Текст книги "Все и немного больше"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)
– Это ужасно…
– Ты можешь сказать папе и маме, – проговорила миссис Каннингхэм.
– Я поехала на пляж и посидела, задумавшись, у ограды, – безжизненным тоном сказала Алфея. – А потом я поехала в институт.
– А туда зачем? – спросил мистер Каннингхэм.
– Я хотела поговорить с мистером Лиззауэром о своем замысле написать морской пейзаж… Он сделал вид, что очень этим заинтересовался. Он пригласил меня для разговора к себе… Все ушли, мы остались одни… И тогда… – Она содрогнулась.
– Продолжай, дорогая, – сказала миссис Каннингхэм.
– Он бросился меня целовать… Он не выглядит таким, но он очень сильный, очень сильный… Он повалил меня на пол…
– Этот мерзкий отщепенец и выродок! – Мистер Каннингхэм вскочил на ноги. – Да мы никого из них не впустим сюда!
– Он… причинил тебе… вред? – спросила миссис Каннингхэм, целуя Алфею в щеку.
– В том плане, в каком ты имеешь в виду, нет… Но я доверяла ему и уважала его. Ведь он мой наставник… Это было так грубо… так безобразно… Я боролась с ним, мне удалось вырваться и убежать к машине. – Она снова содрогнулась. – Я чувствую себя грязной, опозоренной… Нет, я не знаю вообще, что я чувствую… Я не думала об этом. Уэйсы живут рядом, поэтому я поехала к ним.
– Моя бедняжка, – вздохнула миссис Каннингхэм. – А больше ничего не случилось?
– Разве этого недостаточно? – Алфея закрыла глаза. Моцарт удалялся, становился неслышимым. – Мама, папа, вы останетесь со мной, пока я не засну?
Каннингхэмы сидели возле ее постели, пока Алфея не заснула, затем переместились на зачехленную банкетку у окна. Мистер Каннингхэм крепко сжимал руку жены. У них не было необходимости что-то таить друг от друга и прибегать к недомолвкам. Был общий враг, которого они должны встретить и уничтожить.
На следующее утро два офицера полиции Беверли Хиллз меньше пяти минут провели на втором этаже в офисе художественного института наедине с его основателем. Они ожидали его в пыльном зале у входа внизу, когда раздался резкий звук выстрела. Выбежавшие из студии студенты стали свидетелями того, как полицейские плечом выламывали запертую дверь. В зале с развешанными по стенам студенческими работами стоял запах пороха. Из ствола маузера времен первой мировой войны, который лежал рядом с телом, еще шел дымок.
Именно в этот день, шестого августа, над Хиросимой была сброшена четырехсотфунтовая бомба, чья разрушительная сила была больше, чем двести тысяч тонн тринитротолуола, и небо над Японией осветилось светом в сотню солнц. Вполне очевидно, что это поразительное событие заслонило собой историю о смерти профессора рисования, и она так и не попала в газеты.
Алфея, которая вместе с родителями уехала в Ньюпорт в «коттедж» своей бабушки, узнала о самоубийстве Генри Лиззауэра только через три года.
Книга четвертая
Год 1949
Кандидаты на звание лучшей актрисы: Джин Крейн («Сыщик»); Оливия де Хавилланд («Наследница»); Рейн Фэрберн («Потерянная леди»); Сузан Хейуорд («Мое глупое сердце»); Дебора Керр («Эдуард, мой сын»); Лоретта Янг («Прийти к стабильности»).
Моушн пикчер акедеми, 1949 г.
Бывший военнослужащий устанавливает рекорд в скорости возвращения домой.
Подпись под сделанной с воздуха фотографией
Левиттауна. Лайф, 31 марта 1949 г.
Лава, постоянно извергаемая вулканом на Стромболи – крохотном острове, расположенном в северной части Липарских островов в Тирренском море, не идет ни в какое сравнение с потоком сплетен, постоянно сопровождающих Ингрид Бергман и Роберто Росселини. Согласно последним слухам мисс Бергман ожидает ребенка.
КНК Ньюс бродкаст, 5 августа 1949 г.
Ингрид Бергман, которую любили и уважали в этой стране, огорчила и разочаровала миллионы своих поклонников недостойным поведением. Мы всем сердцем сочувствуем ее страдающему мужу доктору Петеру Линдстрему и ее законной дочери. Будет величайшей несправедливостью и ущербом для моральных устоев великой нации позволить этой иностранке вернуться сюда.
Речь, зачитанная в конгрессе 23 августа 1949 г.
30
Будильник Мэрилин зазвонил, и она, не открывая глаз, нажала на золотую кнопку. Светящиеся зеленые стрелки показывали то, что она уже знала, – пять часов тридцать пять минут. Съемки фильма «Версаль» начнутся в девять, и Мэрилин, которая участвует в первой сцене, должна быть в студии в семь, чтобы успеть преобразиться в блестящую девушку средневековья. (Если бы не готовый напудренный парик, в котором она будет сниматься сегодня, ей пришлось бы появиться на час раньше и предстать перед парикмахером.) Джошуа обнял ее, сонно поцеловал в губы.
– Ангел мой, – пробормотал он.
– Нужно вставать.
– Обожаю тебя. – Он снова поцеловал ее, затем руки его разжались, и он захрапел.
Позевывая, Мэрилин направилась в ванную. Три «Оскара» Джошуа поблескивали на полке над туалетом; тот, что был слева, Джошуа получил в этом, 1949 году, за лучший оригинальный сценарий «Пусть так будет всегда». Сбросив ночную рубашку, Мэрилин покрутила позолоченные вентили огромного душа, задуманного ее предшественницей таким образом, чтобы он во всех деталях соответствовал стилю эпохи Тюдоров. Мэрилин, которая была воспитана Нолаби равнодушной к ведению хозяйства и лишена чувства соперничества с Энн Ферно, никогда не приходило в голову вносить изменения в этот шедевр первой жены Джошуа. Весь уклад дома оставался прежним: управляющий оплачивал счета, а Перси и Коралин крепко держали вожжи в своих шоколадного цвета руках.
Струи холодной воды окатили Мэрилин. Она задрожала, чувствуя, как у нее проясняется в голове.
В гардеробной Мэрилин выбрала простую летнюю блузку с красным облегающим лифом, удлиненную юбку, красные туфли-лодочки, затянула длинные каштановые волосы в конский хвост. Настенное зеркало зафиксировало, что она осталась все такой же миниатюрной, очаровательной девушкой с огромными глазами, какой впервые, вопреки своему желанию, появилась в школе Беверли Хиллз.
Билли был уже готов открыть ей дверь. В ковбойской шляпе и полосатой пижаме он выскочил из своей комнаты. Мэрилин опустилась на колени, подняла сына и поцеловала в пахнущую молоком шею.
– Ох! Ты весишь целую тонну! Скоро ты будешь меня поднимать.
– Ты всегда так говоришь, – сказал Билли.
– Но так оно и есть.
– А когда это будет?
– Я уже не могу спускаться с тобой по лестнице. – Она отнесла сына в комнату, где повсюду валялись игрушки, и посадила его на купальный халат.
Билли унаследовал от матери аквамариновые, меняющие оттенки глаза. На его маленьком, похожем на кнопку носике было некое подобие горбинки, что со временем могло развиться в нечто похожее на орлиный нос отца. А во всем остальном Билли был самим собой – тоненьким, жилистым мальчиком с узким симпатичным личиком и густыми кудрявыми белокурыми волосами, которые обещали стать каштановыми.
Пока Мэрилин ела привычную половинку розоватого грейпфрута, ржаной тост и пила сильно разбавленный молоком кофе, Билли носился по комнате, рассказывая, как он и Джошуа купили хомячка в зоомагазине Беверли Хиллз.
– А Росс называет его крысой! – Билли поднял бровь, чтобы выразить недоумение невежеством своей молодой няни-шотландки. – Ха! Как же, крыса!
Мэрилин с улыбкой наблюдала за сыном. Билли был ее радостью и отрадой, компенсацией за жизнь с немолодым мужем, к которому она испытывала уважение, восхищение, даже страсть, но не любовь. Любовь Мэрилин Ферно безвозвратно унесли теплые воды океана.
– Заходи ко мне, я тебе дам его подержать, – великодушно предложил Билли.
– Сегодня вечером. – Со стороны гаража донесся звук работающего мотора. Мэрилин отложила в сторону салфетку. – Это Перси.
– А когда ты вернешься домой? – спросил Билли.
– Гм… часов в шесть.
– Так поздно? Тебе нужно подписывать новый контракт!
Она рассмеялась. Джошуа воспринимал весьма агрессивно ее семилетний контракт и называл его тюремной камерой с бархатными стенками. Ее зарплата достигла потолка – трехсот пятидесяти долларов в неделю, а Арт Гаррисон чаще всего не отпускал ее сниматься в «Фокс», «Метро», «Парамаунт», где ей могли заплатить в двадцать раз больше. Мэрилин была не единственной кинозвездой, оказавшейся в такой ловушке, но она особенно не переживала по этому поводу: Джошуа зарабатывал большие деньги, а ее заработка вполне хватало, чтобы содержать небольшой дом на Кресчент-драйв, а также платить за обучение Рой в Калифорнийском университете.
Она и Билли вышли из дома и окунулись в прохладное дымчатое утро. Мэрилин на прощание расцеловала сына. Он помахал ей своей черной ковбойской шляпой, когда большой лимузин тронулся с места.
Пока Перси вез Мэрилин в Голливуд, та, сидя на заднем сиденье, повторяла свою роль, время от времени тыча пальцем в маленький блокнот в кожаной обложке, куда она собственноручно эту роль переписала. Хотя все единодушно признавали наличие у Мэрилин неких неуловимых качеств, присущих кинозвезде, она сама в это не верила. Она много и упорно работала над каждой своей ролью.
На одном из перекрестков Мэрилин посмотрела в окно. Она обратила внимание на небольшой синий автомобиль в соседнем ряду. Из-за тумана ей не удалось рассмотреть его марку.
Она снова обратилась к роли.
Когда Перси остановил машину у арки с чугунными буквами «Магнум пикчерз», синий автомобиль затормозил у ворот на Гроувер-стрит. Был ли это тот самый автомобиль? Впрочем, Мэрилин тут же отвлеклась и забыла об этом.
На северной части дороги, принадлежащей компании, недавно были сооружены два огромных съемочных павильона, причем оба – за счет дохода от кинофильмов с участием Рейн Фэрберн.
Последним рождественским подарком, который она получила от благодарного работодателя, была обновленная и отреставрированная уборная в корпусе кинозвезд. Мэрилин сидела среди изобилия шелков и светильников с распущенными волосами, в халате, предохраняющем ее наряд, а датчанка Типпи, гримерша с морщинистым лицом, наносила румяна и пудру на ее лицо и шею. На столике лежала стопка разрезанных конвертов. Мешки писем, приходящих ей от поклонников, вскрывали в канцелярии секретари, они же и отвечали на черно-белом бланке с автографом Рейн Фэрберн, а эти несколько конвертов были доставлены сюда, поскольку письма были частного характера.
Мэрилин начала читать. Просьба появиться на бенефисе в больнице св. Джона от бывшего ученика средней школы Беверли Хиллз, которого она слегка помнила; письмо от мужчины, который называл себя старейшим и ближайшим другом ее отца, сообщал, что приезжает в Лос-Анджелес и спрашивал, не уделит ли она ему время и не покажет ли студию «Магнум пикчерз»; некий дальний родственник просил выделить средства в фонд Гринуордского генеалогического общества.
Типпи справилась с тест-таблицей, измерила стороны треугольника между ртом, линией волос и левой ноздрей и изобразила черную родинку на щеке Мэрилин.
Четвертый конверт сильно отличался от всех предыдущих.
Должно быть, его принесли прямо в студию, потому что на нем отсутствовала марка и крупными печатными буквами было написано: «миссис Джошуа Ферно». Мало кто из поклонников называл ее этим именем.
Типпи начала приклеивать ей пушистые ресницы. Мэрилин прикрыла глаза и с трудом прочитала: «Мэрилин, если хочешь увидеть меня, я буду у главного входа».
Подписи не было.
Листок выскользнул из ее пальцев. Кому нужна подпись, если этот крупный, корявый почерк навеки отпечатался у нее в сердце?
– Мэрилин, что с вами? Мэрилин, вам плохо? Мэрилин…
Голос Типпи доносился издалека, словно жужжание настойчивого москита.
– Господи! Руди, она теряет сознание!.. Ну откуда мне было знать? Гарри! Да вызови же этого проклятого доктора!
Мэрилин слегка закашлялась. В нос ударил запах нашатырного спирта.
Голова у нее была ватной. Ей казалось, что она в постели и просыпается от звона будильника. Она очень удивилась, увидев над собой очки студийного доктора в черной оправе. Позади него толпились представители администрации, причем самое перепуганное лицо было у главного босса Арта Гаррисона.
Они все здесь, подумала Мэрилин. Она лежала на белой кушетке в своей уборной, тугой корсет на ней был ослаблен.
Отвернувшись от преследующих ее запахов лекарств, закрыв глаза, Мэрилин попыталась собрать разрозненные мысли. Я потеряла сознание. Раньше это случилось со мной лишь однажды, когда я узнала, что Линк пропал без вести. Линк? Письмо… Письмо Линка… Как это могло быть? Линк умер… Убит в бою… Война окончилась четыре года назад… Он мертв… Но ведь письмо написано его почерком и доставлено сегодня утром.
Мужские голоса больно били по барабанным перепонкам.
– Сейчас все будет хорошо, – прошептала она. – Оставьте меня одну на некоторое время.
– А ну, все марш в павильон! – заревел Арт Гаррисон.
Все вышли. Над кушеткой наклонилось озабоченное лицо Гаррисона.
– Отдыхайте, сколько нужно, – сказал он. – Возьмите выходной на полдня.
В уборной остались лишь Типпи и доктор.
Он посчитал пульс.
– Хорошего наполнения, – сказал он. – Выпейте стакан апельсинового сока, чтобы улучшить содержание сахара в крови. И не пытайтесь ничего делать.
Дверь за ним закрылась.
– Я принесу сок, – вызвалась Типпи.
– Окажите мне еще одну любезность… Возле главного входа находится человек…
Типпи вопросительно подняла бровь. Мэрилин сказала:
– Проводите его ко мне.
– Только обещайте, что вы не будете вставать с кушетки, – поставила условие гримерша.
Как только Типпи вышла, Мэрилин лихорадочно вскочила, держась за спинку кушетки, добралась до обрамленного маленькими лампочками зеркала и, взглянув в него, поморщилась. Губкой она сняла грим.
Маленькие пуговицы из горного хрусталя на лифе платья были расстегнуты, ослабленный корсет сморщился. Мэрилин отклеила накладные ресницы, подняла тяжелые юбки, чтобы привести в порядок корсет – это проделывала обычно костюмерша, потому что крючки находились сзади.
Раздался легкий стук в дверь.
Линк?
Она опустила юбку и замерла.
Ей показалось, что по задрапированным белым шелком стенам уборной застучали барабанные палочки, и лишь затем она поняла, что это в отчаянной надежде бьется ее сердце.
31
Чувствуя, что у нее поднимаются едва заметные волоски на руках, Мэрилин открыла дверь.
В тусклом свете обшитого панелями вестибюля она увидела высокого черноволосого человека в свитере с вырезом лодочкой. Они некоторое время смотрели друг на друга, затем левая сторона лица у мужчины опустилась вниз.
Линк…
Ей вдруг вспомнились ее навязчивые эротические сны. Значит, то было никакое не безумие – негасимая любовь сообщала ее телу то, о чем не знало министерство военно-морского флота.
Слезы застилали глаза Мэрилин, она видела его лицо сквозь какую-то мерцающую пелену.
Ей хотелось потрогать его, удостовериться в его физической реальности. Словно понимая это, Линк быстро вошел внутрь, прихрамывая, пересек бархатный ковер и остановился у открытого окна. Было около девяти, многочисленные студийные лимузины заполнили подъезды к корпусу кинозвезд, готовясь развести знаменитых пассажиров по различным съемочным павильонам, и с улицы доносился несмолкаемый рокот работающих моторов, пока Мэрилин и Линк продолжали смотреть друг на друга.
Недоверие в Мэрилин боролось с радостью, а первое впечатление о Линке она выразила для себя словом «молод». Да, молод. Когда она впервые встретила его, он был гораздо старше ее, имел офицерское звание и во всех смыслах ее превосходил. В последние шесть лет она жила среди окружения Джошуа – крупных кинобоссов, продюсеров и директоров – важных людей с мешками под глазами и обвисшими щеками. Линк выглядел таким соблазнительно молодым.
Темный загар бесследно исчез с его лица, и щеки имели абрикосовый оттенок, похожий на тот, который можно увидеть на портретах испанских грандов.
Линк смотрел на Мэрилин тоже с каким-то недоверием, наконец затряс головой, словно желая убедиться в том, что это не наваждение.
– В этом действе, – сказал он, – я, кажется, играю роль Эдипа.
При этих словах какая-то часть пьянящей радости мгновенно покинула ее. В самом деле, она ведь была его мачехой…
– Нам сообщили, что ты погиб в бою, – прошептала Мэрилин. – Я вышла замуж за него гораздо позже.
– Ну да, это непременно должен был быть мой отец, – сказал Линк. – Другого достойного человека в Южной Калифорнии не нашлось.
Памяти свойственно идеализировать прошлое. Она забыла о вспышках гнева Линка. Проглотив ком в горле, Мэрилин отступила на шаг назад.
– Он любил меня, и я… и потом… кто еще мог понять, какие чувства испытывала я к тебе? И какие испытываю до сих пор…
– Да, кто еще?
Чувствуя себя несчастной при виде боли в глазах Линка, Мэрилин лихорадочно думала, как ей убедить его в своей любви к нему. Она подошла к письменному столу, вынула записную книжку в синем переплете и достала оттуда перстень, который всегда был с ней. Мэрилин протянула его Линку.
– Вот талисман от тебя… АЛФ…
– Надеюсь, его носил достойный человек, – в том же язвительном тоне отреагировал Линк, прихрамывая, подошел к туалетному столику и взял в руки одну из двух заключенных в рамки фотографий Билли. – Мой брат, полагаю? В детстве я мечтал о братишке… Конечно, он еще немножко юн, чтобы поговорить с ним по душам, однако…
Мэрилин крепко сжала пальцами перстень с инициалами, чувствуя, что сейчас взорвется от негодования. Она понимала, что переживал Линк в эту минуту, и могла стерпеть любые упреки в свой адрес, адрес Джошуа и самого Господа Бога. Но она не могла позволить ему даже интонацией обидеть Билли. Выхватив фотографию сына из руки Линка, она прижала ее к груди.
– Мы все оплакивали тебя и страдали! – сказала она дрожащим голосом. – Где ты пропадал все это время? Почему не приезжал домой?
В глазах его сверкнули искры; затем он сел на кушетку, вытянув правую ногу, прижал ладонь ко лбу и прикрыл. Сердце перевернулось в груди Мэрилин.
Она быстро пересекла комнату и опустилась на колени перед Линком.
– Линк, я не хотела обидеть тебя… Но я не могу сдержаться, когда дело касается Билли… Он мне так дорог… Ты и он – самое дорогое, что у меня есть.
– До сих пор? – спросил он, не глядя на нее.
– Да, до сих пор… Когда я узнала, что ты пропал без вести, я думала, что умру… Ты можешь представить, что было со мной? Я была беременна…
Он резко поднял голову.
– Билли? – вдруг живо спросил он.
– Нет, – вздохнула она.
Он также вздохнул.
– Было не ко времени?
– Я страстно хотела сохранить ребенка… поверь. Но мы были бедны… Словом, мама считала это наилучшим выходом, а я была слабой, отчаянно слабой…
– Мэрилин, ты не слабая, ты деликатная… Не надо плакать.
Она промокнула салфеткой глаза, оставив на ней пятна румян.
– Я был в Детройте, – сказал он.
– В Детройте? Но что произошло? Когда твой самолет стал падать, по сообщениям, ни один парашют не раскрылся.
– Просто они не видели, как мой парашют раскрылся, вот и все. После боя те из нас, кто уцелел, собрались возвращаться вместе. У всех у нас почти кончилось горючее, а идти нужно было против сильного встречного ветра… Японцы появились из ниоткуда… В качестве первого предупреждения они выпустили очередь трассирующих пуль. Мой самолет загорелся, в том числе и кабина. Должно быть, люк заело, потому что Баззи и Доуделл так и не выпрыгнули. – Линк говорил ровным голосом, но его щеки из абрикосовых стали бледными. – Я решил, если японцы увидят, что мой парашют раскрылся, они расстреляют меня с бреющего полета… Поэтому я не стал сразу дергать за кольцо. Я не знаю, сколько времени я падал, но затем испугался, что опоздал. Потянул за вытяжной трос, парашют раскрылся, дернул меня за плечи, и мне показалось, что сам Бог раскачивает меня на гигантском маятнике… Я сильно ударился о воду и сломал ногу.
– Кто тебя подобрал?
– Один из их миноносцев, через двое суток… Их медик отремонтировал мне ногу. У меня была гангрена, но он сумел спасти и ногу, и меня. Он был не выше тебя, Мэрилин, но с мощными плечами и страшно кривыми ногами… Они положили меня в трюме. Медик иногда опускался вниз и осматривал ногу. Он не был офицером и, стало быть, не был доктором. Может, он был студентом медицинского колледжа… Я так и не узнал, потому что не говорил по-японски, а он – по-английски. Но он сделал все, что мог. Я часто думал о нем, надеюсь, что он остался в живых. Видит Бог, что он спас мне ногу, а значит, и жизнь. Сейчас все позади, и мне хочется написать ему, может, он в чем-то нуждается…
Мэрилин сжала руку Линка.
– Продолжай.
– Через несколько дней после того как подобрали меня, они выудили еще одного американского парня, который болтался в море в спасательном жилете. Две трети его тела было обожжено, он страшно кашлял. Мне не удалось узнать, что стало с его судном. Был он помощником орудийного наводчика, звали его Дин Харц. Коротышка-медик сделал ему искусственное дыхание, обработал ожоги. Но через несколько часов Харц умер. У него был газолин в легких… Множество ребят с флота умирают из-за этого… Я взял его солдатский номерок, надеясь вернуть его семье… Японский медик наблюдал за мной. Он взял мой номерок. А на следующий день принес выстиранную форму Харца и заставил меня переодеться.
– А… зачем он сделал это?
– Он знал, что меня отправят на Филиппины.
– В лагерь?
– Это можно называть и так. Японцы не подписывали Женевской конвенции. Брать пленных противоречит их кодексу. Комендант нашего лагеря считал, что все военнопленные – хлам. И если офицер пал настолько низко, что оказался в плену, он не заслуживает того, чтобы с ним считались.
– Ой, Линк…
– Словом, медик знал об этом коменданте и понизил меня в звании до рядового. Я стал Дином Харцем. Поэтому меня иногда пороли, держали впроголодь, а так, в общем, – ничего особенного.
– Любимый, – прошептала она.
– Седьмой круг ада в изображении «Техниколер пикчерз». Рубили головы, пытали, держали на каторжной работе… Мне хотелось раз и навсегда выйти из игры… Мэрилин, только ты поддерживала меня… Ты помнишь «Остров»? Я вспоминал, в чем ты была одета, что ты говорила… Думал о том, что твои глаза кажутся более зелеными, когда ты улыбаешься. Вспоминал, какая у тебя нежная кожа… Не было сексуальных мыслей. Малюсенькая чашка риса с червями, иногда рыбья голова – такой дневной рацион не способствует появлению либидо… Ты была моим убежищем, моим щитом, который защищал меня от скотства и грязи. Вопреки тому, что пишется в популярных книгах, лагеря отнюдь не воспитывают в людях лучшие человеческие качества.
– Линк, – тихо сказала она. – Но ты не способен быть плохим.
Он выдавил грустную улыбку.
– Я знаю тебя, – добавила Мэрилин.
– Ладно, пусть будет так. Я по крайней мере ни у кого не украл пайку. Это было самым отвратительным и в то же время самым соблазнительным преступлением… К концу пребывания я подхватил брюшной тиф. Меня вышвырнули из лагеря… Я очнулся на чистой койке на «Брэди» – госпитальном судне. Конечно же, я оставался Дином Харцем. У старого доброго Дина не было семьи, если не считать кузена Гарри, который не ответил на его письмо. На судне были журналы. Дин стал читать их и наткнулся на сообщение о лейтенанте Ферно… Жизнь полна неожиданностей.
– Линк, нам сказали, что ты погиб.
– Ты прости меня, что я было полез в бутылку… Я вижу, что тебя все это расстраивает гораздо больше, чем я ожидал… Я не собирался обвинять. – Он посмотрел в окно. – А мать… Она умерла от рака?
– Значит, ты знал, что у нее рак?
Закрыв глаза, он покачал головой.
– Нет, но я должен был догадаться. Она перенесла операцию и во время моей последней побывки выглядела очень напуганной. Но у меня были свои страхи, и мы так и не поговорили с ней.
– Линк, она была славная, изумительная женщина. Когда я впервые увидела ее, она только что потеряла тебя и знала, что тоже обречена. И тем не менее была очень любезна со мной. – Мэрилин порылась в памяти, пытаясь отыскать какие-нибудь утешительные семейные новости. – Ты знаешь, что Би-Джей вышла замуж?
– Малышка Би-Джей? Замуж?
– Его зовут Маури Моррисон… Очень приятный молодой человек. Он учится в юридической военной школе.
Муж Би-Джей был еврей. Раньше она лишь вскользь упоминала – если говорила вообще – о вероисповедании матери, а вот брачными узами связал ее раввин, и с того времени она не скрывала еврейского происхождения матери, причем говорила об этом спокойно, не впадая ни в хвастовство, ни в самоуничижение. Молодые Моррисоны входили в еврейский клан Голливуда, и Би-Джей то и дело пересыпала свою речь еврейскими словечками, которые ее отец, некогда католик, употреблял уже десятки лет. Мэрилин, всегда считавшая Би-Джей своей лучшей подругой, еще больше сблизилась с этой пышнотелой, доброжелательной, громогласной молодой еврейской домохозяйкой.
– Здорово! – заулыбался Линк. – И когда это произошло?
– Два года назад. Она бросила учебу… У них очаровательная малышка, зовут Анни, ей шесть месяцев. Билли пришел в восторг оттого, что стал дядей. Ее назвали в честь твоей матери, и она очень похожа на нее… Линк, подожди, пока увидишь ее!
Линк стиснул ладонями вытянутую ногу.
– «Здесь, на глубине пяти морских саженей, лежит А. Линкольн Ферно, его кости, как кораллы, глаза, как жемчуга…»
– Линк, ты хочешь сказать, что никого не собираешься видеть?
– Моя квота исчерпывается одним визитом.
– Даже Би-Джей и Анни? Или Джошуа?
Он вздохнул и покачал головой.
– Если бы ты знал, как он переживал…
– Мэрилин, мне вообще не следовало сюда приходить.
– Если только один раз – тогда зачем вообще?
– Пламя спрашивает об этом у мошки? – Он поднялся и стал вглядываться в нее, словно пытаясь запомнить тонкие, подчеркнутые гримом черты ее лица.
Также и Мэрилин неотрывно смотрела на него. В его глазах она нашла ответ на вопрос, почему он не давал знать о себе все эти годы. Он не хотел разбивать семейную жизнь ее и Джошуа. Даже в самое критическое для себя время, когда он не знал, справится ли с брюшным тифом, он решил, что не будет мешать их жизни. И выбрал для себя обличье другого человека.
– Любимый, – прошептала она.
Глаза у Линка были такими же влажными, как и у нее.
Раздался осторожный стук в дверь.
– Мэрилин, – послышался голос Типпи, – я принесла вам апельсиновый сок.
Не прощаясь, Линк открыл дверь и проскользнул мимо гримерши.
Мэрилин не слышала, что говорила ей женщина, произносившая слова с сильным датским акцентом. Сладостно-печальные слезы катились из ее глаз.
Он жив, думала она.
