Текст книги "Все и немного больше"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)
14
Алфея ехала молча. Она сидела напряженная и бледная между Рой и Млисс, которая уверенно вела машину. Двигаясь в северном направлении, они пересекли бульвар Санта-Моника и повернули на запад. По тропе ехали две всадницы. Через пару кварталов они снова повернули к северу и поехали мимо особняков, выглядывающих из-за живых изгородей. Млисс повернула к дому поменьше, фасад которого выходил на узкую улицу. Рой издала вздох облегчения. По крайней мере не такой шикарный, как другие, подумала она. Путь им преграждали чугунные, с литыми украшениями ворота высотой около десяти футов. В центре каждой из створок красовалась затейливая надпись «Бельведер». Рой в смятении отметила, что у Каннингхэмов, оказывается, есть привратник.
Млисс подала два громких сигнала. Навстречу торопливо вышел худой старик.
– Buenos dias[3]3
Добрый день (исп.).
[Закрыть], Млисс, мисс Алфея. – Увидев Рой, он растянул рот в улыбке, и стало видно, что у него не хватает трех зубов. – Подруга?
– Из средней школы, – ответила Млисс.
Старик распахнул левую половину ворот, и машина въехала в рощу огромных платанов, за которой открылись холмы и луг, где над гладким изумрудным овалом трепетали красные треугольные флажки. Обитатели «Бельведера» располагали собственной площадкой для гольфа! «Шевроле» сделал поворот, проехал мимо павлина, сердито распустившего яркий хвост, мимо двух мужчин, подметавших теннисный корт. Вдали блеснул плавательный бассейн.
Внезапно в поле зрения оказался дом.
Рой не могла сдержать возгласа удивления при виде большого особняка в георгианском стиле, сложенного из розоватого кирпича, фактуру которого, казалось, сгладили и облагородили столетия. Но это был Беверли Хиллз, получивший статус города, как узнала Рой в школе Гораса Манна, 14 ноября 1914 года. Казалось, невозможно было найти здесь более патриархального и старинного дома. Белые голуби кружили между кремовыми колоннами перед входом, создавая впечатление, что кто-то размахивает белым шарфом, приветствуя входящего. Затем птицы уселись на крытую шифером крышу. И опять стало тихо. В какой-то момент Рой показалось, что вся усадьба может внезапно исчезнуть по мановению чьей-то волшебной палочки.
Млисс после поворота проехала по усыпанной гравием дорожке и остановилась у входа.
– Желаю хорошо провести время, Рой, – сказала она и прошла внутрь.
Выйдя из машины, обе девушки неловко переминались с ноги на ногу, не глядя друг на друга.
Через минуту Алфея глухо сказала:
– Раз уж у нас намечено купание в бассейне, может, мы сразу и направимся туда?
Купальня при бассейне казалась по крайней мере втрое просторней, чем квартира Уэйсов. Задняя стена была увешана акварелями с изображениями яхт с поднятыми парусами. Интересно, они все принадлежат семейству Каннингхэмов?
– Ты можешь воспользоваться этой раздевалкой, – сказала Алфея и исчезла.
Рой открыла дверь и увидела будуар с белоснежными стенами, возле стены кушетку в темно-зеленом чехле. Она прошла в просторную ванную комнату, облицованную зеленой плиткой. Ее белый купальник был еще слегка влажным со вчерашнего дня, и, когда она натягивала его на полные бедра, на безупречно чистые кафельные плитки посыпался песок. Опустившись на колени, Рой сгребла его увлажненной туалетной бумагой. Она чувствовала, что ее лицо полыхает жаром, хотя руки и ноги были холодными как лед.
В своих романтических представлениях о таинственном доме Алфеи Рой не могла предположить ничего даже отдаленно похожего на то, что увидела. Она вынашивала идею, что ее подруга – дочь экономки или прислуги. Но тогда как увязать это с тем, что Млисс – ее няня? И почему старый привратник-мексиканец называет ее «мисс Алфея»?
Нет.
Алфея богата.
Фантастически богата.
Как можно поддерживать нормальную дружбу, называть себя Большой Двойкой при таком богатстве?
Одевшись, Рой вышла в холл купальни.
Алфея ожидала ее в белом купальном костюме, на ее тонком лице блуждала презрительная полуулыбка, которую она адресовала всем, кто, по ее мнению, относился к ней с пренебрежением.
– Привет, – застенчиво произнесла Рой.
Алфея молча кивнула.
– Замешательство во дворце Сун Кинга, – сказала Рой.
Алфея пожала плечами.
– Ты не считаешь, что это было смешно? – Во рту у Рой пересохло. – Ты права. Это было не смешно.
Алфея ничего не сказала.
– Если хочешь знать правду, я даже не могла вообразить, что существуют подобные дворцы.
– Я ненавижу это место, – пробормотала Алфея.
– Что ненавидишь?
– «Бельведер», – со злобой произнесла Алфея. – Сорок три комнаты в основном здании… Скажи мне, разве нужно иметь сорок три комнаты?
– Ну, наверно, кто-то так полагает…
– Уйма комнат – и ни в одной нет никого, кто подумал бы о том, счастлива я или нет, никого, кому я была бы нужна. – В ее словах звучала горечь.
– Ты мне нужна.
– Тебе? – Алфея резко повернулась к ней. – Ну как ты можешь так шутить надо мной? – В голосе Алфеи прозвучали жалобные нотки, чего Рой никогда раньше не слышала.
Чувство неуверенности, овладевшее было Рой, пропало, к ней вернулись обычные доброжелательность и теплота, и она положила руку на напряженное плечо подруги.
– Если хочешь знать, я пришла в ужас от мысли, что ты перестанешь быть частью Большой Двойки.
– Почему?
– Я живу в самовольно построенной хибаре над гаражом, моя мать клепальщица, и я бедна. Как ты этого не понимаешь? Обычно людей презирают за бедность, а не за богатство.
Алфея села на бордюр бассейна, Рой пристроилась рядом. Разглядывая аккуратный маникюр, который они сделали вчера, Рой, прокашлявшись, спросила:
– Ты всегда здесь жила?
Кивнув, Алфея подоткнула красивые белокурые волосы под резиновую шапочку.
– Могу сказать тебе и кое-что похуже. Моя мать из семейства Койнов.
Койн. Это имя обычно упоминают в одной обойме с такими именами, как Рокфеллер, Дюпон, Вандербилт.
– Настоящая Койн? – спросила Рой, проглотив комок в горле.
– Одна из дочерей Гроувера.
Гроувер Т. Койн. Рой узнала о нем от мистера Ханта на уроках по американской истории в прошлом семестре. В прошлом веке Гроувер Т. Койн владел половиной железных дорог в Соединенных Штатах, он разводнил акционерный капитал (Рой так до конца и не поняла смысла этого), он нажился на фрахте, постоянно перегружая корабли, вывел из игры своих конкурентов, был королем грабежа. Кто это сказал – коммодор Вандербилт или Гроувер Койн – «Будь проклят народ!»?
Алфея изучала американскую историю в то же время. Она слушала либеральные диатрибы мистера Ханта, направленные против старика Гроувера Т. Койна, рисуя цветы на обложке своей тетради.
– Послушай, – сказала Рой, – наверно, это все же лучше, чем если бы ее предками были Анхайм, Азуса или Кукамонга. – Но шутка ей самой показалась настолько плоской, что она поспешно добавила: – Шучу.
– В семействе Койнов думают, что отец женился на матери из-за денег.
Рой участливо спросила:
– Они не заботятся о тебе – твои родители?
Алфея заморгала глазами, на ее загорелом лице появилось выражение, похожее на страх. Затем она как-то принужденно рассмеялась.
– Перестань мыслить штампами, Рой… Почему принято считать, что богатые пренебрегают своими детьми? Бывает по-разному… Некоторые пренебрегают, а некоторые – вовсе нет. – Она снова заставила себя засмеяться и прыгнула в воду. Опустив вниз лицо, вытянув руки перед собой, она поплыла, энергично работая ногами.
Рой смотрела, как от нее расходятся волны и разлетаются брызги. Недоумение, вызванное скрытностью Алфеи, рассеялось. Внезапно ее осенило, что даже среди богачей Беверли Хиллз такое богатство, как у Койнов, может быть причиной отчуждения. Алфея чувствовала себя так же неуютно, как и Рой. Если Рой в школе стыдилась завернутых в бумажный мешочек завтраков и поношенных платьев, то Алфея опасалась ответных ударов за «Бельведер».
Правда, Рой никогда не корила Нолаби за бедность. Алфея же, похоже, была полна негодования.
Через минуту Рой прыгнула в воду и по-лягушачьи поплыла к красно-синему надувному мячу.
– Лови! – крикнула она, слегка толкнув его в сторону Алфеи.
Напряжение спало. Девушки резвились в подогретой воде, перебрасываясь мячом.
Коричневые с белыми полосами полотенца были размером с простыню, страшно толстыми, с надписью «Бельведер» вдоль кромки. Они загорали, когда на террасе появилась высокая сутулая женщина.
– Начальница замка, – сказала Алфея.
– Это твоя мама?
Вместо ответа Алфея перевернулась на живот и уткнулась носом в полотенце.
Миссис Каннингхэм не пользовалась губной помадой, волосы ее были расчесаны на прямой пробор, и в свободного покроя полосатой рубашке до пояса она выглядела какой-то старомодной, неряшливой и бесцветной. И в то же время что-то в ней было такое, что обращало на себя внимание. И этого «что-то» в ней было гораздо больше, чем в худой миссис Ферно, несмотря на все ее модные наряды и тщательно уложенные волосы. Но что именно? И показалась бы она мне столь значительной, если бы Алфея не сказала, что она дочь Гроувера Т. Койна?
Миссис Каннингхэм подошла к мостику над бассейном. Ростом, телосложением, бесформенной грудью, срезанным подбородком она удивительно напоминала Элеонору Рузвельт.
Алфея не изменила своего положения. Однако Рой, воспитанная в духе уважения к старшим, поднялась на ноги.
– Мама, это моя подруга Рой Уэйс, – сухо сказала Алфея. – Рой, это моя мама миссис Каннингхэм.
– Очень приятно, что я наконец увидела вас, – сказала миссис Каннингхэм, сцепив руки. На ней была лишь одна драгоценность – широкое золотое обручальное кольцо.
Рой сказала:
– Здесь очень славно, миссис Каннингхэм. Этот дом… «Бельведер» – настоящее чудо.
– Вы так любезны. – Глядя на один из разлапистых папоротников возле купальни, миссис Каннингхэм спросила: – Девочки, вы будете завтракать с нами?
– Нет! – резко ответила Алфея.
– Отец и я были бы рады, – сказала миссис Каннингхэм.
– Я сказала Лютеру, что мы будем есть здесь, – решительно произнесла Алфея.
Рой не имела ни малейшего понятия, кто такой Лютер, но ей было ясно, что Алфея лгала, поскольку ни с кем не разговаривала с того времени, как они въехали через чугунные ворота на территорию «Бельведера».
– Я надеюсь, что ты передумаешь, – сказала миссис Каннингхэм с подчеркнутой старомодной вежливостью. – Рой, мне очень приятно познакомиться с вами. – Она протянула ей большую вялую ладонь.
Рой смотрела вслед миссис Каннингхэм, которая по траве направилась к теплице с куполообразной крышей.
– Почему ты так вела себя? – спросила она.
– Как? – вскинулась Алфея.
– Грубо.
– Может быть, тебя это шокирует, но не каждый способен ластиться к матери наподобие щенка, выпрашивая у нее хоть капельку любви.
Лицо у Рой вспыхнуло, но она продолжала гнуть свое:
– Я просто думаю, что ты могла бы быть чуточку полюбезнее с матерью. Она будет винить меня в твоей дерзости.
– У нас идет личная война, Рой, – между мной и матерью. Ты в ней не участвуешь.
– А как обстоят дела с отцом?
Тень мелькнула в глазах Алфеи.
– Я надеюсь, что у тебя будет возможность самой судить об этом.
Примерно в половине двенадцатого из дома вышел высокий мужчина в белой рубашке и серых брюках. От него Алфея унаследовала светлые, с платиновым оттенком волосы и красивое овальное лицо. Правда, коричневато-желтый загар Алфеи отличался от густого, красноватого загара, покрывавшего его лицо, такой обычно бывает у моряков. Его нельзя было назвать красивым в полном смысле этого слова, но в нем была неуловимая привлекательность, наличие которой Рой обычно не связывала с мужчинами более старшего возраста. Совсем неплох, подумала она, сравнивая его с сутулой, безвкусно одетой супругой. «В семействе Койнов думают, что отец женился на матери из-за денег…» Рядом с ним бежал крупный колли с пушистым хвостом и пышной гривой вокруг шеи.
Алфея поднялась и села.
– Привет, папа. – Доброжелательная открытая улыбка сделала ее похожей на маленькую девочку.
– А вот и я, – сказал он. – Готов представиться таинственной мисс Уэйс.
Рой, которая успела встать на ноги, захихикала.
Алфея представила их друг другу, добавив:
– А это Бонни Принс Чарли.
– Да он просто красавец. – Рой протянула руку: – Дай лапу, Бонни Принс.
Колли отпрянул назад.
– Не обижайтесь на него. Он ведет себя так со всеми, кроме меня, – пояснил мистер Каннингхэм и, подтянув брюки на коленях, сел на чугунный стул. – Рой… Это ведь необычное имя для девочки.
– Мою бабушку звали Рой, а мы с Юга, – застенчиво сказала Рой.
– Откуда именно?
– Из Гринуорда, что в Джорджии… Вообще-то я никогда там не была… Я родилась в Сан-Бернардино. И если честно, я не была нигде, кроме Калифорнии.
Проявляя лестный для Рой интерес, он снял темные очки. Не спуская внимательных карих глаз с девушки, он стал расспрашивать ее о ней самой, о матери и сестре. В большинстве случаев за Рой отвечала Алфея. Каннингхэмы то и дело обменивались колкостями, словно они были не отец и дочь, а сверстники, и в то же время Алфея все время радостно, прямо-таки по-детски улыбалась.
Несмотря на обаяние мистера Каннингхэма, Рой чувствовала, что с трудом находит слова, и говорила мало. Она не знала, что было причиной ее застенчивости – то ли «Бельведер», то ли удивительно доброжелательное отношение Алфеи к отцу, что никак не вязалось с ее недавними антиродительскими филлипиками.
– Скажите, Рой, что миссис Каннингхэм и я можем сделать, чтобы уговорить вас присоединиться к нашему завтраку?
Выражение лица Алфеи мгновенно изменилось, стало настороженным.
– Так это мать подослала тебя?
Мистер Каннингхэм заговорщически улыбнулся Рой.
– Вы видите, Рой, за кого мой ребенок меня принимает? Она не верит, что у меня могут быть собственные идеи.
– Мать была здесь час назад.
– Она хотела увидеть Рой. – Он поднял очень светлые брови. – Вы не можете представить себе, Рой, насколько тоскливо мы, родители, чувствуем себя, когда ребенок начинает самостоятельную жизнь.
– Не стоит опасаться за Алфею, она со мной, а не в каком-нибудь вертепе, – сказала Рой. За этим последовала пауза, во время которой мистер Каннингхэм отвернулся, а Алфея, ранее отпускавшая и более рискованные замечания, уставилась на трамплин для прыжков в воду. Рой почувствовала себя неуклюжей, грубой крестьянской девчонкой. – Мы ничего такого не делаем, – неловко закончила она.
– Мы будем счастливы, если вы присоединитесь к нам, – сказал мистер Каннингхэм, гладя Бонни Принса Чарли.
– Хорошо, – решительно произнесла Алфея. – Но затем, папа, мы будем признательны, если вы оставите нас вдвоем.
– Я понимаю, – серьезно ответил он. – Я передам это матери.
15
Гертруда Койн родилась в 1895 году, когда ее отцу Гроуверу Т. Койну, исполнилось шестьдесят четыре года, и он был одним из двух самых богатых людей Соединенных Штатов, а ее мать, пухленькая, живая девятнадцатилетняя женщина (третья по счету жена), уже вступила на путь расточительства, сообразного с ее положением, и начала соперничество с пасынками, двое из которых были на несколько десятилетий старше ее.
На фоне беспримерной семейной показухи и хвастовства Гертруда казалась запуганным, нервным призраком. На редкость бесцветная девушка со срезанным, как у отца, подбородком (правда, родитель прятал его в густой бороде), она пыталась казаться ниже, сутуля плечи. Няням и гувернанткам было приказано бороться с этой привычкой, поддевая под изысканную одежду молоденькой девушки высокий жесткий корсет.
Ее родители постоянно путешествовали по Атлантике на собственной яхте. Две пары сводных братьев и сестер, как и ее родные братья, игнорировали ее. Неловкая и застенчивая, Гертруда мучилась бессонницей и несварением желудка перед обязательными торжественными вечерами по случаю рождения детей материнского клана. Сильная горячка неизвестного происхождения не дала ей совершить первый выезд в свет, зато после этого ей доставили около полумиллиона белых роз.
Когда умер отец, оставив ей пять миллионов в личное пользование и неприкосновенный капитал в двадцать пять миллионов долларов, который она не могла тратить, но от которого имела доход около восьмисот тысяч в год, Гертруда сказала:
– Теперь я буду жить просто. Летом 1916 года ее младший брат брал уроки у Гарольда Каннингхэма. Гарри – он предпочитал именно это имя – был красивым молодым человеком с пышными белокурыми волосами. Хотя происходил он из респектабельной бостонской семьи, Гарри был беден как церковная мышь. Его овдовевшая мать продала дом, обручальное кольцо и драгоценности, чтобы он мог получить образование в Гарварде. В 1917 году, когда Соединенные Штаты вступили в войну, его призвали в армию: коричневатого тона фотографии, запечатлевшие офицера в мундире с высоким воротничком, висели над позолоченной кроватью Гертруды Койн.
Гарри несколько раз попадал в пьяные переделки, к тому же он был слишком бедным и слишком обаятельным, чтобы быть супругом-консортом в тресте Гертруды. В обществе судачили на эту тему, газеты были полны сплетен о Наследнице и Репетиторе. Если бы старик Гроувер Т. Койн был жив, этот брак никогда не состоялся бы. Однако его вдова, все еще пухленькая и привлекательная, имела шанс стать герцогиней Рошмон, и хвост в лице бесцветной дочери ей был совсем не нужен.
Она закатила пышную до безрассудства свадьбу.
У молодоженов начались споры о том, где начинать свое дело. Гарри, который больше всего ценил комфорт и хорошее отношение, стремился быть подальше от Койнов и их экзальтированного круга, где на него смотрели как на охотника за наследством. Поэтому они сразу исключили из обсуждения Нью-Йорк. В Бостоне вряд ли когда-нибудь забудут об их скандальной женитьбе. Юг, по мнению Гертруды, был в явном упадке. Европу они тоже сбросили со счетов, потому что никто из них не отваживался покинуть родину.
И тогда Гертруда вспомнила:
– Когда мне было десять лет, мы зимой ездили на Запад. В Калифорнии чудесно – горы, море, яркое солнце.
От Беверли Хиллз Каннингхэмы пришли в восторг. Здесь совсем не чувствовалось социальной клановости. Особняки были разбросаны на зеленых холмах и населены людьми, которые, по мнению Гертруды, примыкали к среднему классу: кинозвезды, продюсеры, бывшие промышленные магнаты с Северо-Запада, нефтяные короли – и каждый занимался своим делом.
– Это то, что нужно, – решила молодая пара. И они стали планировать строительство «Бельведера».
Понадобилось несколько лет, чтобы их союз был освящен рождением ребенка. В гостиной над камином появился портрет Гертруды: ее некрасивое лицо светилось счастьем, она смотрела на нежно-розовую малышку, которую держала в руках. Однако материнская радость длилась недолго, и причиной тому были гены. Весьма рано в Алфее проявилось высокомерие Койнов, соединенное с достойной сожаления робостью самой Гертруды. Гарри обожал дочку, которая унаследовала привлекательную внешность отца – естественно, в женском варианте.
Гертруда постоянно гасила в себе ревность, отметая предположение о возможном значении доносившихся издали звуков во время случавшихся иногда у Гарри запоев. Ее любовь к мужу переросла в поклонение. И как многие ослепленные любовью жены, она окружила себя стеной самообмана, которая становилась все более прочной, давая возможность их браку процветать.
В силу существования неких туманных и скрываемых обстоятельств никто из родителей не пытался противоречить Алфее. Ей была предоставлена полная свобода действий, с ее причудами молча мирились. По этой причине родители согласились с ее желанием учиться в общественной школе и позволили водить дружбу с этой нищей девчонкой по имени Рой Уэйс.
Сзади «Бельведер» был опоясан широкой верандой, имеющей два уровня. Алфея объяснила Рой, что на верхней веранде обычно обедали, завтрак же подавали на нижней веранде, которая фактически была частью сада. Туман уже полностью рассеялся, солнце грело вовсю, но на веранду сквозь забранные решеткой и оплетенные вьюном окна падала мягкая, ажурная тень. Слуга по имени Лютер с волосами мышиного цвета, в просторном белом льняном пиджаке сновал туда-сюда, подавая разрезанные грейпфруты, холодную баранину, горошек в сметане и мелкий молодой картофель.
Миссис Каннингхэм села в конец стола, мистер Каннингхэм напротив. Алфея и Рой, обе в шортах, сидели рядом, лицом к площадке для гольфа.
– Всего только шесть лунок, – посетовал мистер Каннингхэм. Мистер и миссис Каннингхэм поприветствовали друг друга. Он только что вернулся с псарни. – Вы позволите проводить вас туда после обеда, Рой? – любезно предложил он. – Алфея, я не говорил тебе, что Сайлет Найт ощенилась?
Миссис Каннингхэм до завтрака занималась орхидеями в теплице, однако предложения показать ее не последовало.
Рой почти не замечала, что ела. Беря в руки тяжелые серебряные ножи и вилки, она думала лишь о том, чтобы не допустить какой-нибудь оплошности. Однако несмотря на постоянное нервное напряжение, «Бельведер» настолько потряс ее воображение, что она не могла удержаться от тайных взглядов в сторону его владельцев.
Миссис Каннингхэм, безвкусно одетая, робкая – настолько чудовищно богата, из рода Койнов! А мистер Каннингхэм – такой обаятельный и раскованный. Если он даже и женился на деньгах, с первого взгляда этого не скажешь. Он часто улыбался жене, а когда что-то говорил ей, в его голосе чувствовалась нежность. Когда говорила миссис Каннингхэм, она смотрела прямо в его темные очки, энергично шевеля ненакрашенными губами.
Алфея разговаривала только с отцом.
Рой подумала, что общение в семье Каннингхэмов напоминает разговор двух абонентов через телефонистку. Отдаленные друг от друга абоненты – миссис Каннингхэм и Алфея – общались только через мистера Каннингхэма. Что ж, у матерей и дочерей бывают свои напряженные периоды.
Мистер Каннингхэм обратился к жене:
– Этот замечательный горошек с твоего огорода, мамочка?
– Конечно, душа моя.
– Пошли, Рой, – дрожащим голосом сказала Алфея.
Супруги переглянулись. Мистер Каннингхэм сказал с укором:
– Алфея!..
– Мы закончили, папа.
– Но мама и я еще не закончили. И я уверен, Рой мечтает о десерте.
Отцовский упрек прозвучал совсем мягко, однако Алфея сразу стала какой-то несчастной и испуганной.
Лютер подал хрустальные вазы с ломтиками свежих персиков, которые были с деревьев, тоже произраставших в «Бельведере». Алфея дожидалась, пока Рой покончит с последним сочным сладким ломтиком.
– Мы можем теперь уйти? – нетерпеливо спросила она.
Родители снова обменялись взглядами.
– Ну конечно, дорогая. Рой, желаю вам хорошо провести время.
Рой поблагодарила хозяев, несколько раз повторив слово «изумительный», после чего вышла через двухстворчатую дверь наружу, где ее ожидала Алфея.
Идя на несколько шагов впереди, Алфея повела подругу через обитый панелями высокий зал, по широкой лестнице, по галерее, где крепкий запах навощенного пола не мог перебить еле ощутимого запаха гобеленов с изображением охотничьих сцен. Алфея открыла дверь и, когда они обе вошли в комнату, заперла ее. За всю свою жизнь Рой ни разу не запирала дверь комнаты.
Это была настоящая девичья спальня. Камин, большой эркер и банкетки с подушечками вдоль него, очаровательные обои с узором из незабудок и таких же тонов покрывало, занавески, обивка мебели. За стеклами горки была видна коллекция фарфоровых и хрустальных лошадей. В алькове хозяйку дожидался шезлонг и громоздились полки с книгами и альбомами пластинок.
Алфея, которая пока не произнесла ни слова, достала пластинку с записью последней части Шестой симфонии Чайковского в исполнении оркестра под управлением Фирелли и включила проигрыватель. От скорбных аккордов на душе у Рой стало еще тревожнее. Чтобы разрядить обстановку, Рой сказала, перекрывая голосом музыку:
– Они вовсе не выглядят монстрами.
– А что ты рассчитывала увидеть? Клыки?
– Просто я хочу сказать, что многие воюют со своими матерями… Я тоже это иногда делаю. Но это еще не поражение союзных вооруженных сил.
– Это твое взвешенное мнение? – спросила Алфея.
– Я хочу сказать, что ты непохожа на человека, который ненавидит родителей, ты явно папина дочка.
Одна пластинка упала, включилась другая.
– Ты не понимаешь одной вещи, – ровным голосом произнесла Алфея.
– Большинство девчонок готово умереть за такую комнату, как эта.
– Это лишь доказывает, насколько они глупы. – Алфея приглушенно высморкалась, и это было похоже на желание скрыть владевшие ею чувства.
Щемящее чувство жалости охватило Рой.
– Алфея, – сказала она, мне тоже было не по себе за завтраком, но мне, правда, никогда не прислуживал лакей… Неужели здесь и в самом деле что-то зреет? Я имею в виду, непохоже, чтобы твои родители собирались разводиться, разве не так?
– Разводиться? Не будь ребенком, Рой. Нет ничего более ординарного, чем развод.
Нолаби часто с гордостью говаривала, что никто из ее многочисленных родственников никогда не разводился.
– Ты не сердись на меня за то, что я не понимаю проблем богатых, – сказала Рой, – но, по-моему, жизнь здесь вряд ли преподносит больше сюрпризов и проблем, чем в моем доме… Разве не так?
Алфея в общих чертах знала о романе Мэрилин, и, хотя Рой ни словом не обмолвилась об аборте, по всей видимости, догадывалась об этом.
– А ты подумай, – запальчиво отреагировала Алфея. – Если бы в «Бельведере» все было чудесно, зачем бы мне нужно было поступать в обычную среднюю школу и проводить все свое время так, как я его сейчас провожу?
– Никогда об этом не задумывалась, – сказала Рой. Глаза у нее округлились. – Я могу помочь тебе?
– Вот яркий пример солипсизма. Рой Уэйс верит, что она может изменить неизбежное. – Алфея села на подоконник и стала смотреть в окно.
Когда Алфея пребывала в таком раздражении, любое замечание, даже самое безобидное или имеющее целью успокоить ее, она воспринимала как брошенную ей перчатку.
После этого девушки молча дослушали до конца трагическую часть симфонии, которая, как объяснила Алфея, была написана Чайковским в предчувствии смерти.
Затем они отправились на теннисный корт. Рой узнала правила этой игры лишь в прошлом семестре, в то время как Алфея в течение многих лет брала частные уроки тенниса. Она мощно била справа, подавала почти как профессионал и очень расчетливо пользовалась своим оружием. Это была не игра, а избиение.
Они обедали одни в комнате для завтраков.
Рой показалось, что прошли недели до того момента, когда Млисс сказала, что отвезет ее домой. Алфея предпочла не сопровождать их. У самой дверцы «шевроле» она тихо, скороговоркой сказала:
– Здесь было противно, да?
– Ну нет… – Голос у Рой внезапно сел. – Знаешь, Алфея, ты была очень вредной.
– Рой, это место такое, ты здесь ни при чем.
– Ты уверена?
– Ты моя лучшая подруга… Ею навсегда и останешься.
– Честно?
– На всю жизнь.
Рой открыла дверцу машины с ощущением счастья, которого не испытывала в течение всего дня.
В ту ночь Рой долго не могла заснуть. Нолаби все еще клепала сочленения самолетных крыльев на заводе. За гардеробом слышалось тихое дыхание Мэрилин, затем раздался ее сдавленный вскрик во сне, который, казалось, повис в спертом воздухе комнаты.
– Мэрилин, – шепотом окликнула ее Рой.
Однако всхлипывания продолжались. После смерти Линка Мэрилин часто кричала во сне. Рой в темноте подошла к кровати спящей сестры и тронула ее за плечо.
Всхлипывания прекратились, однако Рой некоторое время не уходила и продолжала ласково поглаживать плечо сестры.
Творилось ли действительно что-то недоброе за зеленой изгородью «Бельведера»? Не могло ли быть так, что Алфея просто пыталась оправдать свое поведение и свою скрытность – и отсюда все ее намеки на какие-то зловещие тайны и секреты?
Рой плотно сомкнула веки – настолько плотно, что поплыли красные круги. Она презирала себя за эти мысли, однако не думать об отношениях Алфеи с родителями не могла.
Рой все еще не спала, когда спустя час Нолаби отперла дверь. Мать прошла на цыпочках в комнату, разделась, умылась, затем подошла к кровати Рой. От матери пахло металлом и сигаретным дымом.
– Рой, ты не спишь?
– Нет. – Рой приподняла одеяло. – Ложись ко мне.
Нолаби улеглась рядом, как нередко ложилась с Мэрилин, и зашептала:
– Ну, как там было, у Каннингхэмов? Что ты там делала? Родителей Алфеи видела? Когда тебя Млисс привезла домой? Что у вас было на обед? Хорошо провела время?
– Они живут к северу от бульвара Заходящего Солнца в огромном-преогромном особняке, по сравнению с которым дом Ферно выглядит хибарой.
– Я догадывалась, что они очень состоятельные люди… Ну, что дальше, доченька?
Рой с энтузиазмом рассказала о сорока трех комнатах, теннисном корте, плавательном бассейне с купальней, площадке для гольфа с шестью лунками, широкой ажурной веранде, где они завтракали, – «не было трюфелей с икрой, если ты ожидаешь этого, а была обыкновенная еда». Она описала интерьер спальни Алфеи, выразив при этом свое восхищение.
– Ее вполне можно назвать «покоями».
– Похоже, родители ее вполне симпатичные люди. Как ты думаешь, почему Алфея не хочет, чтобы ты встречалась с ними?
Рой закрыла глаза. Она давно мечтала о том, чтобы вот так пошептаться ночью с матерью, как это делала Мэрилин, но цена подобных откровенных разговоров может оказаться слишком дорогой. Рассказать о намеках Алфеи, касающихся ее родителей, или о своих собственных догадках – значит выдавать подругу.
– Знаешь, мама, многие дети предпочитают кое о чем помалкивать… Я страшно устала.
– Спокойной ночи, добрых снов тебе, моя кудрявая, – сказала Нолаби, поцеловала дочь в лоб и сползла с кровати.
