Текст книги "Селянин (СИ)"

Автор книги: Altupi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 55 страниц)

– Тебя! – огрызнулся Пашка, вскочив. – Просыпайся, хули ты спишь? Ну говори, умник, что теперь делать будем?

– Нихуя, – произнёс Кирилл. Он чувствовал себя вялым и невыспавшимся, веки налились тяжестью, затошнило. Курева не было.

– Ах вот так ты заговорил?! А я думал, ты мне объяснишь, откуда Лариска узнала! Объяснишь, нет? За поебаться похвастался?

– Никому я не хвастался! – воскликнул Калякин и одним резким движением сел, свесив ноги. – Заебал! Я вообще её не видел!

– А откуда она узнала? – повторил Машнов. – Сорока на хвосте принесла?

– Ей Егор сказал, – Кирилл сбавил обороты, встал, прошёлся. Больше всего болела почему-то спина.

– А он откуда узнал? – наехал Пашка, выпучивая глаза от возмущения. Для него виновными были все и во всём.

– Он меня спалил, когда я… с мешком шёл… Мешок полный был, из него листья торчали. Наверно, тогда и спалил. Откуда я знал, что он в конопле разбирается?

 – Разобрался! – Пашка поставил руки на бока и заходил по камере, бормоча это слово, о чём-то нервно думал. Места особо не было, постоянно натыкался на Кирилла, а Кирилл зевал и хотел ссать, Пашка ему мешал. Но он не двигался, будто оцепенел.

– Пидор!.. – бурчание стало громче, переходило в возгласы и нытьё. – Ёбаный в рот! Сгниём тут из-за пидора! Маленький ублюдок! Членосос! Мочить его надо было ещё в детстве! Пидорас…

Терпение Кирилла лопнуло. Он сжал пальцы в кулак, поймал как раз подошедшего бывшего друга и подельника за футболку, притормаживая, и нанёс смачный удар в нос. Кажется, даже услышал хруст ломающихся хрящей. Но кровь не хлынула, зато Машнов отлетел спиной прямо на кровать, ударился затылком о перекладину второго яруса, распластался на первом.

– Ты прихуел? Ты на кого?..

Кирилл шагнул, схватил за футболку, приподнял. Процедил:

– Егора пидором не называй.

Пашка испуганно захлопал глазами, убирая державшую руку. Кирилл и сам убрал, отряхнулся. То, что сейчас произошло, было жутко. Благородства он раньше за собой не замечал, и сейчас боялся тюрьмы, нервничал, сидел на измене, но Егор Рахманов стал для него чем-то святым, священным, чьё имя нельзя попирать, порочить. Егор поступил по совести, сдал двух торговцев дурманом, чтобы сделать мир чище.

– Влюбился, – после паузы, гаденько протянул Машнов. – Хоть вставил ему?

Как странно всё у них поменялось.

Кирилл ударил ещё раз, в челюсть, затыкая смех, и завалился на свой матрас досыпать.

26

Родителей пустили в восемь. Свидание устроили в тесном кабинете, где ночью допрашивали. Мать, чуть полноватая, суровая и подчёркнуто ухоженная даже в этот утренний час женщина, сидела на стуле у стены сбоку от стола. В подведённых дорогой тушью глазах, в сжатых накрашенных губах не было ни капли беспокойства и сожаления. Поза, взгляд будто подчёркивали – она не сомневалась, что однажды так случится, что беспутный сын ступит на кривую дорожку, и тогда придётся взяться за него всерьёз.

Отец стоял у окна напротив двери – высокая плечистая фигура с засунутыми в карманы брюк ладонями на фоне герани, кактусов, грязных вертикальных жалюзи и какого-то парка. Его редко интересовало что-то кроме бизнеса, политики, охоты и лошадей. Лошадей он видел чаще, чем сына. И обращался с ними ласковей.

Сразу вспомнилась мама Егора, парализованная Галина, по двору Посохина.

Кирилл притулился спиной к стене у двери, заложив за поясницу руки, и стал смотреть в шкаф. Его будут ругать, не в первый раз, но он решил уйти в глухую несознанку.

Воцарилась тишина. Родители смотрели на него. Осуждающе смотрели, разочаровано, Кирилл это кожей чуял. А он, единственное дитя сей прекрасной семейной пары, смотрел на пыльные полки за стеклом – собрание толстых энциклопедий в малиновом переплёте, книги меньшего формата, керамическая вазочка, бегемотик из «киндер-сюрприза», почётная грамота, куколка из белых и красных ниток… всякий хлам. Раньше он не задумывался, а сейчас не понимал, как эти двое эгоистов вообще решили завести детей, да и прожили в браке целых двадцать лет.

– Кирилл, – холодный безэмоциональный голос отца. Кирилл повернул голову, мысленно посылая батю в пешее эротическое.

– Что?

Их взгляды встретились. Вернее, скрестились. Даже звон металла послышался, как в дуэли со шпагами.

Они всё ещё считают его раздолбаем и разгильдяем. Не знают, насколько всё изменилось.

– Кирилл, едем домой, – сбоку с трагическими интонациями сказала мама, хорошо, что не заломила руки. – До получения результатов экспертизы тебя отпускают домой, мы договорились. Это дней пять.

Радость вспыхнула тысячами солнц. Он так и знал, не обманулся! Родаки вытащили его! Как замечательно иметь отца-депутата! Ему больше не придётся возвращаться в эту жуткую помойку, которой он весь провонял! Воля! Свобода! Дом! На последней мысли, когда при слове «дом» представил деревню и проезжающий по щебеночной дороге в клубах пыли и выхлопных газов красный мотоцикл, Кирилл запнулся: он не вернётся в деревню – его увезут домой, именно домой, даже не в свою «двушку», а в родительскую квартиру, под их пристальный круглосуточный контроль. О деревне и Егоре можно забыть навсегда.

Кириллу сразу стало тоскливо, на душе заскребли кошки. Расхотелось уходить из изолятора. Уж лучше здесь честно дождаться суда, честно отмотать срок, а потом с чистой совестью делать всё, что захочет. Тогда не придётся слушать родителей, можно будет из зоны сразу отправиться к Егору, предстать пред ним отбывшим наказание за проступок человеком. Наверняка Егор оценит такое его раскаяние.

Только и в тюрьму не хотелось. В тюрьме страшно и долго, через два дня своё благородство проклинать начнёшь. Куда угодно, только не в тюрьму.

– Кирилл? – позвал отец. – Тебе особое приглашение нужно? Или тебе здесь понравилось?

Отец с матерью стояли с суровыми лицами. Ясно, приняли его ступор за обычные норов и распиздяйство. Изливать им душу не хотелось, но надо было как-то оправдать двухминутное выпадение из реальности. Он оторвался от стены, потёр занемевшие руки.

– Меня отпускают, а Пашку?

– Это пусть его родители разбираются, – отрезал отец. – Пойдём, нам здесь больше делать нечего. Поговорим дома, не на людях.

Кирилл вышел из этого кабинета, чтобы зайти в другой, где молодой незнакомый лейтенант, наверное, только заступивший на смену, вернул ему документы, смартфон и шнурки. Потом Кирилл подписал несколько бумаг, ещё один офицер, с майорскими звёздочками, посоветовал ему вести себя тихо, не нарушать закон и без промедления явиться по повестке.

Идя по коридору, выходя из здания, Калякин оглядывался, но Пашки так и не увидел.

27

Шёл четвёртый день домашнего заключения. Надсмотрщиком большую часть времени выступала мать, Кирилла от неё тошнило. После сокрушительной головомойки сразу по приезде домой, тему вслух не затрагивали. Мать ходила по квартире с постным лицом, вздыхала над своей несчастной судьбой, иногда с упрёком риторически вопрошала: «Ну чего тебе не хватало?» или «Долго ещё будешь нервы мотать?» Кирилл молчал, закрывался в своей комнате. С отцом, приходившим поздним вечером, старался вовсе не пересекаться. Молча, сжав зубы, преодолевая лень, выполнял поручения, которые ему давали, но все они были в пределах ста пятидесяти квадратных метров их элитной жилплощади – убрать в комнате, помыть полы, почистить раковину или унитаз.

Скрестив ноги, Кирилл сидел на широкой двуспальной кровати, с ноутбуком на коленях. Всё осточертело. Сначала, очутившись дома после недели в глуши и ночи в камере, он возликовал – мягкая чистая постель, высокие потолки, широкие окна с пластиковыми рамами, бытовая техника, кондиционер! Интернет! Интернет – окно в мир! Он забыл обо всём и ринулся списываться, созваниваться с друганами и знакомыми, написал нескольким тёлкам, договорился на вирт. Часы летели незаметно, тем более, что о своей участи больше не беспокоился. Нанятый адвокат с очень хорошей репутацией с большой долей вероятности предположил, что конопля технического сорта и не является запрещенным растением. Он выяснил, что поля недалеко от той плантации принадлежали обанкротившемуся восемь лет назад заводу по изготовлению пеньки, на них росли не являющиеся наркосодержащими сорта конопли. Ещё он добавил, что полицаи об этом тоже наверняка знали, но не сообщали от скуки и ради профилактического устрашения, обязанность у них такая – реагировать на звонки и всё проверять. Тем более в райотделе преступность на уровне воровства кур из курятника и металла с дач, им громкие дела нужны для звёздочек на погоны. А чтобы клиентов окончательно успокоить, сказал, что «настоящие» посевы конопли охраняются хозяевами и к ним за километр никого не подпустят.

Кирилл ждал результатов экспертизы травы только для того, чтобы его выпустили из-под домашнего ареста. Хотя бы в клуб, хотя бы в магазин или просто на лавочку у подъезда.

У Пашки тоже был адвокат, подешевле. На звонки и сообщения по неведанным причинам Машнов не отвечал.

Дверь открылась без стука. Вошла мать, с поварёшкой в руке, даже за плитой одетая как на праздник.

– Картошка готова, иди ешь. С сосисками или котлетами?

– С котлетами, – буркнул Кирилл. Картошку-пюре он обожал, как и паровые котлеты. – Сейчас, с Никитосом договорю…

– Поменьше в Интернете своём сиди, – проворчала мать и закрыла дверь с обратной стороны.

Кирилл перевёл взгляд на окно сообщений сине-белой социальной сети. Никитос спрашивал, чего он тухнет дома, когда на дворе международный день пива. Отмечать, мол, надо, отрываться, употребляя сей чудесный напиток в компании старых друзей и доступных красавиц.

Кирилл посмотрел в окно, постучал пальцами по чёрной пластмассе ноутбука, залез в трусы и почесал яйца. Только вчера их побрил, и теперь они чесались с адской силой. Потом занёс руку над клавиатурой, на секунду завис и, наконец, написал: «Иди на хуй, придурок». Следующим сообщением пояснил, чтобы одногруппник не обиделся; «Не трави душу. Предки со всех сторон обложили».

Пива Кирилл хотел, а страстного секса без обязательств – ещё сильнее. От дрочки рука болела. Но уже через двое суток сумасшедшего общения с приятелями и тёлочками, он понял, что смертельно устал от них. Прежние знакомые, с которыми много лет весело отрывались, вдруг стали скучными. Больше того – нестерпимо бесящими. Калякин долго подбирал подходящее для их описания слово и нашёл его – тупое быдло. Раньше за такое сравнение в драку бы полез, унижать бы стал, затравил бы человека, потому что общался только с правильными пацанами и милыми малышками, и вдруг словно прозрел. Вот так ни с того, ни с сего научился различать настоящее быдло. И вдруг не о чем стало с ними говорить.

На часах было около двух часов дня. Кирилл закрыл ноутбук, не дожидаясь ответа, отложил его на подушку, подключил питание. В спальне было жарко, потому что кондиционер он включал только утром. Даже в одних шортах, – не тех, что брал в деревню, те так там и остались, – было жарко.

Как только открыл дверь, в нос ударил вкусный запах котлет, защекотал ноздри. Мать на кухне уже положила ему в тарелку горку пюре и три исходящие паром котлеты. Рядом поставила салатницу с салатом из свежей капусты, моркови и каких-то красненьких кусочков, вроде бы, помидоров. Подала хлеб и сыр.

– Видишь, как я о тебе забочусь? – упрекнула она, загружая миски, ложки и тёрку в посудомоечную машину.

– Вижу.

Он только хотел сесть, как хлопнула входная дверь.

– Кто это? – насторожилась мать и, бросив грязную посуду, пошла в прихожую смотреть. Кирилл замер над столом, прислушиваясь. Они никого не ждали. Но голос был отцовский. Странно, что папа вернулся раньше девяти вечера.

Кирилл опять собрался сесть и начать есть картошку с так вкусно пахнущими котлетами, но услышал отца, прибавившего громкость.

– Кирилл дома?

– Куда ж я денусь? – скривился Кирилл, уже с сожалением направляясь в прихожую. Отец в этот момент завершил мысль:

– Будем ему сообщать или пусть помучается?

– Что сообщать? – спросил сын, возникая в дверном проёме. Отец стоял перед зеркалом и приглаживал густые тёмно-русые волосы, без единого седого волоса в его сорок четыре. Светло-фиолетовая рубашка на его спине взмокла от жары. Он обернулся, посмотрел на сына, на жену. Та стояла, сосредоточенно вытирая влажные руки бумажной салфеткой, молчала. Это означало, во-первых, что она отдала право выбора главе семьи, а, во-вторых, что понимала – угроза лишь шутка и очередной вынужденный воспитательный момент, держать отпрыска в неведении никто не собирается.

Кирилл уже понял. Сердце его радостно подпрыгнуло и описало сальто.

– Экспертиза пришла?

– Пришла, – отец развернулся, в зеркале стал виден его затылок с торчащим «петушком». – Всё как говорил адвокат. В возбуждении уголовного дела отказано.

Отец сообщал это с неким торжеством. Радовался, что заплаченные юристу деньги не пропали зря, но сына по-прежнему считал ни на что негодным ничтожеством. Хотя… может, в нём что-то и смягчилось. Кирилл решил немедленно проверить это и воспользоваться моментом, чтобы сообщить о своих планах.

– Значит, я полностью оправдан? Могу делать, что захочу?

– Теоретически да, – подтвердил отец.

– И из дома могу пойти погулять? Потусить всю ночь? В квартиру свою вернуться?

– Ну… можешь.

– И ключи от моей машины отдадите?

– Они в гардеробной, в правом шкафу на нижней полке в коробке с моими белыми сапогами, – быстро отчеканила мать. Она не улыбалась, но у неё явно отлегло от сердца.

– Хорошо, – возрадовался Кирилл, убегая в гардеробную – маленькую комнатуху, дверь в которую вела из родительской спальни. Там в основном хранились материны наряды. Отодвинув дверцу, он опустился на корточки, вытащил большую чёрную коробку, из неё белые сапоги. Сунул руку в меховое нутро правого и достал из носка ключ с брелоком от «Пассата». Теперь можно ехать в деревню к Егору. Как же соскучился! Еле выдержал эти дни! За один его взгляд полмира готов продать!

Родители загородили дверной проём. Мать как-то непривычно жалась к отцу и мялась.

– Кирилл… – начала она, однако, твёрдо, по-мужски. – Кирилл, ты не заслужил… Но мы с Сашей… с отцом подумали… наша вина тоже была. Мы не давали тебе денег, не оплатили Турцию, и поэтому ты поехал в это захолустье… Кирилл, мы решили в качестве компенсации купить тебе путёвку на Кипр на две недели, чтобы к учёбе ты успел вернуться. Отец уже заказал… Горящий тур, вылет завтра вечером. Четырёхзвёздочный отель, полулюкс, «ол инклюзив», трансфер… Собирай вещи.

Кирилла как обухом пришибли. Как и был на корточках, он повернулся к родителям, посмотрел снизу-вверх, не шутят ли? Кипр… Он там не был… Ласковое средиземное море, золотой песок…

Путёвка на Кипр

Родители не шутили. Желание загладить вину, расплатиться турпутёвкой, убрать сына подальше от дурной компании светилось в их глазах ярким кипрским солнцем. Далёкий остров уже манил Кирилла халявным бухлом и новыми знакомствами, четырнадцатью днями полной расслабухи.

– Кипр? – переспросил он, поднимаясь на ноги с ключами от «Пассата» в руках.

Родители чуть отодвинулись, давая ему больше пространства, отчего больше не стояли рядышком.

– Кипр, – сказала мать, переходя на обыденный тон. – Говорят, лучше, чем Турция. В Турции мы уже сто раз были, туда всегда можно успеть. Съездишь на Кипр, посмотришь, если понравится, мы с отцом тоже туда слетаем в следующем году. Или тебе Сейшелы подавай? На Сейшелы сам заработаешь, когда институт окончишь.

Вот опять она начала нападать без повода! Но Кирилл был рад нежданному подарку, урвать аппетитный кусок пирога, не надеясь даже на чёрствую корку хлеба, – это ого-го какая удача. Подарок вместо наказания – как аттракцион невиданной щедрости в исполнении предков. Он поспешил согласиться, пока они не передумали.

– Не, спасибо за это. Просто неожиданно. Поеду собирать шмотки? – Кирилл подкинул ключ от автомобиля и ловко поймал его.

– Собирай, – кивнул отец. – За путёвкой завтра с утра ко мне на работу заскочишь. Много сегодня не пей.

– Вообще не буду пить, – на радостях сообщил Кирилл. Чистую правду. Сегодняшний вечер и ночь он намеривался провести за рулём, смотаться в деревню к Егору. Увидеть его, а потом со спокойной душой можно отчаливать на юг. Всего ведь две недели на море, они быстро пролетят. А после вернётся и опять отправится к Егору.

Родители ему не поверили, оба независимо друг от друга состроили скептические физиономии: оно и понятно, когда это сынок на трезвую отдыхал, после его гулянок вся квартира перегаром прованивала. Но никто не стал продолжать эту тему.

– Ладно, смотри не опоздай, – освобождая проход к двери, напутствовал отец.

– Не опоздаю. Спасибо, – ещё раз поблагодарил Кирилл и неловко потоптался. В таких случаях в нормальных семьях, наверно, принято обниматься, хлопать по спине и говорить о любви, но только не в их. У них никогда не проявляли чувств, даже было не понятно, испытывал ли кто-то эти самые чувства. Сейчас отец отводил глаза, а мать с сожалением смотрела на раскрытую и не убранную обратно на полку коробку с сапогами, мечтала поскорее запихать её в темноту к идеальному температурному режиму.

Кирилл не стал говорить им о любви и обнимать. Он больше любил картофельное пюре и котлеты, которые не съел. Время на обед тратить было жалко, так как с этого момента и до самолёта каждая минута на счету – до Островка больше ста километров.

28

Кирилл въехал в деревню в семь часов. Здесь, в «медвежьем углу», вечер ощущался иначе, чем в городе или на трассе. Хоть световой день к началу августа заметно убавился, фар включать пока не требовалось. Солнце описало большую часть пути, до горизонта не докатилось, висело жёлтым кругом в бледно-голубом небе и приглушило яркость сияния. Мир потускнел, краски поблёкли. Деревья и дома отбрасывали на дорогу длинные мрачные тени.

В первые мгновения Калякину стало жутко. Заросшие развалины церкви, крики грачей в верхушках ракит на кладбище, брошенные хаты с чёрными пустыми глазницами наводили мистический ужас, от которого кровь стыла в жилах. Он пожалел, что сюда вернулся. Не был пять дней, думал, что это место стало родным, и только сейчас понял, как отвык от неестественной сельской тишины, в которой даже собаки заткнулись.

Потом началась более обжитая часть деревни с цветами в палисадниках и светом в крошечных, обитых резными некрашеными наличниками окнах. На лавочке, опираясь на клюку, с такой же ветхой подружкой сидела баба Олимпиада. Старушенции с синхронным поворотом головы проводили незнакомую иномарку любопытными взглядами. Липа после высморкалась в сморщенный, как её кожа, носовой платок. Наверно, сейчас приступят к обсуждению.

Кирилл ехал медленно: машину трясло на неровной дороге, бить подвеску в почти новом авто было жалко.

Возле ворот коттеджа на привычном месте не оказалось «Опеля Мокко». Коттедж и усадьба казались тёмными и безжизненными, свет в окнах не горел. Хотя, возможно, люстры банкирша включила на противоположной стороне дома или пока довольствовалась последними лучами солнца. А, может, она ещё не приезжала с работы.

Дальше Кирилл повернул голову налево, где за деревьями стояла пятистенка Пашкиной бабки. «Тойоты» перед домом тоже не было, примятая колёсами трава распрямилась и посвежела, снова образуя сплошной ковёр. Кто и как забирал машину, другие вещи и как вообще сложилась Пашкина судьба, Кирилл толком не знал: дозвониться ему или связаться через Интернет за четыре дня так и не получилось. Родаки могли отобрать у него все девайсы или же он сам злился.

И наконец крайним домом по правую руку был дом Рахманова. Кирилл впился в него жадным взглядом, не замечая, что на вишнях у дороги теперь нет ягод, что трава снова окошена, что часть фундамента побелена извёсткой и многие другие мелочи, которых не было пять дней назад. Он видел только мотоцикл у ворот, от которого веяло его хозяином. Веяло до физического возбуждения.

Кирилл остановил машину прямо посередине дороги, благо по ней больше никто не ездил. Заглушил мотор, с громко бьющимся сердцем выпрыгнул из салона и, глядя на окна, устремился к калитке. Комары тут же облепили его порхающим коконом, но Калякин предусмотрительно оделся в джинсы и водолазку, правда, лицо, горло и кисти одежда не уберегала.

Двери во двор в деревне как всегда запирали чисто символически. Поворачивая щеколду, Кирилл услышал похожие звуки – что-то скрипнуло в доме, что-то металлически грякнуло. И когда он распахнул калитку, увидел замершего на порожках крохотной веранды Егора. В некогда белой майке, трико и сланцах, с разметавшимися по плечам волосами.

Егор…

Его глаза…

Больше Кирилл ничего не видел, он тонул в них, как в зачарованном омуте.

Вот эта встреча! Он ждал её бесконечно долгое время, не спал ночами, выучил наизусть одиннадцать цифр его телефонного номера, но так и не позвонил. Он произносил это имя, он хотел это тело. Представлял, как они вместе будут пить пиво, сидя перед телевизором на скрипучем диване, а потом займутся любовью. Будут повторять это снова и снова, пока силы не иссякнут и кончать не придётся на сухую. Представлял, как расскажет Егору о своих чувствах, уверит его, что исправился, что посмотрел на мир под другим углом и разделил белое и чёрное.

Что больше не нужен на земле ни один человек. Потому что ни у кого на земле нет таких удивительных глаз.

Но в глазах этих застыл испуг. И сам Егор застыл в той позе, в которой его застал визит незваного гостя – с одной ногой на средней ступеньке, второй – на верхней, правая рука опирается о стену дома. Он не двигался и снова смотрел на Кирилла, как на бешеную собаку, соображая, то ли не шевелиться и притвориться частью экстерьера, то ли найти палку и попытаться отбиться. Но не в коем случае не показывать страх.

Егор был не рад ему. Улыбка на лице Калякина стала меркнуть, он вспомнил при каких обстоятельствах они виделись последний раз, вспомнил разговор у ментовского «уазика». Наверняка, Егор посчитал, что к нему пришли мстить за анонимный звонок в ментуру. Да, от прежнего Кирилла Калякина такого вполне можно было ожидать.

– Егор… – не сходя с места, произнёс Кирилл. Остатки его улыбки ещё не стёрлись. Он очень хотел, чтобы Рахманов проникся его настроением. Воодушевлением. Радостью встречи. Но Егор не проникся, только переставил ногу на средний порог и стену бросил. Ждал подвоха.

– Егор, – повторил Кирилл, уже чувствуя себя придурком, – я не за разборками пришёл. Я тебе ничего не сделаю.

– Зачем тогда?

– Странно, да? – Кирилл прошёл во двор, сел на стоявший посередине чурбак для колки дров, сунул руки в карманы. – Я этот Мухосранск ненавижу, сидел тут только ради бабосов с конопли, меня повязали, освободили и вот я снова здесь, стою во дворе человека, который меня сдал. Спрашиваешь, зачем я приехал?

Егор молчал.

Кирилл вздохнул, будто в самом деле надеялся услышать его ответ.

– На тебя я приехал посмотреть.

Выходило всё не то и не так. Как-то неправильно звучали интонации – без тепла, любви, нежности, которые разливались в душе, но в голос не перетекали. Кирилл не умел их выразить. Это расстраивало и злило. Особенно выводило из себя, что Егор не понимает, не помогает ему раскрыться, вытащить эти чувства наружу.

– Посмотрел? – Егору не терпелось избавиться от визитёра.

– Егор, ну что ты, ей-богу?! Я же к тебе по-нормальному пришёл! Не обвиняю тебя ни в чём! Ну заморочился я с хуйнёй, с коноплёй этой, ну сдали вы с банкиршей меня – я тебя понимаю, как человека, ты не мог иначе поступить. И что? Вот он я, выпустили меня, все обвинения сняли. Конопля эта хернёй технической оказалась, только позорился… Паша всё: «Нормальная, нормальная, бабла срубим!» Я тебя понимаю, Егор, очень хорошо понимаю. Ты за брата своего бьёшься и за деревню эту…

– Спасибо. Уходи.

В груди кольнуло от несправедливости. Кирилл встал, приблизился к порогам, задрал голову, чтобы смотреть в лицо Егору. Комарушки вились толпами, жундели над обоими ушами, в сарае визжали свиньи, вдалеке тишину нарушали петухи и лягушки. Проклятая живность лезла в объяснения людей.

– Егор, да что с тобой не так? Я тебе встречаться предложил!.. Помнишь, когда ты меня из лужи выталкивал?..

– И что я ответил?

– Ты ответил… Да ты ничего не ответил! Сел и уехал!

– Может, это и был ответ?

Кирилл подумал, что Егор подкрепит сарказм усмешкой, но это было не так. Не было ни усмешки, ни, наверно, сарказма. К счастью, первоначальный страх тоже изгладился. Появилась какая-то усталая отстранённость, грусть, направленная глубоко в себя. Наверняка было ещё что-то, чего Кирилл не заметил: он плохо умел читать лица, слабо разбирался в людях.

Саркастический или нет, ответ его опечалил, но Калякин был не из тех, кто смиряется с отказом.

– Почему ты отказываешься? Нормально объяснить можешь? Я разве прыщавый жирдяй?

– А ты разве пидор?

Грубое словцо, за которое в свой адрес раньше на британский флаг был готов порвать, острым лезвием резануло по ушам, однако Кирилл сдержался. Предположил, что Егор специально выбрал наиболее оскорбительную форму. Мысли над ответом разметались в разные концы света. И «да», и «нет» не подходили. Отрицание способно отпугнуть Егора, вызвать новый поток негатива, а утверждение значило, словно раскалённым тавро, заклеймить себя гомосеком, отныне и навсегда и возврата назад не будет. Но разве он собирается идти на попятную?

Солнце немного сместилось, и теперь на лице Егора лежала серая тень от угла веранды.

– Нет, я не… – Кирилл всё-таки выбрал наиболее близкое к правде. Замолчал, облизал губы и развёл руками. – Егор, это вообще важно? Я ведь извинился за своё ебанутое поведение. Тебе мало? Я извинюсь ещё раз. Извини. Извини, я знаю, что урод. Я исправился. На тебя посмотрел и исправился. Будешь со мной встречаться?

Рахманов молчал. Его взгляд упирался в сложенные в углу двора пустые деревянные ящики, а по сути был направлен внутрь себя, в свои думы. Руки, тонкие, но с рельефом мышц, висели вдоль худощавого узкого тела.

– Молчание знак согласия? – пошутил Кирилл.

– Нет, – Егор поднял глаза. – Уходи, Кирилл. Мне за коровой пора.

Егор сошёл с порожек, демонстрируя занятость, но Калякин шагнул ему наперерез, схватил за голые предплечья. Чужая тёплая кожа, почти без волосяного покрова, отдалась в сжимавших пальцах приятной волной.

– Хорошо, не надо ответа сейчас, подумай. Завтра на две недели я лечу отдыхать на Кипр, вернусь, приеду и тогда поговорим. Договорились? Две недели на обдумывание хватит? Ты мне реально нравишься, я хочу, чтобы мы были вместе, я даже гомофобом быть перестал, всех друзей на хуй послал, мне нужен только ты.

Егор медленно согнул руки в локтях и развёл, сбрасывая тиски. Смотрел в глаза своими удивительно чёрными, что радужка сливалась со зрачками, глазами.

– Приятного отдыха, Кирилл. Мне действительно некогда: корова мычит, доить пора.

Егор прошёл к калитке и распахнул её настежь, недвусмысленно намекая гостю выметаться. Калякин колебался. Проклинал блядскую корову, мычание которой он теперь тоже различал, затерянное среди других звуков природы. И вдруг на него, как откровение, снизошло понимание, какую хуйню только что наговорил. Улетает отдыхать на Кипр. От-ды-хать, веселиться, когда внезапно любимый человек прикован к земле грузом забот! Для Егора его планы, должно быть, звучат как насмешка и мощнейшее доказательство нелюбви, их социального и, главное, интеллектуального различия. Егор, Кирилл руку давал на отсеченье, никогда бы не бросил товарища в трудном положении, не смог бы спокойно лежать на пляже, зная, что его любимому не на что купить даже лишние пять литров бензина. Егор беден и привязан к деревне не потому что глуп и ленив, а потому что исходные обстоятельства сложились на порядок хуже. Жизнь несправедливая штука, она несправедлива к лучшим.

Колеблясь, но уже по другому поводу, Кирилл всё же вышел со двора. Только не пошёл своей дорогой, а развернулся к Егору.

– Хочешь, я с тобой схожу? Хочешь, помогу?

– Нет, не надо.

Пальцы Егора лежали на выступающем за доски калитки краю щеколды. Длинные, тонкие, с небольшими ногтевыми пластинами, погрубевшие от постоянной тяжёлой работы, с въевшимся под кожу травяным соком, мазутом или ещё чем-то не до конца отмывавшимся – они были по-настоящему мужскими. Всё его невысокое узкое тело тоже было мужским, без капли женственности, присущей телевизионным пидорасам. От парня исходила мощная энергия его сильной воли, нерушимой верности его собственному кодексу чести. Кирилл физически ощущал, как попадает под её влияние.

Он сглотнул, отвлекаясь от созерцания неухоженных пальцев, от вида которых у его матери немедленно случилась бы истерика, да и у него самого проявилась бы брезгливость, отвлекаясь от розовых грёз вперемешку с горькой реальностью.

– Хочешь, я никуда не полечу?

Голос дрожал и не лучился уверенностью. Кирилл сам боялся такого решения. Хотел поступить благородно, остаться и… мечтал о море, комфорте и «ол инклюзив». Почему нельзя оказаться в двух местах одновременно?! Трудный, очень трудный выбор. Кирилл смотрел на Егора и не знал, какой ответ надеется услышать. Поджилки тряслись от волнения.

Губы Рахманова впервые за полчаса подёрнула улыбка.

– Знаешь анекдот? «Уважаемые туристы, берегите родную природу – отдыхайте за границей!» Счастливого путешествия, Кирилл.

Егор вышел за калитку, прикрыл её и зашагал прямиком на дорогу, а потом прочь из пределов деревни к скрытому за густыми деревьями пастбищу. Он оглянулся только один раз – на брошенный посреди проезжей части «Фольксваген Пассат» красивого серо-серебристого цвета. Во взгляде на иномарку-двухлетку не было зависти, упрёка, презрения. Взгляд принадлежал человеку, который научился не мечтать о недоступных его кошельку вещах.

Кирилл посмотрел на мотоцикл. «Юпитер» стоял совсем рядом, неяркий свет спрятавшегося за листву заходящего солнца ещё позволял разглядеть его в деталях со всеми изъянами. Эти уродливые агрегаты, на которых гордо рассекало предыдущее поколение байкеров, сняли с производства, наверно, лет двадцать назад. Возможно, он принадлежал отцу Егора или деду. Двухцилиндровый двигатель блестел, заботливо вычищенный хозяином, но переднее крыло и днище коляски сильно тронула ржавчина, пластмасса всех деталей потускнела, на левом, обращённом к Кириллу, глушителе заметна вмятина. Сколько прослужит этот катафалк, до каких пор он будет поддаваться ремонту? На чём тогда будет передвигаться парень, у которого больна мать?

В сердцах Калякин был готов подарить ему свою машину, ведь Егор заслуживает гораздо большего. Но не всё меряется деньгами.

Раздосадованный Кирилл пошёл к машине. Открыл дверцу, постоял, всматриваясь в сгущающиеся сумерки в том направлении, где скрылся Егор. Комары всё-таки искусали, он не заметил, когда, но укусы начали чесаться – щека, шея, даже защищённый плотной водолазкой живот. И сейчас эти твари пищали рядом, вечер был их обеденным временем.