Текст книги "Селянин (СИ)"
Автор книги: Altupi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 55 страниц)
Он не гость! Кирилл решительно оборвал пагубные мысли – он не гость, а часть этой семьи, и тоже должен относиться ко всем с пониманием! С пониманием того, что Егор сейчас наёбывает как каторжный, значит, нечего зад на диване отлёживать! Он развернулся, чтобы идти, как услышал слабый голос из спальни:
– Кирюша, это ты?
Галина почти сразу научилась различать его по поступи. Зрение у неё было ослаблено, а слышала она остро.
– Да, мам Галь, – с искренней благожелательностью откликнулся он. – Что-нибудь надо? Я на огород обратно собирался, попить заходил.
– Подойди ко мне, пожалуйста, – попросила она тихо и медленно, что Кирилл скорее догадался, чем расслышал. Посетовав совести, что не виноват в задержке прополки, он поспешил в спальню. Потребности мамы в этом доме тоже были в приоритете.
Кирилл в пять больших шагов преодолел зал и, отодвинув шторы, просунул голову в тесную комнатёнку, из которой по дому разносился запах лекарств и дезинфицирующих средств. Взгляд сразу упал на постель, где лежала высохшая женщина в белой ночной рубахе. В принципе, ему больше некуда было падать: кроме односпальной кровати, комода и стула там не было ничего. На стуле, старомодном, деревянном, сидели сыновья, когда кормили Галину или читали ей книги и газеты.
Свет от единственного окна висел серой вуалью, сглаживая углы и очертания предметов.
– Я пришёл, мам Галь…
– Кирюша… – она всегда звала его так. – Ты поговорил с Егорушкой?
Кирилл замялся. Отведя глаза, сделал шаг в комнату и сокрушённо опустился на стул.
– Нет. Я… Просто я считаю… Я знаю… – попытался объяснить он, но необходимость произносить трепетные, слезоточивые речи всегда ввергала его в ступор и смущение. – Я знаю, что Егор откажется. Он очень любит тебя, мам Галь. Если я заикнусь отправить тебя в богадельню, Егор меня выгонит, а я его люблю. – Постепенно монолог давался легче, появились шутливые интонации. – Я без него не могу, так что не надо вбивать между нами клин, ага? К тому же я его поддерживаю: не надо тебе в богадельню. Тебе лечиться надо, на ноги вставать, а не списывать себя со счетов.
У Галины задрожали губы.
– Помирать мне пора… Избавить ребят от обузы… Жизнь им порчу, камнем на шее вишу.
В больших блёклых глазах заблестели слёзы. Кириллу стало не по себе. Утешать он не умел, но постарался хотя бы не испортить.
– Мам Галь, ну что ты? – Он взял её за руку, только потом по холоду и безжизненности понял, насколько это бесполезный жест, но не отпустил. – Ну будет тебе… Не говори так… Егора с Андрюхой расстроишь. И меня, я ведь тоже к тебе привязался. Ты лучшая мамка на свете, не лей слёзы.
Галина едва заметно кивнула и моргнула. Кирилл аккуратно вытер мокрые следы с её тёплых щёк, поскольку она сама не могла этого сделать. Он бы обнял её, да постеснялся.
– Твой телефон звонил, – перевела щекотливый разговор Галина.
– Да? – удивился Калякин, вспоминая, что поставил смарт на зарядку перед уходом на огород и включил его, собирался завтра в городе поймать стабильный сигнал и выйти в интернет, посмотреть, что там к чему, поискать работу на сайтах. При включении обнаружились с десяток эсэмэсок от банков, сотового оператора и МЧС, два пропущенных звонка от матери и на этом всё – его, как опущенного, бойкотировали. Жалеть об этом не стоило.
Кирилл встал со стула, вышел в зал, где рядом с телевизором на тумбочке лежал смартфон, отсоединил от зарядного устройства и вернулся на стул, просматривая на ходу.
– А, фигня… это мать звонила… Наверно, ей оповещение пришло, что абонент появился в сети.
– Она волнуется, – с позиции своей доброты предположила Галина. Она, конечно, уловила толстым слоем намазанное пренебрежение.
– Это ты так думаешь. Ей по фигу на меня. – Кирилл заблокировал экран, отложил смарт на комод. Он собирался отдать его Егору, чтобы тот выкинул свой глючный аппарат вместе с рожей Виталика. Или купить ему новый.
– Почему ты так о маме?
– А как ещё о ней?
– Маму любить надо, – наставительно произнесла Галина. У Кирилла от этих слов вспыхнуло ещё большее отторжение к своей матери-показушнице. Он собрался рассмеяться и воскликнуть: «За что её любить?» Не сделал этого, вспомнив, как только что утешал и подбадривал чужую мать. К своей он таких чувств не испытывал её же стараниями, в груди таилась жгучая обида. Кирилл не стал изливать желчь только из уважения к Галине.
– Она пять дней обо мне не вспоминала. Выключен телефон, да и ладно.
– Она позвонила…
– Если волнуется, могла и приехать! Машины у всех есть! – Кирилл всплеснул руками и охладил пыл. – Они с папашей просто бесятся, что я с Егором. Сын пидо… голубой – им это не нравится, позор рода! Вот ты, мам Галь, поняла Егора!..
– Как не понять, он же моя кровиночка.
Кирилл вздохнул. Его совсем не напрягало изливать душу женщине, у которой шевелятся только губы и глаза. И перед ним замаячила возможность узнать то, чего не добился от Егора.
– Мам Галь, а как он тебе признался? Что сказал?
– Признался? Сейчас вспомню. Осень была. Он приехал на выходные и ходил сам не свой, будто больной. Вижу, хочет что-то рассказать, да боится. Уж и я испугалась, думала, стряслось что. Спрашиваю сама: «Егорушка, что случилось?» Он отвечает: «Мама, с парнем одним познакомился», а сам дрожит. Я не поняла. «Что в этом плохого?» – спрашиваю.
Галина говорила медленно, отдыхая и облизывая губы между фразами, Кирилл не торопил, сидел, затаив дыхание.
– Егорушка аж затрясся после моего вопроса. Говорит: «Мама, мы встречаемся. Мама, я понял, что не такой, как все». Тут и я всё поняла. Разревелась, слёзы ручьями текли. А он-то приготовился, что я ругать его буду. Решил, что из-за его слов реву. Что невзлюблю его. А я ревела… из-за него и ревела. Обняла его… тогда ещё умела обнимать… целую, а сама приговариваю: «За что же тебе это, деточка? Тяжело тебе в жизни придётся». Поплакали, поговорили и решили пригласить этого мальчика к нам познакомиться.
– Виталика?
– Да, Виталика.
– И как он вам? – злорадно спросил Кирилл, зная, что этот чмырь маме Гале не понравился. Ему эту информацию Андрей слил, теперь хотелось её из первых уст услышать.
– Не очень хороший мальчик. Грубое слово мог сказать, над животными издевался. Гордыня процветала. Но промеж собой у них с Егором ласковые отношения были.
– Но я же лучше? – ревниво осведомился Кирилл, умалчивая, что живодёрство и сквернословие, а также куча других пороков были его хобби. Были.
– Ты замечательный, Кирюша. Егорушке с тобой повезло.
– А мне с ним.
– Натерпитесь вы ещё бед, ребята. От общества нашего натерпитесь. Берегите свою любовь, держитесь друг за друга.
В комнате совсем стемнело, превратилось в однообразно-серое. Электрическим светом разбивать эту тёплую атмосферу было жаль.
– Будем беречь, мам Галь.
– Ты, Кирюша, маме перезвони. Она поймёт тебя. Она мать твоя, она тебя выносила.
– Если бы всё было так просто, – ответил Кирилл, но пообещал. Потом забрал смартфон и отправился звонить на улицу, заодно посмотреть, не нужна ли помощь. На картошку идти уже не было смысла.
Корова протяжно мычала в хлеву, значит, Андрей её привел, а Егор готовил к дойке. Кирилл повертел головой, выбирая сторону, в которую идти, и выбрал улицу. Поговорит с чокнутой маман без свидетелей, заодно глянет, приехал ли «Опель Мокко».
Тихо, чтобы щеколда не звякнула, Кирилл выскользнул за калитку, дошёл до обочины, где скучал его «Пассат», и первым делом повернулся к коттеджу. Банкиршиной машинёнки не было. Слиняла, коза: стыдно Егору на глаза показываться?
Кирилл встал под деревьями, чтобы летучие мыши не спикировали ему на темечко, вызвал номер матери. У неё вместо гудка играли отвратные «Белые розы».
Песня прервалась, и возник командирский голос матушки:
– Кирилл! Ты не отвечал на мои звонки!
– И что? Ты готова меня понять и простить?
Она его как будто не слышала.
– Немедленно возвращайся домой!
– Я Егора люблю, мам. С ним хочу быть.
– Ты опять за своё? – мама театрально ужаснулась, будто не знала, что её сын вторую неделю трахается с парнем. – Немедленно возвращайся! Скоро учёба начнётся! Девок у тебя вагон будет!
– А, ясно, – протянул Кирилл. – Тогда мне твоя учёба на хуй не сдалась. Я бросаю институт и устраиваюсь на работу. Я уже искал. Дворником или слесарем в комсервисе. Или продавцом в «Магните».
– Кирилл! – голос матери зазвенел. – Кирилл! Как ты бросишь институт? Ты что, в армию захотел?! Тебя сразу заберут!
Калякин ахнул. Про армию он забыл. Что же, теперь придётся учиться? Теперь всем планам конец?
Тревоги
Кирилл онемел от шока от собственной недальновидности. Мать воспользовалась замешательством сына, увидела в нём свой успех и ринулась в новую атаку. Нет, ей бы, правда, в армии командиром служить или, на крайняк, генеральской женой быть.
– Кирилл! – загремел в ухо её голос. – Немедленно возвращайся домой! Немедленно, пока я не приняла меры! Я не дам тебе попасть в армию! И учёбу бросить не дам, так и знай! И отец на моей стороне!
Эти крики и угрозы бесили. Кирилл недовольно зарычал, борясь с желанием послать мамашу на хуй. Кое-как сдержался и выпалил в том же тоне:
– Учёбу я всё равно брошу, ясно? А если не хочешь, чтобы меня в армию загребли, помогите откосить! Отец говорил же, что у него связи есть!
Мать театрально охнула в трубку.
– Откосить, чтобы гомосексуализмом заниматься?! Нет!
– Что нет-то? Теперь скажи, что лучше в казарму меня отправишь! Давай отправляй! Там одни молодые хуи с задницами!
Кирилл расхохотался, представляя, что говорит это матери в рожу, а не в микрофон смартфона. Он, конечно, понимал, что Елена Петровна Калякина баба стреляная, её по-настоящему, без актёрских выкрутасов, из равновесия вывести сложно, однако удовольствия хотя бы попытаться сделать это лишать себя не хотел. С другой стороны, а вдруг её накрашенная физиономия сейчас действительно вытянулась? Вот умора!
– Тебе ещё два года учиться, – угрожающе холодным голосом, не дожидаясь прекращения смеха, произнесла мать, – и ты их отучишься.
Смех резко оборвался. Кирилла всё достало.
– Ага, надейтесь, – сквозь зубы прошипел он в трубку, держа её перед лицом и глядя на фотографию перекошенной мамаши на экране. – Ваш ёбаный институт я брошу, а от армии найду, как откосить. Я в леса убегу, пусть ищут. Поняла?
– Кирилл, ты вынуждаешь нас принять меры.
– Какие хоть меры? – Кирилл опять раздражённо взбрыкнул, но по позвоночному столбу прошла ледяная волна. Он подумал о Егоре, на которого могут спустить всех собак. Бешеных собак.
– Узнаешь, – пригрозила мать. – Послушай меня и возвращайся домой. Мы простим тебе эту блажь.
Закончила маманя как грёбаная богиня правосудия, голос её был твёрд, тон безжалостен и неумолим. Только говорила она клишированными фразами из фильмов – тьфу! Не могла что-нибудь пооригинальнее придумать. Кирилл опустил руку с мобильным и смачно сплюнул на землю. Как его всё задолбало! Взрослые эти, сучары, задолбали! Да он сам взрослый, сам знает, как ему быть! Если не хочется ему учиться, почему он должен каждый день ходить на дурацкие лекции и получать профессию, которая ему не интересна? Кто сказал, что это делать «надо»? Кому надо? Если в армию он идти не хочет, почему его заставляют туда идти? Кто, блять, вправе распоряжаться его жизнью и молодостью? Почему не служат только те, кому это нравится?
Кирилла мутило. Отчаянное положение выворачивало его наизнанку: как ни поступи, всё плохо. Не хотел он никуда уезжать, хотел быть с Егором – помогать ему, трахаться. Да и кто заставит его уехать? Не силком же поволокут? Меры предпримут? Пусть только попробуют!
Никогда не отличаясь послушанием, Кирилл и сейчас решил забить на давление родителей. Выкрутится как-нибудь, не в первый раз. Главное, чтобы Егор не узнал, а то опять заведёт разговор про институт и неожиданности – меньше знает, крепче спит. Молчание для их же совместного блага. Правда способна разрушить их тихое деревенское счастье.
Решение послать предков в долгое пешее путешествие взбодрило Калякина. Он быстро выкинул хрень про армию и угрозы из головы. Спрятал смарт в карман, посмотрел наверх в поисках порхающих впотьмах летучих мышей и пошел во двор. Проснулась и принялась глодать совесть за четыре недополотые грядки и отлынивание от дел. Эти муки были крайне неприятны, до июля месяца Кирилл вообще не подозревал о существовании таковых.
Сумерки висели синим покрывалом, на заднем дворе у хлева горел фонарь, свет падал на кирпичную стену оранжево-белым пятном, даже издалека было видно, как на него летит мошкара. Кирилл тоже направился туда, собираясь хоть какой-нибудь работой искупить вину и заткнуть совесть.
За хлевом мужским баритоном ещё хрипел магнитофон. Дверь в коровник оказалась распахнутой, корова не мычала, её соседи с пятачками похрюкивали редко и тихо, похоже, накормленные до отвала. Хорошо слышалось, как о стекло светильника бьются глупые жуки и бабочки. Гоголевской таинственности вечеру добавляли лающие вдали, в другой деревне, собаки и квакающие на реке лягушки.
– Кир, ты куда?
Кирилл подпрыгнул от неожиданности. Заслушавшись лягушек, представляя сцены из недавно просмотренного «Вия», почему-то пришедшие на ум посреди полутёмного двора, он не заметил стоявшего у тянувшегося вдоль забора верстака Егора. Калякин думал, что тот доит корову, и двигался туда. Хотя, да, звона тугих струй молока об эмалированные стенки ведра среди ночных звуков не было. Не привыкнет никак к сельской действительности, внимательности ноль.
Обругав себя за это, Кирилл подошёл ближе, жестикулируя на ходу.
– Да так… просто… Думал, ты в сарае.
– Нет, я уже управился, – сообщил Егор. Он улыбался и совсем не дулся за самовольную отлучку с барщины. От его благодушия Кириллу стало ещё хреновее.
– Давай я тебе чем-нибудь помогу? – быстро предложил он и устремил взгляд на верстак, выискивая, чем можно помочь. Верстака свет от фонаря почти не достигал, но пузатые «четверти» хорошо проглядывались сквозь темноту, спасибо налитому в них белому молоку. Их было три, одна неполная.
– Надо в холодильник отнести, – последил за его взглядом Рахманов. – Возьмёшь одну?
– Могу и две взять! – обрадованно откликнулся Кирилл, шмыгнул носом и потёр руки. Но хватать банки не кинулся, замялся, неловко поведя опущенными плечами. – Егор, я не хуи пинал… Ой, извини. Не бездельничал. Я с мамой Галей разговаривал. Она позвала, когда я пить ходил. Ей скучно было. А потом своей звонил, и сразу сюда.
Егор внешне не проявил интереса, но последовавший вопрос, ложно-вежливый, выдал его. Даже то, что он отвернулся и принялся вытирать с верстака капли молока скомканной тряпкой, не помогло скрыть охватившего волнения.
– Что тебе мама сказала?
– Да ничего. Сказала, что сын-пидор ей не нужен. – Кирилл отмахнулся, даже не замечая, что утаивает значимые моменты. Его и вправду уже не заботили призрачная армия и абстрактные меры принуждения, они мигом выветрились из головы, как только Егор обнаружил тревогу за судьбу их отношений. Значит, они для него важны! Вот в таких мелочах, милый, и проявляются истинные чувства!
Кирилл очнулся от эйфории, когда обнимал Егора за талию и улыбался во весь рот. Рахманов смотрел на него, как на дитё малое.
– Ой, – ещё шире растянул губы Калякин и отпустил тёплое, тонкое тело, быстро сгрёб две ближайшие банки и крепко прижал к бокам, напомнив себе этим дымковских расписных баб. – Вот. В холодильник? Который в чулане? Да как два пальца… ну… гхм… я пойду, в общем.
Но он задержался ещё на несколько секунд, не в состоянии оторваться от лучащихся глаз Егора, который так редко проявлял веселье и задор. И пусть он сейчас опять молчал, Кирилл знал, что про себя ведёт очень оживлённый диалог. Возможно, даже признаётся в любви, просто ему трудно выразить это вслух, переступить через психологический барьер. Ерунда – куда романтичнее стоять вместе под звёздным небом и молчать, прикасаясь друг к другу сердцем.
– Что стоите? – Из темноты вынырнул сначала яркий белый луч фонарика, скользнул парням под ноги, и за ним сразу раздался звонкий голос Андрея, зашлёпали по пяткам стоптанные подошвы сланцев. Он остановился и поставил единственную здоровую руку в бок. Чуть наклонил голову.
– Кто стоит? – притворно удивился Кирилл. Его ослепил режущий свет. – Где ты видишь? Я уже иду. – И он ускользнул в темноту переднего двора. Братья за спиной ещё о чём-то тихо разговаривали.
58
В деревне Кирилл научился ценить каждый отход ко сну. Неописуемым наслаждением было вытянуть гудящие ноги, закрыть глаза и помнить, что впереди целых семь часов без работы. Глаза сами закрывались в первую же минуту, но как спать, если рядом лежит парень, по которому сходишь с ума? Лежит тоже уставший, также вытянув гудящие ноги с соблазнительными коленками. Притом лежит голый, из-за духоты даже без простынки, и от его волос вкусно пахнет шампунем, а кожа чистая, без капли пота, и горячая.
Кирилл хотел его, поэтому боролся со сном, по привычке прислушиваясь к звукам. Смазка и презики у них были запиханы под подушки. В доме стояла тишина, тикали часы. Он ждал знака Егора. Минуты противостояния с дремотой текли очень долго, счет вела она. И кажется, выиграла: Кирилл вздрогнул от скользнувших по бедру пальцев и открыл глаза. Ушную раковину обдало жаркое дыхание, губы прижимались к ней плотно-плотно:
– Твоя очередь сверху.
Кирилл приподнялся на локте, посмотрел на Егора, надеясь, что он разглядит удивление на его лице. Однако тьма в маленькой спаленке без окон была кромешной, и пришлось тоже наклониться.
– Нет. Ты.
Егор помотал головой, отчего подсохшие волосы разметались по подушке, издавая лёгкий шелест. Он взял Калякина за руку, ту, которая не подпирала упрямую башку, и потянул на себя. Кирилл пахом ткнулся в его бедро, прижался животом к боку и после ощутил свою эрекцию. При таком близком контакте уверенность в распределении ролей таяла, он хотел проникнуть в тугое отверстие, почувствовать сжимающее давление на член. Хотел овладеть Егором, дать ему свою любовь и ласку, получить то, что позволялось чванливому ботанику Виталику! Последнее обстоятельство злило Кирилла больше всего и придавало решимости действовать, хоть он немного терялся перед необходимостью вести в гейском сексе. Снизу – ляг, ноги раздвинь и наслаждайся, а верхним быть – надо навыки иметь. Вдруг это не то же самое, что бабу в жопу ебать?
Ладно, как-нибудь разберётся, не маленький. Кирилл хотел, горел желанием, но у него оставались сомнения. Много сомнений и веских доводов против, из-за которых лучше перетерпеть и получить пассивный кайф. Он опять наклонился к Егору.
– Не жертвуй.
Егор покачал головой и снова раздался еле слышный шелестящий звук. Истолковав немой язык, Кирилл продолжил:
– Не верю. Не надо.
Губы Егора шевельнулись в посеревшей тьме, однако Кирилл ничего не разобрал. Ответ он понял по кулаку, обхватившему его твёрдый пенис, и погладившему головку большому пальцу. Ласка вызвала сноп искр удовольствия от паха к животу. Кирилл непроизвольно толкнулся в сжимавшую руку, чуть не прищемив расслабленную от жары мошонку. Толкнулся снова, уже аккуратнее, ловя новый кайф. Думал, как хорошо было бы сейчас потрахаться по-нормальному, по-мужски. То есть, конечно, присунуть, а не давать жарить себя, хоть ему это нравится – Егор же сам просил.
Было трудно остановиться – каждый толчок и сжатие пениса кулаком распаляло и распаляло, член стал скользким от смазки. Выручила громко скрипнувшая от его размашистых движений бёдрами кровать. Кирилл очнулся и замер, слыша своё глубокое дыхание. Стёр пот со лба, а потом опустил руку вниз и разжал продолжающие медленно дрочить пальцы, осторожно вынул из них свой орган.
– Не надо, – сказал он не на ухо, и тихий шёпот отчётливо прозвучал в ночном безмолвии. – Кто-нибудь опять скажет, что я пользуюсь твоим телом.
Егор не шикнул на него за необоснованное несоблюдение тишины, но сам ответил почти беззвучно.
– Я, – он выделил это слово, – так не скажу, Кир.
На этот раз промолчал Калякин. Боролся со своими соблазнами, глядя в чёрные искренние глаза, поблёскивавшие в темноте. Егор продолжил, улыбка чуть тронула его губы:
– Я устал, мне тяжело будет работать сверху. Я полежу, а ты всё сделай. Давай, Кир, время идёт.
Время шло. Количество отведённых на сон и отдых часов и минут неумолимо сокращалось. И Кирилл перестал ломаться и изображать благородного. Он быстро сунул руку под подушку, сгрёб смазку в мягком тюбике и квадратик с презервативом. Мозг усиленно думал, как действовать дальше.
– Тогда повернись, пожалуйста, задом ко мне. Тебе так удобно будет?
Егор кивнул и выполнил просьбу. Возле члена Кирилла оказался его голый зад с маленькими аккуратными ягодицами, они белели в темноте, как и всё тело. Похоть сразу прилила кровью к паху. Калякин сглотнул и тоже на боку, опираясь на локоть, кое-как отвинтил крышку и… уронил её. Пошарив по простыни, не нашёл и плюнул на поиски. Руки тряслись то ли от возбуждения, то ли от страха и чувства ответственности. Крем выдавился с чавканьем. Он был тёплым, комфортной температуры, и Кирилл, наугад сунув незакрытый тюбик за спину, оттопырив средний и указательный пальцы, на подушечках которых лежала большая капля вязкой субстанции, поднёс руку к промежности. Егор выпятил зад, приняв подобие позы эмбриона, половинки при этом немного раздвинулись, и Кирилл нанёс смазку, нащупал сморщенное тугое кольцо мышц. Пришла и ушла мысль, что он трогает мужское очко – её заслонили вожделение и влюблённость.
– Подсказывай или останавливай меня, если будет плохо, – попросил Кирилл и надавил средним пальцем на анус. Мышцы расступились и пропустили внутрь, плотно сжав собой. Кирилл едва не кончил, показалось, что член запульсировал, желая соития. Дальше он действовал на автомате, совершенно позабыв страх облажаться и перейти в разряд корыстных «пользователей» доверчивым парнем. Палец протиснулся внутрь полностью, Кирилл повертел им, вытащил, всунул, давя на упругие неподатливые стенки. Проделал это несколько раз, прежде чем всунуть второй. Не терпелось поскорее закончить эту часть, ни на миг не вызвавшую брезгливости и отторжения, но он берёг Егора, постоянно напоминая себе, что тот не был ни с кем три года. Ревность подливала масла в огонь, ослепляя похотью.
Егор сжимался, когда ему, вероятно, было больно, однако не издавал ни звука, иногда шевелил ступнями. Член тёрся о его волосатое бедро, вызывая мысли бросить зад и совокупиться с ногой, как собака. Но это было нервное. Внутренние стенки растягивались, места для члена там стало достаточно. По крайней мере, так казалось. Если ещё две минуты протянуть, он сойдёт с ума.
– Егор, я поменяю, можно?
Рахманов кивнул. Кирилл воспринял этот знак с облегчением и сразу вытянул скользкие, липкие пальцы. Не вытирая их, нащупал за спиной тюбик и капнул из него прямо на промежность, надеясь, что достаточно. Руки снова тряслись. Выкинув смазку, Кирилл взял свой член, надел презерватив и, подвинувшись, приставил к анальному отверстию, поводил головкой, размазывая крем. Она наткнулась на дырочку и уже не смогла уйти в сторону – Кирилла потянуло внутрь с бешеной силой. Он входил медленно, а чувствовал это, будто проваливается в бездонный колодец удовольствия. Узко и горячо. Узко и горячо. Эти мысли повторялись, когда он с сумасшедшей скоростью, забыв про осторожность, впившись в бёдра Егора, вколачивался в почти девственное нутро.
Всё кончилось внезапно. Узко и горячо – только поэтому. Кирилл едва успел закусить губу, улетая в экстаз оргазма. Короткая яркая вспышка пронзила его мозг и разнеслась по всем клеткам, выбивая за пределы мироздания. Отходя от неё, он ощутил, как наполняет презерватив спермой. Дав вытечь всему накопленному в яйцах семени, Кирилл повалился на спину. Член, ещё твёрдый, выскочил и мокрой полоской плюхнулся на живот, под лопатку попала неприятная неровность тюбика, а потом и там образовалось мокрое пятно – смазка от нажатия вытекла.
Кирилл глубоко дышал, вытирая взмокшее лицо и часто сглатывая. Хотелось пить и засунуть себя в холодильник, как вдруг мысли о холодном квасе и зиме перебило понимание, что он эгоистично кончил один! Не дал Егору разрядки! Ёбаный пиздец!
Кирилл подскочил, под действием стыда и страха расслабленность трансформировалась в энергию.
– Егор…
Он сел на колени и нагнулся над Рахмановым, лежавшим практически в той же позе. Вгляделся и не поверил своим глазам. Вернее – ушам, потому что темнота скрывала заслонённое волосами лицо, а ровное дыхание он слышал прекрасно. Егор спал. Спал, блять! Тихонько посапывал в подушку. Кириллу стало обидно: неужели он такой хуёвый любовник, что парень, которого хотел удивить своей опытностью, заснул во время секса? Это двойной ёбаный пиздец.
Никакой «опытности», стоит это признать, не было, Егор просто вымотался за день, вот его и вырубило, несмотря на процесс, и обижаться на него за это нельзя. Тут существеннее, что он предложил себя, доверился и обещал, что никогда не попрекнёт. Да, несомненно, Егору небезразличны их отношения, пусть вслух он об этом молчит – просто он молчун, замкнутый чудак.
Кирилл снял болтающийся на кончике вялого члена презерватив, сунул его под кровать и лёг на бок, обнял Егора, прижавшись жарко. Но он как-нибудь потерпит – глаза всё равно слипаются. Шесть часов сна…
59
Проснулся Кирилл от чувства тревоги. Жужжащей в сознании нудной вибрации, напрочь сжирающей покой. Неясной, непонятно, чем вызванной.
В спальне, своими размерами напоминающей гроб класса «люкс», уже не было темно. Воздух посерел, дверной проём обозначился светлым прямоугольником, загораживающая его штора задерживала проникновение солнечных лучей, в её складках лежали узкие вертикальные тени. В некоторых местах, ближе к двери, можно было разглядеть цветы на обоях. Духота немного отступила. Монотонно тикали часы, под потолком жужжала муха. Наверно, её ел паук. Храброго комарика не было, зато ощущалась тревога.
Кирилл повернулся на другой бок и с облегчением увидел спящего у стены Егора. Ночью тот всё-таки натянул угол служившей одеялом простыни на бёдра. Лежал он на животе, подогнув одну ногу, и, судя по спокойно вздымавшемуся торсу, сон был глубоким. Удержавшись от искушения погладить его по круглому, с выпирающими косточками плечу, и, тем самым, возможно, разбудить, Кирилл тоже устроился на животе, удобно скомкал подушку, собираясь доспать несколько сладких минут или даже целый час до звонка будильника. Опускать руку под кровать за смартфоном было лень, к тому же яркий свет экрана обязательно покажется раздражающим для привыкших к полутьме глаз. Может и вообще отогнать сонливость, и тогда до подъёма придётся проворочаться, а днём вставлять в глаза спички.
Пролежав несколько минут, Кирилл понял, что затея бесперспективная, уснуть у него не получится, и это при том, что он всегда любил дрыхнуть до обеда. Чёртова тревога не отпускала! Болезненным жалом въедалась в мозг и, главное, куда-то в грудь, посередине, туда, где сердце. Кирилл пытался отвлечься, думал о чудесном в кавычках сексе с Егором. Хотя секс действительно был чудесным, кавычки только из-за собственной неспособности думать о партнёре, а никак не из-за сна Егора. Не злился Кирилл на него из-за этого, наоборот, сочувствовал и жалел. Обещал беречь, брать больше хлопот по дому на себя.
Но только концентрация на подробностях любовных игр ослабевала, как всплеск тревоги вырывался из каких-то неведомых глубин и затоплял. Вот это, блять, бесило! Ещё и эта муха над головой!
Кирилл повернулся на спину, подложил под затылок скрещенные руки и, глядя на светлый с вертикальными тенями прямоугольник дверного проёма, сосредоточился на проблеме. И в то же мгновение понял, чем вызвано зудящее беспокойство – мерами, которые обещала мать. Он ослушался, не приехал домой, а значит, предки будут недовольны. И зачем он ляпнул про намерение бросить институт? Сделал бы всё по-тихому, пока очнулись бы, дело бы уже было сделано. А теперь? Хорошо, если они просто приедут и заберут его, но если их меры будут направлены против Егора, всех Рахмановых?
Нет, конечно, первый вариант тоже не устраивал Кирилла, он не хотел покидать своего любимого, особенно, когда у них наконец началось уютное семейное счастье с обоюдным согласием на «нижний» секс – это же предел мечты! Но! Подставлять Егора под удар в очередной стопятисотый раз – походило на легкомыслие, неизлечимое легкомыслие, тупость и ебанутый кретинизм. Самому со своим кретинизмом как-то можно сродниться и насрать на него, только Егора при этом придётся потерять навсегда. Егор прощает людям их тупость, но отстраняется от таких долбоёбов.
Тревога внутри Кирилла росла и ширилась. Она могла оказаться необоснованной, возможно, мать всего лишь блефовала – такой вариант тоже в её стиле. Но вдруг нет? Вдруг нет? Сомнения не давали покоя. Кирилл ворочался, размышляя, какую подлянку готовит мать, представлял толпы апатичных тёток из отдела опеки, которые забирают Андрея из дома, или ментов, нашедших под кроватью ими же подброшенный пакетик с кокаином, или поджог в ночи и подпёртую дверь… На последнее, конечно, родители не пойдут, они не убийцы, но вот первые два случая вполне реалистичны. В любом случае, папа с мамой изобретательны и найдут, как надавить на Егора, чтобы он отстал от их сына. Естественно, они считают именно его коварным совратителем, втянувшим в порочную связь их жадного до приключений сыночка.
Перекатывание с боку на бок продолжалось до звонка будильника в телефоне Егора. Херовенькая надоедливая мелодия, которые раньше пихали в телефоны на заводе-изготовителе, запиликала пронзительно. По закону подлости Кириллу сразу захотелось спать, но он этого делать, конечно, не собирался. Наоборот, обрадовался, что наступило утро, все проснутся, и он не будет один на один со своими страхами, а то от нервов даже стояка не случилось. Думать – это ужасно, за всю жизнь столько, как с момента встречи с Егором, не думал. Не подозревал, что это так сложно и мучительно.
Егор поднял голову на первых же нотах и, переместив руку, выключил телефон – тот лежал между его подушкой и стеной. Потом он откинулся на спину, зевнул и повернул голову в сторону Калякина. Взгляд его ничего не выражал, был сонным, не выспавшимся. Наверняка он ожидал увидеть своего парня, городского избалованного лежебоку, спящим, но ошибся и удивился. Кирилл ехидно улыбался ему, как бы приговаривая: «Обманули дурачка на четыре пятачка».
– Доброе утро, – проворковал он вслух.
– Доброе. Ты чего не спишь?
– Так утро уже.
