Текст книги "Все и немного больше"

Автор книги: Жаклин Брискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

48

Охваченная неистовым желанием увидеть Джерри, Рой не помнила, как ей удалось узнать у седовласого портье номер сеньора Хорака. Поднимаясь в дребезжащем лифте, она держала руку у сердца. Спокойно, спокойно, приказывала она себе. Нужно успокоиться.

Хотя другие увлечения Джерри сводили ее с ума, она считала их ординарными и случайными, не представляющими угрозы для ее брака. Но это – что бы она ни говорила Алфее – она восприняла как катастрофу. Полнейшую катастрофу. Рой вспомнила, как отреагировал Джерри, когда несколько лет назад она впервые упомянула в его присутствии имя Алфеи: его словно током ударило.

Лифт замедлил ход и остановился примерно на фут выше уровня третьего этажа Молодой лифтер чуть опустил его, на сей раз на несколько дюймов ниже уровня пола, и Рой, выходя из лифта, споткнулась. Не слыша извинений мальчика, она побежала по полутемному прохладному коридору к двери, на которой была прибита медная табличка с номером 334.

Она промокнула салфеткой брови и верхнюю губу, прежде чем постучать в дверь.

– Да! – откликнулся Джерри. – Кто там?

Услышав его голос, Рой испытала какое-то сентиментально-сладостное чувство облегчения. Появилось ощущение, что она очнулась от забытья.

Дверь открылась, и Рой вошла внутрь. Наружные ставни гостиной с высокими потолками были закрыты, и сначала ей показалось, что она попала в темную пещеру, заполненную какими-то большими спящими животными. В следующий момент она поняла, что приняла за животных массивную, старомодную кожаную мебель.

В дверном проеме, ведущем в спальню, Рой увидела силуэт стоящего Джерри. Было слишком темно, чтобы рассмотреть выражение его лица, но поза была достаточно выразительной: он стоял подбоченясь, расставив ноги в сандалиях. Она с трудом удержалась, чтобы не припасть к его ногам и не разразиться причитаниями о том, как она любит его.

– Ну что ж, ты выследила меня и узнала, что я веду здесь не холостяцкий образ жизни. – Он повысил голос. – Но нет такого закона, обязующего меня посыпать голову пеплом по этому поводу.

– Я не собиралась шпионить за тобой.

– Тогда какого черта ты здесь делаешь?

– Я хотела преподнести тебе сюрприз, – тихо сказала она. – Только сюрприз преподнесли мне.

Он вскинул голову, словно удивившись тому, с каким достоинством Рой это произнесла. Разве я ругалась как торговка, когда узнавала о твоих изменах? Да, подумала она, увы, да.

– Стыдно прибегать к такому способу, – сказал он несколько спокойнее.

– Мне все объяснила Алфея… Она всегда была твоей единственной, да?

Глаза Рой привыкли к темноте, и она увидела выражение муки на лице Джерри. Кивнув, он сказал:

– Пожалуй, это так.

Она почувствовала, как что-то кольнуло в груди.

– А как же я? Ты хоть что-то похожее ко мне испытывал? – Ее голос невольно предательски сорвался на визг.

Джерри снова взял себя в руки.

– Ты хотела этого, малышка. Вспомни, женитьба была твоей идеей.

– Джерри, неужели ты не понимаешь, что убиваешь меня? – Она разразилась рыданиями. Почему она всю жизнь должна охотиться за тем, что он (или кто-то другой) не способен ей дать? За любовью.

Лицо Джерри сохраняло каменное выражение.

– Вместо ответа – слезы.

– Я не могу ничего поделать, – сквозь плач проговорила она. – То, что я испытываю к тебе, хуже болезни Паркинсона или диабета… или какой-нибудь другой неизлечимой болезни.

Ее рыдания перекрывали приглушенный закрытыми ставнями гомон, доносящийся с площади Зокало.

– Что толку продолжать разговор? Ты постоянно выступаешь в роли голосящей, обманутой, святой жены, а я играю роль подонка. – Джерри шагнул в темную ванную комнату.

Рой услышала, как захлопнулась дверь и зашумел душ. Она села на диван, красная плюшевая обивка которого чуть попахивала перцем. Через минуту она справилась со слезами. Промокнув глаза салфеткой, она прошла в другую комнату, которая была гораздо меньше гостиной и в которой основное место занимала кровать с резным изголовьем.

Глядя на кровать, где ее муж занимался любовью с другой женщиной, Рой почувствовала, что ее мозг заработал с удивительной ясностью. Она слышала, что для мятущегося сердца может наступить момент, когда страх и желание бороться неожиданно отступают, и человек, отбросив эмоции, осознает истину. Сейчас такой момент переживала она.

Я потеряла его, подвела она итог с четкостью, которая казалась несовместимой с ее бесконечным горем. Я потеряла его…

Она долго стояла в дверях.

Душ перестал шуметь. Джерри вышел из ванной с обмотанным вокруг бедер полотенцем.

– Разве я недостаточно ясно выразился? – спросил он.

– Нам нужно поговорить.

– Поговорить? Это означает, что ты сперва все выведаешь у меня, затем станешь стенать и голосить.

– Джерри, я обещаю вести себя как следует.

Он осторожно взглянул на нее, затем прошлепал к шкафу, оставляя мокрые следы на полированном полу, и достал трусы. Отвернувшись от нее, он натянул их на себя.

– У тебя и Алфеи любовная связь. Видишь, я подхожу к этому весьма рационально.

Из большого гардероба Джерри достал чистую рубашку и джинсы.

Рой продолжала:

– Это не кратковременная интрижка, я это понимаю.

Джерри повернул голову в ее сторону.

– Ты в самом деле хочешь подойти к этому разумно? Хочешь найти выход?

– Нам необходимо это сделать.

Не глядя на нее, он застегнул пуговицы на рубашке.

– Истина в том, Рой, что мы никогда не подходили к делу разумно. Это моя вина. Я чувствовал, что оказался в западне, и устроил тебе невыносимую жизнь. Наилучшая вещь для нас – разойтись. Подать на развод.

Развод…

Слово, словно эхо, снова и снова повторялось в голове Рой, и ей показалось, что полумрак в комнате сменился темнотой. Развод… Боясь, что сейчас она может броситься на ковер к его ногам и заголосить, Рой ухватилась за дверной косяк.

Джерри смотрел на нее, на его лице застыло какое-то просительное выражение.

Внезапно Рой осознала, что если ее душа и тело были распяты на дыбе любви, то Джерри испытывал то же самое. В течение долгих лет он сходил с ума от любви к Алфее, подобно тому, как она, Рой, была безумно влюблена в него.

Чувство товарищества и сострадания к Джерри внезапно породило в ней целую гамму эмоций: безнадежность, мстительную ревность к своей сопернице и одновременно какое-то идиотское желание помочь Джерри, стать его союзницей. Ей захотелось, чтобы он одержал победу, несмотря на то, что она будет самым несчастным из противников.

– Развод, – слабым голосом повторила она. – Джерри, я еще не знаю… Я не знаю, как смогу все это вынести.

– Ты никогда не получишь радости от этого грязного брака, как и я.

Рой горестно вздохнула.

– Не сейчас…

Джерри сказал:

– Ну так ты по крайней мере подумай о разводе.

– Я так люблю тебя, дорогой.

– Но ты только сейчас сказала, что колеблешься.

Она с болью в сердце увидела мольбу в его глазах.

– Может, я смогу, если обращусь за помощью к специалисту.

– Может, тебе обратиться к психиатру?

– Думаю, это необходимо.

Сияющая, благодарная улыбка была ей ответом, и Рой показалось, будто ледяные иглы вонзились ей под кожу.

– Ты потрясающий ребенок, Рой, и всегда им была…

– Но ты должен дать мне время…

– Об этом не беспокойся. Сколько угодно…

Она прошла по длинному, прохладному коридору и когда поравнялась с дверью, на которой поблескивала табличка «Bano[15]15
  Ванная (исп.).


[Закрыть], вошла внутрь. Здесь ставни были открыты, и слепящее субтропическое солнце освещало блестящий кафель. Она села на горячий фарфоровый край ванны, будучи не в состоянии унять дрожь.

Что я пообещала?

Развод?

О Боже, Боже!

49

Алфея отставила пустую кружку и повернулась лицом к отелю. Официанты кафе «Мануэла», которые знали, что красивая белокурая американская сеньора всегда завтракает со своим esposo[16]16
  Супруг (исп.).


[Закрыть], вежливо оставили ее в покое. Оркестр на эстраде играл вальсы, прилизанные бизнесмены шли домой, чтобы там не спеша, основательно позавтракать, а рабочие в потрепанной одежде со своими лепешками прятались в густую тень деревьев на площади Зокало. Пестро одетые туристы скрывались под грибками кафе и ресторанчиков.

Лицо Алфеи выглядело спокойным, сложенные вместе руки неподвижно лежали на клетчатой скатерти стола; она старалась ничем не выказать своей тревоги. Но минуты тянулись для нее томительно, и Алфея боялась, что, если Джерри в ближайшее время не появится, она может закричать.

Помирились ли Джерри и Рой? Было ли нужно это примирение? Суждено ли изысканной Алфее Уимборн сыграть старую как мир роль женщины, в нежности которой мужчина нуждается только потому, что его не понимает жена? Или же она, о чем ей прямо сказала Рой, всего лишь одна из кордебалета кокоток, высоко вскидывающих ноги? А может быть, он, дитя питтсбургских трущоб, испытывает злорадное удовольствие оттого, что спит с женщиной, у которой такая громкая родословная? Вопросы жалили и жгли ее.

Официант с редкими усиками подошел к ее столику, чтобы убрать кружку. Не желает ли сеньора чего-нибудь заказать?

Алфея ненавидела официанта за его дурацкие усики, она ненавидела его за то, что от него несло потом и чесноком, но больше всего она ненавидела его за то, что его светло-карие глаза все время следили за ней.

– Я пока не готова, – сказала она. – Конечно, если вам нужен столик…

– Нет, сеньора, конечно, нет. Сеньора знает, что она всегда желанная посетительница в кафе «Мануэла».

Он направился мимо облепленных людьми столиков к раздаточному окошку.

Алфея стала пальцами стучать по столу, не заботясь о том, чтобы попасть в ритм исполняемого на эстраде вальса «Mi corazon»[17]17
  Мое сердце (исп.).


[Закрыть]. Как позволила она снова увлечь себя в эту бездну, из которой ей однажды с таким трудом удалось выбраться? Как могла она оставить сына, своего замечательного юного рыцаря, и тщательно отобранную когорту друзей и поклонников? Почему она так подставила себя, сделала себя такой уязвимой? Да нет другой такой идиотки во всем белом свете!

В этот момент из отеля вышел Джерри.

Она встрепенулась, почувствовав колоссальное облегчение, и стала наблюдать за ним, как за незнакомцем, отмечая ширину его покатых плеч, загар на лице, густую прядь вьющихся волос, закрывавших лоб, которые уже следовало бы подстричь. Складки, залегшие у носа и уголков подвижного рта, казались глубокими, и в целом он напоминал стареющего, несчастливого Пана… а может, усталого рабочего, идущего с завода.

Он опустился на стоявший рядом с ней стул.

– Я уже было хотела уходить, – сказала Алфея с широкой улыбкой.

– Мне бы только чего-нибудь выпить. – На щеках его проглядывала каштановая щетина – на сей раз он против обыкновения не побрился после душа.

– А я голодна.

Когда подошел официант, Алфея снова улыбнулась, отстраняя знакомое, тисненое золотом меню, и, повернувшись к Джерри, перечислила ему свой заказ – салат из авокадо, толченая кукуруза с мясом и красным перцем, лепешки, пиво.

Джерри не повторил ее заказ. Когда официант удалился, Алфея сказала:

– Какой ужасный день! Ты можешь себе представить? Я в эту жару шла домой пешком.

Он дотянулся до ее руки и нервно сжал ее.

– Перестань, Алфея, не надо.

– А в чем дело?

– Я могу принять все, только не надо разыгрывать для меня сцены.

– Разыгрывать сцены?

Он направил на нее взгляд, и она заметила, что у него подергивается левое веко.

– Не надо притворяться, что ее здесь нет.

– Ах, да… Ты о своей жене. – Она произнесла это с едва заметной иронией, и даже намека на обеспокоенность не прозвучало в ее голосе. – Где она, кстати?

– Она не выходила?

– Нет.

– Она покинула номер довольно давно.

– Может, она пытается получить себе номер по соседству с нашим… Похоже, она вполне способна проделать дырку в стене и шпионить за нами.

– Я говорил тебе. Она идет на все, если думает, что замешана другая женщина. – Джерри беспомощно поднял руки. – Самое удивительное, что на сей раз, когда все очень серьезно, она вела себя не так уж плохо… Очень быстро она пришла в себя и стала рассуждать вполне здраво.

Раздался шум голосов, когда три американки средних лет поднялись из-за соседнего столика.

– Может быть, проблема решится, – спросила Алфея подчеркнуто спокойным тоном, – если ты пошлешь ее к чертовой матери?

– Она сказала, что подумает о разводе… Она собирается найти психиатра.

– Вот как? В моих кругах, чтобы расторгнуть брак, ищут адвоката.

– Алфея, пожалуйста, без стервозности. Ей нужна помощь в этом деле.

– Сколько времени уйдет на эту психотерапию? Пять лет? Десять?

– Я скорее снова готов испытать судьбу в Салерно, чем вернуться в палату номер четыре. – Он посмотрел на татуировку на своих руках. – Как я могу осуждать ее за это?

– Стало быть, всякий раз, когда ты уезжаешь, она может явиться перед тобой в роли Офелии. – Алфея замолчала, поскольку подошел официант и стал стелить поверх клетчатой скатерти накрахмаленную заштопанную белую льняную салфетку, после чего опустил на нее тяжелое серебряное блюдо. С шиком поставив перед Джерри стакан виски с содовой, официант ушел. Алфея наклонилась к Джерри.

– Она знает, на каких струнах играть для тебя.

Джерри резко опустил стакан, кадык у него задергался. Он вытер рот фалангой пальца.

– Ты должна знать, что Рой не такая.

– Если не считать этого небольшого пунктика, она, по всей видимости, умна и практична.

– Я тебе прямо говорю, Алфея. Ты единственная женщина, которую я люблю, единственная женщина, которая мне подходит, но я не прощу себе, если Рой свихнется.

Алфея, подняв вилку, посмотрела на него.

– И каким образом ты можешь помешать этому?

– Я намерен дать ей время, чтобы она успокоилась.

– Звучит красиво… Но что ей от этого? Как только она успокоится, она потеряет тебя.

– Она будет под наблюдением психиатра.

Деревянные часы пробили четверть часа.

– И где в этом случае мое место? – спросила Алфея.

– Я понимаю, что прошу слишком многого, но не могла бы ты снова вернуться в Беверли Хиллз и жить там? Она будет моей женой чисто номинально.

– Какое странное выражение…

Официант подал ей еду. Джерри заказал еще два виски, пока она ковырялась в кукурузе с мясом, которое, по ее словам, было переперченным, и в салате из авокадо, который был в этот день совершенно безвкусным. Эти свои жалобы она перемежала ядовитыми репликами по адресу других посетителей кафе. Тень от грибка переместилась, лицо Джерри оказалось наполовину освещенным солнцем, и лишь тогда стало ясно, насколько он расстроен и несчастен.

– Все же ты сука, – сказал он наконец.

– Ну-ну, – это было произнесено таким же ледяным тоном, как и поданное официантом пиво.

– Но в этом одна из причин твоей притягательности. Твердость… Другие женщины без конца скулят или ссылаются на менструацию, когда мне хочется погладить их по заднице.

– Очень деликатно сказано…

– Разве я когда-либо скрывал, что я сквернослов, работяга и скотина?

Алфея опустила вилку.

– Ты вовсе не скотина, – медленно произнесла она.

Джерри вопросительно поднял глаза, и на какое-то мгновение ее отпустила боль из-за того, что проблемы Рой он ставит выше ее страданий.

– Дело в том, – продолжала она, – что ты слишком погружен в свою живопись и не понимаешь, что есть что. Ты никогда не изучал, какую технику и приемы используют люди, когда охотятся друг за другом.

Он хмыкнул.

– Ты таким замысловатым способом хочешь сказать мне, что между нами все в порядке?

Алфея закусила губу. Отныне его забота о Рой будет постоянно омрачать их отношения. Она никогда больше не сможет чувствовать себя с ним спокойно и раскованно. Даже моменты их интимной близости будет омрачать настороженность.

Однако у нее не было выбора. Она любила Джерри Хорака. Хуже того, она нуждалась в нем.

– Я не могу приехать в Беверли Хиллз, – сказала она, вспоминая продолговатое, красивое лицо Чарльза, которое постепенно приобретало черты взрослого мужчины. – Я должна быть рядом с сыном… А что если снова вернуться в Нью-Йорк?

– Неплохая мысль, – сказал Джерри и как-то очень любовно поцеловал ей руку.

– А как же Рой?

– А она будет пытаться вытравить меня из своей души, – ответил он, отводя от Алфеи взгляд.

50

Рой вынула из сумки новую салфетку и высморкалась – она только что перестала плакать.

– Он не живет в ее квартире.

– Вы уже четыре раза упомянули об этом, – сказал доктор Бухманн.

– Но ведь это важно, разве не так?

– А вы как думаете?

Она заерзала на стуле. Доктор Бухманн в костюме-двойке сидел напротив нее. Во время первого сеанса он объяснил Рой, что не будет лечить ее психоанализом, а предпочитает вести с ней непринужденную беседу в гостиной. Психиатру было за сорок, он принадлежал к последователям Юнга. Высокий, неторопливый в движениях, с редеющими каштановыми волосами, чуть картавящий, он вызвал симпатию у Рой – кстати, ее имя он произносил неправильно, хотя достаточно мило. Его приемная находилась на Бедфорд-драйв, всего в нескольких кварталах от «Патриции», в том же белокаменном здании, где практиковал гинеколог, услугами которого пользовались она и Мэрилин. Кстати, доктор Дэш и рекомендовал доктора Бухманна.

Два месяца назад в Оахаке, в убийственно душный январский день, в полутемной спальне, куда доносились приглушенные звуки вальсов, Рой впервые осознала трагедию Джерри и дала обещание обратиться за помощью к специалисту. Сейчас она регулярно, с фанатичной неукоснительностью три раза в неделю посещала психиатра. Она урезала расходы, чтобы из своего бюджета платить доктору Бухманну, и уходила с работы на час раньше по понедельникам, средам и пятницам, проделывая путь до его приемной пешком. Как бы она обходилась без доктора Бухманна? Кому еще могла она поведать о бессонных ночах, когда она лежит, прислушиваясь к зловещим скрипам (Рой знала, что это галлюцинации), которые доносятся из пустой студии Джерри? Кому еще могла она рассказать, что не в состоянии вспомнить ни того, что в этот день ела, ни имен своих постоянных клиентов? Однажды она осмелилась признаться, что регулярно в одиночестве выпивает по вечерам. Не говоря слов осуждения, доктор в то же время мягко предостерег ее от этого.

– Конечно же, это важно, переехал он к ней или нет! – нетерпеливо сказала Рой. – Удивительно, что вы задаете такой вопрос. Я единственная женщина, с которой он вместе жил.

– Рой, он ведь сказал вам, что хочет жениться на миссис Уимборн.

– Конечно, эта ведьма очень привлекательна! Но она утомляет своих мужчин – у нее уже два развода. Доктор Бухманн, помните, я рассказывала вам об Оахаке, когда мне стало жалко его и я сказала, что подумаю о разводе. Так вот, теперь я вижу, что это было бы не так уж глупо… Она в конце концов выгонит его. А я сумею пережить разлуку. Я буду ждать, сколько нужно, пока не появится возможность вернуть его.

– Рой, послушайте меня…

– Я знаю, что цепляюсь за мужчину, который норовит вырваться от меня… Но я ничего не могу поделать. До этого я никогда в жизни не бегала за мужчиной.

– Вы милая, привлекательная женщина. Вы щедры, добры, умны, вы сделали себе отличную карьеру. Ваши сослуживцы любят вас и доверяют вам. У вас дружная, любящая семья, много хороших друзей. Чтобы нормально жить дальше, нужно уметь заглянуть в свое будущее. Именно для этого вы пришли сюда.

Рой откинулась на спинку стула.

– Беседы с вами спасли мне жизнь, но если бы Джерри позвонил мне завтра и приказал умереть, я бы умерла.

– Я-то полагал, что мы достигли большего прогресса, – грустно произнес психиатр.

– Доктор Бухманн, узнать подробности моей жизни и понять, что я испытываю к Джерри, – это разные вещи. – Рой почувствовала боль в горле, словно шелковый шнур сдавил ей шею. – Я люблю его безумно! Он – моя жизнь.

– Рой, Рой…

– Она всегда воровала у меня парней! Может, это объясняется ее лесбиянскими наклонностями, кто знает!

– Та история школьных времен в корне отличается от нынешней. Надо решить сегодняшнюю проблему.

– Как тут решить, если ты так стремишься к кому-то, что от напряжения дрожит каждый нерв? Вы любили когда-нибудь? Вы можете это понять? Без него я ничто! Я не существую! – Рой закрыла лицо руками, и звуки рыданий эхом отозвались в приемной.

Чуть позже Рой ехала мимо длинных кварталов в южном направлении. Стоял туман, и ее ослепляли зажженные фары встречных машин. На противоположной стороне бульвара уличные фонари освещали стандартные бунгало, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга. В окнах горел свет, и там, где шторы не были опущены, Рой могла видеть мужчин, женщин, детей за столом либо перед телевизором. Вот они – дома, семьи, думала она, испытывая тоскливое чувство одиночества.

Она повернула к дому и затормозила перед крытым въездом в гараж, который был сделан, когда гараж переделали в студию для Джерри. Когда-то, возвращаясь домой, Рой с гордостью думала, как мудро она распорядилась свадебным подарком Мэрилин, использовав его в качестве основного взноса за дом. Сейчас же дом стал зловещим напоминанием о том, что Джерри наплевал на все это и покинул его.

В уютной с желтыми стенами кухне она сразу направилась к шкафчику, где хранилось спиртное, и наполнила рюмку. Заглушать тоску спиртным было внове для Рой: до января она напивалась лишь однажды в жизни – это случилось после стычки с Джерри. Сейчас, когда раны зияли и кровоточили, она была не в состоянии пережить длинные, мучительные ночи без своего рода анестезии. Выпив рюмку джина, Рой налила вторую и направилась в гостиную. Она все еще продолжала выплачивать взносы за диван и стулья, за телевизор, кофейный столик, за гарнитур для гостиной. Комната была украшена тремя большими картинами маслом – образцами беспредметного искусства, написанными Джерри в парижский период. Рой видела на них скорее большие голубые шрамы, нежели изображение Сены и ее набережной.

В маленьком доме не было и намека на присущий Уэйсам беспорядок. Рой ежедневно вставала в шесть часов, производила уборку, а в голову ей лезли идиотские мысли о том, что именно сегодня Алфея и Джерри могут рассориться, именно сегодня он вернется домой, и поэтому на столе не должно быть ни пылинки, а раковина должна блестеть.

Рой принесла рюмку с джином в спальню, где переоделась в велюровый халат. Затем, затолкав обед из замороженного полуфабриката в термостат, она снова выпила, глядя в телевизор, на экране которого маленькие человечки хохотали, едва не лопаясь от смеха.

Когда зазвонил телефон, ее пронзила мысль: Джерри! Она бросилась к аппарату.

– Привет, дочка, – услышала Рой голос Нолаби.

Рой вздохнула. Конечно же, это не мог быть Джерри. Он никогда не звонил. Было восемь тридцать – время дежурного материнского звонка. Она перенесла аппарат к дивану и приглушенным голосом стала отвечать на вопросы Нолаби. Да, все хорошо, да, она поужинала, поела как следует – Рой взглянула на тарелочку из фольги, к желеобразному содержимому которой она едва притронулась… Цыпленок, горошек, картофельное пюре, подливка…

– Ты должна беречь себя, – наставляла ее Нолаби. – Не следует отчаиваться из-за того, что этот человек ушел.

– Как ты не можешь понять, мама! – бросилась она на защиту мужа. – Джерри не какой-нибудь там бухгалтер, он художник! Артисты должны идти туда, куда их влечет вдохновение! Он должен быть свободен! Сейчас ему, например, нужен Нью-Йорк!

– Доченька, я только хочу сказать, если бы он на тебя обращал внимание…

– А он обращает! Он хочет, чтобы я была с ним, но у меня работа, ты ведь помнишь об этом?

– Я постоянно беспокоюсь о тебе, Рой…

Рой прислушалась к участившимся ударам сердца, затем сказала:

– Прости, мама. Так получилось, я сорвалась.

Через несколько минут телефон зазвонил снова. Это была Мэрилин. Она тоже звонила каждый вечер, но вопросов не задавала и наставлений не читала, а вместо этого мягким негромким голосом рассказывала ей анекдоты и истории, связанные с ее работой в новом фильме, в котором снимался также Луи Джордан.

Мэрилин больше не была связана контрактом с «Магнум пикчерз». С наступлением телевизионной эры ни одна студия не могла позволить себе содержать армию кинозвезд, поэтому приглашение на каждую новую роль следовало после суматошных переговоров. Хотя у Рейн Фэрберн приглашений было вполне достаточно, она постепенно входила в тот возраст, когда уже трудно было изображать юных девственниц, переживающих первую любовь, что неизменно вызывало интерес зрителя, который платил из своего кошелька.

Трубку взяла Сари.

Рой откинула голову на спинку дивана, подняла ногу и с наслаждением помахала ею. Общение с детьми Мэрилин словно снимало физическую боль, которая, как поняла Рой после поисков врачами причин ее бесплодия, сосредоточивалась в матке.

– Как насчет воскресенья? – спросила Сари. – Тетя Рой, мы поедем в Диснейленд?

В таком многолюдном месте за Мэрилин станут охотиться любители автографов, а перенесенный инфаркт лишил Джошуа мобильности, и Рой взяла на себя приятную миссию быть пастырем боевого, с ломающимся голосом племянника и тоненькой черноволосой племянницы.

– Это написано красными чернилами на моем календаре. Праздничный день… Я люблю тебя, сладкая!

Повесив трубку, Рой посмотрела на заключенные в стеклянный футляр часы с маятником, стоящие на камине. Взгляд никак не фиксировался на римских цифрах, и она подошла поближе. Без десяти девять, а по восточному времени – без десяти двенадцать. Прежде чем позвонить по междугородному телефону, она снова наполнила рюмку.

Номер, с которым она попробовала соединиться, не ответил.

Она легла ни диван и через каждые пять минут снова и снова крутила диск. В Нью-Йорке было два часа.

– Да? – раздался сердитый голос Джерри.

Она затаила дыхание.

– Кто это?

Рой поставила телефон себе на грудь.

– Рой? – донесся какой-то мышиный писк.

Это всего лишь отдаленный голос, подумала Рой, глядя на десятидюймовый экран, где стайка австрийских девиц дружно и высоко вскидывала ноги. Ты вернешься в мой дом…

– Черт побери, ты опять раздавила бутылку.

Иной раз она не могла сдержать пьяных слез, однако звонила регулярно. Единственным просветом среди сплошной безнадежности было для нее то, что Джерри продолжал спать в мансарде Вольтера Канзуки, а не переехал к Алфее.

– Этот психиатр действует на тебя не лучше, а хуже… Надо кончать с пьянством, с этими телефонными звонками. – Он слегка понизил голос. – У меня нет больше сил терпеть!

Она повесила трубку и отправилась спать.

Спала она беспокойно, ее мучили тяжелые сновидения, а в два часа она внезапно проснулась. Мышцы ее были напряжены, она чувствовала отвращение к себе. Неудивительно, что он ненавидит меня. Неудивительно, что он предпочитает эту сосульку… Как я смогу жить без него?

– Я не могу сделать это завтра, – сказала Алфея.

– А в чем дело? – спросил Джерри.

– Завтра День дураков, и я улетаю домой.

– И как долго ты там пробудешь?

Снимая леопардовую шубу, она пересекла мансарду и подошла к мольберту, с которого смотрели роскошные акварельные тюльпаны, написанные ею накануне. Она наклонила голову, критически вглядываясь в натюрморт.

– Композиция неплохая, а вот колорит вялый… Ты согласен?

– Перестань кокетничать, Алфея!

– У отца операция – все случилось внезапно. Он звонил утром. Что еще остается любящей дочери, кроме как мчаться к нему? – Она гордо вздернула подбородок.

Джерри обнял ее за талию.

– Сложная операция? – мягко спросил он.

Она отодвинулась от него.

– Ты знаешь, что такое операция на прямой кишке?

– О Боже!

– Рак, рак, – проговорила она – Мы все становимся добычей рака…

– Послушай, я никогда не касался твоих отношений с родителями, но зачем ты притворяешься, что тебе это безразлично?

– Потому что мне это не безразлично. – Она закрыла глаза. На ее веках были видны нежные зеленоватые прожилки. – Бедный папа!.. Пока мы здесь говорим, ему становится все хуже… На моей памяти он был таким всего один раз, – глухо добавила она.

– Я поеду с тобой, – сказал Джерри.

Она ласково коснулась пальцами его щеки.

– Это очень трогательно… Но рассуди здраво: нам вряд ли удастся быть там вместе.

– Я не стану навещать его в больнице, но в случае необходимости буду рядом с тобой.

– Ты остановишься у себя?

– Господи, зачем же начинать всю эту бодягу сначала?

– Сначала? Разве она прекратила свои звонки на сон грядущий?

– Нет. Я не собираюсь говорить ей, что буду в Лос-Анджелесе.

– Тогда как ты объяснишь ей тот факт, что ты не в Нью-Йорке?

– Кто знает? Как обычно. Мне нужно поискать натуру, подходящее освещение.

Алфея снова дотронулась до его щеки.

– Нам придется заказать тебе номер в отеле.

– Ты ведь знаешь меня. Я всегда умудряюсь найти место, откуда меня выгоняют.

– Мой кузен предоставляет мне свой самолет.

– Еще одно чудо? – На лице Джерри мелькнула беглая улыбка. Он всегда хмыкал при виде роскошных, богато обставленных номеров в аэропортах, где они останавливались и принимали душ, а также сталкиваясь со сверхизысканным сервисом, в том числе и в виде частных самолетов.

– Деле не во мне, любимый, а в лампе Алладина. Она сорвала с мольберта акварель и разорвала ее.

– Вам, богатым, все достается легко.

– Верно, в том числе и рак прямой кишки.