Текст книги "Селянин (СИ)"

Автор книги: Altupi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 55 страниц)

Да что там – он и сейчас, блять, такой.

Кирилл заправил член в трусы, которые носил уже три дня, подтянул штаны и вышел из сортира. Опустился на влажную от росы землю, прислонился спиной к стенке туалета и расплакался, обхватив голову руками. Это были слёзы обиды и напряжения – он опять всё испортил! Наорал вчера на Егора, обозвал пидорасом! Всю ночь расписывал быдлу, как ебал его и в рот, и в зад, выставлял Егора в унизительном свете! Трус! Голову бы себе разбить за это! Продвигался бы и дальше маленькими шажками, навоз поганый помог бы ему убрать, пока он к матери сходил бы, или бы картошку поросятам варил – но нет, благородное величество оскорбилось отказом! Благородное величество испугалось отстаивать свои чувства перед кучкой долбоёбов! Доказывал Егору, что изменился, что готов быть рядом, несмотря ни на что, а на деле с пеной у рта заявлял, что «просто ебал». Егор никогда не отступился бы от своей правды, какая бы опасность за это ни грозила.

Кирилл метался. Слёзы быстро прошли, а вот тревога нарастала. Он сходил за смартфоном и шагал по двору из угла в угол, воевал с кошками, с мухами, галками, даже пробовал молиться своими словами, вспоминая образ икон из святого уголка в горнице. Аппетит пропал, способность сидеть на месте тоже, но и делать ничего не мог – собрался серпом порубить траву во дворе, а нервозность не давала работать, словно выкидывала из бытия, мысли вращались только вокруг достойного премии Дарвина поступка и возможностей его исправить. Радовался, что пьянь дрыхла и не докучала идиотскими разговорами. Калякин не знал, будет ли сегодня способен заткнуть им рты и прояснить реальное положение вещей, если речь снова зайдёт о Егоре. Боялся, что зассыт признаться.

Он всё время думал над последним монологом Егора, пытался вспомнить его в точности. Тот говорил, что никогда не сможет уехать из деревни. Это было понятным как день – Егор прикован к матери-инвалиду. По крайней мере, пока она жива.

Кирилл ужаснулся своих мыслей – он только что неосознанно пожелал смерти хорошей женщине. Просто для того, чтобы беспрепятственно трахаться с её сыном.

Ещё Егор говорил что-то про неожиданности. Кирилл не мог дословно воспроизвести эту фразу и не помнил, какой она несла смысл. Зато он помнил, что натурал, бегающий за геем, это сказки. Наверно. Если рассудить, то так и есть, ведь обычно все натуралы боятся стать объектами повышенного внимания пидоров. Блять, ну могут быть исключения? Он ведь влюбился в гея?

И получил отказ. Вот хохма. Миф о том, что пидоры не прочь трахнуть всех, кто имеет член, развеян! Аллилуйя! Вручите за это Нобелевскую премию! Уроды!

Кирилл злился на всех и на себя. Идти к Егору и просить прощения он трусил. Кишка была тонка явиться к нему с повинной и открыто признать свои ошибки, покаяться. Было очень стыдно за свою бесхребетность. Решил переждать несколько дней, пока вспышка дурного гнева не забудется, пока всё не рассосётся само собой. Потом попробует поговорить снова, попросит прощения. Он боялся даже выйти за калитку и посмотреть на дом Рахмановых, словно и от этого ситуация ухудшится. Но он не знал, как будет обходиться без Егора эти несколько дней. Сука, он проснулся два часа назад, а уже сошёл с ума без него!

Внутри дома заскрипела и громко хлопнула дверь, ведущая из прихожей на веранду. Под тяжестью человека заскрипели половицы. Стиснув зубы, сидящий на завалинке лицом к забору Кирилл обернулся – он не хотел никого видеть. Заспанный Паша всовывал босые ноги в кеды.

– Здорово, – зевнул он. – Пиздец, уже три часа… Все дрыхнут.

Кирилл промолчал. Паша обулся и, закуривая на ходу, пронёсся в сторону дальних сараев и старого туалета. Через несколько секунд из-за угла донёсся его насмешливый голос:

– Ебать, Кирюха, это ты соорудил?

Калякин сжал челюсти так, что зубы едва не крошились. Принялся считать, глядя прямо перед собой, но блядский листок куриной слепоты у сарая, на который падал взгляд, шевелился, выводя из себя. Когда раздались шаги, и появился радостный Пашка…

– Кирюх, что за скворечник ты там слепил?

… Кирилл поднялся с завалинки, вышел за калитку и направился прямиком к Рахмановым. Он не хотел никого больше видеть, не хотел никого больше слышать. Шёл на негнущихся ногах, как терминатор. В ушах стоял гул, зрение не фокусировалось. Дорогу он помнил наизусть, мог бы дойти и с закрытыми глазами.

Увидел только мотоцикл – красное пятно на фоне серого забора. Замедлил шаг, почувствовав под ногами пружинящую колкую траву. Напряжение в мышцах, в мозгах внезапно схлынуло, сменившись необыкновенной лёгкостью – будто часовая бомба в груди обезврежена в последний момент перерезанием нужного проводка.

– Кирилл! – Калитка распахнулась, из неё выскочил улыбающийся Андрей с рукой в самодельном слинге и перепачканными чем-то жёлтым губами. Не успела калитка закрыться за ним, как распахнулась во второй раз, и на улицу вышел Егор. Отодвинул брата ближе к «Юпитеру» и, хмуря брови, сделал несколько шагов навстречу.

– Егор… я люблю тебя, – сквозь душащие горло рыдания проговорил Кирилл и медленно опустился на колени прямо в пыльные острые былки у обочины, смиренно склонил голову. – Делай со мной… что хочешь, без тебя мне… жизнь не мила.

Андрей, оробев, прижался к мотоциклу, затаил дыхание. На другой стороне дороги, чуть наискось, за немужским поведением друга наблюдали вышедшие на улицу Паша, Никитос и Данил.

Изгои

Кирилл стоял на коленях. Опустив руки. Склонив голову чуть влево и вниз. Смотрел на короткую скошенную, местами выжженную солнцем траву, на острые, толстые былки. Он видел запылённые стопы стоявшего над ним Егора, обутые в поношенные сланцы. Видел его ноги до середины бедра, где начинались – или заканчивались – дешёвые бесформенные шорты. Лица Егора Кирилл не видел глазами, но чувствовал, что селянин стоит погруженный в себя, как происходило каждый раз, когда его пытались вызвать на откровенность. Егор ничего не отвечал, но и не уходил, не прогонял.

Былки острыми верхушками впивались в колени. Кирилл не шевелился, готовый простоять так день или год. Его душа была опустошена страданием, противоборством с самим с собой, с Егором. Он хотел только одного – чтобы всё закончилось, всё равно чем, лишь бы больше не мучиться. Он не врал, говоря, что жизнь порознь для него не мила. В случае отказа Егора, который вероятен как наступление ночи после захода солнца, Кирилл решил ехать домой, сдаться родителям и плыть по течению, потому что существование станет серым и бессмысленным.

Но больно было сейчас. Кирилл ощущал, как выворачивает кости. Что-то новое, малознакомое вылезало из омертвевшего кокона невежества и праздности. Что-то нежное, трепетное, разумное, способное сострадать. Кирилл вдруг осознал, что с этой минуты ему не быть прежним человеком. Кроме того, это хорошее начало всегда сидело в нём, с самого рождения, но загрубело из-за отсутствия тепла и ласки, а теперь воскресло с силой настоящей любви.

Кирилл стоял и не смел поднять глаза на Егора, полностью отдавшись его воле.

Прошло немного времени, показавшегося вечностью. Ни смена света и тени от набегающих облаков, ни лёгкие порывы знойного ветра, ни кудахтанье выбежавших на улицу кур, ни далёкое гудение трактора не нарушали тишину, окутывающую их двоих. Калякин вообще забыл, что они не одни на планете. Он был готов слушать эту тишину вечно, лишь бы не услышать слова «нет».

– Кирилл…

Кирилл вздрогнул. Сразу вскинул голову, впиваясь жадным взглядом в надежде прочитать приговор. Его имя Егор произнёс спокойно и тихо, а в глазах не было твёрдости принятого решения. Егор и боялся обидеть, и не горел желанием произносить «да».

– Встань, пожалуйста.

Кирилл отрицательно покачал головой, выражая решимость стоять так до бесконечности и распороть колени в кровь. Складка между бровей Егора не исчезла. Однако он развернулся полубоком к калитке, примериваясь уйти.

– Если ты и дальше собираешься отвлекать меня от работы, то мне это не нужно, – буднично обронил он и зашагал к калитке. Андрюшка моментом слез с мотоцикла и пробежал впереди него. Куры бросились врассыпную.

Сердце Кирилла сначала кольнуло от неприкрытого пренебрежения и ужаса, что всё кончено, но тут до мозга дошёл спрятанный истинный смысл.

– А если не буду отвлекать? Если буду помогать? – возликовав, Кирилл вскочил на ноги и ринулся за Рахмановым, не замечая тянущей боли в затёкших мышцах. О, какая огромная скала свалилась с его души! Размером с Эверест! Неужели? Неужели?! Мама родная!

Уже прислонив руку к некрашеным доскам калитки, чтобы толкнуть её, Егор остановился, повернул голову направо к Кириллу, а потом указал взглядом наискось через дорогу.

– Связываясь с изгоем, ты сам становишься изгоем, – с той же будничной интонацией произнёс он.

Калякин обернулся, уже понимая, что к дому Пашкиной бабки. Там, у ворот, возле двух иномарок стояли и, скрестив руки, смотрели на них Машнов, Данил Ребров и Никита Жердев, про которых он за эти десять минут успел напрочь забыть. Представление со вставанием на колени перед пидором показалось им странным? Неуместным? Забавным? Да насрать!

Егор уже скрылся за хлопнувшей калиткой, и Кирилл прошёл за ним. Закрыл за собой дверь, физически ощущая, как отсекает старую жизнь. На сердце царила удивительная лёгкость.

37

Во дворе было… словно в другом мире. Словно другой мир и состоял из одного этого двора – умиротворённый, прекрасный, чистый. Нет, у забора, сараев и собачьей будки до сих пор был навален нужный в хозяйстве хлам типа чурбаков, гнутых вёдер и ржавых шестерёнок, однако здесь присутствовала атмосфера искренности, любви, счастья, которых Кириллу так не хватало в последние дни. Да и всю жизнь, наверно. Он был окрылён.

Взгляд скользнул по спине Егора, его выцветшей футболке, и упёрся в лежавшую на раскладушке женщину. Ложе стояло в тени веранды, жалящие солнечные лучи на него не падали. Изголовье раскладушки было приподнято до полусидящего положения, мягкости добавляло подложенное под низ ватное одеяло, а всё тело женщины до плеч накрывал тонкий двуцветный – бело-зелёный – плед советских времен, каким бабушки застилали кровати или диваны.

– Здравствуйте, тётя Галя, – улыбнувшись, поприветствовал Кирилл и даже на радостях отвесил что-то вроде неглубокого поклона. Его удивила «прогулка» Галины, он не предполагал, что она может находиться вне спальни и своей постели. Разглядывал её худое лицо, расчёсанные, но всклокоченные от верчения головой седоватые короткие волосы.

– Здравствуй, Кирюша, – мама попыталась улыбнуться, приподняла уголки губ, но они тут же вернулись в первоначальное положение. Голос был слабым, едва слышным, а тон, как и в прошлый раз, тёплым и радушным, глаза цепко следили за гостем. – Хорошо, что зашёл.

– У вас замечательный сын. Сыновья, – поправился Калякин, заметив наблюдающего за ними с веранды Андрея. Тот стоял за тюлевой шторой, лицом прислонившись к ней так, что она выпирала почти до стекла, образуя ажурную белую маску. Пацан явно чему-то радовался. Возможно, он тоже понял, что у его брата появился новый парень. Кирилл от этого ещё больше возликовал – глаз не сводил с Егора, не мог поверить, что этот независимый молчаливый селянин наконец стал его.

Галина заметила это обожание.

– Вы красивая пара, – проговорила она, глядя на обоих. Кирилл как раз подвинулся ближе к Егору. Хотел бы взять его за руку или обнять, но пока не смел. Егор на слова матери никак не отреагировал, он поднял глаза к окну веранды, и Андрей нехотя высунулся из двери, цепляясь за неё здоровой рукой.

– Андрей…

– Знаю-знаю, – не дал ему договорить мальчуган. – Уже иду.

– Мне тоже пора, – проронил Егор и направился к задней калитке.

– Я с тобой, – поспешно выдал Кирилл и, кивнув Галине, на крыльях счастья поскакал за ним. Рахманов остановился у хлева. Двери в курятник и свинарник как обычно были закрыты, а коровника – открыта настежь.

– Кирилл, я иду на огород полоть. Тебе необязательно находиться рядом. Можешь идти к друзьям или в дом посмотреть телевизор.

Кирилл оскорбился.

– Сказал же, что буду тебе помогать!

Егор пожал щуплыми плечами и направился дальше – не вокруг хлева к загонам для скота, где они разговаривали вчера, а чуть наискось к ещё одной узкой, всего в три грубо сколоченные доски калитке, притулившейся между старых деревянных сараев. Вообще, из сараев на участке выстраивался лабиринт, в котором чужой человек запросто бы затерялся. Тут пахло навозом и поросячьим варевом, и вместе с тем воздух был чист и наполнен ароматами трав и спелых яблок.

Да за очередной калиткой росли молодые яблони и груши. Высоты они ещё не набрали, не больше трёх метров, поэтому запросто можно было протянуть руку и снять с ветки плод с румяным бочком. Плодов висело много, а некоторые, особо нетерпеливые упали в траву. Красная их россыпь на зелёной мураве напоминала иллюстрацию к сказке про девочку, которая искала своего похищенного гусями братца. Точное название Кирилл не помнил: ему в детстве мало читали сказок.

Егор поднял яблоко и протянул Кириллу.

– Спасибо, – сказал Кирилл и взял. Осмотрел со всех сторон – не червоточины искал, а любовался: как для горожанина, для него всякие простые вещи были в новинку. Яблоко оказалось гладким, ровным, как из магазина. Он с хрустом откусил. Кисло-сладкий сок наполнил рот, мякоть тоже оказалась вкусной.

– Ранний сорт, – пояснил Егор и пошёл дальше, к натянутой на колышки между деревьями проржавелой проволоке. На ней сушились целлофановые пакеты, какие-то бесформенные тряпицы и несколько хозяйственных перчаток с синими резиновыми пупырышками на внутренней стороне ладони. Ещё под деревьями стояли выгоревшие на солнце пластмассовые зеленое и красное ведра. Изнутри они были пыльные, да и снаружи не чище. Находилась тут металлическая бочка с водой, на поверхности которой плавали жёлтые листики, к ней тянулся чёрный пластиковый шланг – верно, через него бочка и наполнялась, но не из колодца же? Кирилл вспомнил, что не видел ещё ни колодца, ни колонки. Впрочем, откуда у Рахмановых колонка, если в селе нет водопровода?

Яблоко оказалось кстати, еда бальзамом действовала на желудок, ведь от нервов разыгрался аппетит, а за день Кирилл ничего и не ел. Только просить Егора накормить его он не собирался, считал, что еду надо заслужить, а не становиться нахлебником в семье, где и так туго с лишними деньгами.

Егор снял пару перчаток с проволоки, надел, потом поднял красное ведро и повернулся в сторону огорода – за садом с его низкими ветвями были видны грядки с капустой и оранжевыми тыквами. Кирилл мгновенно выкинул огрызок подальше в траву, приблизился, тоже снял с проволоки и надел первые попавшиеся перчатки, шершавые после стирки и сушки, и подхватил второе ведро. Поймал скептический взгляд Егора.

– Я буду тебе помогать.

– Запачкаешься.

Кирилл опустил голову вниз к мятой после бурной ночи футболке, штанам с пыльными отметинами в районе колен и шлёпкам. Рахманов издевается, да?

– Устанешь, – добавил Егор.

– Не делай из меня слабака, – попросил Калякин. Что он, двадцатилетний дядя, не справится с прополкой? Не полол никогда, конечно, но траву дёргать не велик же труд? Егор ничего не ответил и, нагибаясь под особо низкими ветвями, прошёл вперёд. Кирилл прошёл тоже и увидел… огромный, просто бескрайний огород! Впереди действительно росли капуста и тыквы, дальше кабачки, помидоры, подвязанные к палкам, ещё какие-то грядки с зелёными хвостами, возможно, свёклой и морковкой, по нескольким грядкам стелились плети огурцов, среди листьев желтели семенники, по правому краю этого футбольного поля сидели ещё тыквы и какие-то лопухи, слева высились ряды подсолнухов и кукурузы, стоял крытый плёнкой парник. А всю середину занимала картошка, длинными ровными рядами тянулась к горизонту. Ботва уже почти вся пожелтела и местами засохла, но сорняки густо зеленели. Правда, пять или шесть длиннющих грядок были чистыми, но всё равно – вот это всё прополоть?! На Кирилла разом свалилось уныние.

Шедший чуть впереди Егор обернулся и бросил ещё один взгляд. Наверное, он ожидал, что навязывающийся в бойфренды спасует перед объёмом работы, ждал прочитать на его лице именно то, что сынок депутата сейчас испытывал. Кирилл это понял и вовремя скрыл неприязнь к тяжёлому физическому труду за бравой ухмылкой:

– И это всё? Тут раз плюнуть!

Нет, он не потеряет Егора из-за кучки сорняков! Никогда! Он теперь часть этой семьи и должен помогать, раз уж даже малец Андрей со сломанной рукой не отлынивает от работы. Куда, кстати, брат его отправил?

Кирилл решил не смотреть вдаль, туда, где кончаются грядки – они точно простирались метров на пятьдесят-семьдесят. За ними шла лужайка, с трёх сторон огород окружали заросли американского клёна, вишни и малины. Виднелся заброшенный участок соседнего дома.

Калякин дошёл до прополотых грядок и остановился у смежной с ними заросшей.

– Чур, это моя! – жизнерадостно, словно Ленин на субботнике, сообщил он.

– Обычно я по две беру, – спокойно проинформировал Егор, вставая так, чтобы и Кириллу достались две. Почти рука об руку. Уравновешенный, словно генерал перед боем. Блять, неужели его не угнетает вид этой плантации? Работы непочатый край! Но спрашивать этого Кирилл не собирался. Не сейчас. Может быть когда-нибудь потом, когда они станут ближе. Времени у них ещё много, до сентября точно.

– Я могу и три, – заявил Кирилл, не желая ударить в грязь лицом.

Егор повернулся к нему, на этот раз взгляд его удивительных чёрных глаз стал чуть насмешливым, хотя губы не тронула улыбка:

– Не волнуйся, весь огород не за один день. Я планировал сегодня пройти шесть грядок – всего их осталось двадцать восемь, – а если ты мне поможешь…

– Мы пройдём восемь за вдвое меньшее время.

– Да, – кивнул Егор, больше не оборачиваясь. Он поставил ведро на землю между своих двух грядок, наклонился, выставив вверх маленькую попу. Шорты обтягивали её, вырисовывая между округлостями ложбинку промежности. Очень хороший ракурс. Особенно в движении. Кирилл подтянул перчатки и штаны и поспешно принялся нагонять свою любовь. И даже обгонять, чтобы и Егор хоть украдкой подглядел за его таким же откляченным задом, потому что ему по-прежнему требовалось лежать под Егором в пассиве, под этим странным парнем с собственной безучастной философией.

Травы оказалось не так много. Потянув за один побег, Кирилл вырывал целый куст, вьюном опоясывающий грядку. На стеблях болтались нежно-розовые граммофончики. Вторая разновидность сорняков походила на одуванчики с таким же длинным стержневидным корнем, только с колючими, впивающимися шипами даже через перчатки. Егор продвигался вперёд быстро, утрамбовывая траву в ведро, Кирилл повторял за ним. Хотел заговорить, о чём-нибудь спросить, но боялся показать, что дыхание при ритмичном темпе с непривычки сбилось. Хорошо, что иногда на солнце набегали облака, и пот не тёк ручьём.

Егор выпрямился, убрал волосы с лица, которыми тут же принялся играть ветер. Его ведро было набито с горкой.

– Ссыпаем в кучу, потом уберу, – сообщил он и, пройдя мимо напарника, высыпал ведро между прополотыми грядками.

– Уберём, – ревниво поправил Кирилл, делая то же самое. – Я собираюсь тебе во всём помогать.

Егор промолчал. Они вернулись на места и продолжили сражаться с сорняками уже где-то на середине грядок. Только теперь Калякин не мог молчать, хотел говорить и говорить на все темы.

– Сколько здесь гектаров? – спросил он хоть что-нибудь.

– Гектаров? Огород пятьдесят соток. Полгектара.

– Хватает для скотины?

– Смотря по урожаю.

– А в этом году?

– Неплохой. Копать через две недели буду.

– Вручную? – Кирилл немного испугался, что придётся перелопатить все эти нескончаемые полгектара, понадеялся, что голосом не выдал обуявшего его смятения.

– Распахиваю трактором, собираю вручную.

Кирилл выдохнул.

– А трактор где берёшь?

– Нанимаю.

Ага, ещё одна статья расходов.

– Собираешь один? Или Андрей помогает? Где он, кстати?

Егор, выдвинувшийся на пару метров вперёд, посмотрел на него так, что Кирилл понял: слишком много нелепых вопросов. Калякин выпрямился, потирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Межа, которой заканчивались картофельные грядки, маячила совсем рядом, метрах в десяти. Просто невероятно, что он прошёл, согнувшись, такое расстояние и ни разу не заскулил от ломоты в спине.

– Егор, спасибо, что принял меня после всего. Извини за вчерашний срыв. Это я пидор, не ты.

Рахманов присел на корточки, схватил пучок вьюнка, потянул, выдрал с длинным тонким белым корнем, утрамбовал в почти полное ведро.

– Мне Андрей помогает. Сейчас он поросятам варит, за печкой следит, – проговорил Егор, будто и не слышал извинений. Нет, он ответил на вопросы именно потому, что услышал извинения. Кирилл понял, что на правильном пути, на долгом, трудном, правильном пути. Ну и что, он с него не свернёт.

– А как называются эти сорняки? – спросил он, уходя от темы, на которую Егор не хотел говорить. Да и не всё ли равно, о чём вести разговор, лишь бы твой кумир не замыкался в себе? Нейтральные темы подходили больше всего.

– Это, – Егор вырвал ещё пучок вьюнка, освобождая от зелени сразу полметра вздыбленной грядки, – повилика. А колючие – это осот.

Они закончили каждый свои две грядки, немного постояли на меже, отдыхая, и снова принялись за работу. Егор по большей части молчал, Кириллу хотелось курить, спина, руки, ноги отсохли, в шлёпки набивались твёрдые комочки земли, но он чувствовал в себе прилив сил, способность сегодня же расправиться с блядскими повиликой и осотом на всём огороде сразу, а не на ещё жалких четырёх грядках. Чистой, без единой соринки, площади прибавлялось. Калякин рассказывал о всякой ерунде, шутил и дурачился, утверждая, что до сего дня представлял картошку, растущей на деревьях, как яблоки. Ему очень хотелось увидеть улыбку Егора, услышать его смех, но тот или отворачивал голову, или убегал вперёд.

На втором заходе Кирилл всё-таки выдохся, хотя стойко пытался не снижать темпа, щипал траву. Три кучи собранных ими сорняков наглядно демонстрировали проделанную работу. Тучи рассеялись до состояния перистых облаков, ветер утих, клонящееся к закату солнце не напекало макушку. Предвещая ночь, горланили петухи и лягушки. Под ногтями, между пальцами, везде набился слой пыли, одежда перепачкалась землёй и травяным соком, припорошённые той же земляной пылью волосы превратились в паклю. Последние метры Кирилл буквально полз и рухнул между кочанов капусты, как только выдрал последний пучок осота с длинным, как крысиный хвост, корнем.

– Устал? – спросил Егор.

– Но не запросил пощады, заметь, – выдал Кирилл, вытирая о перчатку захлюпавший нос. Он не устал – он подыхал. Мышцы ног горели, как после марафонской дистанции. Впрочем, откуда ему знать, как себя чувствуют легкоатлеты после забега? Профессионально спортом он не занимался, секции не посещал. Жизнь, которая раньше представлялась яркой и насыщенной, сейчас казалась плоской и усечённой, лишённой стольких радостей, для которых не нужно туго набитого кошелька. Например, совместной семейной прополки огорода. Сейчас Кирилл кожей, каждой клеткой тела ощущал свободу от стереотипов и предрассудков своего прошлого, словно, закрыв калитку во двор Рахмановых, смыл с себя грязь, очистился, исповедался и получил отпущение грехов.

Егор взял оба ведра и высыпал остатки травы в ближнюю кучу, снял и вытряхнул перчатки.

– Спасибо за помощь.

Солнце путалось в верхушках деревьев и в его волосах. Чёрные глаза с густыми ресницами – Кирилл не мог спокойно смотреть в них.

– О, я ещё и не то могу, – нервно хохотнул он и понял, что остался бы лежать в капусте навсегда. Пару веков точно. Так устал! А Егор… блять, Егор целыми днями один крутится как белка в долбаном колесе и не ноет!

– Мне надо дальше идти, – подтвердил его мысли Рахманов.

– Встаю, – сказал Кирилл и с трудом, кряхтя как старый дед, поднялся на ноги. Стащил с рук перчатки. Коже сразу стало комфортнее.

Егор с двумя вёдрами пролавировал меж некрепких ещё кочанов и поднырнул под деревья. Вёдра поставил у бочки и помыл руки в застоявшейся воде. Листики на её поверхности заколыхались, как утлые судёнышки в шторм. Кирилл повесил перчатки на проволоку и опустил руки в ту же воду. Прохлада сразу окутала их, смывая усталость. Но главное, рядом были руки Егора, к которым нестерпимо хотелось прикоснуться. Только для этого было не время. Кирилл исподтишка поглядывал на его лицо, мечтая прочесть зеркальное отражение чувств, но читал только не пробиваемую ничем невозмутимость.

– Пойдём, – вынув руки, вытирая их о футболку, а футболкой лицо, позвал Егор. Кирилл утёрся точно так же, на ткани остались тёмные, мокрые и грязные полосы. Одежда была испорчена, хотя, с другой стороны, у него появилась одежда для выполнения домашней работы.

Они прошли через калитку. Досюда снова доносились запахи дыма, поросячьего варева и навоза. Из-за угла хлева выбежал Андрей. Растрёпанный. С книгой в здоровой левой руке. Обложка была пёстрой, глянцевой – пацан зря времени не теряет, просвещается.

Андрей посмотрел на них двоих, причём как-то загадочно, заговорщически, будто подсматривал за их проделками в кустиках, а взгляд остановил на брате.

– Уже сварилось, Егор. Мама заснула.

– Угу. Иди тогда дома приберись.

– Ладно, – без желания, прижимая к груди книгу, ответил мальчик, и вдруг засиял догадкой, почему его послали наводить порядок. – Кирилл заночует у нас?

Калякину тоже хотелось знать ответ, сердце участило сокращения. Однако… Егор, как всегда, остался глух и нем, на несколько секунд погрузился в себя, возможно, решая, как поступить с ночёвкой. А может, он никак не мог решиться на отношения и жалел, что привёл парня с собой и разрешил помогать. В любом случае, Егор не произнёс ни слова по этому поводу.

– Проверь всё и беги в дом, – вместо этого скомандовал Егор. – А я сейчас за коровой.

– Ну, хорошо, – буркнул Андрей и, сверкая пятками, скрылся за хлевом.

– Я с тобой! – сразу заявил Кирилл. Он не чувствовал ног под собой, однако ни за что не променял бы прогулку за животиной на отдых на диване или любой мягкой горизонтальной поверхности. Он боялся расставаться с Егором. Боялся, и всё тут. Будто разрешение находиться на его территории с ним рассеется как дым.

Егор кивнул и пошёл во внешний двор. Кирилл следовал за ним хвостиком.

Галина уже не спала.

– Мальчики… Устали?

– Нет, мам. Пойдём домой? – Егор говорил так, будто совсем не замечал паралича матери, будто она была здоровой, а приболела простудой. Конечно, любил её и так подбадривал. Не виня в своём затворничестве в глухой деревне вместо прелестей городской разгульной жизни.

Женщину, пусть и парализованную, со двора действительно следовало убрать: вечерело, воздух холодал, и начинали виться комарушки. Егор подошёл к раскладушке плотнее, убрал покрывало, подсунул руки под тощее неподвижное тело в белой ночнушке и поднял, как жених невесту. Откуда-то появился Андрей и бросился открывать двери.

– Давай я помогу, – спохватился Кирилл, обалдевший от этой трогательной сцены, но Егор махнул головой со спутанными в клоки волосами и, взлетев по порожкам, скрылся на веранде. Хлопнула ещё одна дверь. Кириллу только оставалось удивляться выдержке Егора, ловкости, с которой не самый мускулистый парень после трёхчасовой прополки картошки и ещё кучи сделанных ранее дел, нёс тяжёлую ношу на руках. Удивляться ему и восхищаться им.

Рахманов вернулся минут через пятнадцать. В его облике изменилась только причёска – волосы он расчесал и убрал в хвост.

– Мотоцикл надо загнать, – сказал он и стал открывать ворота. Они были из досок, как и забор, скреплённых металлическим каркасом, запорным устройством служил кусок железной трубы. Егор вынул трубу из пазов, открыл настежь створки. Дремавшие на улице под воротами куры недовольно заквохтали и через пару секунд вытягивания шей и любопытных взглядов наперегонки ринулись через двор к курятнику. На них загавкала собака.

Кирилл не двигался. Словно открытие ворот разрушило защиту обретённого им мира, стало порталом, через который его вытянуло бы вовне и вернуло к прежней пустой действительности. Егор на всё это внимания не обращал, завёл драндулет – уши сразу заложило от шума, в нос пахнули выхлопные газы, белые клубы поплыли над травой – оседлал его и въехал во двор. Быстро повернул ключ, прекращая всю эту какофонию звуков и запахов. Пока он не слез, Кирилл быстро закрыл тяжёлые ворота, снова запечатывая свой мир.

Но от реальности не сбежишь. Свои вещи и машину он готов был бросить на произвол судьбы, но корову в поле не оставишь.

Кирилл не знал, с каких пор он стал таким перепуганным и мнительным. Однако сердечко стучало громче каждый раз при мысли, что сказка кончится.

– Тебе не обязательно идти, – сказал Егор, отворяя калитку. Кирилл едва не бросился ему наперерез, чтобы захлопнуть чёртову дверь обратно и никуда не пускать. Но это было бы глупой истерикой, и он обречённо шагнул на улицу. Хляби небесные не разверзлись, земная твердь не расступилась, чтобы поглотить его – деревня оставалась тихой, безлюдной. Тени лежали на дороге, высоко летали ласточки, песню заводили первые сверчки.

Они вышли на дорогу, помедлили, повернув головы к дому Пашкиной бабки. Там на придомовой территории, мордой к гаражу, стоял только «Фольксваген Пассат». Пашкина «Камри» с обочины исчезла. Значит, пацаны съебались. Ну и отлично. Подарочек только после себя оставили: капот, крышу и багажник «Пассата» устилали разноцветные тряпки, в которых Кирилл даже на таком расстоянии распознал свои курортные шмотки. Ещё несколько цветных пятен украшали траву и ближайшие деревья, благо, не электрические провода. Суки.

Кирилл повернул голову и понял, что Егор видит то же самое. Ему стало стыдно, что он знаком с этими паскудами и называл их друзьями, считал нормальными чуваками. Стало стыдно, что эти козлы надругались над ним на глазах у самого замечательного человека, опустили до уровня плебея. Ах да, «связываясь с изгоем, ты сам становишься изгоем». На хуй этих уродов! Ничего с ними больше общего! Никогда!

На секунду внутренний голос воззвал к гласу рассудка, призывая не терять разум, не закапывать себя в навозе ради деревенщины, которому нужны лишние рабочие руки, но Кирилл его мигом заткнул – не сметь указывать!

– Тебе надо сходить туда, – Егор ни взглядом, ни интонацией не выказал злорадства. Наверное, в его арсенале и не было такой эмоции. Только участие и сочувствие.

Кирилл и сам понимал это. Но колебался. Страх, что хрупкое взаимопонимание с Рахмановым лопнет как мыльный пузырь, стоит только им отдалиться друг от друга дальше, чем на два метра, рос в нём.