в подобном. – На то, что разок трахнувшись, мы будем вместе всю жизнь?!

– Да! – этот выкрик заставил парня чуть вздрогнуть от неожиданности.

Уйти – вернуться

И так по кругу –

Вино и чувство вины,

И ты простила,

И ты готова

Со мной достать до луны.

Но как тебе я

Сказать сумею:

«Едва ли это любовь?»

Зачем тебе я?!

Где я, с кем я?!

Слезы – боль!

Ок, сегодня

Останусь, хочешь?

А хочешь, я пропаду?

Жалеешь после, но

Поздно просто –

У сердца на поводу.

О нас с тобою

Не снимут фильма –

Едва ли это любовь,

Я был с тобой…