Текст книги "Все и немного больше"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)
– Она тоже несчастлива?
– В том-то и парадокс… Готов биться об заклад, что нет. Это я несчастен. Она работает в «Патриции» как вол и приходит домой напевая. Она считает, что делает мне приятное… Кленовая мебель, рецепты из женских журналов… Это все для меня… Я пытаюсь говорить все, что полагается в таких случаях, хоть иной раз мне поперек горла встает моя собственная фальшь.
– И ты в конце концов взрываешься, – предположила Алфея.
– Взрываюсь со страшной силой… Ты меня понимаешь?
– Я жила с Обри Уимборном три года.
– После очередного взрыва она уходит в другую спальню и рыдает всю ночь, затем ходит несколько дней как побитый щенок. Сердце у меня разрывается, но когда я пытаюсь извиниться, у меня не получается. Ты не представляешь, каким говном я себя чувствую.
– Обри из кожи лез вон, чтобы угодить мне. Я не сразу поняла, что он производил надо мной психологический эксперимент – хотел узнать, как далеко я способна зайти. Ему нужно было, чтобы я вела себя, как садистка. В конце концов, когда я больше не могла выносить себя, я бросила его.
– Мне жаль Рой так, как никого и никогда не было жаль, но я не могу переделать себя. – Он снова вздохнул. – И потом эта проблема с ребенком…
Алфея убрала длинную точеную ногу с волосатой ноги Джерри.
– У тебя есть ребенок?
– В том-то и дело, что нет. Тут что-то не в порядке, но вот у кого из нас – этого доктора не знают. Перед войной, когда я не хотел детей, я мог их иметь. – Он помолчал. – Может быть, что-то разладилось у меня, когда я был ранен в Салерно.
Алфея затаила дыхание и ничего не сказала.
– Мы ходили к трем разным специалистам. Последний из них усадил нас в своем офисе, стены которого были увешаны репродукциями картин Ван Гога. Сложил свои жирные руки на жирном животе и стал выдавать советы. Он заявил, что ей не следует работать в «Патриции». «Вы должны вести себя как женщина. В этом весь фокус», – изрек этот жирный говнюк. Рой уставилась на меня молящим, полным надежды взглядом, а я сказал: «Я не собираюсь искать работу в какой-нибудь занюханной лавочке, и нам нужна твоя зарплата». Она разрыдалась прямо на глазах этого жирного доктора, стала салфеткой промокать глаза… Мне было до чертиков жаль ее. Кое-как мы вырвались из этой хреновой конторы с фальшивым Ван Гогом. Я не приходил домой целую неделю. Большую часть времени я пьянствовал, чтобы не вспоминать о том, как я ненавижу себя.
– А как насчет развода?
Последовала довольно продолжительная пауза.
– Когда я однажды заикнулся об этом, Рой чуть не рехнулась. Она редко пьет, но тут наклюкалась страшно. Она валялась на полу и пыталась целовать мои туфли. – Обнаженное тело Джерри содрогнулось. – Я думаю, что она покончила бы с собой, если бы я не отступил.
– Обри грозился прибегнуть к оружию и пилюлям… Вместо этого женился вторично.
– Из этой ситуации нет выхода. Рой и я обречены быть вместе. Однажды она водила меня на такой спектакль – «Нет выхода…»
– Жан Поль Сартр.
– Да, так сказать, экзит-энтиалистский спектакль…[13]13
Exit – выход, entia – сущность (англ.).
[Закрыть]
Алфея засмеялась, оценив его каламбур, и поцеловала в шею.
– Ты не такой уж неандерталец, как притворяешься.
– Там трое людей оказались в ловушке в одной комнате, и никто из этих бедолаг не мог получить то, что хотел… В нашем случае разница лишь та, что в ловушке двое – мистер и миссис Джерри Хорак… Не хочу больше говорить об этом.
Алфея обняла его, и оба замерли в долгом, нежном поцелуе.
Снова послышалось шуршанье крупки за окном на фоне шепота, вздохов и бормотания. Она поднялась, накрыв распущенными платиновыми волосами шрам на его груди. Он неистово ласкал ее тело, но Алфея решила задержать свой оргазм, пока Джерри не достигнет своего. Это была сладостная мука. Когда он наконец вошел в нее, она с громким криком повалилась на матрац, чувствуя, как каждая клеточка ее тела уносится в дальнюю, фантастическую страну блаженства и радости.
46
Они условились встретиться в галерее Лэнгли в одиннадцать часов. Галерея находилась на Медисон авеню в нескольких кварталах от ее дома, поэтому она отправилась пешком. О вчерашней буре в городе напоминали лишь обрывки газет в сточных канавах. Было очень холодно, небо казалось лазурным. Сверкающие витрины магазинов демонстрировали великолепие и разнообразие товаров. Вдоль тротуара были выставлены горшки с пышными хризантемами.
Нью-Йорк улыбался Алфее, и она улыбалась в ответ.
Она свернула к ухоженному кирпичному дому. На выкрашенной в черный цвет двери была прибита медная дощечка с надписью:
Галерея Лэнгли
Новое и новейшее искусство
Стуча каблучками по паркету, она пересекла фойе и заглянула в залы экспозиции. Джерри пока что не было. Она расписалась в большой книге посетителей. Регистратор, дородный мужчина, который, по всей видимости, выполнял также функции музейного сторожа, вручил ей роскошный, напечатанный на мелованной бумаге каталог, на обложке которого крупными буквами было написано: Хорак.
Толстый ковер поглощал звук шагов нескольких женщин, которые перешептывались, с благоговением рассматривая огромные, почти монохромные картины. Скрестив руки на груди, Алфея стала разглядывать квадратные холсты, площадь которых превышала иную комнату. На бежевом фоне огромный гладкий темно-коричневый шар был разделен надвое коричневой линией. Маленькая табличка в правом нижнем углу гласила, что работа продана.
К ней подошел комиссионер.
– Хорак здорово вырос со времени своей последней выставки, – сказал он с неким среднеевропейским акцентом, национальную принадлежность которого Алфея определить не смогла. – Сейчас считается, что покупка его картин – это столь же надежное помещение капитала, как и покупка картин Поллока или де Коонинга… В то же время цена более доступная.
– Я пришла просто посмотреть.
– Всегда готов оказать вам услугу, – проговорил он, галантно ретируясь.
Она успела пройти все залы, когда появился Джерри. Среди чопорных матрон и комиссионеров в строгих костюмах Джерри в линялых джинсах и черной кожаной куртке казался каким-то чужаком. Подняв руку в приветствии, он направился к Алфее.
– Каков приговор? – громко спросил он, нарушая кладбищенскую тишину. Стоящая рядом пара обернулась и укоризненно посмотрела на него.
– Я не понимаю, что ты хочешь здесь выразить. – Она кивком головы показала на большое полотно. – Что жизнь – плоская и бесцветная?
– Что я растоптан, – сказал Джерри. – Когда я вышел из психушки, я стал избегать всего предметно-изобразительного.
– А что случилось с моими портретами, Джерри?
– Берт хранил их для меня, но мне было больно смотреть на них, и я их уничтожил… Ты не согласишься снова мне попозировать?
– Если ты позволишь мне попытаться написать твой портрет.
– А ты работала все это время?
– Нет, но хотелось бы возобновить.
– А почему бы и нет! Организуем с тобой целое художественное направление портретистов. – Он засмеялся.
Вновь подошел комиссионер.
– Я вижу, мадам, вы встретили нашего художника.
– Да, он уговаривает меня купить вот эту картину.
– Это будет несусветной глупостью с твоей стороны, – возразил Джерри.
На лице комиссионера появилось нечто вроде улыбки.
– Должен сказать, что о ценности работы меньше всего способен судить сам художник.
Пока оформлялась покупка, Джерри острил, что, если бы у нее все шарики были на месте, она ни за что бы не выложила такую сумму за огромный коричневый шар, который для нее не имеет никакого смысла.
Комиссионер озабоченно сопел, пока Алфея не выписала чек.
Они покидали галерею, смеясь, словно расшалившиеся дети. До места, где остановился Джерри, было неблизко, тем не менее они решили пройтись пешком. Через полчаса оба почувствовали, что умирают от голода, и завернули в небольшую закусочную, где за тесно стоящими столиками беседовали посетители, а между ними с тарелками в руках балансировала грудастая официантка. Алфея и Джерри съели по толстому, хрустящему сэндвичу с копченой говядиной.
Если бы кто-нибудь увидел меня здесь, то не поверил бы собственным глазам, подумала Алфея Койн Каннингхэм Фирелли Уимборн. Она сохранила вполне невозмутимый вид, когда двое сидящих за соседним столиком и отчаянно жестикулирующих коммерсантов засмеялись, видя, что она промокает бумажной салфеткой горчичное пятно на своей шелковой блузке.
Рядом с Джерри Алфея чувствовала себя удивительно раскрепощенной и свободной от необходимости соблюдать этикет. Она с наслаждением жевала и громко смеялась, словно перевозбудившийся ребенок. Она вела себя совершенно непринужденно. Перегнувшись через узкий столик, Алфея поцеловала Джерри в щеку пахнущими горчицей губами.
Подкрепившись, они продолжили путь. Обнимаясь и смеясь, они дошли до Хаустон-стрит. Приятель Джерри, уехавший на этюды в Северную Африку, оставил ему ключи от мансарды. Большую часть здания арендовала швейная мастерская, и через открытые двери можно было видеть тесные переполненные помещения, где пуэрториканки горбились над швейными машинками или гладильными досками, а из приемников неслись латиноамериканские мелодии.
В мансарде пахло гипсом, скипидаром, джутом, масляными красками, акриловой смолой, пылью. Джерри закрыл дверь. Взяв руку Алфеи, он приложил ее к своей груди. Сердце его стучало с перебоями.
– Вот что бывает, когда старые инвалиды пешком поднимаются по лестнице, – сказала она, но затем ее насмешливый голос перешел в шепот: – Джерри…
Они повалились на матрац.
Мансарда стала их местом свиданий.
Алфея просила Гордона, своего дворецкого и шофера, подбросить ее в этот район часам к десяти. Джерри уже работал в линялой армейской рубашке защитного цвета, которая была основательно заляпана краской. Они разговаривали мало. Он писал ее, она угольным карандашом рисовала его. Ее этюдам не хватало мастерства, но в них чувствовалась экспрессия, и это ее радовало. Моя мечта была не такой уж идиотской, думала она.
Он писал серию портретов Алфеи размером три на пять футов, изображая ее с реалистической, почти фотографической точностью; эта манера, заставляющая вспомнить Хоппера, позволяла ему блистательно передать ее зажигательную, неотразимую эротичность и одновременно ее одиночество.
Примерно в четыре часа он сворачивал работу. Они ели в одном из ближайших дешевых кафе, затем возвращались в мансарду и предавались любви.
Они редко бывали у нее дома. Дело не в том, что они чего-то опасались: ее повар и горничная жили на втором этаже, а Гордон каждый вечер уходил домой в Гарлем. Но все эти роскошные, элегантно обставленные апартаменты должны были служить одной цели – подтверждать, что Алфея Уимборн была лучшей из лучших. Сейчас у нее не было необходимости кому-то что-то доказывать.
За эти недели она внесла кое-какие мелкие изменения в свой образ жизни: отказалась от девяти приглашений на обед, отменила банкеты и благотворительные вечера и распростилась с сенатором Андре Уордом.
Пусть сколько угодно сплетничают по поводу ее отсутствия. Если любопытствующие хотят что-то узнать о ее связи с Джерри Хораком, сыном спившегося рабочего, пусть их! Законы ее мира, еще недавно столь много значившие для нее, сейчас потеряли в ее глазах всякий смысл.
Алфея также обнаружила, что она изменила свое отношение к Рой. Ушли первоначальные чувства ревности и стыда, и на Рой она сейчас смотрела не как на соперницу, а как на старую подругу, которая оказалась заложницей несчастливого брака.
Накануне пятнадцатого декабря Алфея решила, что не будет больше откладывать рождественские покупки. После закрытия магазинов она встретила Джерри в русской чайной. Было слишком поздно для обеда и слишком рано для публики, которая перекусывает после окончания концертов, поэтому ресторан практически пустовал. Они сидели в просторной кабине. Джерри, который обычно располагался рядом с ней, сегодня сел на некотором расстоянии и за короткое время заказал три порции виски. Раньше подобная отчужденность Джерри испугала бы ее, хотя внешне она бы этого не показала. Сегодня же Алфея спокойно ела, принимая как данность тот факт, что Джерри чем-то расстроен и через какое-то время расскажет ей о причинах своего дурного настроения.
– Сегодня я получил два письма, – прервал он наконец молчание. – Одно из них – от Рой.
Алфея подняла голову от блинов.
– Я думала, она часто пишет.
– Да, это так… Но сегодняшнее письмо – особое.
– Особое? В каком смысле?
Он приподнялся, достал два конверта из кармана брюк и протянул ей голубой конверт, который еще хранил тепло и изгибы его тела.
Алфея вскрыла конверт и увидела некогда знакомый почерк.
Любимый,
прости меня за то, что я пишу это тебе, но тебя нет уже целую вечность. Я хорошо понимаю, как важно для тебя быть на своей выставке, но ты говорил, что твое отсутствие продлится лишь две недели. Прошло уже шесть недель. Любимый, я не жалуюсь. Ты и твоя карьера всегда были для меня на первом плане, ты ведь знаешь это. Но сейчас дом так отчаянно пуст без тебя, а ночью мне приходят на ум всякие кошмарные мысли.
Может, ты нашел девушку?
Ты знаешь, я всегда понимала, что от такого мужчины, как ты, такого замечательного художника, нельзя ожидать, чтобы он был постоянно моногамным. Если у тебя какое-то увлечение, я смогу это пережить. Любимый, что бы тебя ни удерживало в Нью-Йорке, я смогу понять. Но я должна знать.
Я уверена, что причина в другой женщине – от жены это не скроешь, поэтому не надо делать из этого секрета.
Но потерять тебя совсем – этого я не вынесу.
Я снова ходила к доктору Дэшу, и он направил меня к специалисту, который практикует новые виды лечения. Я отправлюсь к нему завтра. Любимый, как хочу я подарить тебе ребенка! Помни всегда, что ты для меня – все, что я без тебя ничто и что я от всего сердца поклоняюсь тебе и мечтаю видеть тебя дома.
Я так хочу почувствовать тебя в своем теле.
Обожаю тебя!
Рой
Алфее стало не по себе. Если бы это был кто-то другой, а не Джерри Хорак, она сейчас же убежала бы, чтобы не видеть выражения муки на его лице, убежала бы от этого горестного, отчаянного письма, убежала бы, чтобы не длить эти отношения, имеющие столь трагическую изнанку. Но это был Джерри, который сейчас костяшками пальцев нервно барабанил по столу.
Алфея вернула ему письмо.
– Это больно читать, Джерри.
Он разогнул плечи.
– Она морально расстреливает меня изо всех стволов.
– Она обычно такая бодрая, спокойная… Может, она была пьяной, когда писала?.. Ты ведь говорил, что она пьет.
– Только один раз, когда я предложил разойтись. Я поступил, как подонок, показав тебе письмо, но когда она ведет себя так, это достает меня до печенок.
– Господи, неудивительно! По опыту моих отношений с Обри я знаю, что это типичная мазохистская игра.
– Нет, это не игра, это так и есть. – Вздохнув, он вынул листок из другого конверта и протянул его Алфее.
Дорогой Джерри,
наверное, я вмешиваюсь не в свое дело, но бедняжка Рой выглядит больной и пребывает в отчаянии все эти недели, отчего я не нахожу себе места. Она молчит и ни на что не жалуется, но за это время посетила нескольких врачей.
Она придет в ярость, если узнает, что я пишу тебе, но я полагаю, что ты вправе знать, что твоя жена очень нуждается в тебе. Никакая выставка не может быть важнее этого. Помнишь, как Мэрилин пренебрегла «Потерянной Сабриной», когда у Джошуа случился инфаркт?
Джерри, ты можешь называть меня тещей, которая сует свой нос в чужие дела, но ты должен быть здесь и позаботиться о Рой.
С любовью,
мама Уэйс
Алфея подняла взгляд на Джерри.
– Стало быть, ты собираешься в Калифорнию?
– Я подожду.
– Из-за меня? – Алфея удивилась, с какой легкостью она задала этот вопрос.
Он покачал головой.
Еще удивительней было то, что его отрицание нисколько не расстроило ее. Она макнула блин в сметану.
– Тогда почему?
– Когда она начинает морально давить на меня, я не могу уступить. Я бы хотел, но не могу. Кажется, что стоит сказать несколько приятных, теплых слов, сочувственно погладить ее… Но что-то удерживает меня… Какое-то пакостное ослиное упрямство.
– Я называю это чувством собственного достоинства, – сказала Алфея. – Вокруг хнычут, и вина из тебя так и хлещет, как слюна из собачек Павлова. Ну кому, скажи мне, хочется чувствовать себя средоточием чисто животных рефлексов?
В этот вечер они поехали на квартиру к Алфее. Они пили в библиотеке, когда зазвонил телефон. Это был Чарльз.
– Мама, я был уверен, что застану тебя дома. – Его отроческий голос модулировал, становился иногда басовитым. – Ты уже решила, как проведешь рождественские каникулы?
– Пока еще нет.
– Нейсмит приглашает меня к себе. У его родителей дом на Майне, где можно отлично покататься на лыжах, – сообщил Чарльз. Алфея знала, что Нейсмит был товарищем Чарльза по комнате.
– Я слыхала, что там много снега.
– Прежде чем дать согласие, я решил переговорить с тобой.
– Чарльз, мы можем увидеться с тобой за неделю до этого.
– Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя одинокой. Это первое Рождество после смерти отца.
Никто из них не намерен был вспоминать о том, что она развелась с Фирелли много лет назад. Но за исключением трех шумных рождественских праздников, когда Алфея была связана с Обри, она проводила Рождество в Истборне с жизнерадостным старым маэстро.
– Мне нужно сделать миллион дел, – сказала Алфея.
– Ты уверена, что не будешь чувствовать себя одинокой?
– Чарльз, я рада, что у тебя все складывается хорошо. Я хочу, чтобы ты съездил туда.
Положив трубку, Алфея увидела, как поднялась бровь у Джерри, и почувствовала, что краснеет. Ведь это отец Чарльза, подумала она.
– Это мой сын, – пояснила она.
– Это великолепно, что ты так разговариваешь с ним. Без запугивания и без фальши.
– У нас так все поставлено.
– Я понял, что ребенок пристроен на Рождество… Не желаешь поехать со мной в Оахаку?
– В Оахаку?
– Я планирую сделать мексиканскую серию.
– Ты сделаешь остановку в Лос-Анджелесе?
Джерри в раздумье пожал плечами.
– Возможно… Это как получится… В конце концов я всегда играю в ее игру, только делаю это безобразно.
Она подошла к нему и поцеловала его в морщинистый лоб.
– Я не была в Мексике целую вечность, – сказала она.
47
В снятом номере «Отеля де лос Рейес» узкий балкон выходил на главную площадь Оахаки, которая называлась Зокало. Над площадью постоянно кружились и прятались в тени деревьев тучи птиц, буйно цвели ибискусы и оранжево-розовые бугенвиллии. В течение всего дня в городской собор тянулись фигуры в черном. По утренней прохладе под колониальными арками с корзинами в руках бродили закутанные в платки продавщицы лепешек. Когда кафедральные деревянные часы – подарок испанского короля в 1735 году – били девять часов, кафе вдоль тротуаров уже были заполнены туристами, а бродячие торговцы предлагали им пледы, коврики и шали. Ближе к полудню начинали звучать громкие маримбы – на эстраду выходили сменяющие друг друга музыкальные группы. Едва опускались сумерки, на площади появлялись надменные молодые люди с набриолиненными волосами, которые двигались в одну сторону, в то время как стайки хихикающих девушек шли в обратном направлении. В любое время суток площадь пересекали ветхие допотопные машины и роскошные новейшие лимузины, громыхали грузовики, ползли запряженные волами повозки, проносились велосипедисты, важно шествовали ослики… Это была постоянная какофония гудков, грохота, дребезжания, звона колокольчиков, криков животных и возгласов людей.
Алфея прибыла в Оахаку 23 декабря. Был праздник редиски, и ей на каждом шагу попадались огромные изображения этого овоща. Она устроилась на полупансион в «Отеле де лос Рейес». Джерри прилетел двумя днями позже, в день битья тарелок, когда люди ели из глиняной посуды, а затем с энтузиазмом швыряли ее в церковный двор. Он ни словом не обмолвился о Рой, но Алфея догадалась, что Джерри спал с женой и появлялся с ней на людях. А затем, видимо, что-то пробубнил ей, оправдывая свой отъезд, – дескать, новая серия картин.
Дни Алфеи и Джерри в Оахаке протекали размеренно и спокойно.
Они спали до половины девятого, когда маленькая горничная с лицом, свидетельствующем о ее принадлежности к племени майя, приносила им лепешки, клубничный джем и чайник с дымящимся шоколадным напитком, который потом разливала в большие зеленые чашки.
Джерри ездил на взятом напрокат «студебеккере» осмотреть гору Альбан, руины высотного города, население которого за тысячу лет до испанской конкисты составляло сорок тысяч человек. Он пока еще не решил, на чем остановить свое внимание – на разрушенных пирамидальных храмах, причудливых дворцах, круглых дворах или церемониальных площадях.
Иногда по утрам Алфея посещала торговые ряды, состоящие из палаток, защищенных от солнца деревянными крышами или матерчатыми навесами. Она купила Джерри плиссированную рубашку, а себе несколько хлопчатобумажных платьев с мастерски выполненной вышивкой. По субботам индейцы из близлежащих деревень приносили на продажу свои изделия, и она приобрела для друзей подарки – шерстяные в духе блестящего наива пледы, вышитые пояса, большого игрушечного ослика из кожи, который наверняка посмешит Чарльза. Она купила даже красивую черную глазурованную вазу, чтобы Джерри послал ее Рой.
Но чаще всего по утрам Алфея брала пастельные карандаши или акварельные краски и, сидя на балконе, пыталась запечатлеть жанровые сценки на площади Зокало, постоянно сменяющие друг друга. В сравнении с яркой действительностью ее наброски казались ей бледными и невыразительными. И в то же время работа рождала в ней чувство сопричастности к происходящему на площади.
Около часа Джерри возвращался в отель. Они завтракали в кафе на Зокало, как правило, заказывая мясо, завернутое в банановые листья и сдобренное наперченным соусом, после которого во рту оставался привкус шоколада.
Во время сиесты они занимались любовью, после чего крепко засыпали в объятиях друг друга.
Ближе к вечеру ехали осматривать живописные окрестные взгорья и долины. Жители доколумбовой Оахаки построили множество гробниц и, несмотря на титанические усилия церкви выкорчевать следы древних миштекской и сапотекской религий, многие сохранились. Снова и снова Алфея и Джерри приезжали к «своей» гробнице. Над аркой у входа возвышалась скульптурная группа, включающая мужчину с тяжелым подбородком и женщину с тонкими чертами лица; по-видимому, это были муж и жена – чета, умершая много столетий назад, однако на века оставшаяся неразлучной в уютной пятикомнатной усыпальнице.
– Когда придет время, я предпочел бы быть с тобой здесь, а не зарытым где-то на лесной поляне, – сказал Джерри.
В быстро наступающих сиреневых сумерках они медленно потягивали прохладительные напитки, стуча по стаканам в такт без устали звучащим маримбам. В десять они возвращались в отель, шли в украшенный гобеленами обеденный зал, где им подавали обед из четырех блюд. Еще до полуночи они засыпали в своей большой мягкой кровати.
В одно особенно жаркое утро в середине января Алфея взяла пастельные карандаши и отправилась в живописный сад, что находился примерно в двух милях к северу от центра города. К обеду ни тенистые деревья, ни широкополая соломенная шляпа уже не способны были защитить ее от жары, и Алфея отправилась пешком домой. Через пять минут она уже сожалела, что не взяла такси. Пот струился у нее между грудями и по спине, и она мечтала лишь об одном – о прохладной ванне да еще о большой кружке ледяного пива.
У Алфеи рябило в глазах, когда она добралась до площади Зокало.
– Алфея! – услышала она женский голос. – Алфея!
Алфея вздрогнула. Некоторые туристы, живущие в отеле иногда пытались завязать с ней или Джерри разговор, но оба они не стремились к новым знакомствам. Она в смятении посмотрела в ту сторону, откуда послышался зов.
Молодая женщина в сарафане с обнаженными веснушчатыми плечами энергично махала зонтиком, сидя за столиком открытого кафе «Мануэла».
Это была Рой.
При виде жены Джерри – и некогда своей подруги – Алфею объял страх.
Она тряхнула корзинкой, в которой находились ее рисовальные принадлежности, испытывая неодолимое желание броситься со всех ног к отелю, снять с себя это пропитанное потом дурацкое экзотическое платье, искупаться и облачиться в прохладный шелк.
Рой снова помахала зонтиком.
Алфея сделала глубокий вдох и, лавируя между мчащимися машинами, направилась к кафе «Мануэла».
Рой обняла Алфею со свойственной ей теплотой.
– Это просто невероятно! Я здесь меньше часа – и уже встретила старинную подругу! Не могу поверить в это!
– Да, это я, но я не в состоянии сказать ни слова, пока не выпью чего-нибудь холодного.
Она подняла руку, и плотный официант с реденькими усиками заторопился к ней. Алфея по-испански сделала заказ.
Когда официант удалился, Рой сказала:
– Mucho[14]14
Очень (исп.).
[Закрыть] впечатляет. Тебя этому не учили в школе Беверли Хиллз. – Ее лицо сияло улыбкой. – Просто невероятно! Джерри – мой муж – пишет здесь картины… Помнишь, когда мы виделись последний раз, я говорила, что мы живем в грехе?
У Алфеи вспотели ладони, и толстое гранатовое кольцо, которое ей купил Джерри, впилось в палец. Рой вела себя настолько непринужденно и уверенно, что трудно было предположить, что Джерри не знал о ее приезде. Почему он не сказал об этом мне? К чему эти секреты? Алфея нервно сняла кольцо с пальца.
– …все ушли обедать, – продолжала щебетать Рой. – Я просто горю нетерпением представить его тебе… Хотя ты ведь знаешь его. Ты не встречалась с ним здесь?
– Это место просто кишит американцами!
Внезапно счастливое выражение исчезло с лица Рой. Она неуверенно сказала:
– Я вспомнила… Вы, кажется, не ладили.
– Дорогая моя, это было еще в юности.
Официант принес Алфее пиво, и она быстро отпила полкружки.
– Мне нравится это платье. – Рой снова оживилась. – Изумительная вышивка! Где ты его купила?
– В одной из палаток в торговых рядах… Там хозяйка – косоглазая индианка. – Алфея старалась говорить таким же доброжелательным тоном. Она допила пиво, пока рассказывала о практичной вдове, которая сбывала всякий хлам американским простакам и снабжала сокровищами знатоков. Алфея с некоторых пор овладела этим горьким искусством – скрывать беспокойство за разговором ни о чем.
Рой рассмеялась.
– Я толстовата и приземиста для таких просторных вещей, но я их обожаю. Проводи меня к этой косоглазой леди.
– Где же твой патриотизм? Я думала, ты все покупаешь только в «Патриции».
Но Рой уже не слышала Алфею. Она смотрела поверх плеча подруги, и на ее лице появилось выражение восторга и обожания.
– Вон он, – пробормотала она. – Джерри… В машине.
Джерри въезжал на стоянку перед «Отелем де лос Рейес».
– Да, это он, – проговорила Алфея, задержав дыхание.
– Знаешь, может быть… – Плотный навес затенял их лица, но в его густой тени было видно, что лицо Рой стало красным, словно при тепловом ударе. – Может быть, будет лучше, если ты… гм… оставишь нас на несколько минут… Я хочу удивить его… своим появлением.
Так Джерри не знал о приезде Рой!
Алфея почувствовала, как вместе с приливом доброты к ней снова возвращаются силы. Чтобы спасти Рой от унижения, она негромко сказала:
– Глупо, что ты приехала.
– Разве я и сама не знаю… Джерри не такой, как другие люди… Он художник, он должен быть неповторимым… Он сейчас работает над новой серией картин, и ему нужно отвлечься от постороннего. – Рой поднялась и потянулась за своей соломенной сумкой.
– Погоди, – Алфея положила руку на запястье Рой. – Нам нужно поговорить.
– Потом.
– Надо поговорить до того, как Джерри увидит нас вместе.
Румянец сошел с лица Рой, и на нем отчетливо проступили веснушки.
– Я знала Джерри за много лет до того, как он встретил тебя, – быстро заговорила Алфея. – Он тогда еще был в армии, долечивался в военном госпитале в Бирмингеме в качестве амбулаторного больного…
– Да, ты мне говорила… Вы оба учились в художественной школе.
– Мы были влюблены друг в друга.
– Вы… что?
– Мы любили друг друга.
– Он ненавидел тебя, – возразила Рой. – Он называл тебя «мисс богатая сука».
– Мои родители разлучили нас, причем сделали все очень мерзко. Я об этом не знала, а он обвинил в разрыве меня. Я винила во всем его… Мы притворялись, что ненавидим друг друга – теперь ты понимаешь логику? И когда мы снова встретились с ним в ноябре…
– Значит, это из-за тебя он задержался в ноябре?
– Да. У нас снова все началось, и мы решили приехать сюда.
Рой прижала соломенную сумку к груди. На лбу у нее выступили бисеринки пота.
– У него были другие женщины… Ты не первая… И не последняя.
– Рой, я не хочу сделать тебе больно.
– Как ты могла! Ты выступаешь в роли проститутки!
– Вряд ли.
– Я создала для него дом, место для работы.
– Рой, не надо вести себя так, будто происходит падение Священной Римской империи.
– Бездушная ты тварь! – Глаза у Рой сверкнули, и в них можно было прочитать нечто незнакомое, непривычное, дикое. Оглушительно пробили кафедральные деревянные часы. – Ты увела у меня Дуайта Хантера, переспав с ним. – Несмотря на перезвон колоколов, ее тихий голос – почти шепот – был отчетливо слышен. – Теперь совсем другое дело… Ты не уведешь у меня Джерри! Он мой муж!
Джерри захлопнул дверцу «студебеккера» и двинулся к тенистой арке у входа в отель.
– Джерри! – Пронзительный крик Рой перекрыл звон церковных колоколов и шум машин.
Он повернулся, поднял руку и, прикрывая глаза от солнца, посмотрел в направлении кафе «Мануэла». Он на мгновение замер, затем рука его опустилась, плечи ссутулились. В этой позе потерпевшего поражение и признающего это его кряжистая фигура стала казаться еще массивней. В первый момент Алфея была уверена, что он направится к ним. Но он повернулся и вошел в темный подъезд отеля.
Рой выскочила на улицу. Велосипедист, везший мачете для туристов, резко вывернул руль, чтобы не наехать на нее, в свою очередь едва не попал под огромный грузовик и в конце концов под отчаянные гудки машин свалился на пыльный тротуар.
Рой исчезла за массивной дверью «Отеля де лос Рейес».
Алфея посмотрела на окна номера, который она занимала с Джерри. По случаю полуденной жары ставни были закрыты, и она не могла видеть, какие события разворачиваются за этими ставнями.
