Текст книги "Селянин (СИ)"

Автор книги: Altupi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 55 страниц)

– Ладно, давай сворачивать поиски, – пожалел его кислую физиономию Машнов. – Завтра с утра по холодку выйдем.

– Я не проснусь, – честно предупредил Кирилл, – я сова.

– Ты лентяй. Я тебя разбужу, не бойся.

Сейчас Кирилл был на всё согласен. Завтра – это когда-то нескоро, а в данный момент у него гудели ноги, чесалось всё тело, и чистой воды для питья они не подумали взять.

5

Утром шли по росе. Прокрались огородами, часть пути преодолели по краю гречишного поля, потом спустились в ложбинку и наконец оказались на взгорке.

– Тут может быть конопля, – оглядев заброшенный, заросший зеленью кусок земли с редкими деревьями, сказал Машнов.

– А по-моему, мы лазим впустую, нет тут ничего, бабка твоя из ума выжила, – высказал мнение Кирилл, широко зевнул и поёжился от холода. Резиновых сапог с собой не взяли, потому как, во-первых, их не было в гардеробе, во-вторых, лично Калякин, никогда не живший в деревнях, знать не знал, что они могут понадобиться. Теперь кроссовки промокли, каждый шаг давался с омерзением, сырость остывшего за ночь воздуха проникала под толстовку. Кир не выспался на жёсткой бабкиной постели и был зол, ненавидел бабку и желал ей адских мук.

– Найдём. Я уверен, найдём. Нам должно повезти.

– Если не повезёт до завтра, я уезжаю домой, – заявил Кирилл и стал продираться сквозь заросли колючих веток. Вдруг он увидел взрытую землю на склоне и неглубокие следы по примятой траве. – Смотри, чьи это?

Машнов подошёл, авторитетно обошёл вокруг.

– Кабаны.

– Круто, – присвистнул Кирилл. – Шашлыки.

– Ага, дебил, круто, – передразнил Паша. – Сейчас у кабанов детёныши. Разорвут тебя враз. Пошли лучше отсюда.

– Трус.

Паша показал ему кулак, и поиски продолжились. Бродили в окрестностях деревни, отдалились километра на три, пока Калякин окончательно не выдохся.

Всю обратную дорогу они ругались, перестали только, когда за деревьями показались крыши домов и знакомая чёрно-пёстрая корова, пасущаяся на солнечной стороне. При виде скотины Калякин ощутил неясное волнение, осмотрелся по сторонам на наличие её хозяина, однако пространство было безлюдным.

– О! А из говядины шашлычка? – спросил он, чтобы заглушить странную дрожь в груди или придать ей иной смысл. – Чтобы не зря сюда приехали.

– Ага, – огрызнулся Машнов, – знаешь, за корову какой штраф? За убийство человека меньше дадут. Лучше бы у братана этого спросить про нашу делянку, может, видел где, он же местный.

– Он пидор, – отмёл предложение Кир.

– Я же не трахать его заставляю. Спросим. От слов голубизной не заразишься. Да и не совсем он пидор, если Лариску поёбывает.

– Ну давай тогда всем о нашем деле расскажем. Прямым текстом: собираемся сделать и толкнуть наркоту! Пахан, ты сам, блять, твердил, что надо помалкивать.

– Надо, – согласился Машнов и насупился.

В молчании, отмахиваясь от проснувшейся мошкары, они прошли мимо коровы. Животное щипало колкую траву и обмахивалось хвостом, сгоняя назойливых слепней. Верёвка, которой она была привязана к чугунному колу, натянулась.

У Кирилла возникла идея, как досадить пидору, тем более, больших усилий она не требовала.

Он повернул назад.

– Ты куда? – сразу остановился Пашка.

– За говядиной, – выдирая кол из земли, ответил Кирилл. – Прикольнёмся.

– Корова чужая!

– Да что ты заладил! Ничего ей не будет. Просто отведём в другое место, пусть пидор побегает.

Калякин дёрнул верёвку. Корова протяжно замычала и сдвинулась с места, но шла тяжело, упиралась, мотала головой и мычала. Басовитое «му» эхом отдавалось в синей вышине.

– Но! Но! – понукал Калякин. – Топай, мразь! На колбасу сдам!

Он, однако, держался поодаль, покуда хватало длины верёвки: боялся получить острыми рогами в спину или зад. Машнов ржал и тоже не приближался.

Они дошли до желтой щебёночной дороги, которая знаменовала начало деревенской территории. Калякин собирался пройти мимо, в ту сторону, где лазили вчерашним вечером, привязать скотину за поворотом грунтовки, но корова нацелилась на свой дом, находившийся метрах в тридцати по левую руку от них. Его оцинкованная крыша сверкала на солнце. Бурёнка взмахнула хвостом, отгоняя мух, и заученно двинулась на дорогу.

 – Куда, Милка, попёрлась? – зарычал Кирилл, еле удерживая корову за натянувшийся повод, пытаясь развернуть её обратно. Только корова оказалась упрямой и сильной, замотала рогатой головой, замычала и потянула похитителя в нужном ей направлении. Медленно, но верно переставляла белые в чёрных крапинках ноги.

– Стой, тварь мордастая! – шипел Кирилл сквозь стиснутые от натуги зубы, он тоже был упрямым и даже в пылу схватки осмелился приблизиться к корове и стегнуть ее подобранной хворостиной. Животное заревело, Калякин, хохоча, наподдал ему концом верёвки.

– Ну ты прямо ковбой Хаггис! – закричал, догоняя, Паша. – Сука, не успел видос снять. Во, бля, прикол вышел бы на миллион лайков.

– Хочешь, повторю? – не оставляя попыток сдвинуть с места ретивую корову, ухмыльнулся Кирилл. Им обуяло игривое настроение, из всех щелей лезло бахвальство – как же, справился с таким невиданным опасным зверем! Он захохотал, шмыгнул носом, втягивая «оттаявшие» в процессе кипучей деятельности сопли, и принялся стегать корову по бокам. Корове это не нравилось, она мычала и вырывалась. Паша достал телефон, включил камеру.

– Давай-давай! Хочу кучу просмотров! Высокие рейтинги! Популярность! Давай!

Кирилл совсем разошёлся, забыл, где и зачем находится. Пока на дорогу не выбежал парень, её хозяин. На нём были джинсовый пиджак, какие носили сто лет назад, джинсы и сланцы. Видимо, выскочил из дома, заслышав рёв коровы.

Парень запнулся, цепким взглядом оценивая ситуацию, потом быстрым шагом направился к ним. Он был полон решимости остановить издевательство и забрать животину, но не знал, как это сделать. В его глазах читалась отвага партизана, встретившегося с отрядом врагов. На его стороне была правда – единственное оружие, что у него имелось. Иногда этого ничтожно мало.

Но экзекуция прекратилась сама собой, и парень приближался, ничего не говоря. Кирилл ухмылялся, но против воли тонул в его бездонных глазах, как загипнотизированный удавом кролик. Не ясно как ухитрялся держать корову, учуявшую хозяина.

Селянин остановился в десятке шагов. Само его прибытие подразумевало требование объяснений краже движимого имущества, но, конечно, он опасался гоповатого вида горожан, мысленно выбирая между коровой и риском для своей жизни. Он стоял, чуть приподняв голову, чёрные пышные волосы трепал лёгкий ветер. Его глаза были чуть сужены, и Кирилл только сейчас понял: радужка настолько тёмная, что почти не видно зрачков. Селянин бы что-нибудь сказал, и Кириллу даже было бы очень интересно услышать, что именно, но первым в диалог вступил Пашка, который являлся вроде как нейтральной стороной.

– Шутка! – улыбкой он попытался сгладить положение, хотя улыбка у него была та ещё. – Это просто шутка. Мы просто пошутили. Извини, братан, не держи зла. Вот твоя корова, забирай.

Улыбаясь во весь рот, Пашка потянул Кирилла за рукав, но раззадоренный Калякин оттолкнул его.

– Ни хера не шутка, – оскалился он, обращаясь исключительно к ненавистному пидору. Машнов издал радостное восклицание и опять снова поднял смартфон.

– Верни чужое, – сказал парень. Длинная тонкая прядка под ветром колыхалась по лбу, иногда попадая на глаза, нос, но он её не убирал. Лёгких путей тоже не ждал, осознавал, что силы не равны.

У Кирилла от его тихого, твёрдого голоса опять мурашки собрались на загривке. Ему хотелось, чтобы селянин добавил что-нибудь неосторожное, позволяющее его унизить, однако хватало и одной лаконичной фразы.

– А если не отдам? – Кирилл завертел концом длинной верёвки. – Что ты мне сделаешь?

Калякин испытывал несказанное наслаждение от того, что парень, который ебёт банкиршу, стоит перед ним беспомощный. Так пидоров учить и надо, они не люди…

Раздались странные звуки, что-то булькнуло, полилось, зашлёпало по земле. Сразу завоняло навозом: уставшая бодаться корова наложила лепёшку! Несколько брызг попали Кириллу на испачканные травой кроссовки и штаны. Сзади послышался дикий гогот Машкова:

– Тебя обделала корова, братан! Тебя! Обделала! Ко! Ро! Ва! Я всё снял! Аха-ха!

– Блять! Сука! Ёбаная скотина! – Кирилл завертелся, выясняя масштаб нанесённого ущерба. На штанинах темнели десятка полтора вонючих точек. От свежей лепёхи шёл смрадный запах, к ней уже слетались мухи.

Матерящемуся Калякину стало не до мстительной коровы, он выпустил верёвку, облегчившаяся Милка пошла к хозяину. Парень быстро подхватил повод и, развернув бурёнку, повёл обратно на луг. Он делал это с чинным достоинством, что тоже осталось в памяти Пашкиного смартфона.

Калякин был раздражён и тупым инцидентом, и молчаливым пастухом, и взахлёб ржущим приятелем. Выставили дураком, посрамили, блять! Ещё в Интернет этот попадос выложит, а кто-нибудь из папиных-маминых приятелей увидит и конец каникулам. И так пришлось соврать про помощь Пашкиной бабке в строительстве бани. Родаки удивились внезапному трудолюбию и альтруизму, но отпустили, перекрестившись. Кража и избиение коровы их огорчат, и карманных денег не будет дополнительные полгода. Но говорить об этом с Пашкой бесполезно – он фанат всяких говно-сервисов.

– Заебал ржать. У меня, блять, штаны теперь выкинуть. В чём ходить?

– Постираешь.

– Ага, сам стирай коровье дерьмо, – Кирилл вытер руки о штаны и отошёл подальше от лепёшки, собрался закурить, да, понюхав ладони, передумал. Воняло мерзко. И он устал, теперь точно устал. Шёл девятый час. Солнце поднялось высоко, по небу плыли три облачка, синоптики предвещали жару и не ошибались.

– Не меня же корова обгадила, – заметил Паша.

– А чего ты пидора всегда защищаешь? Сам пидор? Влюбился?

Они пошли по направлению к дому. У их знакомого селянина была настежь распахнута калитка, куры высыпали на улицу и купались в пыли. Кирилл мимоходом сорвал две вишни с росшего у дороги дерева, они оказались сладкими и сочными, он пожалел, что не сорвал больше.

– Охерел? – Пашка не на шутку разозлился. – Ты сам пидор. Ещё раз так назовёшь!..

На заброшенной усадьбе в кустах мелькнуло что-то рыжее – лиса.

– Ты его защищаешь, – повторил обвинение Кирилл. – Пидоров пиздить надо. Я хоть как-то землю от этой мразоты очистить пытаюсь, а ты защищаешь. Нехорошо это, не по-пацански.

– У него мать инвалидка и брат малой. Всё на нём держится. Не помню, как его зовут… Никитой, что ли? Да и не пидор он в принципе-то, если с Лариской крутит? А мужиков тут нет. Бабки одни.

Кирилл и Пашка свернули к своей хате, постояли на травке, глядя на пустынную, словно марсианская поверхность, единственную улицу Островка. Вдали дорогу перебежала серая кошка, чьи-то гуси, гогоча, махали крыльями и вытягивали шеи. Утки по очереди влезали в поставленное для них корыто с водой. Солнце выжигало траву. Комары пока не летали, как и спутники сотовой связи над этой частью области – интернета не наблюдалось.

Пашка за чем-то слазил в машину и позвал завтракать. Калякин пропустил его вперёд. Прошёл в калитку, но, услышав тарахтение мотоцикла, остановился, стал ждать. Через несколько секунд мимо него в сторону большака проехал селянин. Коляска «Юпитера» была битком нагружена и накрыта брезентом. Российский железный конь, каких в городе днём с огнём не сыщешь, по кочкам шёл деревянно, выхлопные трубы отравляли воздух белыми клубами газа с характерным запахом. Пора этому чуду техники на металлолом.

Последствия скуки

6

В четыре часа дня, когда солнце ещё жарило деревню, как школьник – жука под лупой, Машнов не выдержал смотреть рябящий телевизор и, запасшись водой, ушёл на новые поиски делянки. Он не унимался, искрился позитивом, но Кирилл видел, что друган начинает терять веру в мифический самосев конопли, просто пока не подаёт виду. Кирилл отказался идти с ним по жаре. Потенциальное богатство маячило далеко, а бить ноги и обливаться потом в тридцать пять градусов по Цельсию он не нанимался.

Сельская жизнь тоже достала, особенно отсутствие Интернета. Оставшись за сутки в одиночестве, Калякин решил поспать. Лёг на кровать, потыкал пальцем в экран смартфона. Страницы не загружались.

Перед носом прожужжала жирная чёрная муха и села на щёку, защекотала лапками. Кирилл отмахнулся, но муха лишь перелетела на лоб. Потом на нос, на голый живот. Затем мух стало три, одна больно укусила. Это была пытка, а не отдых. Почему-то опять вспомнился пидор на мотоцикле: он вон в таких условиях всю жизнь живёт. С его внешностью мог прекрасно в городе устроиться у бабы какой-нибудь и других втихаря поёбывать. Хотя не нужны в городе пидорасы. Ему здесь самое место, в навозе.

Кирилл поймал себя на зависти чужим внешним данным. Зависти, которую он сразу подменил ненавистью.

Заснуть не получалось. Мухи думали, что открытые участки его тела – аэродром, и донимали постоянными налётами, бесили. Калякин встал, натянул шорты, размышляя, что Пашкина прабабка по любому сдохла в этой постели, а он весь пропитался её старушечьим запахом, ещё день и он сам превратится в старого пердуна.

Сортир, куда Калякин пошёл от нечего делать, тоже не благоухал ароматами Франции или хотя бы сторублёвого освежителя воздуха. Низкий, с кучей щелей между изъеденными тлёй досками домик неизвестного архитектора примостили в углу двора среди пышно цветущих зарослей куриной слепоты. Из удобств предлагалась дырка в неровном полу и полочка для бумаги, на которую забывчивый Пашка положил стопку старых газет. Чистотой и меткостью попадания в дырку посетители туалета не отличались. Там тоже ползали мухи.

Всё естество Кирилла ещё вчера воспротивилось приближаться к этой зловонной параше. Но если отлить он мог на кусты или стенку забора, то сейчас его подпирало по большому. Была, конечно, мысль сделать это на травку и скрыть содеянное лопушком…

Калякин мужественно вошёл в уличный туалет, снял шорты, под которыми не было трусов, присел над дыркой. Оставил открытой державшуюся на верхней петле дверь и закурил, чтобы перебить вонь разогретых жарой экскрементов. Мешали мухи: садились на голую задницу, бёдра.

Подтеревшись скомканной пыльной газетой за девяносто второй год, Калякин выпрямился. Пол под его тяжестью заскрипел, две тоненькие полусгнившие досочки прогнулись.

– Ёб!.. – Кирилл выскочил от греха подальше, не натянув шорт. Выкинул в дырку бычок сигареты, понюхал плечо – воняло, страсть. В ванну бы залезть, но у поганой Пашкиной бабки даже примитивного водопровода нет, только колодец в огороде. Калякин подтянул шорты и пошёл на веранду посмотреть, не осталось ли в вёдрах воды, набранной вчера Пашкой. Но из двух пластиковых вёдер только в одном, в синем, на дне плескалось пальца на три, остальное, видимо, следопыт-коноплевод забрал с собой. Пиздец.

Кирилл мужественно взял другое, зелёное, ведро и, решив, что он не тупее Машнова, направился к колодцу. Но, выйдя на высокие порожки веранды, он заметил оранжевый «Опель Мокко» возле ворот банкирши: наверно, Лариса Батьковна пожаловала с работы домой. Поглазев бесцельно ещё пару минут на кроссовер и на коттедж за ажурным чугунным забором, Калякин продолжил путь.

Колодец был самым хрестоматийным – деревянный сруб высотой в метр, узкая крыша на столбиках, цепь с ведёрком. Набрать воды из него представлялось делом нетрудным. Кирилл заглянул в снятое с гвоздя ведро из нержавейки: не стерильно чистое, но сойдёт. Потом заглянул в колодец, звёзд не увидел. Вода отражала небо на глубине метров семи. Кирилл бросил туда ведро, оно гулко забилось о стенки бетонных колец, зашелестела, разматываясь, толстая цепь, завертелся кусок бревна, на которое эта цепь была намотана. Скоро раздался всплеск, цепь натянулась.

– Готово, – сказал Калякин и стал вертеть кривой металлический прут, служивший ручкой подъёмного механизма. Дело шло туго, пришлось приложить усилия и стиснуть зубы. Когда ведро показалось из шахты колодца, Калякин потянулся за ним, отпустил рычаг… Тяжёлое ведро мигом ухнуло вниз.

– Блять! Твою мать!

Снова раздался всплеск, более громкий. Калякин взбесился, пнул сруб. Но во второй раз подошёл к подъёму ведра с аккуратностью. Правда, мыться было негде, ванной Пашкина бабка не озаботилась и даже пресловутую русскую баню не уважала, купалась в корыте. И вода была ледяной, а греть на электрической плитке в кастрюле – убить два часа. Если бы сейчас Машнов был рядом, Кирилл бы его грохнул, но тот лазил неизвестно где, деревенщина.

Кирилл понюхал предплечье: воняло уже не так сильно. Он перелил воду из металлического ведра в пластмассовое, нашёл в доме тазик, наполнил его водой и, шипя и матерясь, ополоснулся прямо во дворе. Чистюлей себя не числил, но пока ходил туда-сюда, у него созрела идея, как скоротать вечер.

Подсушившись на солнце, Кирилл вышел на улицу. «Опель» соседки спокойно стоял на подъездной дорожке. Движухи в деревне как обычно не наблюдалось – куры, гуси, собаки, кошки и больше никого.

Калякин обошёл Пашкину «Тойоту», поправил дворники, открыл лючок бензобака, постучал носком шлёпка по покрышке, исподтишка в это время глазея на коттедж. Его интересовало главным образом, одна ли сейчас банкирша, не шпилит ли её сельский пидорок, а если да, то в какой позе и на сколько лавэ нарабатывает. В голове роились и другие вопросы: как она поднимает ему член, если красавчик голубой, и можно ли считать его пидором, если он по мужикам только теоретически, а ебёт бабу? Калякин ещё не видел эту бабу, а уже чувствовал, что ревнует её к ковбою. Надо было это прекращать.

Кирилл покрутился возле машины, подумал, не надеть ли майку, но решил остаться лишь в шортах: жара и деревня отменяли соблюдение этикета. Помимо этого, с обнажённым торсом товар демонстрировался лицом – спортивное телосложение, широкие плечи, татуировки из дорогих салонов.

Перейдя наискось через прикатанную каменистую дорогу, – никак не мог понять из чего конкретно она сделана, – Калякин на пару секунд задержался у «Опеля», заглядывая в него через водительское нетонированное стекло. Ничего особенного не узрел, кроме солнечных очков на передней панели, и направился к калитке.

Перед калиткой тоже остановился, так как сквозь забор увидел саму хозяйку, срезающую цветы на клумбе. Она стояла, наклонившись, у неё были распущенные светлые, несомненно, окрашенные волосы, которые заслоняли лицо, и внушительные габариты, при которых вспоминаются женщины русских селений. Весила она явно под центнер, но толстой не была – всё уходило в рост и крупную кость. На ляжках длинных ног, насколько Кир мог оценить с расстояния, не наблюдалось целлюлита, а живот и сиськи не отвисали на полметра. Белые шорты, топик, сланцы и полотняные перчатки – больше на ней не было ничего.

Банкирша занималась будущим букетом и не замечала молодого наблюдателя. Кириллу не терпелось посмотреть на неё в полной красе. Он смело открыл калитку, хотя дальше не прошёл. Кашлянул.

– Лариса!.. Привет!

Женщина подняла голову, выпрямилась, держа цветы и ножницы на некотором отдалении от тела. Да, она действительно была очень высокой и фигуристой, ухоженные волосы падали на плечи, но Кирилла интересовало ещё и лицо. Оно было овальным, с большими светлыми глазами, чёрными бровями, несколько крупноватым носом и чётко очерченными узкими губами. Макияж, сделанный на выход, сохранился, за исключением помады. Калякин пришёл к выводу, что она хоть поюзанная, но симпатичная, по сельской местности сойдёт, лишь бы дала, даже без денег.

Банкирша сощурилась, разглядывая визитёра, сдула с кончика носа наглую муху.

– Мы знакомы?

– Пока нет, но можем восполнить этот пробел прямо сейчас, – Кирилл любил считать себя покорителем женских сердец, а что прокатывало с городскими шкурами, прокатит и с деревенской тёткой.

Лариса отложила цветы и инструмент на вкопанную рядом скамейку, сняла правую перчатку, тыльной стороной ладони стёрла что-то со лба, тряхнула головой и снова повернулась к незваному гостю.

– Так кто ты такой? Не тёти Нюры внук?

– Чей? – Калякин понятия не имел, как зовут Пашкину бабку.

Банкирша приблизилась, кивнула ему за плечо:

– «Тойота» не твоя вон стоит?

– А! «Тойота» – Пашкина. Он внук. А я его друг. Кирилл. Для друзей просто Кир.

Он заигрывающе передёрнул бровями, улыбнулся во весь рот и протянул руку. Лариса не пошевелилась, чтобы в ответ подать свою.

– Чем могу быть полезна, Кирилл?

– Ну что так официально? – ему пришлось убрать руку и понять, что завязать знакомство будет сложнее.

– Так чем тебе помочь, Кирилл?

– Чем-чем… Просто по-соседски зашёл познакомиться, вдруг это я смогу быть тебе чем-то полезен? – Калякин постарался и томным голосом, и мимикой, и выставлением выдающихся частей своего тела в выгодном свете намекнуть, чем именно он надеется помочь, однако Лариса или не поняла, или не захотела понять, но лицо её осталось беспристрастным.

– Спасибо, мне сейчас ничего не надо. Отдыхай, Кирилл. Прошу извинить меня, мне некогда.

Дав понять, что разговор окончен, она повернулась к оставленным цветам и клумбам, только Калякин был не лыком шит, он уже настроился на сумасшедший вечерний секс. Он шагнул к банкирше и придержал за руку.

– Эй! Что, даже на чай не пригласишь?

Лицо тётки исказилось возмущением, она резко отдёрнула руку.

– Во-первых, не «эй»! Побольше уважения! А, во-вторых, проваливай отсюда. С ровесницами так разговаривать будешь.

– Так ты что, обиделась, Ларисочка? Я же со всем уважением. Ты мне понравилась. В глуши скучно, а мы вдвоём могли бы… а? Я же паренёк горячий, с фантазией…

Она не дослушала.

– Убирайся! Пока я тёте Нюре не позвонила и не рассказала, каких друзей её внук…

Кирилл тоже не дослушал. Ярость отказа и наглого обращения с ним, депутатским сыном, затмила крупицы разума, он захохотал.

– Давай, звони. Эта Пашкина бабка как раз про тебя рассказала, что ты с пидором из того дома, – он указал рукой налево, – трахаешься. Деньги ему платишь за каждое осеменение. Тупая пизда! Я же к тебе по-хорошему! Перед одним ноги раздвигаешь, так… Так я опытней его, я баб за свою жизнь перетрахал!.. Тебе понравится, визжать от удовольствия будешь…

– Убирайся, – ледяным голосом проговорила бледная, как её шорты, банкирша. – Убирайся, подонок малолетний, или я сейчас ментов вызову.

Под убийственным взглядом у Калякина слова застряли в горле. Было ясно, что обещание тётка выполнит, и некстати вспомнилось, что она банкирша из райцентра, его отец областной депутат, она может дать ход делу, а отцу огласка не понравится, скандал попадет в СМИ и тогда гасите свет…

– Хорошо, я уйду, – сказал Кирилл и ретировался за калитку. С поражением не смирился, затаил злобу.

7

Шёл девятый час вечера, а Пашка Машнов не возвращался. Кирилл мучился бездельем. Телевизор надоел, с институтскими приятелями по телефону наболтался, малина в саду оказалась червивой, яблоки не созрели. Мысли постоянно крутились вокруг банковской суки и желания отомстить ей за отказ. Правильным было бы нассать ей под дверь или проколоть шины кроссовера, разбить стекло, или, может, написать краской на заборе – или на «Опеле», – что она шлюха.

Калякин стоял на веранде, курил и думал над новыми способами мести. Осуществлять их прямо сейчас он не собирался, и вовсе не потому, что «это блюдо подают холодным». Он трусил. Боялся последствий. Поцарапать машину доставило бы ему несказанное удовольствие, но разбираться дальше с ментами он боялся: кто знает насколько влиятельна банкирская сука в этом зачуханном районе области.

Где-то истошно закричал младенец. Должно быть дурная мамаша, залетевшая от алкаша…

Кирилл опомнился: какие младенцы в глухой деревне? Что же тогда?

Крик повторился, на этот раз ближе и в другой тональности. Теперь до Кирилла дошло – сцепились кошки, их драчливое мяуканье похоже на плач ребёнка.

Кошки опять заорали. Калякин спустился с веранды, вышел на улицу, чтобы хоть как-то развлечься. Подобрал камень у дороги и швырнул в кусты сирени между домами, из которых доносились утробное шипение и зычный мяв. Снаряд прошелестел по листве, сбивая с неё пыль, и шмякнулся в глубине зарослей. Мгновенье спустя из сирени выскочили две кошки, обе серо-полосатые, как близнецы, и, задрав хвосты, бросились наутёк.

– Кыш! – подогнал их Калякин и для пущего эффекта звонко захлопал в ладоши. – Кыш, сволочи! Кыш!

За спиной трубно замычала корова. Корова… да!

Мозг Калякина заработал в верном направлении. Если нельзя достать банкиршу, можно докопаться до её дружка. Пастуха точно некому защитить.

Предвкушая веселье, Кирилл развернулся на сто восемьдесят градусов и увидел свою жертву. Селянин вёл корову с выпаса, уже сворачивал к дому. Тощие коленки снова были голыми, но на плечи он набросил ветровку. Парень старательно не замечал стоявшего посреди дороги приезжего.

Кирилл отмахнулся от мух и пошёл в дом за олимпийкой, так как небо незаметно затянули тучи, похолодало. В доме, душном и вонючем, он безрезультатно попытался дозвониться Пашке, смочил горло остатками утреннего чая, а потом с радостью убрался на свежий воздух.

Из-за туч на улице сильно потемнело, вместо приятного розовато-золотистого оттенка на деревню опустилась мрачная серость. Лаяли собаки, высоко над головой гудел невидимый самолёт. Коренному горожанину это почти абсолютное безмолвие с птичьими криками, вьющимися комарами казалось почти нереальным, как картинка из чёрно-белого советского фильма про жизнерадостных колхозниц, и вместе с тем было в нём нечто домашнее. Поэтому Кирилл чувствовал вседозволенность, ведь по дому можно ходить голяком, свинячить, заниматься хуйнёй, не оглядываясь на чужое мнение и общественные нормы, и никто тебя за это не накажет.

Калитку на усадьбу пидора он открыл без стеснения. Двор был большим и в отличие от Пашкиного выкошенным, правда и хлама вдоль забора, гаража и деревянных сараюшек хватало – покрышки, старые чугунки, тазы, ржавые трубы, велосипед без колеса, строительный мусор, груда грязного песка, сломанные игрушки. К этому прилагались забетонированные дорожки, открытая беседка, кусты красной смородины, вольер для собаки. В целом впечатление создавалось хорошее, как говорится, бедно, но чисто.

Во дворе было пусто, в доме свет не горел.

– Эй! – позвал Калякин. Ему никто не ответил, зато где-то за домом замычала корова и, вроде бы, послышался мужской успокаивающий голос. Вероятно, пастушонок разговаривал со скотиной.

Кирилл нагло прошёл через двор, наткнулся ещё на одну калитку с противоположной стороны опоясывающего двор и дом забора. За ней увидел плодовые деревья, часть огорода, лужайку с мангалом и капитальный кирпичный сарай с тремя дверями. Проход одной двери загораживала сетка с мелкими ячейками, вторая была закрыта, из-за неё доносились неясные звуки, похожие на… – мозг Калякина с трудом их идентифицировал, – на похрюкивание. А за третьей дверью мычала корова. Тихо мычала. Словно ворковала.

– Сейчас, Зорька, сейчас, потерпи, – тихо приговаривал пидорок, чем-то грякая, разливая воду, топая по деревянному настилу. – Сейчас помою тебя и подою. Вот. Вот так, моя хорошая. Ещё немножко… Терпи. Вот так.

Потом он замолчал, грякнуло по полу ведро, и раздались звуки, как будто бы кто-то в это ведро ссыт с интервалами – тугие струи бились о металлические стенки и дно. Дойка началась. Кирилл решил на это посмотреть.

У двери коровника в нос ударил запах навоза. Кирилл скосоротился, закрыл нос рукавом олимпийки и ступил на порог.

– Приветики, – сказал он совсем недружелюбно, с ухмылочкой. Кроме вони, в низком помещении, разделённом перегородкой на две части, было достаточно темно, свет почти не проникал через пыльный прямоугольник окна под потолком, а в единственной малость облепленной паутиной лампочке советского образца было от силы ватт семьдесят. Под этой лампочкой и стояла, слабо помахивая хвостом, пёстрая Зорька, а поперёк её туловища на самодельной табуреточке сидел хозяин и дёргал за соски вымени. Молоко короткими тонкими белыми струями брызгало в ведро, издавая те самые звуки, по мере наполнения ставшие булькающими.

Дояр не заметил вторжения и вздрогнул, услышав голос за спиной, обернулся, перестал дёргать корову. Взгляд стал испуганным, сразу ушёл в сторону.

– Что-то… надо?

– Надо, – ухмыльнулся Кирилл. – Как тебя зовут?

– Егор, – ответил селянин и выдоил ещё четыре струи. Калякину нравилось, что его боялись, но не нравилось, что боялись недостаточно.

– Э, Егор, я к тебе обращаюсь! Выйдем, поговорим?

Егор бросил доить, но не повернулся. Чёрные волосы рваными завитками рассыпались по его щуплым плечам. Брошенная корова лягнула ногой, едва не опрокинув ведро, Егор машинально её погладил.

– Ты мне должен за штаны. Твоя скотина их дерьмом уделала! С тебя пять штук.

– Я здесь ни при чём. Не надо было её уводить.

Егор не оборачивался, сидел ровно и говорил тихо и спокойно, как говорят с террористами. Но Кирилл задницей чуял его страх и это заводило, распаляло унижать. И раз дояр не поворачивался к нему, Калякин прошёл в сарай, стал так, чтобы видеть лицо жертвы, но подальше от коровы.

– Корова твоя, значит, ты за неё отвечаешь. Не найдешь денег через сутки, я твою скотину на говядину сдам.

– Ты не имеешь права, – Егор поднял на обидчика глаза, страх в них теснился рядом с верой в справедливость.

– Какие слова! Ты знаешь, кто я такой? Я Кирилл Калякин. Слышал такую фамилию?

– Нет.

Корова переступила с ноги на ногу, замычала. Ей требовалась дойка.

– Мой отец депутат облсовета, так что я на всё имею право. Понял, ты?

– Мне казалось, что депутаты должны нас защищать от таких, как ты.

– Что ты сказал, щенок? – Кирилл был готов его ударить.

– Ничего, – смиренно опустил голову селянин. Кирилл засмотрелся на его точёный профиль, на миг выпал из реальности, а когда вернулся, в голове была другая тема.

– Правду говорят, что ты пидор?

Егор вскинул голову: взгляд пылал, но тут же потух. Он не ответил, снова отвернулся, погладил корову.

– Значит, пидор, – сделал вывод Кирилл. – Любишь, когда тебя в жопу долбят?

Егор не отвечал.

– Хуи тоже сосёшь? Падаль… А с кем же ты в этой дыре чпокаешься? Бабки тут одни. Жаль, Лариска не мужик. Воротит от неё, наверно?

Новый взгляд Егора был ещё яростнее, как тонны напалма, но так же быстро остыл. Корова нервничала, топталась, мычала.

Кирилл захохотал.

– Альфонс, а за бабу свою постоять не можешь. Вот поэтому ненавижу пидоров, давить вас надо, гадов, пока не расплодились.

Он приблизился к Егору, к корове и пнул носком кроссовка ведро. Оно со звоном повалилось, около трёх литров молока растеклось по грязным доскам пола. Егор сидел, опустив голову, и не смел ничего возразить или сделать, только желваки ходили. Слизняк. Хоть красивый, а слизняк. Пидорская гнида.