Текст книги "Селянин (СИ)"
Автор книги: Altupi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 55 страниц)
– Приехали, – протянул Машнов, заглушая двигатель у дома своей бабки. Чуть наклонив голову, устремил взгляд на «хоромы».
– Пойдём, чего сидишь? – подогнал Кирилл, вылезая, хотя, конечно, он предпочёл бы, чтобы хозяин этой избушки оставался в машине веки вечные. Но Пашка, конечно, выбрался из машины.
– Ремонт надо делать, – деловито проговорил он, обходя «Тойоту» и двигаясь к калитке. Вот крику-то сейчас будет! Заранее уши вянут. Но исправить что-либо к его возвращению частично было невозможно, частично лень. Главное, конопля была в порядке, а остальное хуйня.
Пашка уже скрылся во дворе, Кирилл покрутил головой, разминая шею, и устремился за ним. Сразу за забором территория была нормальной, разбросанный ещё во времена царя Гороха хлам к числу грехов не причислялся. Пашка между тем прошёл мимо веранды, обогнул сарай и попал к туалету. Остановился. Следовавший по пятам Кирилл тоже остановился.
Картина была маслом. Хотя, если быть точным, то говном. Дверь деревянного туалета уже несколько дней была распахнута, там, где была дыра в полу, зиял провал, из него торчали доски, некоторые острыми краями вверх, всё это было обмазано слоем засохшей коричневой субстанции. Вонища стояла несусветная, жирные зелёные мухи летали как истребители, прям с неба – и к ресторану с деликатесами. На земле дождь почти смыл блевотину и какахи, что-то было прикрыто редкой травой, но мухи находили себе пропитание.
– Что это? – спросил Пашка осипшим голосом.
– Твой хвалёный сортир, блять, – пояснил из-за его плеча Калякин.
– Как ты его разломал? Ты же говорил, что всё спокойно тут было.
– А я его спокойно разломал, без единого писка. До сих пор, блять, в ахуе.
– Постой, Киря, – Машнов обернулся, лыбился, сука, – ты что, того… провалился что ли в него?
– Нет, блять, просто глубину решил измерить, – состроил рожу Калякин. Было и обидно, и стыдно в таком признаваться, и стать посмешищем не хотелось, а Пашка, придурок долбанный уже начал ржать, покатывался со смеху, уёбище, блять, лесное.
– Хватит ржать, ты, дебил, – Кирилл пнул его ногой в голень. – Я, блять, еле выбрался, уже думал, кони в этом сортире двину. Штаны выкинул и кроссы новые… Ты мне должен, блять. Это твой сортир…
– Что я тебе должен, блять? – отсмеиваясь, спросил согнутый пополам Пашка. – Я виноват, что ты разожрался? Вот умора, жаль я этого не видел, такой видос бы заснял…
– Кончай ржать, говорю. Не смешно нихуя.
Пашка выпрямился.
– Пиздец, где теперь срать-то будем? – и он опять закатился, аж слёзы стал руками вытирать.
– Я за сортиром сру в кустах.
– Чего? Фуууу… – скривился Пашка и вдруг ломанулся через вторую калитку в сад к колодцу, Кирилл за ним. У колодца, кроме положенных там лавки, ведра, валялся перевёрнутый пластмассовый таз и подле него – пирамида из модных штанов, трусов, носков и кроссовок. Вещи полиняли, превратились в воняющие плесенью тряпки под корочкой из сухих экскрементов и присыпкой из мух.
– Да, Кирюх, – заворожённо протянул Машнов и хихикнул, – это пиздец. Я так и знал, что тебя нельзя одного оставлять, ты же как младенец. Коноплю хоть…
– Да в порядке твоя конопля! – разозлился Кирилл. – Вон смотри! Я с утра на солнце вынес, а измельчённая в сарае в сухом месте. Там ещё есть, что измельчить.
Пашка развернулся к сарайке, увидел на крыше разложенные ровным слоем растения и расплылся в счастливой улыбке.
– Ладно, пойдём похаваем, а потом приступим. Я там из дома гостинцев привёз – оливье в банке, будешь?
Оливье Кирилл любил, только из банки, наверняка плохо помытой Пашкиной бабкой или матерью, есть не очень хотелось. Как и работать по солнцепёку. Началась, блять, каторга…
24
Днём они расслаблялись, ездили на речку, а к шести часам в саду между колодцем и сараем образовался целый завод по производству курительной смеси. На земле были разложены целлофановые листы, на них перенесли высушенную коноплю, отделяли соцветия, листы, стебли, складывали в разные пакеты и ныкали в сарай. Пашка травил анекдоты, радовался как ребёнок. Кирилл же не мог сосредоточиться: полчаса назад, когда он ходил в дом за водой, видел, как Егор провёз банкирше тачку дров. Назад ещё не выходил – калитка не звякала. Кирилл боялся, что Егор опять трахает эту нудную бабищу.
– Вечером надо попробовать, – предложил Машнов. – Ты как, хочешь улететь на облака?
– Вечером? – Кирилл вспомнил про намерение пойти к Рахмановым. – Вечером у меня другие планы.
– Какие это планы? Что за секретики? Любовницу, пока меня не было, завёл? Не Олимпиаду ли?
Пашка заржал, но Кирилл ткнул его в плечо и поднял вверх указательный палец, призывая заткнуться. Пашка притих, тоже стал прислушиваться. Ехала машина, что было совсем нехарактерно для Островка. Тут машина была только у них и у банкирши, но Лариса заперлась в доме с Егором. Один раз приезжал дед на допотопном «Москвиче», к бабке в самом начале улицы, а эта машина, по звуку отечественная, типа «уазика», приближалась. Где-то у коттеджа банкирши мотор замолчал. Послышались хлопки дверей, потом знакомое звяканье калитки, неразборчивые голоса – мужские и один, Ларискин, женский.
– Ёбари? – фыркнул Пашка.
– Пойду посмотрю, – поднимаясь с перевёрнутого ведра, сказал Кирилл. Отряхнулся и пошёл через двор, отсюда ничего не было видно, как не вытягивал шею, и он шагал к калитке на улицу. Голоса затихли, кроме брёха собак вообще звуки пропали. Может, электрики приехали или аварийная водоканала – они обычно на «уазиках» ездят. Или охотники какие-нибудь, грибники, приятели с работы в гости заехали.
Кирилл открыл калитку и… отшатнулся назад. Прямо перед ним возле «Тойоты» стоял мужчина в ментовской форме, который собирался войти в дверь, но не успел. Позади него и на дороге шли ещё трое, двое из них в гражданском, у одного был автомат.
– Стоять, парень, не двигайся, – быстро, но вкрадчивым тихим голосом, проговорил ближний мент. Кирилл побледнел, понял сразу, по какому поводу к ним мусора, ещё раз инстинктивно дёрнулся, чтобы бежать, бежать огородами, прятаться. Но у мента была отличная реакция, он схватил Кирилла за футболку, вытянул со двора и прижал животом к шершавым доскам забора. В следующий момент другие два мента молнией метнулись во двор.
– Пашка! Беги! Мусора! – истошно закричал Кирилл и его толкнули, щека и лоб ударились о забор, под кожу зашли занозы. Сквозь боль и застилавшую глаза злобу он только теперь заметил на противоположной стороне у ворот коттеджа рядом с «Опелем» банкиршу и Егора. Сдал. Егор сдал. Он вчера видел коноплю в машине. Мразь. Пидор. Душить таких…
По заслугам
Щека саднила. Душу же выворачивала иная боль – злоба. Злоба до боли. Аж глазные яблоки сдавливало.
Кирилл вывернул голову влево, чтобы лучше разглядеть крысу, сдавшую его мусорам. Из такого положения были видны только кусты и свисающие ветви берёз и ракит, растущих с их стороны дороги. Сильно скосив глаза, он всё-таки увидел альфонса и его богатенькую спонсоршу. Егор и Лариска стояли на обочине, на узкой кромке, где зелёный ковёр переходит в пыльную жёлтую дорогу. Не разговаривали, просто смотрели на происходящее с ним. Егор был чуть ниже и худощавее местной гром-бабы, почему-то прозванной лесной феей. На нём были всё те же старые шорты, футболка другая, но тоже затасканная до дыр. На ней – подходящий для сельской местности костюмчик «мадэ ин чина» – красные бриджи и цветастая туничка. Вырядилась сука. А он… он навозный пидор.
– Крыса… мразь, – прошипел, прорычал Кирилл себе под нос. Было нестерпимо больно… да ещё в тот же миг последовал ощутимый тычок носком ботинка в голень: державший его мент, видимо, принял ругательства на свой счёт. Ну и правильно, мусор поганый, ты тоже мразь ёбаная!
Но вслух этого Кирилл прокричать, с пеной у рта, не успел. Во дворе послышались шаги, голова одного из побежавших за Пашкой ментов, с коротко стриженными прилизанными волосами, высунулась из калитки, повертелась бросая профессиональный зорко-беглый взгляд сначала на напарника с автоматом, стоявшего у задней дверцы «Тойоты», потом на того, что караулил Кирилла, на всю улицу сразу, включая и «УАЗ-буханку» и ждущих на той стороне людей.
– Всё в порядке, Сергеич? – закончив осмотр, спросил у державшего. – Пойдём тогда туда. Там жопа. Оформлять до ночи. Сука, опять Машка пилить будет… Этого тоже бери, – голова кивнула на Калякина, – и понятых зови… Может, по-быстрому…
Не договорив, голова скрылась. Кирилла толкнули в плечо.
– Ты понятливый или браслетами украсить? – спросил Сергеич.
– Понятливый, – буркнул Кирилл и его сразу толкнули в калитку.
– Побежишь, получишь пулю в ногу.
Кирилл содрогнулся, пошёл. Он предполагал, что его просто пугают. Ещё хотелось взбрыкнуть, закричать: «А вы знаете, чей я сын? Да у вас самих проблемы будут, волки позорные!» Но он молчал и шёл. Где-то сзади шли два мента и понятые. Кто ими выступит, Кирилл знал. И чуть не плакал от бессильной злобы, от боли. Накачивал себя злорадством, что у ментовской падлы будут проблемы с женой или любовницей. Это немного помогало.
Первый мент давно скрылся из виду. Из-за калитки, ведущей в сад, слышался его голос.
– Ебать, Санёк, что за молодежь, – он сделал ударение на последнем слоге, изменив гласную на «е», – пошла? Может, мы с тобой тоже дунем, а? Проверим качество…
Дальше послышался гогот двух мужиков, и Кирилл вышел на пятачок у колодца. Там картина была во всей красе, как он и оставил: огромные листы полиэтилена, на них бурые сухие растения с закрученными в трубочку листьями, рядом наставлены маленькие целлофановые пакетики с измельчёнными стеблями, побегами, листьями. Только двух ментов раньше тут не было, и глаза у Пашки не были налиты кровью. Увидев его, Пашка вообще побагровел, кулаки стиснулись. Он стоял у стены сарая и мог только изображать пантомиму.
Кирилла пихнули к нему.
– Стойте здесь, цыплята, – сказал Сергеич и оглядел поляну, поднимая руку к макушке. – Ого!
На пятачке внезапно стало тесно. Кирилл и Пашка жались к сараю, пока не пытаясь переговариваться – слишком ошеломлены были. Менты, бравшие Пашку, – хоть на них не было формы, Кир был уверен, что это тоже менты, стояли над урожаем конопли напротив Сергеича. Мент с автоматом остался у калитки, поглядывал на пакеты из-за чужих спин, но бдительности не терял. Лариса с Егором также молча выстроились у колодца, банкирша смотрела дерзко, как и полагалось мелкому начальству, а Рахманов… лицо и поза были стандартными для него – отсутствие улыбки, опущенные уголки губ, взгляд вниз, только не себе под ноги, а будто направлен на людей, но просто не касается их лиц. При этом веки полуопущены, и хорошо видны ресницы – густые, чёрные, как и его волосы.
Кириллу вдруг стало стыдно за то, что он здесь стоит: пойманный за изготовлением дури, в углу чужого двора, у опутанной старой паутиной, с застрявшими в ней семенами, чешуйками, пухом, стены чужого сарая. От того, что эти люди проходили мимо вонючей клоаки разломанного сортира, и Егор знает, кто его разломал. Что под обутыми в сланцы ногами Егора в засохшем дерьме валяются протухшие до тошноты шмотки. Что любой, в том числе и Егор, может отойти чуть левее и обнаружить в кустах зловонные бомбы, прикрытые мятыми кусками жёлтой газеты.
За стыдом неизменно пришёл страх. Страшно было… от всего.
Мент в гражданском, тот, что выходил звать их на улицу пихнул острым носком чёрной, запылившейся по здешним дорогам туфли ближайший пакетик.
– Да они не цыплята, Сергеич, они наша премия! Глянь, наркобароны. Фильм «Кокаин» не смотрели? Классный фильм, там тоже всё начиналось с травки… и привело к пяти ходкам, – он засмеялся, как-то совсем не злобно и не паскудно, а просто как человек, честно выполняющий работу и спешащий к жене на ужин. Потом он крякнул и, подтянув брюки на коленях, присел на корточки. – Ну что, начнём?
– Начнём, – сказал мент Санёк и ловко вытащил из висящей на боку тонкой сумки планшет с бланками.
– Начнём, – растягивая звуки, повторил сидящий на корточках и дальше его язык стал по-казённому сухим. – Осматриваем место. Понятые, будьте внимательны. В девятнадцать часов двадцать три минуты в д. Островок при проведении оперативно-розыскных мероприятий во дворе дома номер четыре по улице Центральной обнаружены… раз, два, три, четыре… девять полиэтиленовых пакетов с растительной смесью…
Слух Кирилла автоматически фиксировал фразы для протокола. Он не знал, что жили они в доме номер четыре, и что у улицы имеется название, но его это не интересовало. Он всё больше и больше ускользал в свои мысли, взгляд притягивался к Егору, который «был внимателен», как ему велели. На лице Рахманова не дрогнул ни один мускул, он словно застыл в одной поре, не боялся, что ему будут мстить, не скучал от нудной процедуры описи улик, не злорадствовал. Странный парень, правду про него сказали – странный. В мозг Калякина всё глубже и глубже просачивалось осознание, что он его может долго… очень долго не увидеть. Сколько дают за наркоту?
Он не хотел в тюрьму! Кирилл не хотел в тюрьму! Какая тюрьма – ему двадцать лет! За что? Он ничего не сделал! Он никому не продавал! Не употреблял! Он не дилер, не наркоторговец! У него только молодость началась! Университет и учёба! Скоро сентябрь, четвёртый курс!
Да, учился Кирилл из-под палки, но сейчас, когда накатывала паника, глаза судорожно следили за передвижениями мусоров, собирающих пакеты в огромный чёрный шелестящий мешок, когда конечности подёргивались от нервного перевозбуждения, он готов был жизнью поклясться, что добьётся звания лучшего студента потока! Конечно, папа депутат, папа покричит, но отмажет… А вдруг нет? «Обезьянник», нары, суд!.. Из-за ёбаного пидора!..
Кирилл затрясся от почти овладевшей им паники, не осознавая своих действий, едва не начал рвать на себе волосы и орать, едва не побежал, куда глаза глядят, просто вперёд, но на последних секундах вспышку безумия предотвратил толчок в руку. Кирилл повернул голову направо – в сторону прорезавшейся боли, ещё плохо соображал.
– Ты, урод! – это прошипел Пашка, его глаза также были полны животного, первобытного ужаса, на лбу вздулась жилка, меж стиснутых зубов брызгала слюна. – Ты, урод! Ты что без меня тут делал? Ты кому проболтался?
– Ты ёбаный пидор! – не остался в долгу Калякин. – Ты! Из-за тебя! Ты втянул меня в это! Ты!
От крика, впрочем, не такого громкого, не на всю улицу и даже не на весь двор, от крика, больше похожего на злобное шипение ядовитых змей, сбившихся в клубок и ненавидящих друг друга, Кирилла отпустило. Он стал видеть краски, замечать картину вокруг, даже детали. Если раньше трое ментов, тех, что без оружия, ходили вокруг расстеленного целлофана, фотографировали, измеряли, записывали, собирали, заходили в сарай и выносили оттуда ещё пакеты с сухой коноплёй, то теперь они остановились и смотрели на них, слушали. Слушал и молчаливый четвёртый, небрежно придерживая автомат за ствол. Лариска уже присела на лавочку, а у Егора был такой вид, будто ему было стыдно за происходящее перед полицейскими. Хуйню творили совершенно посторонние ебланы, а стыдно было ему. Какой-же он всё-таки…
Пашка не дал додумать мысль, за грудки, так что ткань футболки треснула, развернул к себе, окунул в самую гущу событий. Его лицо было искажено нечеловеческой злобой.
– Ты кого пидором назвал?! Сам причитал, что бабки нужны! Ты на меня не скидывай! Меня тут вообще не было, я только сегодня приехал!
– Эй, дельцы, – окликнул Сергеич. – Всё, что вы говорите, может быть использовано против вас.
– Да пусть топят друг друга, – лениво оборвал его Александр, возвращаясь к описи улик, – нам же проще. Диктофон бы давно включил.
– Я его на столе оставил.
– А в телефоне что, нет?
– Я им никогда не пользовался…
Обыденный трёп стражей порядка привёл Кирилла в чувство, он окончательно протрезвел. Закрыл рот на замок. Его била мелкая дрожь и горло стало как крупный наждак, а со лба и висков катились капли пота, хотя солнце почти окончательно ушло за верхушки деревьев и сумерки стали прохладными. Кирилл понимал, что выглядит сейчас отвратительно, ещё отвратительней выглядит его натура – быдловатое дерьмо, оказавшееся слабаком, не способным отвечать за свои поступки. Он не верил, что всё это происходит с ним, он никогда не представлял так сценарий своей жизни – в рассвете сил угодить за решётку по делу об изготовлении и хранении наркотических веществ. Влюбиться в самого замечательного в мире парня и попасть в самое унизительное положение на его глазах, унизительнее, чем падение в выгребную яму. Лучше бы утонул в дерьме, чем сейчас скатиться до состояния жалкого слизня.
Кирилл выпрямился, принял свою участь. На Пашку не смотрел, демонстративно отвернулся. Стойко терпел укусы комаров, ему казалось, даже борьба с этими пищащими гадами делает его менее мужественным в глазах Егора, а он в их и так достиг дна. Думал о том, что сказать родителям.
Наконец сотрудники наркоконтроля, или кем они являлись, закончили сбор улик, упаковали всё-всё, включая полусухую траву с крыши, отнесли мешки в машину, всё сфотографировали, записали, провели ещё массу непонятных манипуляций.
– Понятые, – к ним с бумагами шагнул мент в гражданке, которого так никто и не назвал по имени, или Кирилл это пропустил, – всё видели? Претензии, замечания есть? Если нет, тогда прочитайте и распишитесь… вот здесь, здесь и здесь… и здесь, – он ткнул пальцем в каждую из бумаг и передал их банкирше. – Начнём, наверно, с вас, гражданка… Сергеич, Мих, уводите этих…
Последнее предназначалось коллегам в форме и было, естественно, о Пашке и Кирилле. Сергеич кивнул, круговым движением размял шею, подёргал плечами, будто затекли. Спросил:
– Ну что, красавчики, потопали?
Как будто от них что-нибудь зависело! Машнов за спиной что-то пробурчал, матерное, Кирилл презрительно отвернулся от него, всем своим видом демонстрируя, что с уёбищем сзади он не знаком и намерен сотрудничать со следствием. Тоже спросил, вежливо:
– Переодеться хоть можно?
Его заношенные за несколько дней шорты и футболка плохо подходили для сидения на нарах, сейчас он жалел, что отказался от противостояния с комарами, потому что укусы чесались в самых неожиданных местах, например, в паху у правого яичка. Он где-то слышал, что арестанты одеваются в спортивные костюмы и тапки без шнурков, а привезённые Пашкой сегодня утром штаны, водолазка и лёгкие кроссовки лежали на кровати.
Для убедительности Кирилл обнял себя руками, показывая, что замёрз. Солнце уже село, на небе оставалась только светлая полоска у горизонта, дававшая миру немного призрачного света. С наступлением сумерек, кроме крылатых кровопийц, на прогулку вылетели всевозможные мотыльки, выползли сверчки и цикады, вдалеке в деревьях кричали сычи. Лягушки сегодня молчали, должно быть, к дождю.
– Переоденьтесь, – разрешил Сергеич. – Но если вы что-то задумали, то забудьте: темно, случайно налетите на косяк и сломаете по паре рёбер…
– Ничего я не задумал, я буду сотрудничать, – ответил Кирилл, громко, чтобы Егор слышал, чтобы знал, что он не слабак. Однако Егор читал написанные от руки протоколы при тусклом свете фонарика от телефона и то ли и вправду не слышал, то ли не счёл нужным давать понять, что слышал.
– Куда ты денешься, – хмыкнул Сергеич, уходя во внутренний двор. Кирилл направился за ним, третьим шёл Паша, а мент с автоматом Михаил замыкал шествие. Оба полицая попёрлись в дом за задержанными, не отворачивались, даже когда те штаны переодевали. С собой разрешили взять только документы, мобильники, но и их сразу отобрали.
– Опечатывать будем? – спросил Сергеич проходившего по двору Санька.
– Да нахера? Просто закройте, чтобы не растащили. Мы ж не звери.
Он засмеялся. А Кирилл решил, что Пашкины родственники прискачут сюда уже завтра утром, как только тайное про «домик в деревне» станет явным.
Их направили к «буханке». Кирилл пошёл вперёд, чтобы отвязаться от ворчащего, бурчащего, матерящегося Машнова. Из-за включённых в машине фар он не сразу заметил, что в тени между «уазиком» и иномаркой банкирши стояли она сама и Егор. Они о чём-то тихо переговаривались, наблюдали за действиями ментов. Между ними было расстояние, никаких прикосновений за весь вечер, без которых обычно не могут обходиться влюблённые. Лариска замёрзла, перетаптывалась с ноги на ногу, растирала голые предплечья ладонями, иногда отгоняя комаров, однако Егор не проявлял стремления её согреть. Он не любил её, не питал страсти. Сердце Кирилла и щемило, и ликовало. Эта ревность отвлекала от надвигающейся участи. Он думал только о том, что сейчас поравняется с Егором, а потом, под взглядом особенных глаз, его с позором запихнут в чрево ментовской машины и увезут, закроют на несколько лет.
Кирилла догнали шаги.
– Они настучали? – зло спросил Пашка, не пытаясь говорить тише. Лицо его было серым, уставшим, хотя обычно жизнерадостность не покидала его.
Калякин повёл плечом, отмахиваясь, как от назойливой мухи. Пашка не унялся. Они как раз очутились нос к носу с «понятыми» у боковой, ведущей в длинную часть салона дверь. Дверцу кто-то открыл, внутри горела жёлтая лампочка, дерматин на продавленных сиденьях местами был протёрт, наверно, ментовскими задницами, на полу лежал кусок чёрной ребристой резины. В глубине, у задних дверей стражи порядка сложили улики, заняв почти половину пространства. Кирилл это видел мельком, он смотрел на Егора и не мог понять, как же…
– Ну и кто из вас стукач? – с ехидством и надменностью выступил Пашка. – Кто сдал своего? А ещё с бабкой моей здоровались! Анонимный звонок! Что, в открытую накрысячить зассали? Что молчишь, пидор? Жалко, что я не дал Киру тебе накостылять…
Менты не вмешивались, за ними следил только мусор с автоматом, а остальные разговаривали между собой, с водителем, один залез на переднее сиденье, другие что-то ему подавали, спрашивали, смеялись.
Егор только поднял чёрные как ночь глаза… Кирилл начисто растворялся в этих глазах, не мог иначе описать, что с ним происходит, а уж тем более никогда не испытывал такого ощущения, не подозревал, что оно не просто красивая выдумка малахольных поэтов… Лариска качнулась вперёд и будто нависла над Машновым.
– Ты на кого тут пасть открываешь, щенок? Я тебе скажу, кто позвонил: я позвонила! Ишь, устроились, лавочку открыли! Не в моей деревне, понял? Бабке твоей теперь будет о ком поговорить, забудет, как в чужие дела нос совать! А то много про всех знает, а внука наркомана вырастила!
– Сука! – зашипел Пашка, кидаясь на неё, но в этот момент Сергеич перехватил его сзади за локти и не дал распустить руки.
– Тихо, тихо, петушок… Давай… давай, полезай внутрь… Ох и сделают из тебя петушка…
Последнее Сергеич протянул мечтательно, даже воздух носом шумно втянул. Он подтолкнул Пашку к порожку, пресекая иные телодвижения. Калякин чуял, что сейчас наступит его очередь лезть в машину и исчезнуть там навсегда… Он не хотел! Боже, он не хотел! Всё обойдётся, но вдруг нет?.. Кирилл всё понимал – что это Егор рассказал Лариске. Но он его не винил, нет, ни при каких обстоятельствах не винил. Только сожалел, что придётся расстаться.
Лариса, возмущённая дикими возгласами неблагодарного ублюдка, скрылась в темноте, чтобы привести нервы в порядок, и Кирилл сразу шагнул к Егору. Времени у него было мало.
– Егор, – шёпотом воскликнул он, с такой горечью в голосе, что сам удивился, – я же тебе признался!.. За что меня?..
Глаза Егора остались холодными.
– Не хочу, чтобы однажды такие подонки, как вы, продали наркотики моему брату.
Как всегда, он был немногословен. И смел. Твёрдо уверен в своей правде, в своей справедливости. Его убеждения и доброта не позволяли причинить человеку зла, но не мешали воздать по заслугам. Он следовал этому кредо даже зная, что к правосудию лежит тернистая дорога и свет побеждает тёмные силы только в сказках. Редкий, вымирающий вид людей. Странный парень. Чудила с Нижнего Тагила…
– Егор… – Кирилл рвался к нему, хотел объяснить, что-нибудь сказать, но его запихивали в машину, грубо, встряхивали, толкали, отрывали вцепившиеся в кузов руки, кричали. Он почти не чувствовал ударов, не слышал матерных приказов, он смотрел на Егора, смотрел, как в последний раз!..
Локоть ударился о металлическое днище, морда пропахала по резиновому рифлёному коврику, точно по древней стиральной доске, которые Калякин видел в этнографическом музее. Животом растянулся на полу, получил удары в задницу, правую икру и бок.
– Вставай, чего разлёгся?!
Кирилл гордо поднялся, уселся на свободное сиденье подальше от Пашки рядом с шелестящими чёрными мешками с уликами – их бизнесом, их богатством, их халявными бабосами. Последним в «уазик» влез Миха с автоматом, с громким звуком захлопнул дверцу. Запахло куревом. Заскрежетал стартер, запуская старый двигатель. Взвизгнуло в коробке передач, машина дёрнулась и поехала, стала разворачиваться. Ближний свет на несколько секунд выхватил из темноты дом Пашкиной бабки с блёклой проржавевшей завалинкой и серым дощатым забором, стоящую перед ним, отразившую свет Пашкину «Камри» и покатила, колыхаясь на ухабах, к большаку.
Кирилл опустил голову, которая качалась в такт прыжкам машины, и гадал, вызовут ли Рахманова на суд. Наверно вызовут, должны, ведь он главный свидетель.
25
Кирилл думал, что их оставят в покое до утра, до начала новой смены, но не тут-то было. Их привезли в маленькое двухэтажное здание районного отдела полиции. Узкий коридор на первом этаже до середины высоты был покрашен в отвратительный тёмно-зелёный цвет, окошко дежурной части, словно портретная рама, обрамляли деревянные бруски, выкрашенные красновато-коричневой половой краской. Линолеум местами протёрся до досок, когда-то его латали кусками с иным рисунком. У стены примостилась секция из трёх откидных, как в кинотеатрах, кресел. По обе стороны расходились двери-сейфы – единственное, что тут было современным.
Их с Пашкой развели по разным кабинетам и допрашивали. О личных данных, об учёбе, о конопле, о цели её сбора, о рынках сбыта. Запугивали, брали на понт, играли в доброго полицейского. Кириллу казалось, что дознаватель, который с ним работал, неутомимый киборг – в два, в три часа ночи задержанный против воли зевал, тёр глаза, а тот кружился возле него, вкрадчиво расспрашивал и не отпускал, будто бы желая скоротать за допросом долгую ночную смену. Когда он узнал про папу-депутата, оскалился, как скалятся жестокие безумные нищие получившие наконец в лапы ненавистного успешного купца. Никакой пощады, Кирилл понял это сразу, но был слишком уставшим, чтобы включить мажора и грозить увольнением. Он рассказал всё, как было, начиная с того, что на участок самосева конопли их навела Пашкина бабка, что хотели заработать на бухло и девок и заканчивая прошедшим днём. Конечно, как мог выгораживал себя, чуток привирал, малость опускал, старался и Пашку сильно не топить. Надеялся, что и Машнов отвечал ему тем же.
Насчёт участи дознаватель ничего не говорил, увиливал. Хвалил за правильное поведение.
Через несколько бесконечных часов допроса его привели в камеру. Стены тут были того же отвратительного зелёного цвета, что и в коридоре, будто на весь отдел полиции выдали одну банку краски. Только тут краска почти по всему периметру шелушилась, в углах шла плесенью. В укромных местах пестрели выцарапанные надписи. Белёный потолок отливал желтизной, в центре вокруг забранной в решётчатый плафон лампочки, желтизна образовывала округлые узоры, будто кто-то ссал вверх фонтаном. Пол устилала старая коричневая выщербленная плитка. Окна не имелось. С трёх сторон стояли двухъярусные кровати… или нары?.. К счастью, пустые. Пашки не было, но из того, что на двух кроватях на старых замызганных матрасах в синюю полоску лежало свёрнутое постельное бельё, условно чистое, Кирилл сделал вывод, что в этом люксе им жить вместе.
Не хотелось!
Хотелось зарыдать, забиться в припадке от бессилия ситуации! Звать маму! Крушить! Куда он загнал себя? Ради чего? Ради сотни тысяч рублей? Ради чего?
Паутина во всех углах! Вонь от тухлого толчка! Ржавая раковина с микробами! Теснота! Тусклый свет! Этот клоповник похуже хаты Пашкиной бабки! Он не выдержит! Не выдержит… Заберите его кто-нибудь отсюда… А-аааа!
Вслух Кирилл не издал не звука. Стоял у двери, глядя на правые из нар с комком постельного. Усталость валила с ног, нервы вот-вот порвутся, а он смотрел и никак не мог решиться лечь на матрас, на который, наверняка, кто-то испражнялся, блевал или выпускал газы. От брезгливости к горлу подступала тошнота. Он не мог. Не мог… Пусть родители отвернут ему голову, но только заберут отсюда. Немедленно.
Усталость или тошнота?
Усталость или тошнота?
Кирилл стоял и повторял себе это. Плечи его давно опустились, осунулись, ноги переставали держать.
Наконец, Кирилл решил, что нужно абстрагироваться, думать о хорошем, о Егоре, например. Нужно воспринимать камеру как просто помещение, а нары как вертикальную поверхность для отдыха и сна. Нужно закрыть глаза и тогда не будет видна паутина, нужно заснуть и тогда время пройдёт быстро, а утром приедут мамочка и папочка и заберут его домой.
Он подошёл к нарам и развернул двумя пальцами постельное. Там оказались только простыня и пододеяльник, впрочем, подушки и не было. В белье зияли маленькие дыры, оно тоже было с жёлтыми и бурыми разводами. Стараясь не думать о том, от чего могли остаться эти пятна, Калякин наскоро застелил матрас и кинул свернутый пододеяльник под голову. Лёг, как и был, в одежде и кроссовках.
Спал Кирилл плохо, потому как лежал на спине в позе солдатика и даже во сне боялся ворочаться. Хотя сном он бы своё состояние не назвал, скорее, глубокой дрёмой. Постоянно приходили какие-то образы – Пашка с бабкой, банкирша, мать с хворостиной, Егор, декан, вся клубная тусовка. Называли его пидором, лупили, курили дурь. Были ещё какие-то оргии, на которых вся пьяная шобла впаривала детям наркоту.
Но потом Калякин понял, что слышит реальные звуки. Прислушался.
– На хуй… ёбаный долбоёб… чтоб у тебя яйца… убью, блять… сам будешь гнить…
Бурчал Пашка на соседних нарах. Бессвязно. Кирилл не мог понять, кого он собирается кастрировать, бурчание могло относиться и к допрашивавшему его следаку, и к нему, и к Егору и даже к самому Пашке. К кому угодно.
Кирилл не шевелился. Не открывал глаз, хоть тусклое пятно света от лампочки расплывалось под веками.
– Ничего нельзя доверять… ничего… сука… ничего… дело загубил… гандон…
– Ты кого гандоном назвал? – спросил, не поднимаясь, Кирилл. Голос засипел, горло будто ссохлось. Пришлось кашлянуть. Так что эффектно рыкнуть не получилось. Он открыл глаза и перед ними оказались та самая лампочка в сальной, засиженной мухами решётке, зассаный потолок и низ верхнего яруса нар.
