Текст книги "Селянин (СИ)"

Автор книги: Altupi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 55 страниц)

Кирилл сходил в туалет, проверил скотину, переносил молоко с верстака в холодильник, съел бутерброд с варёной колбасой и, посмотрев на себя в зеркало, причесавшись, пошёл пытать счастья для Андрея. Выходя на веранду, остановился, подумал и взял с собой трёхлитровую банку молока – всё равно его девать некуда, а разговор как-то затевать надо.

На улице стало ещё прохладнее и темнее, погасла часть окон в избёнках – бабки, экономя электричество, ложились спать. Фонарей в этой деревне местными властями не предусматривалось – те тоже экономили бюджет, мотивируя, что молодежи нет, по ночам шастать некому. Рахманов-младший катался где-то далеко, возле церкви – наверно, именно на него в той стороне лаяли собаки. Кирилл прошёл полторы сотни метров, но так его и не увидел. Зато увидел, что банкирша ещё не спит – на первом этаже розоватым светятся два широких окна. Он прошел мимо «Опеля», открыл калитку, пересёк двор и, поднявшись на веранду, забарабанил в дверь – решил не повторять прошлых ошибок, не вламываться, как вор.

– Лариса! – Кирилл постучал громче, что костяшки пальцев заболели, второй рукой плотнее прижал банку к боку. Прислушался, прикидывая, а не стоит ли лучше постучать в окно.

– Кто? – донеслось из-за двери, робкое, но уверенное.

– Кирилл Калякин. Открой, я тебе молока принёс.

Дверь немедленно открылась, за ней в ярком электрическом сиянии стояла настороженная Лариса. Она была в просторных домашних штанах и длинной футболке, которые топорщились на её лишних килограммах, в мягких цветастых тапочках, волосы на макушке были стянуты в небрежный пучок и торчали то тут, то там.

– Молоко, – напомнил Кирилл и протянул банку. – Нам некуда девать.

Лариса нахмурилась, будто не понимала. Заторможено протянула руки, приняла презент. Молчала. Не доверяла.

– Можно войти? – попросил Кирилл, кивая ей за плечо. – Разговор есть.

Лариса пронизала его взглядом.

– Очень важный, – надавил Калякин. Он нервничал. Сунул руки в карманы, качнулся с пятки на носок. И замер, ожидая её решения. Собирался быть вежливым и очень настойчивым.

– Ночь на дворе, – банкирша зыркнула вдаль, поверх забора на погружённую во мрак улицу. – До утра не может подождать?

– Вообще никак. Сейчас надо обговорить. Не бойся, я не ругаться и уж тем более не приставать. Просто дело к тебе есть на сто рублей. Может, больше.

– Ну, входи. – Лариса отошла с дороги, и Кирилл проскочил мимо неё в прихожую. Здесь ничего не изменилось, а он продрог и был искусан комарами.

– На кухню? – Оттуда пахло чем-то влажно-сладким. Кирилл прошёл без приглашения, огляделся, увидел большую, накрытую прозрачной крышкой кастрюлю на плите и сел за стоявший посередине стол. Когда-то здесь его поили коньяком. И обвиняли в изнасиловании, н-да. Но сейчас он был не настроен вспоминать прошлое.

Лариса поставила молоко в холодильник и опёрлась спиной о шкаф-пенал, ладони подложила под спину.

– Егор с Галиной через две недели уезжают за границу на операцию, – сказал Кирилл, пристально следя за её реакцией. Банкирша сначала не подала признаков никаких эмоций, выслушала безразлично, однако, поняв, что от неё ждут ответа, всё-таки пошевелилась:

– Рада за них, но я здесь при чём?

– Андрей остаётся один.

– И что?

– Что-что… Не понимаешь? – Кирилл с каждым словом раздражался. – Возьми его к себе.

– К себе? – Банкирша недовольно поёрзала возле шкафа. Калякин подскочил на стуле и всплеснул руками.

– Блять, Ларис, ну ты тупая! Да, возьми Андрюху к себе! В этот грёбанный двухэтажный особняк! Вам что, места не хватит? – высказавшись, он вдохнул, совладал с психом. – Я бы его к себе взял, но родаки против. Ультиматум поставили, пиздец по всем статьям, обложили. Короче, Андрюхе светит интернат для несовершеннолетних… какой тут у вас поблизости есть.

– Это хороший интернат. Я там была, благотворительную помощь от банка оказывала.

– Да блять! Хороший? То есть ты ребёнка вот просто так туда поселишь?

– Ну, а что?

– Ты же баба! У тебя огромный дом! – Кирилл вскочил и сделал круг около стола, остановился перед Ларисой. Кулаки так и сжимались вцепиться в её футболку, контролировать их было трудно. – Ты же говорила, что любишь Егора! Ты от него ребёнка хотела!

Она побледнела, опустила руки.

– Кто тебе сказал?

– Ваши местные сороки наплели!.. Любишь Егора? Странная у тебя любовь-то, оказывается, Ларисочка! Брату его помочь не хочешь! Брату! Единственному родному брату! Или тебе только Егор нужен, молодой-красивый, чтобы перед подчинёнными да коллегами хвастаться? Секс нужен? Егор мастер в постели! А мать его ты куда бы дела? Ты, вообще, когда Галину в последний раз видела? Не пришла накрасить её, когда я просил! Вот я его люблю и поэтому помогаю, но не могу я взять Андрюху к себе! Мог бы, тебя бы хрен попросил! Помоги, докажи, что любишь! Зачем пацану в приют?

Лариса молчала. Отвернула голову к кухонной зоне, уставилась в одну точку, руки поставила в бока. Злилась – правда колола змеиные глаза. И Кирилл злился – на эту упрямую толстокожую дуру! Как он её ненавидел! Попробуй она откажи – разорвёт в клочья!

– Ну? – потребовал он.

– Кто мне его отдаст? Я ему никто! – Лариска демонстративно повернулась к Кириллу и прыснула ядом. Глубоко внутри она признала его истину, а бесилась от того, что ею, такой великой начальницей, помыкает сопливый юнец, призывает её к ответу за свои слова, тыкает носом в совесть.

– Отдадут! – Кирилл подлил в голос чуть-чуть елея, чтобы не так скрипеть зубами от злости. – Ты же баба… ой, извини, женщина! Ты соседка! Ты не последний человек в городе! Вот мне бы не отдали точно! Я точно чужой, к тому же парень и молодой, студент! А ты взрослая баба! Тьфу, блять – женщина! Что у тебя в администрации знакомых нет? Должны быть! Обратись туда с заявлением взять Андрюху к себе, и Егор согласие даст. Если надо, отца своего подключу. Тебе разрешат!

– Тяжело всё это… – ломалась Лариска, морщилась, водила взглядом по полу. – Он подросток… у меня детей нет, не умею я с ними обращаться.

– А что там уметь-то? Он что, грудной? Сиську давать не надо! Выдели ему комнату, в школу вози, обед готовь… хотя он сам умеет и готовить, и стирать, и всё, что хочешь. Просто избавь его от приюта и относись без зловредности – это же брат Егора! А Егор тебе благодарен будет, – последнее Кирилл произнёс с заманчивым посулом. Лариса вздохнула, провела, аки лебедь крылом, ладонью по полке шкафа. Не поднимая глаз, прошла мимо и опустилась на стул. Подняла тяжёлый взгляд на Кирилла.

– Я люблю его, ты не думай, – с нескрываемой неприязнью выговорила она. – А из-за тебя всё пошло не так.

Калякин свёл глаза к переносице. Как он устал от пустой болтовни!

– Ближе к сути. Так ты возьмёшь Андрея?

– Мне надо подумать.

– Что тут думать? Да или нет?

Лариса сжала губы, потопала носком правой тапочки по полу.

– Хорошо, если разрешат – возьму.

– Аллилуйя! – вскричал Кирилл и коротко обнял её за плечи, потом сразу ринулся в прихожую. – Теперь верю, что любишь. Сегодня же сообщу Егору. Хочешь, сама ему позвони и скажи. Да, позвони сама, чтобы он не волновался насчёт твоего решения. – Он обулся, открыл входную дверь. – Ладно, извини, что увёл Егора, но он гей, сама понимаешь. Но мы единственные, кто его любит, мы вместе все держаться должны, помогать ему. Если не мы, то кто?

Банкирша промолчала. Она была уязвлена. Наверно, с удовольствием бы огрела соперника шваброй. Любовная драма не лучшим образом сказалась на её ужасном характере, и сегодня, скорее всего, подушка промокнет от слёз, и заснуть удастся только к утру. Кирилл надеялся только, что в ней победит ответственная взрослая баба, а не малолетняя мокрощелка, которой она себя ведёт.

Так и не дождавшись от банкирши ни звука – в принципе, и не дожидаясь, – он ушёл.

Вместо радости на Кирилла накатила тоска. Легла на плечи, словно мешок с антрацитовым углем. Придавила к земле. Налила ноги свинцом, согнула спину. Всё потому, что согласие Лариски означало: отъезд Егора – реальность в самой ближайшей перспективе. Неизбежность. Уговаривать других, что это всего лишь несколько месяцев по тридцать дней, оглянуться не успеешь, как пролетят, было парой пустяков, другое же дело – применить эти месяцы к себе. Расставание придётся на осень, начало зимы, а эта отвратительная унылая пора всегда тянется долго и вызывает ещё больше тоски, даже когда целыми днями глушишь водку, танцуешь в клубах и согреваешь холодные простыни смазливыми доступными тёлочками.

– Кир! – раздалось в тёмной дали. Спустя минуту, за которую Калякин дошёл до загнанного к воротам «Пассата», на него, гремя спицами на кочках, выскочила двухколёсная махина с седоком. Покрышки заскребли по пыли, и велосипед остановился. Андрей часто дышал, будто не ехал, а бежал и толкал велосипед перед собой.

– Кир! Здорово покатался! Фару бы и вообще всю ночь!.. Завтра прям с утра!.. В школу можно ездить!.. А в приют разрешат?.. Клёвый велик!

– Про приют не знаю, – признался Кирилл. – А к Лариске жить пойдёшь? Она обещала тебя взять, если захочешь.

– К тёте Ларисе? – Широкая улыбка на губах Андрея потухла, он впервые назвал её тётей, обычно говорил попросту, только по имени. – Ты про неё говорил?

– Да. Не к бабке нафталиновой же тебя определять. Поживешь в коттедже, сможешь домой ходить.

– И корову смогу доить?

Кирилла поразило, что мальчик прежде всего подумал о деле, о треклятой корове, которую получится сохранить для семьи, как главное сокровище.

– Ну, – почесал он затылок, – про корову – это не ко мне. Мне про себя скажи. Останешься у Лариски или она тебе не нравится?

– Останусь, – с готовностью сообщил Андрей, он ломался меньше банкирши. – Она нормальная, и у них с Егором… ну, было кое-что… до тебя.

– Я в курсе, – улыбнулся Кирилл. – Всё, марш мыться, ужинать и спать. А я Егору позвоню.

Андрей не стал просить покататься ещё: несмотря на всё счастье от подарка, он, конечно, измотался за день. Его детский организм имел свой предел физической активности и, как все, нуждался в отдыхе и сне. Он завёз велосипед во двор, через несколько минут в окнах загорелся свет.

Кирилл сел в машину, а то комары одолели, искусали всего. Тоска маленько отпустила, в нагретом салоне под желтоватой тусклой лампочкой среди окружающей темноты с быстро плывущими по чёрному звездному небу облаками, качающимися ветками, меняющими форму тенями, гулкими будоражащими звуками было уютно, словно во время ночевки в палатке в лесу. Время замерло, личное пространство очертилось и стало комфортным, мягким, словно вокруг накидали пуховых подушек.

Время пришло только для них двоих.

Кир откинулся на подголовник, потрогал зеркало заднего вида.

– Привет, Егор! Не спишь?

– Нет ещё. Ложился. – Родной уставший голос. Без пафоса, понтов, лицемерия, лжи.

– Я бы лёг с тобой, обнял, – проворковал Кирилл, приподнял уголки губ и вновь опустил их. – Ты скоро уезжаешь? Четырнадцатого? Вот, а ты боялся, что очередь!

– Да, повезло. Надо очень много документов собрать, визы… – Голос был перенасыщен волнением.

– Ты всё успеешь, – поспешил подбодрить Калякин. – Чем смогу, помогу. Кстати, я вот что звоню… Егор… прости… я тебе наобещал, что Андрея возьму к себе, а мои предки блядские… – Он куснул губу, поправил солнцезащитный козырёк. – Короче, они пригрозили… Короче, я с Лариской договорился, Андрей у неё поживёт.

– Я знаю: она звонила.

– Ты не против? Андрюха согласен.

– Не против, – ответил Рахманов, и у Кирилла отлегло от сердца. – Что он сейчас делает? Спит? Пора привыкать к школьному режиму, ложиться в десять.

Калякин глянул на часы – двадцать два сорок.

– Да, он сейчас идёт спать, – растягивая слова, приврал он. – На велосипеде накатался – быстро заснёт.

– На велосипеде? – с подозрением уточнил Егор. Где-то за сто пятьдесят километров от деревни его брови сползли к переносице.

– Да нет, нет…

– Кирилл! На каком велосипеде?!

– Ни на каком, – заюлил Калякин, засмеялся, – это я так, пошутил. Всё, пока! Люблю тебя! Люблю! Люблю! – Он оборвал связь, хотя Егор пытался ещё что-то сказать, спросить. Он догадался, конечно, откуда у велосипеда ноги растут, и начал бы сокрушаться, укорять за трату денег. А так будет просто благодарен за внимание к своей семье. Возможно, это сделает его жизнь чуточку светлее. Кирилл любил Егора всей душой.

На губах его ещё сияла сладостная улыбка.

84

Андрей надевал обложки на тетради и учебники, разложив всё это на диване. Рядом на полу стоял рюкзак, с которым ходил в школу в прошлом году. Вещь хорошо сохранилась, за исключением нескольких потёртостей на переднем и боковых клапанах. В принципе, новыми были только тетради, а книги купили с рук, типографской краской от них давно не пахло, углы страниц обтрепались, и кое-где карандашом предыдущие владельцы накарябали ответы.

– Не хочу в школу, – запихивая мягкие листы в тонкий целлофан, пробубнил Андрей. – Что за дураки придумали школу?

– А мне казалось, что ты любишь учиться, – поднял бровь Кирилл. Помогая, он сидел у письменного стола и запихивал в пенал-тубу карандаши и ручки. Рубашки-майки-брюки они уже перегладили, повесили в шкаф. Приготовили на завтра парадную одежду.

– Люблю… но дома лучше.

– Кто ж спорит? Мне вон тоже в универ переться не хочется, а заставляют.

– Егору только везёт: он захотел институт бросить и бросил, ему слова никто не сказал. А мне он пару дней всего даёт пропустить в морозы да когда грязь ещё или дождь сильный льёт.

– Хорош бухтеть, – попросил Кирилл, – я сам ненавижу учёбу. – Он закрыл пенал и кинул его в пустой рюкзак, тот гулко шлёпнулся на дно.

– Ты уже взрослый.

– А толку-то? Не ссы, с друзьями встретишься, а то одичал дома один.

– Это один плюс, – рассудил Андрей. – Есть у меня парочка друзей, нормальные пацаны. Остальные не очень. И ты тоже со своими друзьями встретишься. Вот они у тебя полный отстой. Те, что ночью нам стекло разбили.

– В этом ты прав, – согласился Калякин и от нечего делать тоже взялся упаковывать учебники в обложки. Ему попалась математика – самый нелюбимый его предмет. Про друзей думать не хотел, не знал, как теперь будет с ними общаться. Теперь все наверняка в курсе, что он пидор. Изгоем себя, конечно, сделать не даст, а к прежним выходкам не вернётся. На поводу у всяких предложений типа «Кирюх, покайся, скажи, что просто пидора ебал, и мы всё забудем» не пойдёт. Всех, кто доебётся, будет посылать на хуй.

Андрей, давший ему подумать в тишине, собрал учебники и тетради в стопку, выровнял края. Потом спросил с присущей детям неловкостью, когда дело касается любовных вопросов, и непосредственностью:

– Кир, а ты Егора не бросишь?

– Нет, конечно, дурачина! И вообще, давай поторапливайся, мне пора уезжать. – Кирилл хлопнул математику в стопку поверх физики, встал. Осмотрелся, проверяя, ничего ли не забыл. Мальца к школе подготовил, ну более-менее поучаствовал в этом процессе. Свою сумку собрал ещё вчера, всё барахло забирать не стал: в конце концов, сколько его здесь не будет? Сегодня тридцать первое, понедельник. Вторник, среда, четверг, пятница… Нет, пятницу Кирилл считать не стал – её можно и пропустить. Тогда значит – раз, два, три… Четверг тоже не считался, потому что в четверг сразу после пар рванёт в деревню. Два дня его всего здесь не будет, а потом приедет на все выходные.

Часы на стене между выходящих на улицу окон отсчитывали второй час дня. Пора было отправляться в дорогу, чтобы успеть показаться на глаза родителям, а потом заглянуть к маме Гале в больницу и забрать Егора к себе, в квартиру, а там… м-м-м, что будет там, ночью!

И всё же покидать эту приземистую, ссутулившуюся за полвека хату было жаль. Будто её предавали – уезжали то одни жильцы, то другие. Хата ощущалась живым организмом, тосковавшим по прошлому, которое с выделением денег на лечение Галины безвозвратно кануло в Лету. Страшновато было оставлять пацана ночевать в одиночестве. Кирилл разобрался с чувствами, которые испытывает к нему – так любят женщину с чужим ребёнком… вернее, ребёнка любимой женщины. Ну или мужчины. Чувства проецируются на родных и близких любимого.

Хотя, он никогда в жизни не собирался жениться на девке с ребёнком.

Но здесь другая ситуация. Совершенно другая. И всё же чувства похожи.

Кирилл прекратил думать, прекрасно помня, что у него это получается хуёво, и пошёл собираться в путь.

Долгих проводов не было: за две недели они привыкли к постоянным мотаниям туда-сюда. Андрей постоял с ним у машины, пожал руку, помахал вслед, стоял и смотрел, как машина скрывается за поворотом.

И всё же в этот раз всё неуловимо было не так – беззаботное жаркое лето кончалось, начиналась осень, а с ней учёба, разлука, холода.

Кирилл ненавидел изменения.

Он ехал, обгонял попутки и думал о том, как он провёл это лето. Первую половину – в пьяном угаре, вторую – обретя своё счастье.

На девяносто пятом километре зазвонил мобильный. Кирилл взял его с передней панели и опять удивился – Егор. Звонки от Егора при их крайней редкости выбивали его из равновесия.

– Да, Егор, – немедленно ответил он.

– Привет, Кир. – Голос был спокойным, на заднем плане слышался монотонный шум. – Ты ещё в деревне?

– Нет, еду.

Возникла пауза, за которую Калякин едва не свихнулся от неизвестности.

– Плохо, – сказал Егор с искренним сожалением. – Кир, нас выписали, мы едем домой на «скорой».

– Выписали? – Кирилл вгляделся вдаль, будто на горизонте тотчас должен был появиться автомобиль с красным крестом. – Как выписали? Ты же говорил, что первого сентября… завтра. – Он не на шутку разволновался, что планы испорчены.

– Все анализы сделаны, не за чем нас держать. За документами я и так потом приеду. Звоню, чтобы ты меня в больнице не искал. – Рахманов оттарабанил это будто политик официальную часть заранее заготовленного доклада, потом запнулся и перешёл на неофициальную, без бумажки. – Кир, я… надеялся… что застану тебя дома, в Островке.

– Я могу развернуться и поехать назад, – с готовностью сообщил Кирилл. Не обманывал – его уже подмывало включить левый поворотник и пересечь сплошную.

– Нет, не надо, езжай. Готовься к институту.

– На выходных увидимся. В четверг.

– Хорошо. Извини, что раньше не позвонил: забегался.

– Вот так всегда, – наигранно вздохнул Кирилл. Расстроился не по-детски, перестал сильно давить на газ. Теперь его обгоняли даже «пятёрки» и прочие корыта.

– Созвонимся, Кир.

Егор пропал из эфира. Кирилл отложил смарт обратно на переднюю панель, включил музыку, прослушал три ноты и выключил. Солнце потухло, последний летний день потерял смысл. Он ехал на автопилоте, мечтая проспать трое суток, чтобы проснуться в четверг, посетить так и быть пары и укатить к любимому.

Через несколько километров Калякин увидел «скорую» – обычную «Газель», ехавшую с включенными проблесковыми маячками, но без звукового сигнала. Он снизил скорость, но медики пронеслись быстро. Кирилл не был уверен, что разглядел в кабине Егора. Скорее всего, тот находился в салоне с мамой. Грусть и невезуха.

Приехав в город, Кирилл направился в свою квартиру. Отзвонился матери, поехидничал и лёг в кровать, растянулся звездой на животе. Бельё хранило запах Егора. На нём хорошо было страдать о несбывшейся бурной ночи. Постепенно пришёл сон, Кирилл отдался ему: на улице даже не наступил вечер, но в последний день лета можно было позволить себе отоспаться.

85

Кирилл спал до утра. Проснулся, не понимая, где находится. Да и открыть глаза его заставила только настойчивая мелодия из смартфона. Но это был не будильник, как он сначала подумал, а сигнал входящего вызова. Кирилл дотянулся рукой до соседней подушки, где лежал мобильник, надеясь, что это Егор и у него всё в порядке. Однако на экране светилась надпись «Маман» и её прекраснейшая фотография. Не отвечать, что ли?

Он ответил.

– Что? – Голос со сна хрипел.

– Что?! – Из трубки понеслись децибелы. – Ты ещё спрашиваешь? Где ты?

– Дома сплю, а что?

– Что?! – От крика заложило ухо. – Ты знаешь, сколько времени?!

– Сколько? – Кирилл поискал глазами часы. Примерно в том месте, где они должны быть в доме Рахмановых. Вспомнил, что он у себя. Хотел посмотреть на экран смартфона, но мать уже сообщила:

– Десятый час! Все уже в институте! Ректор заканчивает выступление! Немедленно сюда: у тебя две пары! Попробуй не приди!

– Да ладно, хватит орать, – оборвал Кирилл, закончив фразу сквозь зевок. – Сейчас приеду. – Он отшвырнул смарт на матрас подальше от себя, полежал ещё, соображая, откуда мать знает, что его нет в институте и сколько же времени он проспал. Блять, проспал вечерний сеанс связи с Егором. И утренний тоже. Вот же лох.

Осознание промашки придало Калякину сил встать – его подкинуло с кровати, как пружинного чёрта из табакерки. Правда, потом он опять разленился – переспал, бодрости не чувствовал, в мышцах ощущалась вялость. Посидел в туалете, почистил зубы, умылся, потом бесцельно, не мылясь, постоял под душем. Без хлеба доел оставленную Егором копчёную колбасу. Надел не сильно мятые синие джинсы и светло-голубую рубашку в мелкую крапинку – будут возмущаться, что пришёл не в парадном костюме, но срать он хотел на сегодняшний типа праздник. Не праздник это, а начало каторги, которая мешает нормальным людям жить.

Мать не сказала, какие у него пары, да это тоже не важно. Кирилл кинул в рюкзак прошлогоднюю общую тетрадь с Флэшем на обложке, в которой ещё имелись чистые листы, вроде бы незасохшую шариковую ручку, взял мобильный, ключи и отправился просиживать штаны на ненужных лекциях. В этом году он ни с кем не созванивался, не обсуждал, что будет в институте, ничего не покупал, учебников не получал – пусть скажут спасибо, что он вообще на учёбу явится.

На узкой парковке возле корпуса свободных мест не было – студенты и преподы год от года всё беднее и беднее, что заметно по их «Ауди», «Инфинити» и «Порше». Кирилл бросил машину во дворе соседней девятиэтажки, пошёл к центральному входу. Студентов на территории было мало, те в основном послушно сидели на лекциях, гуляли в первый же день только такие лоботрясы, как он. Стояли по группкам, рассказывали о проведённых каникулах, ржали. У беседки для курения было не протолкнуться. Кирилл кивнул одному-другому, здороваться вслух было влом. Шагая быстро, чтобы никто не остановил, не начал расспрашивать или, того хуже, втирать какую-нибудь дичь, он взлетел по порожкам, протянул руку к дверной ручке…

– Кирилл!

Кирилл остолбенел и побледнел от бешенства. Резко, сжав челюсти, обернулся. Мать с отцом стояли на нижней ступеньке. Пасут его?

Собираясь проигнорировать их, Кирилл взялся-таки за ручку, потянул дверь на себя.

– После учёбы приедь к нам, – приказным тоном сказала мать.

– Сразу! – добавил отец.

Кирилл шагнул в дверь и закрыл её за собой, оставив их без ответа. В холле тоже сидело несколько студентов с разных курсов и вахтёрша. Ни с кем не здороваясь, Калякин подошёл к расписанию, нашёл листок со своей группой, номер аудитории и потопал на второй этаж.

Дверь в кабинет двести семь была современной, но дешёвой. Из-за неё слышался пожилой женский голос, слегка шипящий на букве «ч». Он не казался знакомым – видимо, новая преподша. Потоптавшись в нежелании заходить, Кирилл всё-таки зашёл, без стука. Оглядел пространство на наличие свободных мест и поднялся на самый задний ряд.

Преподша с седой причёской-одуванчиком не прервала рассказа, лишь проводила взглядом, а вот у однокурсников его появление вызвало фурор. Они зашептались, оборачиваясь друг к другу и к нему, послышались плохо скрываемые смешки, некоторые пытались что-то сказать ему жестами. Несколько раз звякнули мессенджеры, и Кирилла тоже.

Кирилл положил рюкзак на стол, достал из кармана смартфон, заглянул в «Вайбер». Три сообщения. «Пидорок». «Пидорам в группе не место». «В гей-параде уже участвовал?»

Слабоумные.

Кирилл закрыл мессенджер, открыл браузер с новостями. Не читал, просто пялился в экран. Делал вид, что пялится. От него скоро отстали, тётка продолжала что-то шепеляво рассказывать про таможенное – вроде бы – право.

Легко в этом году не будет. В принципе, Кирилл это понимал с того дня, как Егор предупредил его, что связавшийся с изгоем сам становится изгоем. Уровень своего мышления однокурсники только что продемонстрировали весьма наглядно. Были, конечно, в группе и другие «неприкасаемые» – всякие зубрилы, тихони и откровенные придурки, но тоже не его уровень. Их Кирилл по-прежнему считал второсортными, хоть и другого порядка, чем его бывшие дружки. Примкнуть к ним значило признать поражение, понизить свой ранг и самолично навесить на себя клеймо груши для битья. Второсортным себя Кирилл не считал и никому считать таковым не позволит.

До конца пары он проспал, вторую – по мировой экономике – тоже. В перерыве между ними выходил в коридор размять ноги и разболевшуюся с непривычки задницу. Над ним смеялись, но никто не заговаривал. Зубрилы всегда держались от него подальше, а пацаны и бабы из его компании объявили бойкот. Калякину это было на руку – теперь он видел их быдло-сущность, которую с некоторых пор презирал. Лучше полный игнор, чем зазывание в клубы и предложения почикаться.

Едва не подохнув от смертельной скуки, Кирилл первым удрал из института. Одногруппники договаривались о попойке, его не позвали. А позвали, он отказался бы.

Сев в машину, поехал к родителям. Не из-за их приказа – из-за нежелания самому готовить обед и просто от некуда себя деть. Мысли о Егоре не отпускали, роились в голове, жалили. Он пробовал позвонить, но номер не отвечал.

Оба родителя находились дома. У Кирилла создалось впечатление, что они вообще в последнее время не расстаются, что отец забросил бизнес и депутатство, а мать – салоны красоты.

– Ты не собирался идти в институт? – с порога набросилась мать. Отец стоял за её спиной. – Ты опоздал на полтора часа!

– Все давно привыкли, что я опаздываю, – отмахнулся Кирилл. – Вот как вы там оказались? – Он протиснулся мимо них на кухню, просканировал стол и плиту на наличие еды, открыл холодильник. Там еды было навалом, он взял котлету. Конечно, холодную, с тоненькой плёночкой застывшего жира.

– Пришли посмотреть, явился ты, как обещал, или нет, – призналась мать. – Хорошо, что пришли, а то бы ты спал.

– Пофиг. Там всё равно ничего интересного не было, можно было пропустить. – Котлета исчезла в пустом желудке за секунды, Кирилл снова открыл холодильник и достал всю тарелку с ними. Родители наблюдали за его действиями, не комментируя.

– Будешь пропускать, – накинулась мать, – тебя отчислят, а мы…

– Лен, хватит, – перебил её отец и странно шевельнул бровями. Мать умолкла, явно поняв намёк. Отец выступил немного вперёд, упёрся ладонями в спинку стула. – Кирилл, лето закончилось… и ты обязан закончить ту блажь, которую мы тебе позволили. – Говорил он твёрдо, с паузами и акцентами.

– А ещё что я должен? – спросил Кирилл и отложил недоеденную котлету в тарелку, запоминая больше никогда не есть здесь котлет, потому что после них почему-то начинаются какие-то нездоровые разговоры и бессмысленные требования.

– Ты обязан хорошо учиться и думать о дальнейшей жизни.

Кирилл демонстративно медленно вытер руки о висевшее на крючке вафельное полотенце с рисунком зайца. Родители смотрели на него.

– Я еду к себе, – вместо всякого ответа сказал Кирилл. Выйти ему не дали, кухня в очередной раз превращалась в его клетку. Глаза отца были холодными, как котлета, которую не дали доесть, а может быть холоднее, бескомпромисснее. Будто шутки кончились, точно лето.

– Сейчас ты возьмёшь телефон, – сказал он, – и позвонишь этому парню. Скажешь, что между вами всё кончено. Что ничего и не было.

– Я такого не скажу, – прошипел Кирилл, но в глубине души с помертвением понял: его заставят.

– Скажешь, – сообщил отец. – Бери телефон и звони. Сейчас, при нас.

– Скажи, что никогда его не любил, что всё было обманом, – продолжила его наставления мать. – Убеди его, что тебя искать не надо. Ни звонить тебе, ни приезжать, ни выяснять что да почему. Ты должен разорвать отношения раз и навсегда.

– Я… этого… не сделаю! – взорвался Кирилл, попытался прорваться к выходу, но отец отбросил его назад, к столу. Кирилл спиной налетел на стул и ушиб пятку о металлическую ножку. В нём клокотало безумие.

Но шутки кончились.

– Кирилл, – опять заговорил отец, – дело такое… Твой приятель собирается лечить мать, им совсем скоро уезжать. Деньги на операцию перечислены Мамоновым и благотворительным фондом, а деньги за реабилитационный период согласно договору переводят по его окончании. И это мои деньги. Если ты сейчас не позвонишь… или если ты позвонишь, но обманешь и будешь тайком встречаться, созваниваться, как-то ещё общаться с ним ли, с его братом, деньги я не переведу. Представь ситуацию, когда твоему знакомому настанет момент расплачиваться за выполненные услуги, а денег нет. Где он их возьмёт? Один, за границей, с миллионными долгами. Его оттуда не выпустят. Возможно уголовное дело. Долги – серьёзная вещь.

Кирилл опустил глаза. Он люто ненавидел всех.

– Тебе жалко парня и его мать? Ты думаешь, что любишь его, готов защищать ваши отношения? – рассуждал отец, будто не заготовил речь заранее, и он упрямо не называл Егора по имени. – Подумай и вот о чём. Если ты откажешься его бросить, мы вынуждены будем предложить это сделать ему. Он уже настроился увидеть мать ходячей, это было его мечтой, как ты думаешь, что он предпочтёт – получить деньги на лечение или благородно отказаться от них ради утех с тобой?

Отец замолчал, давая подумать. Кирилл взял досрочный ответ – конечно, Егор возьмёт деньги. Не из-за меркантильности, в этом его упрекнуть нельзя, а потому что мать для него превыше всего остального и собственных блага и совести.

Отец понял всё по его лицу.

– Выбирай, Кирилл, – подтолкнул он. – Выбирай, сам ты бросишь его или он бросит тебя. Одно из двух случится сегодня же, я тебе обещаю.

Шутки кончились.

Кирилла загнали в угол. Он вынужден был выбирать. Импульсивно чуть не выкрикнул – пусть Егор его бросает, так он хотя бы не будет считать его предателем, будет знать всю ситуацию и обстоятельства. Но Кирилл прикусил язык: Рахманов благородный, дав слово навсегда прекратить отношения, будет его держать, пресекать все попытки связаться с ним. А самому ему держать слово незачем – он не рыцарь, не д’Артаньян. Соврёт – недорого возьмёт. Причинит Егору боль, но потом чем-нибудь её искупит.

– Звони, – сказала мать. Кирилл подчинился. Негнущимися пальцами вынул из заднего кармана джинсов телефон, нашёл номер. Помедлил, но под взглядом стервятников, пришлось нажать вызов. Гудки пошли. Кирилл молился, чтобы Егор не взял трубку, вспоминал иконы в его доме и крестик на груди с цепочкой, которую он подарил. Боги остались глухи.