Текст книги "Все и немного больше"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)
– Любимый, – прошептала она. – Мне было так плохо без тебя…
44
Добрый ночной сон излечил Рой от депрессии, а Джерри – от похмелья. Готовя завтрак, она насвистывала шлягер «Где или когда». Джерри с аппетитом съел яичницу-болтунью из четырех яиц, сосиски, солидную стопку тостов со сливовым джемом. Когда внизу просигналило такси, он крепко обнял ее и размазал на ее губах помаду.
В тот день, он потратил выручку от продажи большого триптиха (это была самая крупная его продажа за год) и купил Рой автомобиль ее мечты – новенький зеленовато-голубой «тандерберд». (Старенький «шевроле» после ремонта мотора и корпуса останется за ним.)
В среду после работы Рой подкатила на своем новеньком шикарном автомобиле к дому матери на Кресчент-драйв.
Нолаби открыла дверь. Она была не в состоянии отдавать столько же любви младшей дочери, сколько отдавала своему изумительному созданию – Мэрилин, однако ее материнская привязанность оставалась достаточно глубокой. Она отказала Рой от дома вовсе не из ортодоксальных моральных соображений, а считая это наиболее реалистическим методом, который должен был напомнить дочери: брак – желанная цель каждой женщины, а Рой, совершив непоправимую ошибку, навсегда лишает себя шансов выйти замуж.
– Мама!
Нолаби, от которой пахнуло табачным запахом, заключила дочь во взаимопримиряющие объятия, отчего глаза у обеих увлажнились.
– Ну, беглянка, проходи, – сказала мать, отодвигая альбом для наклеивания вырезок и ворох газет с красными карандашными пометками, полученных из бюро вырезок, чтобы освободить место на кушетке.
Она высморкалась в скомканную бумажную салфетку.
– Расскажи мне о своем роскошном автомобиле.
– Джерри подарил мне его вместо кольца. Мама, мы собираемся пожениться.
Нолаби ошеломленно открыла рот. Она была совершенно уверена, что «этот человек», как она до сих пор называла Джерри, никогда не поступит с Рой так, как положено.
Несмотря на внезапно испытанное чувство облегчения, ее точили какие-то подспудные, неясные ей самой сомнения и предчувствия. Дело не в общеизвестной неспособности художников заработать себе на жизнь – разве она сама не предпочла милейшего Шилтона Уэйса другим, более перспективным претендентам? – беспокойство вызывала конкретная личность. Джерри Хорак вышел из низов, из отребья; чего стоили одни его вульгарные и откровенно грубые манеры. То, как плотоядно смотрел он своими узкими глазами на Рой, свидетельствовало о его полном неуважении к женской половине рода человеческого. Он часто погружался в длительное молчание – верный признак нелюдима и бирюка. Джерри Хорак меньше всего подходил на роль мужа.
Однако ее розовощекая Рой улыбалась лучезарной, счастливой улыбкой.
– Пожениться? – громко воскликнула Нолаби. – Моя малышка выходит замуж? Обе мои девочки будут замужем! Да ведь в этом смысл и цель всей моей жизни!
– Это произойдет на следующей неделе.
Нолаби, не удержавшись, бросила взгляд на тонкую талию Рой.
– Ой, мамочка, ничего такого, о чем ты подумала! Мы хотим, чтобы все прошло скромно. Может быть, это будет в городской ратуше.
– Уэйсы, Ройсы и Фэрберны не сочетаются браком в убогих старых домишках! – воскликнула Нолаби. – Доченька, послушай!.. Меня страшно огорчало то, как вы жили. А какую мать это не огорчило бы? Но это не значит, что я не люблю мою веснушчатую малышку. Я устрою вам обоим шикарную свадьбу!
– Я должна спросить у Джерри… Я не знаю, как он отнесется к этому.
– Свадьбой должна заниматься женщина! Я поговорю со священником.
– Джерри хочет, чтобы был судья…
– Ну, стало быть, с судьей. – Нолаби затянулась сигаретой. – Доченька, мы пригласим твоих старых друзей… Жалко, что здесь нет Алфеи. Девушек из колледжа, с которыми ты дружила, твоих сослуживцев… И, конечно, семью Джошуа, и Би-Джей и родственников ее мужа… Я думаю, что можно пригласить и моих близких друзей. – Нолаби все более оживлялась, и оспины на ее лице становились все заметнее.
Ночью в постели Рой завела разговор о свадьбе. После той разгульной ночи Джерри из кожи лез вон, стараясь быть покладистым, а она со своей стороны прилагала все усилия, чтобы быть такой, какой в ее представлении является идеальная женщина, то есть любящей, нежной и внимательной к мужу. Словом, вот такая ситуация – только после вас, мой любимый. Она закончила словами:
– Конечно, если ты не хочешь шума…
– Ну почему бы и нет? – проговорил он, похлопывая ее по голой попке. – Почему бы и нет?
Свадьбу назначили на девятнадцатое сентября, то есть в запасе было десять дней.
За это время не было возможности изготовить и разослать красочные приглашения, поэтому Нолаби и Рой приглашали людей тогда, когда удавалось их увидеть, и список гостей рос быстро, хотя довольно беспорядочно. За день до свадьбы Нолаби запекла два окорока, и квартет ее ближайших друзей занялся приготовлением картофельных, куриных и фруктовых салатов. Нолаби обратилась было в Гринуорд за рецептом бабушкиного пунша, но Джошуа восстал:
– Пунш! Это не чай с сэндвичами для южных леди, Нолаби, а грандиозное и славное свадебное торжество, праздник соединения двух начал рода человеческого! Я отвечаю за спиртное!
Мэрилин обещала заняться цветами.
Свадьба становилась событием не только для Уэйсов, но и для Беверли Хиллз. Два худых, нервных человека расставили празднично оформленные вазы с белыми хризантемами во всех закоулках небольшого дома, замаскировали неухоженный двор глиняными горшками с белыми маргаритками и азалиями. Три бармена в красных смокингах выстроили взятые напрокат бокалы на обитой кожей стойке, установленной во дворе. Нолаби суетилась возле серванта и старого круглого стола. К половине третьего гостиная, столовая и сад заполнились гостями, в руках у которых были бокалы с напитками.
Среди гостей были одиннадцать однокашниц Рой вместе с мужьями и детьми. Би-Джей и Маури Моррисон с детьми и родителями Маури прибыли на микроавтобусе. Выяснилось, что старшие Моррисоны знали Файнманов по линии какой-то еврейской организации. На короткое время появился Монтгомери Клифт, снимавшийся вместе с Мэрилин в новом кинофильме, что вызвало оживление у собравшихся, равно как и появление Сусанны Хейуорд. Рой была любимицей «Патриции», поэтому персонал магазина явился в полном составе. Старинные подружки из школы Беверли Хиллз, Джанет Шварц Феттерман, Хейди Ронолетти Хэнке и Битей Беннет Келли, привели с собой супругов. По двору прохаживался в синих джинсах скульптор – приятель Джерри. Ватага мальчишек, предводительствуемых Билли (бойким и энергичным, словно он никогда и не находился на грани жизни и смерти), то и дело совершала набеги на буфетный стол.
Струнное трио, которое Джошуа пригласил из «Парамаунт пикчерз», услаждало гостей томными, нежными мелодиями «Ich Liebe Dich» и «Traumerei»[12]12
«Я люблю тебя», «Грезы» (нем.).
[Закрыть].
Взгляды почти всех присутствующих обратились на Мэрилин – Рейн Фэрберн, когда она наклонила свое милое лицо к маленькой дочери, чтобы приободрить малышку. Сари, игравшая роль цветочницы, ухватилась за корзину с белыми розами, как за якорь спасения. Эта огромная людская масса приводила ее в ужас. У девочки были необыкновенно большие, выразительные карие глаза, в остальном же она была обычным, забавным ребенком с темным облачком кудрявых волос вокруг головы.
Сари производила очень трогательное впечатление из-за того, что не умела прибегать к уловкам, к которым прибегают даже дети ее возраста (а ей исполнилось четыре года), чтобы защититься от неизбежных жизненных уколов. Весь этот день она жалась к своим близким, в смущении и испуге отшатываясь от приветствующих ее людей, от которых пахло спиртным.
На этой нетрадиционной свадьбе жених и невеста до начала церемонии находились среди гостей. Рой, чьи глаза счастливо светились из-под модной шляпки с пером, в блестящем платье бирюзового цвета – свадебном подарке Файнманов, представляла Джерри гостям. Он был в том же самом спортивного покроя клетчатом пиджаке, что и тогда, когда Рой впервые встретила его на острове Сан-Луи, Нолаби не смогла убедить его купить новый костюм. Однако, несмотря на то, что его наряд никак нельзя было назвать щегольским, он выглядел непривычно общительным, поддразнивал Нолаби, шутил с Билли и обсуждал проблемы живописи с женами кинодеятелей.
Рой держалась за его рукав и заглядывала в его широкоскулое, улыбающееся лицо, чем-то напоминающее лицо сатира. На всю жизнь, думала она, и сердце взволнованно екало у нее в груди. Она любила всех гостей и одновременно испытывала огромную жалость к ним. Никто здесь – и никто на свете – никогда не испытал подобной радости.
В четыре часа тридцать минут появился судья Дезантер. Высокий, сутулый, семидесятилетний, он тотчас же поставил перед собой Джерри и Рой.
Гости сгрудились вокруг них, и полный, потеющий фотограф из «Парамаунт пикчерз» взобрался на невысокую стенку, чтобы все вошли в кадр. Все дружно зашикали.
Судья Дезантер, демонстрируя в улыбке красивый ряд зубов, которые, судя по их прямизне и белизне, наверняка были искусственными, спросил у Джерри:
– Согласны ли вы, Джерральд, взять Рой Элизабет в жены?
– Согласен, – четким, ровным голосом ответил Джерри.
Судья обратил широкую белозубую улыбку к Рой.
– Согласны ли вы, Рой Элизабет, взять в мужья Джерральда?
Лица людей, окружающих Рой, расплылись – она не могла узнать ни мать, ни сестру. Мне нужно дать ему уйти с крючка, в приливе какой-то паники подумала она. Отпустить его.
Бледные губы судьи сомкнулись и закрыли белые зубы. Он вопросительно посмотрел на нее.
– Согласна! – выкрикнула она. Это был не ее голос, а чье-то громкое, перепуганное кудахтанье. Джерри вынужден был взять ее подергивающуюся руку и прижать к себе.
Властью, которой он был облечен, судья Дезантер объявил их мужем и женой.
Билли Ферно зааплодировал.
Молодожены выпили шампанского, и этот момент был зафиксирован фотографом, как и тот, когда Рой Хорак отрезала первый кусочек торта.
Наступило время, когда Рой должна была надеть короткий, гармонирующий с платьем жакет. Мэрилин вместе с Сари направилась в спальню сестры. В комнате еще ощущался легкий запах духов, которыми Рой воспользовалась перед началом праздника.
Мэрилин опустила на пол Сари, которая ухватилась за точеные, стройные бедра матери, задрапированные белым шелком.
– Мама, здесь так хорошо. Можно, мы здесь останемся?
– На некоторое время, Сари. – Мэрилин открыла обшитую стеклярусом сумочку и вынула чек.
– Вот мой подарок тебе.
– Мэрилин, – запротестовала Рой, – ты уже подарила нам столовое серебро.
– Серебро от всех Ферно – Джошуа, Билли и…
– От меня! – пропищала Сари.
– Правильно! – подтвердила Мэрилин, поцеловав дочь. – А это от меня.
Рой подняла племянницу, прижалась щекой к ее темным волосам, чтобы сдержать слезы.
– Я не заслуживаю, чтобы у меня была такая сестра, как ты, – пробормотала она.
– Деньги легче всего дарить, – сказала Мэрилин, продолжая держать в вытянутой руке чек.
– Я удивляюсь: ты такая деликатная и милая, а я такое чудовище… И как только я оказалась в этой семье!
– Ну что за глупости ты говоришь!
– Я всегда ревновала к тебе.
– Рой, это чепуха! Ты во многом умнее меня – вон посмотри, что ты сотворила в «Патриции»! Ты знаешь все, что нужно знать в твоем деле. И все тебя любят.
– Просто я большой ребенок. – Голос Рой пресекся. – И меня не за что любить.
Руки Сари обвились вокруг шеи Рой.
– Я люблю тебя, тетя Рой, – сказала она тоненьким голоском, который был очень похож на голос Мэрилин. – Я люблю тебя миллион раз!
– А я люблю тебя столько раз, сколько могу съесть тебя! – Рой зарычала и сделала вид, что хочет укусить девочку. Затем она взяла чек и прочитала сумму: пять тысяч долларов. Пять… тысяч… долларов! Это была сумма ее годового дохода. – Мэрилин, я не могу принять такой подарок.
– Я хочу, чтобы у тебя было что-то на черный день.
Рой опустила Сари на пол.
– Значит, это не для Джерри? Краснея, Мэрилин сказала:
– Для тебя.
– Это несправедливо! – горячо отреагировала Рой. – Ты и мама настроены против Джерри оттого, что он вышел из синих воротничков – из рабочих.
– Я ничего не хочу сказать о его семье. – Густые ресницы Мэрилин на несколько мгновений закрыли ее красивые глаза. – Но ты без ума от него, а он… иногда не очень с тобой считается.
Со двора доносились голоса, смех, звуки «Сентябрьской песни», которую играло струнное трио.
– Мне не хотелось бы говорить об этом, – Мэрилин виновато улыбнулась, – но ты моя младшая сестра, и я подумала, что, если у тебя будет что-то свое, ты не будешь такой тряпкой.
– Тряпкой? У нас, обыкновенных девушек, так уж ведется: мы должны работать, чтобы сделать мужчину счастливым, потому что мы не самые красивые на свете, нам не поклоняются миллионы мужчин и мы не возлюбленные стариков…
Мэрилин бросила на сестру полный горечи взгляд.
– Прости, – хрипло проговорила Рой. – Я позволила себе гадкую шпильку, очень гадкую. – Пытаясь смягчить сказанное, она добавила: – Теперь ты понимаешь, что меня нельзя любить? Мэрилин, я очень благодарна за чек, это большая щедрость с твоей стороны. Но я должна положить это на общий счет.
Мэрилин хотела было что-то сказать, но в это время дверь открылась, и шум снаружи перекрыло восклицание Би-Джей:
– Ага, вот вы где!
Би-Джей никогда не относилась к разряду сильфид, а после окончания школы она набрала добрых двадцать пять фунтов, и сейчас корсет и ярко-синяя тафта ее платья с трудом удерживали выпирающие вперед груди и пышные бедра. Во всем остальном она оставалась прежней Би-Джей, со спутанными черными волосами и оранжевой помадой на губах, которые растянулись в широкой доброжелательной улыбке. На горизонтальной плоскости, образованной ее бюстом, покоилась отделанная бриллиантами Звезда Давида.
Би-Джей погладила черные волосы своей единокровной сестренки.
– Привет, Сари, – проговорила она, обнимая малышку.
Мэрилин и Би-Джей до сих пор считали себя близкими подругами. Хотя Мэрилин никогда не признавалась, что ее любовь к Линку остается родником, питающим ее жизнь, Би-Джей – как-никак она была дочерью проницательного Джошуа – воспринимала эту любовь как некую неизбежность, как константу. И она передавала Мэрилин всю корреспонденцию с итальянскими почтовыми марками.
Би-Джей, взглянув на бледное лицо Мэрилин, а затем на покрасневшую Рой, проговорила:
– Я, кажется, вторглась в ваш приватный разговор?
Мэрилин пришла в себя первой.
– Приватный? О чем можно говорить в одной семье?
– Если говорить правду, – выпалила Рой, – я пошла переодеться, а Мэрилин стала напутствовать меня на пороге моей брачной жизни.
– Хочешь моего совета? – спросила Би-Джей. – Быстренько поставь его на место. Этот Джерри Хорак слишком долго был холостяком. Холостяки все испорчены.
Рой посмотрела вокруг, на раскрытые пакеты.
– Может быть, кто-нибудь подарил плетку-девятихвостку?
– Вот это настоящий характер, – загудела Би-Джей. – Кто знает, может быть, она и есть среди этих трофеев.
Выйдя из спальни, они увидели, что гости помаленьку расходятся, а Джерри и Джошуа стоят рука об руку у камина в гостиной. Джошуа снял пиджак, рубашка сзади выбилась из брюк. Волосы Джошуа казались еще более седыми, морщины на загорелом лице – еще более глубокими. Он разливал виски в высокие фужеры, которые были в руках у обоих.
– Стало быть, я заполучил себе в свояки писателя и постановщика кинобоевиков?
– А я, выходит, сверхмодного художника.
– Интересно знать, как это два недотепы с самого дна сумели приклеиться к роскошным южным красоткам.
Подошла Нолаби, выпуская по своему обыкновению клубы сигаретного дыма.
– Невесте и жениху пора прощаться.
– И это говорите вы, – подмигивая, сказал Джерри.
Нолаби хихикнула.
– А ты веди себя как следует, иначе отшлепаю.
– Да, мама, – засмеялся Джерри.
Рой казалось удивительным, что мать так быстро вовлекла в орбиту своей личности зятя, которого еще недавно напрочь отвергала.
Джерри обнял Рой за талию, и они вышли из передней двери, уклоняясь от града риса, который Би-Джей разбрасывала из картонной коробки. Кто-то привязал традиционную веревку с консервными банками к заднему бамперу «тандерберда».
Отъехав несколько кварталов, Джерри затормозил и отвязал этот отчаянно дребезжащий хвост. Когда он вернулся, Рой наклонилась и поцеловала его в щеку.
– Это была славная свадьба, правда? – пробормотала она.
– Потрясающая…
Какая-то суровая нотка послышалась в его голосе, но Рой не стала докапываться до причины. Мэрилин была права. Ей необходимо перестать замечать перепады в настроении своего мужа и беспокоиться по этому поводу. Джерри нажал на газ, а Рой откинулась на спинку сиденья, глядя на единственную звезду, появившуюся над Беверли Хиллз.
Звезда, звезда, гори, гори, чего желаю – подари. Пусть буду доброй я женой, пусть будет счастлив он со мной…
Книга шестая
Год 1958
В самый разгар работы, связанной с созданием новых записей, 20 марта в Милане (Италия) скончался знаменитый дирижер Карло Фирелли. Уроженец Бирмингема (Англия), Чарльз Фрай сменил фамилию, однако сохранил свои рабочие корни, отказавшись от рыцарского звания. Почитаемый как знаменитый дирижер нашего времени, он по-своему прочитал произведения Верди, Пуччини, Малера, Равеля, Рахманинова, Стравинского, Рихарда Штрауса. Он оставил после себя сына, Карло Фирелли II, четырнадцати лет (от своей второй жены Алфеи Койн Каннингхэм, внучки Гроувера Т. Койна).
Тайм, 23 марта 1958 г.
Сегодня мы приглашаем вас в отдаленное, расположенное в Мандевилль-Каньоне поместье мистера и миссис Джошуа Ферно. Он писатель и постановщик фильмов, обладатель «Оскаров», она известна кинолюбителям всего мира как Рейн Фэрберн. Оба прожили здесь восемь лет – с момента рождения второго ребенка, Сары, которую в семье зовут Сари. Добрый день, Джошуа, Рейн, Билли и Сари…
Эдвард Р. Мэрроу. Лицом к лицу, май 1958 г.
Это Нина Риччи, вся в потрясающих розовых тонах. На ней блуза с напуском и удивительно элегантная расклешенная юбка. Дамы, это то, что мы будем носить нынешней весной.
Рой Хорак на выставке мод в «Патриции», 10 ноября 1958 г.
…Хорак и его огромные загадочные полотна в галерее Лэнгли.
О чем говорят люди. Вог, ноябрь 1958 г.
45
Поздним утром ноября 1958 года Алфея стояла у окна своей спальни, размышляя о том, во что ей одеться. Перистые облака на небе казались мрачными и зловещими, внизу, в Центральном парке, облетали последние желтовато-коричневые листья. Так что же надевать – плащ или шубу?
Ее теплая спальня с пылающим камином являла собой очаровательную смесь мебели разных цветов и стилей. Позолоченная кровать в стиле Людовика XIV не казалась слишком громоздкой благодаря тому, что располагалась по диагонали, современные приземистые кресла группировались в одном месте, чтобы, сидя в них, было удобно вести беседу, шторы были из белого льна, а ультрамодный стул гармонировал с элегантным, покрытым лаком письменным столом в духе восемнадцатого столетия.
Чарльз сейчас находился в Гротоне, поэтому не было нужды держать открытым дом в Женеве, и Алфея считала эти десятикомнатные аппартаменты, меблированные с помощью художника по интерьеру, своим домом.
Ей отчаянно нужен был дом – приют спокойствия и отдохновения.
Спасительной гаванью для Алфеи всегда были сын и Фирелли.
И вот в марте, когда в Милане шла запись «Жар-птицы» Стравинского под его управлением, лицо маэстро внезапно побагровело, и он повалился на подиум, продолжая мертвеющими пальцами сжимать дирижерскую палочку. С тех пор у Алфеи и появились периодически повторяющиеся приступы депрессии. Она поняла, что именно этот старый мужчина, неизменно обожавший ее, спасал ее от губительной паники. (Обри Уимборн, рафинированный лондонец, никогда в ее понимании не был близким другом – она смотрела на него скорее как на эффектное, удобное средство, с помощью которого ей удавалось вести красивую жизнь.) Без платонической, беззаветной преданности старого маэстро у нее вновь возродилось так и не выкорчеванное до конца чувство собственной греховности, никчемности и апатии.
Чтобы преодолеть надломленность и одиночество, Алфея устраивала частые приемы, на которых тяжело позвякивало бабушкино столовое серебро георгианских времен и тоненько звенел хрусталь баккара. Она делала выезды на пышные сборища, где мужчины были в белых галстуках и фраках, а изысканно одетые женщины стремились поразить друг друга блеском бриллиантов. На этой роскошной постели она удовлетворяла свою страсть с мужчинами с безупречным социальным происхождением.
Сейчас, стоя у окна спальни, Алфея безо всякой причины вспомнила о своей старинной мечте: волны разбиваются о валуны живописного берега; открытая ветрам хижина, бревенчатые стены которой увешаны работами Алфеи Каннингхэм, художницы… Она не брала в руки кисти с тех пор, как ушла из Художественного института Генри Лиззауэра. Каким странным и одиноким ребенком я была, подумала она и отвернулась от окна.
Алфея вышла на Пятую авеню в русских соболях, ее встретил порывистый ветер. Через десять минут она поравнялась со зданием компании «Дженерал моторс».
– Алфея! – услышала она мужской голос. – Алфея!
Полагая, что зов донесся со стороны стоянки, она повернулась и вгляделась в выходящих из здания людей, у которых, видимо, начался перерыв.
– Алфея!
Чуть поодаль стоял запыхавшийся Джерри Хорак.
При первом взгляде на широкоскулое, привлекательное обветренное лицо, на нее снизошло какое-то очищающее, инстинктивное спокойствие. Затем нахлынули воспоминания, и в ней закипела ярость.
Придав своему лицу выражение высокомерного удивления, она сделала вид, что пытается узнать его.
– Лэрри! – воскликнула она. – Никак Лэрри Ховак!
Он сощурил глаза, кожа на скулах натянулась от гнева.
– Чушь собачья, Алфея! – произнес он. – Ты меня узнала сразу.
Им мешал поток спешащих пешеходов.
– Вряд ли, – сказала она, покровительственно улыбаясь. – Прошли годы.
– Брось дурить, малышка. – Сказано это было тем же, что и раньше, вызывающе дерзким тоном. – Скорее я мог забыть тебя, а не наоборот.
Вспомнив загорелых детишек, игравших в войну на свободной от машин стоянке, шелест алжирского плюща и крашеную блондинку, Алфея холодно сказала:
– Конечно, правда колет глаза, но я действительно не могла вспомнить. И я не могу стоять здесь и спорить. Меня ждет сенатор Андре Уорд. – Модуляции ее голоса продемонстрировали, что Андре – ее нынешний любовник. Тем не менее свою реакцию на не вызывающее сомнения присутствие Джерри она оценила неточно. – Как бы там ни было, почему ты так уверен, что ни одна женщина не может забыть тебя? – неожиданно для себя спросила она. – Ты всегда был слишком самоуверен, несчастный выродок.
Джерри осклабился.
– Приятно видеть, что ты все такая же крутая, бешеная сука.
Как ни странно, но Алфею, столь болезненно реагирующую на оскорбления, эти грубые слова лишь возбудили. Джерри продолжал ухмыляться. И тогда она улыбнулась ему улыбкой молодости.
Он взял ее за руку.
– Ты выглядишь блестяще, – сказал он. – Самая шикарная женщина в Нью-Йорке.
Не сговариваясь, они пошли по тротуару, пробираясь сквозь толпу.
– Последнее, что я слышала о тебе, это твое увлечение Рой Уэйс. От нее ты тоже избавился?
– Что значит «тоже избавился»?
Они пересекали Пятую авеню. Поодаль, в парке, выстроились в ряд экипажи, лошади которых были покрыты попонами.
– Ты сбежал от меня, – пояснила она.
– Черта лысого сбежал! – сердито возразил он. – Мне нужно было сообразить, что они не будут увязывать обвинение с тобой.
– Они? Обвинение? Со мной?
– Полиция уже ждала меня, когда я пришел домой… Половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия… Была чертовски удобная ситуация для твоих родителей – японцы еще не подписали капитуляцию, а прессу не допускают на заседания военного суда… Так что я мог здорово загреметь… Мне светило двадцать лет каторжной тюрьмы, если бы не капитан Вольдхайм… Умнейший адвокат, этот Вольдхайм! Он подвел базу, что я стал психом на почве военных потрясений. И мне всего-то пришлось провести год в военной психушке.
Горестная гримаса, исказившая его лицо, неожиданно подействовала на Алфею, и она покачала головой, выражая сочувствие Джерри Хораку. А в голове у нее билась ликующая мысль: он не бросил меня, он не сбежал от меня!
– Не подумай, что я жалуюсь, – добавил Джерри, когда они входили в парк. – Я не знаю, какую удавку они накинули на бедного старикана Генри, но, должно быть, это было что-то кошмарное.
На какой-то момент Алфея замедлила шаги под тяжестью мучительного воспоминания. Генри Лиззауэр был на ее совести. Но откуда обезумевшей семнадцатилетней девчонке было знать, что этот немецкий беженец способен на самоубийство?
Неподалеку старуха в мужском пальто жарила каштаны на жаровне, от которой поднимались клубы дыма. Джерри купил пакет жареных каштанов, облупил один, подул на него и сунул Алфее в рот.
Они шли под ледяным, порывистым ветром, ели каштаны и молчали.
Джерри смял пустой пакет и выбросил в мусорную урну.
– Почему ты вдруг решила, – заговорил он, – что я совершил гадость по отношению к тебе?
– Я приехала к твоему дому и целый день ждала тебя возле него. Наконец подъехала блондинка и сказала, что ты уехал из города.
– Какая блондинка?
– Разве ты не оставался с женой друга?
– Берт уезжал на неделю, и у него никогда не было жены… Почему ты поверила в этот обман? Алфея, я был настолько без ума от тебя, что не стал бы смотреть, если бы сама Рита Хейворт сняла передо мной штаны и начала крутить задницей.
– Но женщина поднялась с покупками на крыльцо дома…
– Не знаю… Она там не жила.
– Она держалась как у себя дома… И потом, откуда она могла знать о тебе?
– Сам удивляюсь. – Он увернулся от трехколесного велосипеда, на котором несся навстречу краснощекий мальчуган в испачканной снегом одежде. – Может, это твои родители наняли кого-то в Голливуде.
– Актрису, которая должна была сбить меня со следа?
– Другого объяснения нет.
– Да, они могли придумать такую роль, – согласно кивнула Алфея.
– Когда меня освободили, ты уже была замужем за Тосканини.
– Фирелли, – машинально поправила его Алфея. Она подумала о причине брака, длившегося с апреля по декабрь, – в ее утробе находился ребенок идущего рядом человека – и слегка отстранилась от Джерри. Она не могла допустить, чтобы кто-либо, пусть даже сам Джерри, узнает, кто отец Чарльза. Чарльз – это нечто сокровенное. Ее ребенок. И более ничей.
Я не скажу Джерри – никогда, подумала она.
Налетел ветер, взъерошил мех, проник под шубу.
– А-а, какой смысл ворошить все это? – проговорил Джерри. – Что прошло, то прошло.
Он положил руку ей на талию – невысокий, коренастый мужчина в черной кожаной куртке и линялых джинсах – и притянул к себе стройную, элегантно одетую женщину в дорогих русских мехах. Алфея наклонилась к нему, и дуновение ветра донесло аромат духов до его лица. Они прибавили шагу.
Алфея подстроилась под шаг Джерри.
Они подошли к развилке, и Алфея свернула направо.
– Мне в эту сторону, – сказала она.
– Боже, как легко с тобой!.. Ты единственная из известных мне женщин, которая не способна заговорить человека до смерти… Ты живешь в Нью-Йорке?
– У меня здесь квартира… А ты?
– В Лос-Анджелесе. Я здесь потому, что галерея Лэнгли организовала мою персональную выставку.
– Лэнгли? Внушает уважение…
Когда они вошли в вестибюль, теплый воздух обжег щеки Алфеи. Взглянув в овальной формы зеркало и увидев необычный для себя румянец, она вспомнила, как смущенно и горячо Рой в «Патриции» рассказывала ей о Джерри.
– Ты мне так и не сказал, чем все закончилось у тебя и Рой Уэйс, – проговорила Алфея. – Ты видишься с ней?
– Мы женаты, – ответил он.
Какая-то адская буря пронеслась у нее в голове.
– Прямо как в романе, – беспечным тоном произнесла она. – Ты и Рой.
Швейцар вызвал лифт.
– Алфея, – тихо сказал Джерри, – были некоторые обстоятельства…
– Ни к чему исповедоваться. Я не священник.
– Моя женитьба на Рой – это нечто совсем другое, – добавил он.
Она спала со многими женатыми мужчинами, не испытывая при этом ни зависти, ни вины перед обманутыми женами. Она и Рой провели вместе несколько лет, этого не изменишь, но что из того? Почему же ее душит приступ жестокой ревности, какой-то отчаянный, жгучий стыд?
Бронзовые двери лифта открылись.
Когда они поднимались на лифте, Алфея положила руки на талию Джерри и прижалась горячей щекой к его щетинистой щеке.
– Да, это имеет значение… Но я ничего не могу поделать с собой.
По другую сторону опущенных белых льняных штор ветер швырял крупкой в стекло, но в комнате было тепло, а огонь в камине разгонял призрачную мглу. Алфея пододвинулась к Джерри поближе, прижалась к нему обнаженным телом. Пробило шесть, они провели в позолоченной кровати пять часов.
Джерри загасил сигарету и повернулся, чтобы обнять Алфею обеими руками.
– Ты, наверно, решишь, что я слишком загибаю, но я скажу: ничего в моей жизни не было более правильного, чем это – вот так лежать сегодня с тобой.
– Я верю тебе, – сказала она. Безграничная уверенность, которую он сумел ей внушить, позволила ей признаться: – Я рада, что тебе так хорошо с Рой.
– Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о ней?
– Видимо, мы должны пройти через это.
– Это было ошибкой – жениться на ней. – Он вздохнул. – Она славный ребенок, добрый, верный, а я форменное говно по отношению к ней. Но я ничего не могу поделать. Она всегда такая смиренная и покорная… Смотрит на меня с обожанием, спрашивает мое мнение о своей работе, об одежде… «Ты гораздо умнее меня, у тебя замечательный глаз». – Это все ее слова, ей не надоедает их повторять.
– Такой комплекс неполноценности сводит меня с ума.
– Да, это верно… Мы купили дом на участке чуть южнее Беверли Хиллз.
– Ты? И участок?
– Да. Вообще-то купила Рой… На свои деньги… Участки сейчас подскочили в цене. Этот хоть и не Беверли Хиллз, но с претензиями. Называется Беверли Вуд. Рой выбрала дом с гаражом. Еще до въезда наняла мастера, застеклила крышу, переделала окна… Сделала студию для меня… Единственная беда, что я не могу там работать… И даже дышать.
Алфея погладила его по обнаженному плечу.
– Бедный Джерри, – произнесла она.
– Боже! – сказал он. – Я живу на улице, где каждая пятая хата такая же, как наша! Впрочем, какого черта я жалуюсь? Я рад, коли ее радует дом. Видит Бог, ничто другое в нашем браке не приносило ей такой же радости… После женитьбы я мог работать лишь урывками, причем большую часть работ уничтожал… Она никогда не жалуется. Она называет меня гением и все, что я пишу, считает шедевром, который нужно продать и купить либо новую машину, либо новый диван, либо что-нибудь еще… А, черт побери! Все, что я говорю о Рой, звучит мерзко! Она славная… Дело во мне. С такой скотиной, как я, невозможно жить…
