Текст книги "Селянин (СИ)"

Автор книги: Altupi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 55 страниц)

– А что у нас общего? – спросил Рахманов и теперь убрал руки. Наклонился назад, сорвал травинку и сосредоточился на ней, будто на центре вселенной.

– Много чего! – Кирилл аж подпрыгнул, скамейка под ним дрогнула. – Мы молоды, красивы, мы можем проводить вместе время, заниматься сексом!

– И всё?

Кирилл растерялся. Какие ещё нужны аргументы? Ну не оратор он! Всем бабам и этих причин за глаза хватит!

 – Кирилл, мы разные люди. Я деревенский пидор, каких мочить надо, сижу в грязи, по уши в навозе, от меня воняет, – для демонстрации Егор чуть выставил из-под стола ногу в резиновом сапоге с налипшими на подошву, не до конца очищенными частичками коричневой субстанции с вкраплениями соломы и зерна. Кирилл, не отрываясь, смотрел на грязный сапог и с горечью вспоминал в только что услышанном свои собственные слова. Он вдруг осознал, что пытался говорить с Егором как с клубной мокрощелкой – не из злого умысла, а просто по грёбаной привычке. Конечно, это было пиздец какой лажей!

Калякин тоже опустил голову, уткнулся взглядом в этот дурацкий рисунок на клеёнке – переплетённые зелёные, синие, красные, жёлтые полосы, синие точки внутри образованных ими квадратов. Взгляд сам заскользил по всем этим линиям и пересечениям, как в детстве по узору висевшего над кроватью ковра. Говорить надо было начистоту, искренне, убедительно.

Украдкой вздохнув, царапая узор ногтем, Кирилл начал:

– Можешь мне не верить, но я не вру. Хочешь, расскажу всё, как было? Да, я приехал сюда с Пашкой за коноплёй! Собирались лавандосами разжиться перед четвёртым курсом! По херу на людей было, каким Пашка бы толкнул траву. Травка – это неплохо, после неё расслабуха, – Кирилл натянуто рассмеялся. – Да, я курил травку. И бухал, и всякую хуйню по пьяни творил, и баб трахал. Всегда – баб. Пидоров ненавидел. Не знаю, почему… ну, может, потому что их все ненавидят. Надо же кого-то ненавидеть – пидоров, хачей, негров, пиндосов! Хотя насрать мне было на всех них, ну, а тут просто ты попался, скучно было, Пашка мозг постоянно ебал, коноплю эту ёбаную косить приходилось! Не было у меня другого развлечения, Егор, кроме как тебя чмырить! Да, я клинический кретин, я знаю!

Он посмотрел на Егора, надеясь прочитать понимание и прощение на его лице. Но Егор опять ушёл глубоко в себя. Слушал, конечно, делал для себя какие-то выводы, но никак не проявлял их. Вид у него опять был затравленный, однако Кирилл хорошо уяснил, что это лишь одна ипостась, вторая была сильной, бесстрашной.

– Прости меня, Егор. Я не знал тебя. Я не знал даже, что я эгоист, мне просто по херу было на других людей, лишь бы поржать. Я вообще дебил по жизни. Я не знал, что влюблюсь. Но я увидел тебя и… пропал. – Подперев лоб ладонью, Кирилл замолчал от тяжести признаний, многих слов прежде никогда не имелось в его лексиконе. Все эти сопли он считал чушью и писал на своей странице в соцсети: «Если у меня в статусе появятся слезливые цитатки про любовь, значит, меня взломали», ржал с этого. Но время показало, что взломали не страницу, а сердце, и сделала это не ладная тёлочка, а парень с навозом на подошвах сапог. У судьбы свои шутки.

Волосы Егора трепал поднявшийся ветер, один из посыпавшихся с яблонь листиков упал ему на голову и застрял в длинных вихрах. Солнце заслонила туча – настоящая, синяя. За забором сцепились кошки, огласили своим ором всю округу.

Взгляд Егора внезапно стал осмысленным. Кирилл затаил дыхание, приготовившись услышать вердикт.

– Кирилл… возвращайся домой. Не к бабе Нюре в дом, а к себе, в город. Съезди на Кипр, отдохни, развейся. Я уверен, что через месяц ты меня не вспомнишь. Увлечение мной, вчерашний секс в пассиве, сам подумай, это ведь блажь. Тебе стало скучно, и ты решил развлечься. Не надо. Натуралы не влюбляются в геев, тем более не бегают за ними. Ты развлечёшься и уедешь, а я навсегда прикован к деревне. Андрей школу закончит и уедет, а я останусь здесь. В моей жизни не должно случаться неожиданностей. Развлекись с теми, кто это может себе позволить.

– Я не развлекаюсь! Я хочу быть с тобой!

– «Я», «я». Эгоистичные фразы. Всё время ты. А хочу ли я быть с тобой?

– Блять, – Кирилл вскочил, подпрыгнул, как пружина, – да я у тебя!.. – он осёкся, споткнувшись об очередное «я». От промашки в жилах закипела кровь, из глотки полетели уже не смиренные признания, а крик и слюна. – Ты заебал! Что, в ответную издеваешься? Власть свою надо мной почувствовал, чмо деревенское?! Богатое быдло тебе в любви признаётся, в жопу ебать даёт, а ты посылаешь и наслаждаешься, да? Ёбаный пидорас! Ещё прибежишь ко мне и будешь в ножки кланяться, чтобы я тебя чпокнул!

Он перешагнул через лавочку и размашисто двинулся прочь. Не помнил дороги, не представлял, как выбраться с этого двора, какими путями, а глаза ещё застилала пелена, слёзы душили вместе с гневом. Перевернув несколько вёдер, споткнувшись о чурбаки, он добрался до калитки на улицу. Напоследок его облаяла обычно тихая шавка. Его ноги, сука, у этого пидора больше не будет! На Кипр из-за него не полетел, во дурак! Домой надо ехать и выпросить ещё одну путёвку, пока лето не кончилось.

35

Кирилл никуда не поехал. Прибежав в дом Пашкиной бабки, он, конечно, схватил дорожную сумку и стал остервенело срывать со стульев развешенные футболки, шорты, штаны, запихивал их комками. Психуя, выкрикивая угрозы. А потом сдулся, так и не запихнув весь «пляжный» гардероб. Дорога домой в ближайшие две недели была ему заказана: он на курорте, греет пузо на солнышке! Блять, сука пидор, всё из-за него! Тварь! Мразь! К нему со всей душой!..

С психа, чтобы унять нервы, Калякин хорошенько поел, запил двумя банками пива и завалился спать. На кровать – не на диван! На диван он теперь смотреть не мог: блять, дал пидору поебать себя в жопу, умолял ещё об этом! Фу! Полночи из-за гадины не спал, переживал. На хуй всё!

Так изнервничался, что уснул, не замечая ни мух, пикирующих прямиком на лицо, ни солнца, повернувшего на запад и поэтому светящего чётко в глаза через незанавешенное окно.

Проснулся от настойчивого телефонного звонка. Это была уже вторая или третья попытка дозвона. Сон пока не отпустил из своих сладких объятий, и Кирилл мысленно послал звонящего, вяло шевеля конечностями, накрыл ухо одеялом, не собираясь отвечать. Мелодия замолкла, но потом взвилась по новому кругу. Кирилл запсиховал, мысленно зашипел мобильнику заткнуться на хуй. Но кто-то никак не мог угомониться! Пришлось подняться.

В доме царила кромешная тьма, будто в обесточенном бункере. Даже через окно не проникало ни капли света. Только где-то в гостиной светился верещащий смартфон. Мелодия пошла по шестому или седьмому кругу, разрывая мозг. Но Кирилл не подорвался быстрее брать трубку – голова раскалывалась. Он смутно понимал, где находится и как оказался в кровати. Организм требовал ещё сна.

Смартфон снова замолчал, на секунду наступила абсолютная тишина, и вместе с ней темнота, а потом этот уродский девайс запиликал снова.

– Иду, блять! – буркнул Калякин и, выпростав ногу из-под нагретого одеяла, свесил её на пол. Ощущения вышли контрастными. Синтетический палас тактильно был неприятным. Кирилл, потирая глаза, неохотно поставил на пол и вторую ногу, и вдруг подумал, что дома могло произойти что-то страшное, поэтому до него дозваниваются без остановки. С похолодевшим сердцем он вскочил, раздвинул замещавшие дверь шторы и выбежал в горницу, вертя головой в поисках смарта. Ярко светящийся, орущий прямоугольник лежал на кресле. Кирилл схватил его и с облегчением увидел, что звонит Никитос Жердев, его однокурсник. Ещё увидел, что на часах всего двадцать три двенадцать. Он сразу вспомнил, что завалился спать днём, часов в пять, и что обозвал Егора пидорасом.

Наконец, Кирилл ответил на звонок, приложил трубку к уху, сокрушаясь о своём дерьмовом поступке и обзывая пидорасом себя.

– Никитос, блять … – проговорил он глухим со сна голосом, кашлянул в кулак. И сел в кресло, мечтая заснуть.

– А, Кира! – радостно завопил Жердев. – Дано, глянь, я его всё-таки сорвал с бабы! Кира, я тебя сорвал с бабы?

Задним фоном раздались знакомые смешки: с Никитой рядом находился Данил Ребров с их потока. Кирилла взбесил этот смех. Ни по какому серьёзному поводу эта пара звонить не могла.

– Эй, Никитос, блять! У тебя там палец к кнопке прирос? Ты чего, блять, звонишь посреди ночи? Не понимаешь, если не отвечают, значит, говорить с тобой не хотят?!

– О, мы его точно с бабы сняли… – И опять ржач.

– С какой, на хуй, бабы?

– А, точняк, там в деревне только бабки! Ха-ха-ха.

Но Кириллу внезапно стало не до смеха, не до злости.

– Откуда вы знаете про деревню?

– Да ладно тебе шифроваться, нам Пахан Машнов сказал, что ты в деревню к его бабуле поехал воздухом свежим подышать. Мы тут с Дано к тебе приехали, хотели…

– Куда приехали? – перебил Калякин, надеясь, что речь о его квартире.

– К тебе! В Островок этот сраный! Бухла привезли на всю ночь. Иди встречай, а то мы не знаем, куда ехать. Поэтому звонили: не назад же нам разворачиваться?

– Да тут всего одна дорога, последний дом по левой стороне, – сказал Кирилл, не зная ещё, как относиться к нежданным гостям. Компании, конечно, хотелось, да и не бухал он давно, не считая лёгкого пива, но друзей он этих вроде как записал в тупое быдло… Но отвертеться всё равно не мог, раз уж они, считай, на пороге.

– Не, – протянул Никита, – будь добр, встречай. Тут, блять, темень, хоть глаз выколи. Ни одного фонаря. На хуя ты в эту дыру попёрся?

– Ладно, где вы?

– Да около сраного указателя «Островок». С дороги съехали. Больше ни хера не вижу.

– Ладно, сейчас, пять минут обождите…

Кирилл положил смарт на деревянный подлокотник, почесал затылок, думая, с чего начинать. Глаза привыкли к темноте, различали очертания мебели, проёмы окон. Он сидел голый, в плавках, поэтому первым делом следовало одеться. Футболка и штаны нашлись на стуле. Не зажигая электричества, Кирилл надел их, взял сигареты и вышел во двор. Помочился возле нового сортира и отправился навстречу приятелям.

На улице Кирилл пожалел, что не надел ещё и свитер – за воротами гулял ветер, в вышине почти сплошняком неслись тёмные облака, навевая ассоциации с «Буря мглою небо кроет…» Бури ничто не предвещало, однако отсутствие звёзд и луны сказывалось на освещённости. Как сказал Никитос – хоть глаз выколи. Два фонаря, и те куда-то делись!

На том конце деревни лаяли собаки. Видно, почуяли чужаков. Собаки брехали и где-то вдалеке, в других населённых пунктах, в ночной тишине их хриплый лай разносился на десятки километров.

Собственные шаги тоже гулко отдавались в тишине. Складывалось впечатление, что сзади шёл кто-то ещё. Кирилл несколько раз оглядывался, вглядывался в темноту, останавливался, но никого не обнаруживал. Жути добавляли кусты, росшие по обеим сторонам дороги у заброшенных домов, они казались чернее самой черноты, в них раздавались какие-то неясные скрипы, шелест. Все бабки легли спать – в окнах не горел свет, который дал бы хоть какое-то ощущение присутствия рядом людей.

Свет фар впереди не проглядывался. Кирилл уже стал думать, что над ним прикольнулись, но шёл и шёл, иногда спотыкаясь о торчащий из дороги булыжник и чертыхаясь. Миновал дома Олимпиады и её дряхлых подружек. Старался держаться посередине дороги, не приближаться к тянущим к нему ветви кустам. Прошёл ещё несколько домов, скрытых за деревьями. На горизонте виднелся просвет в зарослях – деревня заканчивалась выездом на большак, за которым было поле с гречихой или чем-то похожим. Там стоял указатель, силуэта машины – смотря на чьей прикатили – Кирилл по-прежнему не различал.

Дома закончились. До околицы деревни оставалось пройти не больше сотни метров – мимо руин заброшенной церкви. Кирилл посмотрел в сторону тёмных зарослей американского клёна, в которых скрывались останки заваленных стен, вспоминая, что Островок не деревня вовсе, а село из-за наличия храма… В тот момент, когда он повернул голову, в зарослях что-то протяжно завыло – тихо, на одной низкой ноте. Кирилл вздрогнул, сердце гулко забилось, ноги перестали идти, готовые драпать назад. Но спустя секунду он взял себя в руки – должно быть, дикая кошка или заплутавший енот.

Кирилл пошёл дальше, но… в зарослях что-то мелькнуло… что-то светлое… нет, светящееся… как в фильмах ужасов на могилах. И снова раздался тот самый вой, громче и ближе! Привидение! Призрак священника! Пашка говорил о нём!

Волосы встали дыбом и зашевелились, иррациональный страх окутал сознание… В чаще снова мелькнуло – уже чётко различимая фигура человека в белом саване с широким капюшоном на голове, призрачно серебрящаяся в выглянувшем из-за туч лунном свете! И опять вой – совсем рядом, по кромке кустов.

– А-ааа! – не в силах совладать со страхом, заорал Калякин и, развернувшись, забыв себя, не различая ничего вокруг, бросился наутёк.

Вслед ему донёсся дружный ржач. И звук ломающихся веток. И ещё один загробный вой.

– Киря! Аха-ха! Видели, как драпанул?! Киря, ну ты жжёшь. Вот это насмешил, братуха!

Кирилл резко затормозил метрах в ста пятидесяти от того места. Сердце никак не желало возвращаться к нормальному ритму, руки тряслись. Он опёрся ими о колени, чуть-чуть так постоял, вдалбливая себе, что это не призрак, что над ним всё же тупо прикололись. Затем повернулся и увидел три долговязые фигуры на фоне включённых фар – машина пряталась в кустах, мордой к дороге. Двое были в нормальной одежде, а третий – в белом светящемся балахоне и капюшоне – он тоже ржал, сгибаясь пополам.

– Суки, – промолвил Калякин и пошёл к ним.

Пацаны держались за животы и никак не могли отсмеяться.

– Киря, на ютубе ты будешь иметь большой успех, – Никитос продемонстрировал смартфон.

– У-уу, – завыло пугало и затрясло руками. Из динамика смарта Никиты сразу завыло на той самой низкой ноте.

– Весельчаки, бля, – буркнул Кирилл. – Я чуть в штаны не наложил. Дебилы. А это кто? Паша?

Привидение скинуло капюшон и стало Машновым.

– Круто мы тебя, а?

– Костюм светоотражающий из театра случайно попался, – пояснил, посмеиваясь, Данил. Смех его больше напоминал похрюкивание свиноматки. – Правда, светить на него пришлось фонариком, – он помигал встроенной в девайс лампочкой. – Ну и вой скачали. Прикол отменный, да?

Кирилл закивал, тоже смеясь, но потом подумал, что прикол тупой, и тот, кто так шутит над приятелем, ещё тупее.

– Ни хуя прикольного, – серьёзно ответил он. – Ничего более умного в башку не пришло? Хули вы надо мной прикалываетесь?

Они давно тусили вместе по клубам и хатам, в основном, когда у Кирилла водились деньги, поэтому он считал их обязанных ему. Обычно ребята проявляли уважение, доступное их куриным мозгам, но сейчас малость оборзели. Особенно Паша. Он стянул с себя балахон, сунул его в руки Жердеву и выступил вперёд.

– А хули над тобой нельзя? Я о чём тебя, блять, просил? Не трогать мою машину! А что на мойке обнаружили на днище? Целую тонну грязи! Ты на ней в гонках по бездорожью участвовал, блять? Я же просил не ездить на ней за травой!

– Да я один раз и съездил! – ощетинился Кирилл, хотя правда его задела.

– А одного раза достаточно! И при этом пидору нас сдал! Как он, хорошо ебётся? Сколько раз тебе сосал, пока меня не было, если ты сразу после тюряги обратно рванул?

Ребята глядели нагло, ухмылялись и ждали ответа. Фары находились у них за спинами, а Кириллу свет бил прямо в глаза, пришлось прищуриться, чтобы не выглядеть виноватым и растоптанным. Однако обвинения рикошетили злостью в целом из-за того, что не были истиной, и напоминали о провале миссии по соблазнению. Жгли.

– Ничего такого не было! Никто мне не сосал! Не неси хуйни, Паша!

– Ой-ой, испугал. Пацаны, посмотрите на нашего добровольного отшельника! Не трахает он пидора! Ладно, Киря, успокойся, мы тебя понимаем: телухи приелись, экспериментов захотелось. А Егор симпатичный, волосы длинные, на девочку похож – поверим, что ты спутал в темноте.

Все трое загоготали погромче здешних гусей. Кирилл сжал кулаки, скрипнул зубами, но смолчал. Сказал только:

– Ты дебил, Паша.

– От дебила слышу! Если ты его не шпилишь, тогда не будешь возражать, если мы его трахнем? Что-то на остренькое потянуло…

– Я тебе устрою остренькое! – проревел Кирилл и бросился на Пашку. Глаза налились кровью как у быка, руки и ноги действовали сами по себе, нанося удары. Он не даст тронуть Егора! Они ведь за этим приехали – изнасиловать его! Сам он не согласится на секс – значит, изнасиловать. Они могут. Они – тупое быдло! Для них он мерзкий, ничтожный пидор, каких не грех унизить и убить. Но он не позволит даже порочить имя Егора!

Их растащили.

– Хватит! Довольно! Опиздинели совсем?

В плечи Кирилла впились чужие пальцы, потащили. Он перебирал ногами по земле, хотя хотел переломать уроду Паше все кости.

– Стойте спокойно! – приказал державший его Никита. Отпустил. Кирилл стоял спокойно, только взглядом пронзал бывшего друга. Грудь у обоих высоко вздымалась, ещё чувствовался пыл драки. Возле Паши дежурил Данил.

– Да он шутит так, – продолжил Никитос. – На хуя мне пидор? Я же не пидор? Дано, ты пидор?

– Нет.

– Пахан, а ты?

– Нет, – ответил Машнов и сплюнул в пыль.

– Кирюх, а ты пидор?

Калякин смотрел в глаза Машнову и перекатывал во рту слюну, очень хотел харкнуть её этому уроду в рожу. Ответа не было, как и на подобный вопрос Егора. Ответить «нет» – равносильно предательству, «да» – тебя изобьют толпой. Ладно, его пусть бьют, лишь бы Егора не тронули. У Рахманова есть топор, но вряд ли он поможет от троих отморозков.

Пауза затянулась.

– Вы водку приехали пить или со мной ругаться? Не доверяете, пиздуйте обратно.

– Эй, ты в моём доме живёшь! – напомнил Паша. – Это я тебе разрешил!

Могла снова начаться драка, но Никита и Дано не настроены были, они действительно приехали пить.

– Пахан, кончай. В пизду всех, горло пора промочить, а то два часа колтыхались в твоей консервной банке. Кира, у нас пять бутылок водяры и закуси немного. Давай в машину, поехали. На пидора потом посмотрим.

Паша улыбнулся притворно ласково, встряхнулся:

– Киря за лето чувство юмора потерял, одичал в глуши… Извини, братан. Мир?

– Мир, – согласился Кирилл, желая скорее замять щекотливую тему. Они ударили по рукам, обнялись. От Машнова уже пахло спиртным. Но он сел за руль. Остальные тоже расселись – Данил Ребров впереди, а Калякин с Жердевым – сзади.

О Егоре больше не говорили. Однокурсники наперебой рассказывали о клубных подвигах и, конечно, преувеличивали. Кирилл делал вид, что верит. Ему в самом деле было интересно, как там в городе проходит жизнь, какие новости, кто где прокололся, кто какую шлюшку подцепил или какую недотрогу девственности лишил. Его даже тоска по этим развесёлым разгульным временам обуяла.

В доме сразу ввалились на кухню, подвинули стол на середину, достали тарелки, вилки, стаканы. Выпили по первой – за мир. Потом стали резать огурцы, помидоры, сыр и колбасу, хлеб, открывать банки с консервами, оливками и тушёнкой, контейнеры с селёдкой и готовыми салатами. Стол получился богатый, ребята не брезговали допотопной посудой с запахом плесени и полотенцами со въевшимися разводами. В промежутках ещё пили и говорили о бабах, футболе и политике. Захмелевшие Никита и Данил несли ахинею, неприкрыто бахвалились и привирали, закидывая в рот кружочки огурцов или колбасы. Паша доказывал им своё, не желая ни в чём уступать.

– А ты что загруженый такой? – спросил у Кирилла Никита.

– Голова болит, – поморщился Калякин и для убедительности потёр лоб. Он почти не участвовал в обсуждениях, поддакивал иногда и смеялся над наиболее прикольными моментами, и с каждой дебильной шуткой наблюдал, как ширится интеллектуальная пропасть между ним и этими животными.

– Дано, налей ему внеочередную, – быстренько распорядился Никита. – Выпей, братан, и забудешь про голову. – Он заржал.

Данил согласно кивнул и, не дожидаясь повторной просьбы, наполнил тонкую стеклянную стопку с красными и белыми ободками по верхнему краю. Протянул Кириллу. Тот взял, но поставил на стол.

– Я лучше таблетку. Не надо было меня будить среди ночи, заранее предупредили бы, что приедете. А когда не высплюсь, всегда болит.

Он соврал. Не пил, потому что боялся потерять контроль над собой. Приятели могли пить-пить, базарить про курс доллара, в котором ни хрена не понимали, про крутость своих отцов – мелких торговцев, про скатившуюся армию для лохов и полёты на «суперджетах», а потом хопа! – и секса захочется, экзотики! И попрутся пьяной толпой к Егору. И их ничто не остановит: проучить пидора – богоугодное дело. Если так случится, Кирилл хотел быть физически способным их остановить. Или, по крайней мере, не попереться с ними, охваченным желанием мстить за отказ.

– Да, блять, скучный ты какой-то, – выдал Никита. Данил уже успел разлить всем остальным. Они выпили за отсутствующих здесь дам и запихнули во рты то, до чего дотянулись. Пашка громко рыгнул, качнувшись на колченогом стуле.

– О, точно, Паша! – воскликнул, будто только что его перед собой узрел, Никита. – А ты чего нам свои хоромы не показываешь? А ну-ка пошли! Такой дом с виду шикарный!..

Замечание тоже было шикарным, учитывая вытертые обои советских времён, низкий отдающий желтизной потолок, лампочку Ильича, свисающую на проводе над головами, ультрасовременную мебель и технику на грани фантастики. Паша оценил шутку, поднялся, махнул им рукой и повёл за собой через трёхметровую прихожую в горницу. Щёлкнул выключателем.

Из темноты возникла большая комната. Кирилл замер позади всех, предчувствуя неладное.

На полу возле дивана стояла его дорожная сумка, раскрытая. Из неё торчали комки одежды, которую он с психа запихивал туда днём. Бесформенная горка носков и футболок громоздилась и на стуле под окном. Окна, кстати, остались не завешанными, за тюлевыми шторами проглядывала ночь. Но главным «экспонатом» в этом музее был диван – с кучей постеленных на него разноцветных одеял, выглядывающих из-под сбившейся простыни, как промазанные кремом слои «наполеона». Одеяло, которым укрывался, Кирилл забрал на кровать, но оставил коробку презервативов, салфетки и вазелин. Коробка была пуста, квадратики из фиолетовой фольги лежали рядом. Их было всего два, однако это не особо имело значение, потому что в сочетании с другими штуками, особенно вазелином… У Кирилла похолодело в груди, и голова действительно пошла кругом.

– Так-так, – ехидно проговорил Пашка, подходя ближе к дивану, – а кто-то утверждал, что пидорок не тронутый. – Он поднял ногу и толкнул её пальцами «доказательства». Никита и Данил повернулись к Кириллу, ухмылялись. Но, кажется, одобрительно. Мол, молоток, Киря, не облажал, так их, пидоров, всегда под низ! Унижать и властвовать!

– Ладно, раскусили, – весело фыркнул Калякин, хотя сердечко стучало где-то в горле возле кадыка. – Захотелось попробовать, как это. В жизни надо всё испытать.

– Ебать пидоров не позорно, – авторитетно рассудил Ребров. – Всё равно, что бабу. Вон, на зоне пачками ебут, и от этого сами пидорами не становятся. Я бы, может, тоже попробовал.

– Ты? – рассмеялся Никита. – Смотри, только в очко не давай, а то тоже пидором станешь.

– Иди на хуй, – легонько толкнул его бедром в бедро Данил. Оба были пьяны и собачились по-дружески. Кириллу же было главное, что они не стали осуждать его. Паша тем временем уселся на диван, взял коробку от презервативов и занял ей руки. Глядел же на Кирилла, усмехался и вроде по-доброму.

– И как это было? – с вызовом поинтересовался он. Вообще, после попадания к ментам Паша заметно изменился, оборзел. Наверно, злился и за провал миссии с коноплёй, и за то, что провёл за решёткой на пару дней больше.

– Да-да, как? – поддержали ребята, устраиваясь кто на кресло, кто на диван к Паше. – Он тебе сосал? Минет отличается от бабского? Он же пацан, должен знать, как лучше хуй обрабатывать…

Кирилл заставил себя улыбнуться, даже беззаботно хмыкнуть. Переступил с ноги на ногу и прислонился спиной к дверному косяку. Острый угол сразу впился между лопаток, но это было не больно по сравнению с затруднительным положением, в которое он попал. Руки убрал назад, заложил между косяком и поясницей, якобы, чтобы мягче и удобнее было, на самом деле хотел скрыть, что они мелко подрагивают. Спасал только алкоголь в крови – успокаивал, притуплял невроз. Нельзя было выставить себя дураком при приятелях и рассказать, что это ты мечтал взять в рот член настоящего пидора.

– Отличается? Да нет, разницы нет никакой особо, – покачал головой Кирилл, не приукрашивая, чтобы у них не возникло желания немедленно пойти и почувствовать эту разницу. Хотя что так, что эдак, он в любом случае сочинял. – Кто хорошо сосёт, так это Даша Перестрелка. У-уу, она на майских праздниках так заглотила!.. Ух, я думал, из задницы у неё вылезет!

– А, да, кстати, – оживился Никита. – Рекомендую! Кто Дашу не пробовал, обязательно попробуйте! Вообще! – он поднял вверх большой палец и засмеялся.

– Ну, а в очко хоть?.. В какой позе ты его? – спросил Данил, ковыряя пальцем в зубах.

– Да в какой, в какой… – принуждённо хохотнул Кирилл. – Раком поставил да жарил, пока полную жопу не накончал ему. Жопа узкая, аж пиздец. Первый раз за три минуты кончил. Второй уже подольше.

– Что ж ты пиздишь-то? – спросил Паша. – Гондона только одного в коробочке не хватает.

– А это уже вторая коробка, – нашёлся Кирилл. – Или ты думаешь, я его только один день?

Пашка выдержал его полный вызова взгляд и, отбросив коробку, радостно воскликнул:

– Я же говорил, пацаны, он влюбился!

С ним заржал только Данил – устроившийся в кресле Никитос задремал. Его голова всё время отклонялась назад на высокую спинку, но каждый раз он вздрагивал, поднимал её, открывал глаза, таращился, потом глаза закрывались, и всё начиналось сначала.

Кирилл побледнел, но потом решил, что с этим надо кончать. Он отодвинулся от косяка.

– А не заткнёшься ли ты, Паша? – сказал он тоже ехидненько, чтобы не доводить до новой драки. – Задрал уже подъёбывать. Ну, чпокаю я Егора, и что? Ты хоть раз видел, чтобы я влюблялся в шлюх? Я думаю, ты сам в него влюбился! И ревнуешь! Докажи, что нет! Я помню, как ты его с самого первого дня защищал! А теперь тебе завидно, что он выбрал меня, а не тебя! А мне он на хуй не нужен, я его просто трахаю, как шлюху похотливую! И он у меня сосёт!

Внимание Данила теперь переключилось на Пашу, он с любопытством разглядывал его и предвкушал, как Паша будет выкручиваться от этого искусного обвинения. Машнов пьяно выпучил глаза, чуть отклонившись всем корпусом назад. Ему не хватало слов, чтобы высказать возмущение. Вид был такой, будто он вот-вот взорвётся. Но спустя какое-то время лицо чуть дрогнуло, Паша моргнул, надул щёки и примирительно улыбнулся – широко, от уха до уха.

– Вот ты злой-то, Киря! Говорят тебе – шутки! Я же знаю, что ты и любовь – понятия несовместимые! Кому же это лучше знать, как не мне: мы же друзья! Ты просто скажи: когда ты домой вернёшься? Без тебя там тоска смертная. Не собираешься же ты из-за пидора тут до сентября сидеть? Поехали завтра с нами?

Калякин мысленно выдохнул. Расчёт на то, что Паша, часто гуляющий на его деньги, не захочет с ним ссориться, был сделан правильно. Ещё повезло, что у всей компании имелось весьма своеобразное мнение о пидорах, вольное толкование этого термина, допускавшее возможность трахать парней и оставаться чистеньким. Трахать можно – главное, не влюбляться.

Но перед Кириллом сейчас стоял другой вопрос, на который, в кои-то веки, он знал ответ.

– Не, Паш, не поеду. Нельзя мне: родаки думают, я на Кипре отдыхаю.

– На Кипре? – удивился Данил, опередив Пашку.

– Да. А я путёвку проебал где-то… Напиздился в стельку и посеял где-то. Вот, чтобы звездюлей не огрести, и свалил в деревню. Папаша и так злой из-за тюряги…

– Ну ты, блять, даёшь, – протянул Данил. – Герой, сука. За это надо выпить! Эй, бухарик, ёб! – крикнул он Никитосу и, дотянувшись, пнул его по колену. – Пить пошли!

Никита проснулся, ошалело вращая глазами, но скоро понял, где находится и зачем, и без разговоров пошёл на кухню. Данил пересказал ему историю с путёвкой. За рюмкой нашлись другие темы, полусонные пацаны быстро пьянели. Вышли на улицу курить и разгорланились на всю деревню – мяукали, подражая соседским кошкам, которые сцепились в кустах. Кирилл опять пропустил несколько тостов, но его сморила усталость. Хотя первым отключился Паша – на своей кровати в спаленке без окон.

36

Кирилла разбудили холод и ползающая по голой ляжке муха. Муху он, дрыгнув ногой, согнал, а одеяла ни под руку, ни под ноги не попадалось. Вечером, вернее, ночью, оно точно было, Кирилл помнил, как накрывался им. Когда вернулись с улицы, когда на кухне остались Дано с Никитосом.

Кирилл вспомнил как прошёл вечер. Памяти помог гадкий привкус во рту, отдававший протухшими огурцами, с другими последствиями пьянки привыкший к частым возлияниям молодой организм прекрасно справился, даже сушняка по ощущениям не имелось.

Очень хотелось к Егору.

Кирилл открыл глаза, повёл взглядом по комнатухе – штору на окне он вчера завесил, она немного сдерживала слепящее солнце. Шторы на двери, наоборот, висели нараспашку, в проёме был виден диван со свернувшимися на нём, спинами друг к другу, Ребровым и Жердевым, спящими прямо в одежде. Ребров негромко подсвистывал, дыша через рот. В Пашиной комнате стояла тишина.

Футболка и штаны валялись на полу возле кровати. Там же нашлось и одеяло.

Очень хотелось к Егору. Увидеть одним глазком.

Кирилл осторожно, боясь разбудить приятелей, сел на кровати. Зевнув, тщательно прикрывая рот ладонью, надел футболку – всю мятую и воняющую – и штаны. На цыпочках вышел из спаленки, прошёл через горницу на кухню и сморщился от творящегося там бардака. То, что не было съедено, закисло в духоте, над тарелками летали мухи, лакомились объедками. Воняло тошнотворно, пепельницу наполняли окурки – видимо, последние из могикан не утруждались выходом на улицу и смолили за столом. Три бутылки были пусты и одна отпита на четверть.

Очень хотелось к Егору. К счастью, вчера удалось избавить его от визита алкашни, но надо было убедиться, что с ним всё в порядке. Пьяные вопли он наверняка слышал, как и вся деревня их слышала, и лишний раз утвердился во мнении, что его воздыхатель не больше, чем быдло.

Кирилл открыл форточку, едва не вырвав трухлявую раму с корнем. Мочевой пузырь просил опорожниться как можно скорее, благо, пьянка отменила утренний стояк. Калякин с радостью выскочил на свежий – по-настоящему свежий – воздух, успев только обуть шлёпки, и добежать до нового сортира. Струя ударила точно в дырку в шатком полу. Кирилл представлял, что ссыт на своих приятелей – ненавидел их, не понимал, как раньше водил с ними дружбу, считал их нормальными чуваками и был таким же, как они.