Текст книги "Селянин (СИ)"
Автор книги: Altupi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 55 страниц)
Неожиданно Егор сделал шаг и сел рядом у забора, опёрся на него спиной, затылком, руки положил на согнутые колени. Кирилл повторил эту позу. Так они просидели, глядя на звёзды ещё несколько минут. От холода или неопределённости, а может, от крайней усталости и сонливости у Калякина начали постукивать зубы.
– Считаешь себя виноватым? – спросил Егор, и снова неожиданно. Голос его был жутко усталым, удивительно, как он держится без сна. Тем не менее, Кирилл неопределённо махнул головой, высыпал под ноги камешки, которые всё ещё держал в кулаке. Слова не шли. Егор это понял, сказал:
– Перестань. Пойдём в дом.
Он добрый, странный. Непохожий на всех.
Эмоции всё же оформились в слова.
– Зачем? Я приношу твоей семье только проблемы. – Кирилл помотал головой, отвернулся, закусил губу, потому что глаза защипало. Пауза затянулась, и он рвал и выкидывал травинки.
– Ты зря рассказал, что нижний. Вообще зря рассказал.
Кирилл собрался вспылить, да попридержал коней.
– Они знали, что я с тобой. Паша знал. И Никитос. Они видели, как я стоял перед тобой на коленях.
– Сказал бы, что верхний. Для них это менее унизительно.
– Считаешь, я унижаюсь, когда лежу под тобой?
– Нет, – протянул Егор и хмыкнул: – Ты не способен унижаться. Особенно перед таким пидором, как я. Ты не унижаешься, ты требуешь, чтобы я был сверху.
– Мне это нравится, Егор. Я хочу побыть и активным, но пока у нас очень редко секс, сверху будешь ты.
– Но сказать ты мог другое. Чтобы твои друзья…
– Они мне не друзья! На хуй таких друзей! Они только бухать друзья, а чуть что… Ну, ты видел сегодня! – Кирилл стукнул кулаком по коленке. – Чтобы я тебя перед ними чмошником выставил? Обойдутся! Я уже один раз… – Он сжал губы, вдохнул, набираясь сил покаяться, сорвал травинку. – Я уже один раз хвастался им, что тебя во все щели имею. Ну, в тот день, перед тем как к тебе проситься пришёл… Я им расписывал в красках, бухой был. А потом понял, что предал свои чувства, что не могу без тебя жить, и вот… я тебя никогда больше не предам, мне по хую на их мнение. Они мне никто, а ты для меня… ты вся моя жизнь, Егор.
– Лучше скрывай это. Ото всех.
– Хорошо, – внял голосу разума Кирилл, и Егор взял его руку, переплёл пальцы, сжал.
– Пойдём домой.
Кириллу вновь стало не по себе.
– А как же окно?
– Завтра стекло вставим. – Егор расцепил руки, встал, отряхнул штаны на заднице, а потом и ладони. – Пойдём.
– А если они снова вернутся? – Кирилл тоже встал, отряхнулся. – Я могу покараулить.
– Не надо. Сразу позвоним в полицию.
– От меня только проблемы, – повторил Калякин. – Мои родичи против наших отношений… Я думал, это они приехали разбираться с нами. – Про Мишаню он решил умолчать, побаивался признаться, к тому же у него было оправдание молчания: Егор сам просил не упоминать об отце.
– У пидоров не бывает легко, они изгои, – осматривая клочок улицы, произнёс Рахманов. – Если хочешь уйти, утром уйдёшь. А сейчас пойдём спать, я вырубаюсь.
Он пошёл первым, а Кирилл, задержавшись на секунду, пошёл следом. Он знал, что никуда не уйдёт, как бы его ни гнали, тем более не уйдёт по доброй воле. После разговора стало свободнее дышать, но лишь немногим, свинцово-дерьмовый осадок давил на грудь.
Они прошмыгнули в спальню и улеглись. Егор обнял Кирилла, но быстро заснул и повернулся в удобную позу на животе. Калякин лежал, прислушивался. Комнатка без окон, в дальнем углу от улицы представлялась глухим склепом, случись новый визит долбоёбов, из неё труднее всего заметить опасность.
72
Проснувшись, Кирилл увидел ярко-солнечный прямоугольник дверного проёма, задёрнутый бежевой, в таком освещении прозрачной шторой. От постели шёл хорошо уловимый мужской запах, Егора не было. Заметив это обстоятельство, Кирилл быстро сел. Так бы он повалялся ещё, подремал – голова была тяжёлой, сонливость окутывала мозг, однако раз Егор встал, значит, и ему пора подниматься.
Он поискал под подушкой смартфон и вспомнил, что приехал без него. Свой телефон, ещё старый, не заменённый на Андрюхин смарт, Егор унёс с собой.
Одевшись в брошенные ночью на стул грязные до невозможности штаны и футболку, Кирилл вышел в зал. Младшего Рахманова тоже не было, диван был заправлен, свёрнутое постельное бельё лежало на кресле. Кирилл мгновенно метнул взгляд на часы на стене – он что, сука, проспал до обеда, если Андрей поднимается в половине восьмого? Китайские часы бесстрастно тикали, стрелки показывали без двадцати минут девять. Пиздец! Кирилл приложил ладонь ко лбу, закрыл глаза и глубоко вдохнул, успокаивая прихлынувший жар. Мало того, что из-за него полночи не спали, так братья проснулись спозаранку, а он дрых в своё удовольствие! Что о нём подумают?
Убрав ладонь, Кирилл прикусил губу, размышляя, как поступить. Тюлевая штора на разбитом окне колыхалась, дыра в стекле пропускала ветерок. Осколки и упавший цветок убрали, пол подмели и вымыли. А он не слышал ни этого, ни будильника.
С тревожным сердцем Кирилл кинулся в прихожую. Остановился и вернулся поздороваться с мамой Галей, но она спала, и снова бросился бежать. Прихожая, дверь, веранда, пыльные шлёпки, порожки, Найда в будке, задний двор, куры – где Егор?! Как назло, прихватил мочевой пузырь, организму было плевать на его панику, он хотел опорожниться. Приплясывая от нестерпимого желания поссать, Кирилл заглянул за хлев, потом на огород. Мешки с картошкой стояли на серых грядках, их окружала зелёно-жёлтая природа, солнечный день и птичий щебет, только людей не наблюдалось. Не могли же Рахмановы уехать в город, мотоцикл же стоит во дворе? Кажется, стоит. Кирилл помнил, как по нему скользнул взглядом, но не доверял уже собственным глазам и памяти. Чувствуя, что моча вот-вот потечёт в трусы, он побежал обратно проверить. Влетел на передний двор и выдохнул: «ижак» находился на привычном месте, люльку закрывал брезент.
Сзади скрипнуло. Кирилл молниеносно обернулся, понимая, что этот звук означает «люди».
Егор стоял перед дверью деревенского душа, сушил волосы полотенцем. На нём были только прилипшие к телу чёрные плавки, а загорелая кожа блестела испаряющейся влагой. Он улыбнулся, но лицо сразу приобрело обеспокоенное выражение. Он перестал вытираться.
– Кир, что случилось?
Калякин не понял. Капля мочи уже упала с члена. Вместо того чтобы уточнять и извиняться за просып, он напряг мышцы, однако мера была бесполезной – или напрудить в штаны перед любимым человеком, или сломя голову гнать к туалету. Кирилл развернулся и побежал. Метров шесть-восемь, не замечая ничего. Пришлось ещё разобраться с вертушкой на двери, влезть в кабинку, сдёрнуть штаны… Он даже зажмурился от удовольствия, когда мочевой пузырь стал с журчанием уменьшаться в размерах.
Закончив, Кирилл придирчиво осмотрел трусы. Впрочем, там и без «придирчиво» было яснее ясного – мокрое пятно, от которого идёт характерный запах. Отлично, просто заебись. То в сортир провалился, то штаны обоссал. Мачо, блять. Скорее переодеться, скрыть свой позор. Но когда он вышел, перед туалетом стоял Егор, очень-очень встревоженный, бледный, полотенце лежало у него через плечо.
– Кир, что с тобой? Тебе плохо? – Рахманов сделал шаг к нему с намерением то ли взять за плечи, то ли обнять. Кирилл отшатнулся. После такого Егор вообще застыл на месте, руки его опустились. Кирилл понял оплошность, но не мог допустить, чтобы любимый подошёл ближе, унюхал ссанину. Это мокрое пятно будто жгло кожу, заняло всё его внимание, думать о чём-то ещё было сложно.
– Всё нормально. Я сейчас… Мне надо, прости. – Стараясь не смотреть на селянина, Кирилл проскользнул мимо него и заспешил в дом.
Мама Галя ещё спала. Кирилл нашёл на выделенной ему полке в шифоньере чистые трусы, носки. Штаны тоже были грязными и пованивали мочой, поэтому Кирилл вместе с футболкой кинул их в таз для белья, сменил на сносные джинсы, в которых вчера приехал и не очень мятую рубашку с коротким рукавом. На носки пыльные шлёпки обувать посчитал глупым и обул кроссовки. Выглядел не для работы по хозяйству, но ведь по времени пора в город ехать, для прогулки по рынку одежда сойдёт.
Кирилл вышел из дома и снова наткнулся на Егора. Тот стоял спиной к нему, лицом к мотоциклу, полотенца у него уже не было. Услышав хлопанье двери и шаги, он обернулся, мгновенно помрачнел. На секунду во взгляде мелькнула обречённость, прежде чем эмоции спрятались, а голова опустилась.
– Ты уходишь? – мертвенным голосом спросил он.
Калякин прищурился, предчувствуя что-то неладное. Всё утро было каким-то неправильным.
– Нет. А надо куда-то?
– Не уходишь? – уточнил Егор, подняв голову. Лицо немного посветлело, обрело краски.
– Да, не пойму я тебя. Куда идти-то? Надо, я схожу. – Тут у Кирилла мелькнуло запоздалое воспоминание, он цокнул языком, взмахнул рукой. – Блять! Ты решил, что я от тебя ухожу? Нет! Мне по херу, какая у геев жизнь, я люблю тебя!
Он схватил Егора в охапку и поцеловал, обнимая голое, нагретое солнцем тело.
– Как ты вообще до такого додумался? – спросил он после, не выпустив из объятий.
Егор мотнул головой, явно намереваясь замолчать ответ, но всё же ответил:
– Ты словно испугался, когда меня увидел… А затем убежал, ничего не объяснив. Мне показалось, тебе плохо – тошнит или живот прихватило, но ты… А потом ты переоделся…
– Ну и что? – Кирилл рассмеялся, крепче обнял его. – Я просто испугался, что ты уехал, не разбудил меня. А потом в туалет так приспичило, что думал, мочевой пузырь лопнет. Не бросаю я тебя! В город вот с тобой собрался, мы ведь едем? Кстати, почему ты меня не разбудил?
– Ты спал.
– Спал? – Кирилл расхохотался над таким объяснением. – Так разбудил бы, чтобы я не спал. Нехер мне спать. В следующий раз буди, хорошо? Не надо обо мне заботиться, я не маленький.
– Хорошо, – смиренно кивнул Егор. Кирилл радовался.
– Ладно, говори, чем тебе помочь?
– Ничем, мы с Андреем уже всё сделали. Сейчас он придёт, позавтракаем и поедем.
Как по заказу уличная калитка открылась, и вошёл мелкий. Не ожидая наткнуться на обнимающуюся парочку, вздрогнул, потом демонстративно отвернулся, как всякий подросток, считающий любовные игрища нелепой чепухой, и прошествовал мимо.
Кирилл и Егор ещё некоторое время целовались, трогали друг друга, наслаждаясь бархатом кожи под подушечками пальцев, потом пошли в дом. Завтрак был уже на столе – традиционная яичница с яркими оранжевыми «глазами», молоко, хлеб, помидоры. Говорили о чём угодно, кроме событий прошедшей ночи, смеялись. Егор больше не погружался в себя, был, как и всегда, главой семейства, всё замечал, всё контролировал, всё успевал. Кирилл им восхищался, старался копировать его поведение, но выходило что-то несуразное.
Пока он мыл посуду – сам вызвался на это, желая хоть чем-то помочь – Егор оделся. Они оставили Андрея на хозяйстве, выгнали мотоцикл и поехали в направлении райцентра. Банкиршиной машины перед коттеджем не было. В деревне царило обычное сонное умиротворение, ничем не указывающее на визит пьяной шоблы, бабки, по крайней мере, на лавке не сидели и ничего не обсуждали. На трассе ветер дул в лицо, несмотря на шлем, парусом надувал рубашку. «Иж» трясло на кочках и всё время создавалось впечатление, что сейчас лёгкая коляска накренится, мотоцикл перевесит и завалится на бок, но ничего подобно не случалось. Кирилл теснее, до эрекции прижимался к Егору. Вспоминал, как тот испугался, что он уходит. Сердце трепетало – значит, Егору он дорог, значит, Егор боится его потерять, любит.
В городе всё прошло по обычному сценарию: пенсионерки у двухэтажки обменяли пустые банки на полные с молоком, сметаной и сливками, а они обменяли деньги на продукты и бытовую химию на базаре и в магазинах. Кирилл тоже участвовал в покупках, купил красной рыбы, сахарных пончиков, шаурмы и мороженого на всех.
Вернувшись, они перекусили, переоделись и принялись за работу. Воскресные стирку, помывку и уборку Егор отложил на день-другой из-за срочной необходимости перевезти картошку с огорода в сарай. По-хорошему, сделать это надо было ещё вчера, но вчера ни у кого не было сил. Но сначала вставили стекло. Егор нашёл в сарае вполне пригодный лист. Его помыли, аккуратно вырезали стеклорезом прямоугольник, вставили на место разбитого и обжали старыми, крашеными в белый цвет штапиками. Кирилл чувствовал вину и пытался как можно больше участвовать в замене стекла, но он ничего не умел, так – «принеси-подай». Его мужское достоинство было порядком уязвлено, зато восхищение селянином росло и ширилось.
Управились за час и пошли на огород. Картошку возили на большой проржавелой тачке, Андрея к помощи не привлекали, у того и без них обязанностей хватало. Сами нагружали по три мешка и тянули вместе. Колёса проваливались в разрыхлённую картофелекопалкой землю. Через десять ходок они были веселы, через двадцать устали, а впереди маячили еще двенадцать.
Кирилл болтал, рассказывал всякие истории, а сам всё думал про ночные события и про своё ощущение недосказанности. Как он и предполагал, его никто не упрекнул. Рахмановы, включая маму Галю, разговаривали с ним как ни в чём не бывало. Даже когда вставляли стекло, никто не заикнулся о причинах. Что это – доброта, тактичность, слабоумие? Нет, только не последнее. Просто, скорее всего, его в этом доме принимают за своего, а своих не принято корить, макать в лужу носом, выедать мозг. Вот мамаша с папашей ни на минуту не заткнулись бы, напоминая, чьи дружки-дебоширы устроили пиздец, пока у него не сдали бы нервы и не разразился скандал. А Рахмановы… жалели его? Не считали виноватым? Видели, что он раскаивается? Раньше Кирилл обрадовался бы их тактичному молчанию, возгордился бы, что его здесь так любят и уважают, и воспользовался бы ситуацией. Сейчас он чувствовал, что сам должен поднять эту тему и ещё раз извиниться перед всеми, чтобы о нём не думали, как о беспардонном ублюдке. Он должен был облегчить душу и ждал подходящего момента.
Передышка в работе подходила для этого как нельзя лучше. Они сняли перчатки, вытерли пот с лиц и уселись под той же стеной кукурузы, что и вчера. Вёдра там так и стояли в ряд, будто стулья в баре, их никто не убирал – в деревне всё валялось, где попало, без присмотра, да и кому понадобится воровать дырявую утварь?
Смотрели на плывущие облака, пытались расслабиться, отдышаться, справиться с усталостью. Календарное лето подходило к концу, а на деле оно было в самом разгаре, ни мухи, ни жучки не ощущали его окончания, летали, вились, лезли в глаза. Над капустой порхали белые бабочки, муравьи тащили грузы в спрятанный в тени муравейник, а Кирилл собирался с мыслями. Начать было неимоверно трудно. Внутренний голос рекомендовал забить и не париться, разум советовал говорить, как есть, не изображать умника, ведь искренность измеряется не витиеватой философией речей, она идёт от сердца и доступна самым простым словам.
– Егор… – Ну вот, начало положено.
Егор повернул голову. Он был изнурён, щёку пересекали грязные разводы, но всегда готов выслушать, бежать на помощь, утешить. Способность быть опорой жила у него в крови.
– Егор, я хочу ещё раз извиниться за ночное… Прости меня, это я во всём виноват. – Кирилл сказал то, что в течение дня грызло его, и отвернулся. Чувствовал себя таким же ублюдком, как Паша и его компания. Не знал, как эту гниль смыть с себя.
На руку легла шершавая ладонь.
– Не надо. Мы уже говорили об этом. Ты ни при чём.
– Почему – не надо? Надо! Это всё из-за меня! – Кирилл сжал его ладонь и впился взглядом в глаза, которые так любил. – Я обещал не подводить тебя, не доставлять неприятностей, а сам!.. Если бы я поменьше пиздел языком, всё было бы нормально.
– Кир, – успокаивающе улыбнулся Егор, сам сжал обе его ладони, – это всего лишь стекло, ничего страшного не случилось.
– А если б случилось? – Кирилл хотел донести до него, вдолбить, что ситуация была намного серьёзнее, чем они сейчас надеются её изобразить. Но в глазах он видел, что Егору прекрасно это известно, как и то, какими ужасными и непоправимыми могли стать последствия.
– Они ехали нас… избить или… убить. – Кирилл в смятении отвернулся. Не верилось в то, что вслух сказал такую жесть. Драки, ладно, привычные и будничные, но чтобы кто-то реально покушался на их убийство? Зачем? Не детектив же! Однако правда жизни была сурова. Вседозволенность, безнаказанность, отсутствие этических норм у молодёжи вкупе с глухой деревней, в которой тебя хватятся в лучшем случае через неделю. Да, они сделали бы это и превратили в шоу – пускали бы косячок по кругу, а потом отрезали у них уши, пальцы, а трупы сожгли вместе с домом…
– Кир, что с тобой? – Егор потряс его за плечо.
Калякин мотнул головой, стирая из памяти воображаемые кровавые картины, от которых уже несло вонью жареного человеческого мяса.
– Ничего. Задумался просто. Думал, как сделать так, чтобы они не вернулись. В следующий раз они могут проникнуть в дом тихо, не сигнализируя разбитым окном. Теперь надо запирать калитку на засов.
– Они перелезут через забор. Нет, Кир, они не вернутся.
Кирилл внимательно посмотрел на селянина, у него такой убеждённости не было.
– Почему ты так в этом уверен?
– А ты бы повторил попытку?
Вопрос кольнул Кирилла: им Егор ненавязчиво напоминал ему о прошлом, указывал на одинаковость мышления и поведения с нападавшими. Однако он всё же был здравым, и Кирилл задумался на минуту, проводя параллели с событиями давно минувших дней. Убивать он и его компания всерьёз никогда и никого не планировали, но вот подкарауливали и задирали постоянно, иногда били всей толпой. По пьяной лавочке это считалось крутым, а на утро казалось хуетой. До первой рюмки, опять же. Хотя тех, кто давал отпор, повторно не задирали – ссыкотно было лезть, очко играло. На что-то сильно криминальное подписываться – так и вообще. Друг перед другом, конечно, бахвалились, мол, какие мы перцы крутые, круче куриного дерьма, а дальше слов кишка была тонка, и инстинкт самосохранения работал. Вон Егора, более слабого и беззащитного, и то был способен только пугать и мелкие пакости ему устраивать, типа опрокидывания ведра с молоком.
– Нет, не повторил бы, – признавая свою не то трусость, не то благоразумие, резюмировал Калякин.
– Они трусы, – в унисон его мыслям подтвердил Егор, что опять задело Кирилла за живое. – На повторный приезд смелость нужна, тем более на нападение. Не извиняйся, ты не отвечаешь за чужие поступки. Не стоит переживать за то, что удалось предотвратить, важно только то, что уже случилось. Поверь мне.
Кирилл смиренно кивнул. В словах Егора было столько замаскированной печали, столько носимой в душе боли, отголосков несчастий, которые ему довелось постичь и которые ещё довлели над ним, что остальные проблемы мельчали и глохли. Всё познаётся в сравнении и не в деньгах счастье – эти истины Кирилл выучил на его примере и старался помнить, но иногда забывал, выпячивая свой эгоизм. Ему захотелось развеселить любимого, поднять ему настроение.
– А всё же клёво мы их? Ты такой с колом выходишь! Я сначала решил, это бейсбольная бита! Думаю, вот это мой Егорушка-тихоня! Ты был крут. Как Терминатор! Нет, круче!
Кирилл расхохотался и, обхватив лицо Егора ладонями, впился в губы, а потом повалил не успевшего опомниться селянина на землю, накрыл его собой и продолжил целовать. Правда, руки и колени проваливались в почву, острые края сухих глудок царапали, а взметнувшееся облачко пыли оседало на кожу, оставляло земляной привкус на языке.
– Егор, ты правда испугался, что я уйду? Да? Скажи, мне это важно.
Рахманов утвердительно моргнул. Большего от него требовать было бесполезно. Но на сердце Кирилла разлилась благодать. Он погладил разметавшиеся по земле, сильно запылившиеся чёрные космы Егора, которые тот сегодня не упрятал под бандану.
– Дурак, я не брошу тебя никогда. Вот гнать будешь, а я не уйду. Даже под дулом пистолета. – Кирилл рассмеялся. – Ой, нет, там не такой смысл был. Но ты понял. Егор, я вот честно… я честно стараюсь не усложнять тебе жизнь. Помню, что тебе не нужны неожиданности, но…. Чем больше хочу быть хорошим, тем хуже как-то… Хуёвое такое ощущение. Я не специально.
– Кирилл…
Калякин насторожился из-за полной, давно не применяемой формы своего имени. Замер, стоя над Рахмановым на четвереньках.
– Я уже привык жить в режиме неожиданностей, – сказал Егор и прыснул со смеху, оттого что серьёзным тоном перехитрил пугающегося собственной тени горожанина.
– Блять, – выдохнул Кирилл и радостно уточнил: – Привык?
– Ну, – Егор сделал вид, что размышляет, потом прищурил один глаз, – пока неожиданности не такие уж неожиданные. Терпимо.
– Весело со мной, да? – Кирилл тоже прищурился, принимаясь щекотать его за бок. – Я внёс разнообразие в твою скучную жизнь, а? Ты уже хочешь водиться с быдлом?
Егор извивался под ним, не в состоянии увернуться от бегающих по рёбрам пальцев, хохотал и вдруг обнял за шею, притянул к себе.
– Я люблю тебя, – шепнул он, прежде чем поцеловать. Для Кирилла это стали самые драгоценные слова за всю жизнь. Он отдавался поцелую с душой, член напрягся, безумно захотелось предаться сексу прямо сейчас, на прикатанных их тушками грядках. Хотелось заниматься любовью без оглядки, без ограничений.
– Мы вылечим твою маму, Егор. Вот доберусь до компьютера и дам объявление о продаже. А потом… потом я тебя трахну, и ты будешь стонать и кричать от счастья.
Егор ничего не ответил. Обвил его бёдра ногами и качнул тазом, демонстрируя, что не возражает.
– Бесстыдники! – разнеслось над огородом, как только Кирилл собрался воспользоваться моментом и насладиться хотя бы петтингом. Пугаться окрикнувшего не стоило, это был всего лишь издевающийся над ними Андрей. Однако Егор быстро отпихнул Кирилла и вскочил на колени, видок у него был, как у вылезшей из болотной тины кикиморы – футболка на спине пыльная, волосы растрёпанные, в них застряли соринки, листики и комочки земли, на шее багровый засос. Братец глянул на него и свысока подколол:
– Хороший же ты мне пример подаёшь.
– А ты должен разбираться, в чём брать пример, а в чём нет, – парировал Егор, поднялся и протянул руку Кириллу. Калякин встал, стал отряхиваться, но это было всё равно, что вычищать песок посреди пустыни, пыль была повсюду.
Андрей принёс с собой ведро, чтобы собрать падалицу поросятам, ползал под яблонями, выискивал в траве не прелые плоды, а прелые откидывал в кусты. Егор смотрел на него, о чём-то думал, хотя помогать не шёл, к своей работе тоже не спешил возвращаться. Ему бы собственных детишек, мировым бы папкой вышел. Только бывают ли у геев дети? Кирилл этого не знал, своих детей заводить он совершенно не стремился. Не чайлдфри, но типа того.
– Яйца собрал, кур покормил, свежего сена в гнёзда положил, – походя отчитался Андрей, уже отлично орудовавший пальцами сломанной руки. – Поросятам еда варится. Пол подмёл. Макароны приготовил, компот остывает. Можно мне в игру поиграть?
– В какую? – не понял Егор.
– Ну… в новом телефоне игра есть. – Пацан посмотрел очень просительно, прямо умоляюще, только что руки в молитвенном жесте не сложил.
– Только сначала огурцы собери и банки из сарая принеси. И эстрагона с вишнёвыми листьями нарви.
– А укропа?
– Андрей, ты же сам знаешь, что надо, зачем меня спрашиваешь?
– Ладно, ладно, всё сделаю. Только потом поиграю. Полчасика, ладно? А потом мамке «Трое в лодке» дочитаю, там страниц двадцать осталось.
Братья переговаривались в таком же духе, обсуждали планы на завтра и на сегодняшний вечер. Кирилл с ужасом узнал, что всю огромную гору картошки, сложенную сейчас в сарае, надо перебрать: мелкую оставить скотине, из средней набрать на семена, часть крупной отложить на еду, а остальную сдать в райпо или перекупщикам. Ещё в ближайшие дни требовалось перетаскать кучу угля, в которую ночью угодил носом Стриженный, с улицы в другой сарай. В ней было две тонны, и Кирилл узнал, что тонна стоит пять тысяч рублей, не считая доставки аж из соседней области. Уголь назывался «антрацит», и из-за его покупки снова откладывался ремонт велосипеда, который Андрей в конце июня случайно уронил с обрыва на речке, а вместе с тем едва не свернул себе шею. Ещё надо было спилить старую грушу-дикарку, вскорости обещавшую свалиться на сараи со стороны заброшенного соседского дома. У Кирилла от всех этих дополнительных дел закружилась голова и внезапно захотелось в туалет. Он отпросился у Егора и пошёл в сортир. Долго не рассиживался, потому что в жару выгребная яма откровенно воняла, пропитывая запахом экскрементов волосы, кожу и одежду, да и жирные зелёные мухи с микробными лапами норовили приземлиться на лицо или выставленную голую задницу.
Кирилл постоял возле туалета, решая, куда топать дальше. Тягать гружёную ста тридцатью килограммами тачку он устал. С большим удовольствием помог бы Егору на кухне с консервацией. Помыть банки или огурцы, подать крышки или закаточную машинку. То есть с удовольствием работал бы, не вставая со стула и не под жалящими лучами солнца. Однако долг и любовь звали обратно на огород.
Звали, да только… Кирилл ощутил жгучую потребность зайти в дом. И пошёл. Напиться, оправдывался он, принести холодной воды или кваса Егору.
Найда, загремев цепью, вышла из конуры ему навстречу и чуть приподняла мордочку, прося погладить. Калякин наклонился, почесал ей шею. Собака смотрела преданными глазами, давно привыкла к его присутствию.
– Некогда, Найда, – шепнул он и, пройдя немного, поднялся по порожкам на веранду, оттуда попал в полутьму прихожей и… услышал…
– Кирюша замечательный мальчик, необыкновенный. Уважительный, работящий.
Кирилл застыл на месте, недоумевая: зачем мама Галя расточает ему комплименты, если никого в доме нет? Она же никогда не разговаривала сама с собой. Она парализована, но с головой у неё полный порядок. К тому же говорить ей трудно, она понапрасну не расточает слова.
С нехорошим предчувствием Кирилл вытянул шею и заглянул между обрамлявших дверной проход шторок в зал.
Его чуть кондрашка не хватила с перепугу, сердце ухнуло в ноги, желудок подскочил к горлу, жар прошёл от локтей до паха – в зале перед спаленкой Галины стояла его мать! Как? Откуда она здесь? Нахуя? Пиздец, теперь проблем не оберёшься!
На матери было светло-синее привезенное из Италии платье, причёска, макияж – всё, как положено. Босоножки на каблуках она, конечно, не сняла – а зачем, она же не в Букингемский дворец припёрлась, а всего лишь в жалкую лачугу нищего отребья. Смотрела на прикованную к постели женщину, как аристократ на больного проказой, поджимала губы – даже не стремилась выказать хоть немного уважения или сочувствия, только презрение. Хвалу своему сыну слушала, будто, наоборот, грязный рот черни марал имя принца, мнение инвалидки, матери гомосексуалиста, её не трогало и не интересовало. Как будто она сама не была матерью пидора. Елена Петровна даже не удосужилась ответить «спасибо» за добрый отзыв о сыне.
– Кирюша славный. Они сейчас с Егорушкой на огороде картошку… – продолжила Галина. Вопль Кирилла прервал её.
– Мам! Мам! Что ты здесь делаешь? – Кирилл влетел в зал, готовый встать между двумя женщинами, не дать матери обидеть или расстроить своим высокомерием Галину. Но мать, лишь увидев его, совсем про неё забыла, уставилась на сына. Увидела его чумазого, расхлябанного, растрёпанного, с грязными ногами, и немому возмущению не было предела. Ещё бы показушно в обморок грохнулась или, как программа «минимум», за сердце схватилась.
– Мам, зачем ты приехала? – кричал, жестикулируя Кирилл. – Ты одна? Не одна? С отцом? Где он? Пойдём отсюда! Ты мешаешь здесь!
– Кирюша, не прогоняй, – остановила его Галина. – Твоя мама приехала посмотреть, как ты живёшь.
– Нечего ей смотреть! Мам, пойдём! И я не поеду с вами! Пойдём же! На улице поговорим!
Мать сдвинулась с места, не обращая на его вопли внимания, повернулась вокруг своей оси, сканируя обстановку. Старый диван, кресла, советский трельяж, ящик-телевизор, дешёвые бумажные обои привели её в ужас. Она чувствовала себя будто в катакомбах, полных паутины, летучих мышей и крыс. Если бы было возможным, она бы левитировала, чтобы ни к чему случайно не притронуться, даже к выцветшему паласу.
Наконец она, не издав ни звука на прощание, сделала несколько шагов. Но рано Кирилл обрадовался, ибо она пошла не к выходу, а раздвинула шторки их с Егором спальни. Он знал всё, что маман подумала о тёмной душной коморке, сдвинутых кроватях, скомканном постельном белье и тех оргиях, которые в её воображении здесь проходили по ночам.
Потом она также проинспектировала кухню. Своротила нос от немытой газовой плиты и горы кружек на обеденном столе. Стопка чистых тарелок тоже вызвала приступ презрения: они, видите ли, старые, с потрескавшимися или сколотыми краями, пожелтевшие. Кирилл еле выдержал её поджатые губы, но она молчала, и он прикусил язык.
Долго её великосветская натура не вынесла деревенского убожества, мамочка выскочила во двор и сразу на улицу. Кирилл побежал за ней, мысленно ругая псину, которая могла бы и загавкать, предупредить о гостях.
На улице, на дороге, её ждал отец. Сложил руки на груди и постукивал ладонью о плечо. Он вместе с джипом находились не перед калиткой, а за деревьями, поэтому Кирилл и не увидел их с веранды, когда заходил в дом. Теперь тот воззрился на жену и отпрыска.
– Ну и вонища, – мать театрально замахала перед носом рукой. – Как в больнице. Кирилл, как ты это терпишь?
– Нормально, – буркнул он, подходя к ним. – И я отсюда не уеду! Зря прокатились!
– Нет, не зря, – осёк отец, расстёгивая вторую сверху пуговицу рубашки. – У меня из-за тебя, паршивец, столько проблем! – Последнее он прорычал, сверкая глазами. – Мне опять пришлось краснеть перед Мамоновым! Вчера… вечером… у нас был неприятный разговор. Ему звонили соседи. А его дети…
Несмотря ни на что, на душу Кирилла пролился бальзам. Он довольно ухмыльнулся.
– Его дети хотят познакомиться с братьями?
– Поулыбайся ещё! Вчера конфликт удалось разрешить. – Отец вздохнул. Наверно, ему и правда не слабо досталось. – Сегодня мы с Михаилом Васильевичем снова встречались… Мы поможем этой женщине, дадим денег на…
– Что?! – Кирилл подумал, что ослышался. Он был настроен на противостояние, вечный бой, а всё оборачивалось иначе.
– Денег дадим на операцию, – повторил отец. – Уже договорились о первичном медицинском обследовании в областной больнице, где проведут анализы, выяснят, стоит ли вообще затевать лечение.
– Конечно, стоит! – Кирилл ликовал и собирался биться за лечение до конца.
– Если врачи скажут «да», мы соберём деньги. Часть дам я, часть – Мамонов, остальное из благотворительных фондов и сбережений твоего… – Отец не обозначил Егора ни по имени, ни «любовником», ни «гомосеком». И хрен с ним. С отцом. Кирилл просто потерял дар речи от радости, рисовались радужные, фантастические перспективы, море счастья… пока его не пронзила скептическая мысль.
