Текст книги "Все и немного больше"

Автор книги: Жаклин Брискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

– Как это гадко! – воскликнула Алфея.

– Я был бы плохим отцом, если бы не сделал все от меня зависящее, – проговорил мистер Каннингхэм, поворачиваясь к дочери. – Ты думаешь, что окружение и положение человека не имеют значения, но это не так. Поверь мне, они играют колоссальную роль. Каждый партнер привносит в брак то, что он получил в наследство от своей семьи. Когда я читал вслух досье, то выпустил многие места. Имеется несколько сообщений полиции о том, что не все было в порядке в доме Хораков. Мистер Хорак бил свою жену.

– Это началось, когда его жизнь превратилась в кошмар, – сказал Джерри, обращаясь к Алфее. Вокруг его рта легли глубокие суровые складки.

– Вам дается ровно тридцать минут, чтобы убраться из наших владений, Хорак, – сказал мистер Каннингхэм и, повернувшись, каким-то стариковским, медленным шагом пошел прочь.

– Он изложил все очень ясно, яснее некуда, – сказал Джерри.

– Он изменит решение.

– Непохоже на то.

– Они всегда мне уступают, Джерри… Они вынуждены. – Слова ее падали часто, словно град. – Не надо переживать. Они примут тебя в семью с распростертыми объятиями.

Алфея снова подвезла Джерри на несколько миль к западу, в Сотелль. Он оставил громадный и почти законченный холст в купальне, маленькие же портреты Алфеи забрал. Некоторые из них еще не высохли, и он выгрузил их в первую очередь и поставил вдоль дорожки под деревом.

Алфея не помогала ему. Из машины она смотрела на хибару, крыша которой прогнулась, должно быть, от тяжести алжирского плюща. Своей неухоженностью это место напоминало ей жилье Уэйсов, где она чувствовала себя такой счастливой.

Я заставлю их принять Джерри. А что, если они не согласятся? Тогда мне придется сразить их наповал суровой правдой.

Джерри с шумом закрыл багажник и подошел к открытому окну машины, он поцеловал Алфею в щеку.

– Дорогая, любимая, – тихо сказал он. Раньше он никогда не употреблял таких слов. – Я готов даже выйти из игры, лишь бы ты не выглядела такой обиженной и оскорбленной… Ты чудесное, изумительное создание, и я слишком люблю тебя, чтобы видеть такой надломленной…

Она медленно поехала в «Бельведер».

Всю оставшуюся часть дня она пролежала на кровати, собираясь с силами для разговора. Если я скажу то, о чем всегда молчала, папа и мать сразу же отступят. Это аксиома. И в то же время будущее никогда не рисовалось ей столь враждебным.

Алфея не стала обедать с родителями. Услышав, что они поднимаются по лестнице, она зашла в ванную и плеснула холодной водой себе в лицо. Расчесывая перед зеркалом волосы, она убедилась, насколько плохо выглядит.

Из гостиной донеслись звуки концерта Моцарта для валторны с оркестром. Это была любимая вещь отца. Она постучала в дверь.

– Это я.

– Входи, девочка, – ответил отец.

Он отложил в сторону вечернюю газету, мать отметила место в романе, который читала. Прохладный ночной ветерок играл кружевными шторами, надрывала душу валторна. Алфея остановилась возле неразожженного камина.

– Девочка, – мягко сказал мистер Каннингхэм, – мы понимаем, что ты расстроена, и не в претензии за это. Но иногда родители должны проявить твердость. Гораздо лучше порвать все сейчас, пока не произошло непоправимое… Ты еще встретишь много достойных молодых людей.

– А какие они должны быть, папа? – спросила Алфея, садясь на стул напротив дивана, где сидели родители, и вежливо наклонив голову.

– Ты не хочешь постараться быть благоразумной? – спросил отец.

– А разве это так неблагоразумно – хотеть знать, какого человека будут рады принять в семью?

Миссис Каннингхэм вкрадчиво сказала:

– Мы вовсе не против мистера Хорака, дорогая.

– Ну да, некоторые из ваших лучших друзей – сталелитейщики.

Миссис Каннингхэм обхватила себя руками.

– Играет роль совокупность разных обстоятельств.

– Взять хотя бы эти сомнительные истории с женщинами, – сказал отец.

Алфея задрожала, испытав, как и прежде, чувство отчаянного одиночества в этом мире.

– Я знаю, что он не монах ордена траппистов! – выкрикнула она. – Он художник! Великолепный, потрясающий художник! Его выставляет Лонгмэн! У него была персональная выставка в музее Финикса до призыва в армию…

– Вот в том-то и дело: его призвали в армию, – сказал мистер Каннингхэм. – В нашей семье никто не ждал призыва, а шел добровольцем.

– Джерри был награжден за храбрость, ты сам сказал.

Пластинка остановилась, и в комнате установилась тишина.

Мистер Каннингхэм встал, чтобы поставить новый комплект пластинок. Наклонившись над большой радиолой, он заговорил более раздраженно, чего не позволял себе до этого.

– Что с тобой происходит? Ты не ребенок. Мы все говорим по-английски. Почему ты даже не попытаешься понять нашу точку зрения?

– Потому что все это чушь и дерьмо!

– Алфея! – укоризненно проговорила мать.

– Он уже научил тебя грубости, – сказал мистер Каннингхэм.

Миссис Каннингхэм выразительно вздохнула.

– Дорогая, эта дискуссия всех нас очень расстраивает.

– И не имеет смысла, – подхватил мистер Каннингхэм. – Мы приняли решение. То, что я сказал утром, остается в силе. Ты не будешь общаться с Хораком. Если он проявит настойчивость и пожелает увидеть тебя, то найдутся другие методы воздействия, менее приятные. Ты несовершеннолетняя. Мы не хотим быть жестокими, но ты должна нас понять. Мы боремся за то, чтобы защитить наше будущее.

– Разве не понятно, что он явно не нашего плана человек? – спросила миссис Каннингхэм.

Как обычно, именно вкрадчивый голос матери послужил причиной взрыва Алфеи.

Весь день Алфея обдумывала слова, которые она должна будет сказать, если дело осложнится. Сейчас она отказывалась верить происходящему – ведь родители всегда ей уступали. Ее захлестнули эмоции, и она напрочь забыла все приготовленные фразы.

– Ах, как ужасно, что родители Джерри необразованные пролетарии! Я бы не возражала, если бы он происходил из благовоспитанной, респектабельной семьи, в которой отец не зарабатывает деньги, а женится на них!

Мистер Каннингхэм повернулся и ухватился за край камина.

– Ты не смеешь так говорить! – произнесла миссис Каннингхэм таким зловещим шепотом, какой Алфея никогда не слыхала. Именно так говорил старый Гроувер Т. Койн, когда пребывал в страшном гневе.

Алфея резко вскинула голову.

– Джерри и я поженимся, это решено.

– Этого не будет, – таким же зловещим шепотом сказала миссис Каннингхэм. – Мы слишком любим тебя, чтобы допустить это.

На лице Алфеи появилась насмешливая, едва ли не сардоническая улыбка.

– Я-то знаю, как горячо меня любит папа, а вот знаешь ли ты, мама? Когда мне было десять лет, в новогоднюю ночь он пришел в мою комнату, – говоря это, Алфея испытала прилив такого стыда, который обжег ее, и голос ее стал звонким, как у ребенка. – Когда мне было десять лет, он доказал мне, как сильно меня любит…

Мать ударила ее ладонью по лицу. В этой, казалось бы, мягкой руке была огромная сила. Ошеломленная Алфея отпрянула назад и упала в кресло.

– Ах ты маленькая потаскушка! Грязная шлюха, которая сожительствует со всяким отребьем! – прошипела миссис Каннингхэм.

У Алфеи начали стучать челюсти и задергался левый глаз.

– Ты знаешь… Ты должна была догадаться, что папа и я много лет занимаемся любовью. – Алфея с отвращением заметила, что в ее голосе прозвучали просительные нотки.

– Ты лгунья, ты лживая потаскушка!

– Но это случается только тогда, когда он очень пьян.

– Лгунья! – задохнулась от крика миссис Каннингхэм, схватила Алфею за руку и, подняв ее на ноги, стала так сильно трясти, что шпильки выпали из прически, и волосы рассыпались по плечам.

– Мама, ты должна была слышать, когда папа ночью приходил ко мне…

Миссис Каннингхэм снова залепила дочери пощечину.

– Я не желаю слушать ложь!

Мистер Каннингхэм прислонился лбом к мраморной каминной полке, его тело содрогалось от рыданий.

Миссис Каннингхэм потащила Алфею к двери. Открыв ее, она прошипела:

– Мы не хотим видеть твое бесстыжее лицо, пока ты не будешь готова извиниться. – Она вытолкнула дочь в зал и захлопнула за ней дверь.

Алфея прислонилась к косяку двери. Пластинка кончилась, и, пока не заиграла новая, ей было слышно, как безутешно рыдает отец и как успокаивает его мать.

Она прибежала в свою комнату и повалилась на кровать.

28

Алфея не могла справиться с рыданиями. «Я порочна, я порочна», – повторяла она в ритме концерта Моцарта для валторны. Она пыталась внушить себе, что была в этом деле жертвой, но затем снова вспоминала, как рыдал отец, и глаза ее наполнялись слезами.

Лишь где-то около полуночи она немного успокоилась. Раздевшись, она заползла под простыни с материнскими монограммами. У нее болели горло и грудь, а после чувствительных оплеух матери нервно подергивалась щека.

Раньше, хотя ее и раздражали робость и приземленность матери, Алфея все же любила ее. Сейчас с матерью произошла такая трансформация, какую невозможно было предположить, – как если бы любимый белый кролик вдруг превратился в хищного снежного барса. Она знает о наших отношениях с отцом, подумала Алфея. Конечно же, знает, но она готова направить эскадрилью бомбардировщиков Б-52 и стереть Беверли Хиллз с лица земли, чтобы защитить папу.

Алфея незаметно заснула.

Она проснулась от звука открываемой двери.

В коридоре было совершенно темно, так же как и в комнате, занавешенной плотными шторами.

– Папа? – тоненьким голосом спросила Алфея.

Ответа не последовало.

Дверь закрылась. Кто-то вошел в комнату?

– Папа? – снова прошептала она.

Молчание. Алфея затаила дыхание.

Спустя какое-то время (ей показалось, что прошло не менее часа) она набралась храбрости и потянулась к выключателю настольной лампы.

Огромная комната с книжными шкафами и эркером была пуста.

В следующий раз ее разбудил солнечный свет.

Млисс раздвигала шторы.

– Мисс Гертруда сказала, что вы плохо себя чувствуете, поэтому я принесла завтрак сюда.

Алфея увидела розовый поднос на подставке.

– Я чувствую себя хорошо, – соврала Алфея. Она чувствовала себя так, словно ее побили ракетками для пинг-понга.

Млисс подошла к кровати и внимательно посмотрела Алфее в лицо своими желтоватыми глазами.

– Непохоже, что вы чувствуете себя хорошо.

Нет ли у меня синяков на лице? И не опухли ли глаза?

Вслух Алфея сказала:

– Просто у меня была бессонница.

– Угу, – мотнула Млисс седой головой, на которой сидела элегантная соломенная шляпка.

Она была в летнем выходном платье, в котором посещала службы в Африканской методистской епископальной церкви на бульваре Адамса: ритуал посещения церкви вместе с другими чернокожими составлял неотъемлемую часть жизни Мелисс Табинсон. Она была единственной чернокожей прислугой в «Бельведере», и ее никто не приглашал к себе на выходные дни – не потому, что презирали цвет ее кожи, а потому, что негры не осмеливались посещать церкви, магазины, рестораны и кинотеатры в Беверли Хиллз. Закона, который запрещал бы это, не существовало, но атмосфера там рождала неприятное ощущение нежелательности твоего присутствия. Алфея, сама страдавшая от одиночества, заметила симптомы этой болезни у Млисс. Когда Алфея перестала нуждаться в няне, Млисс стала заниматься преимущественно шитьем. Ее сморщенные коричневые пальцы двигались по ткани с иглой, Алфея по обыкновению рисовала цветными мелками, и обе прислушивались к какой-нибудь музыке, передаваемой по радио.

Млисс взбила Алфее подушку, затем поставила перед ней поднос. В боковой корзине торчали «Лос-Анджелес таймс» и «Экзэминер».

Алфея осторожно села.

– Мать говорила что-нибудь еще обо мне?

Алфея заметила, как по скуластому лицу Млисс пробежала тень.

– О чем? – Млисс стала перебирать белье.

– Дорогая Млисс, здесь неуместна недоговоренность… Она говорила тебе, что наложен запрет на Джерри?

– Он не вашего круга человек.

Внезапно Алфея вспомнила, кто звонил по телефону родителям.

– Ты просто замечательный друг!

– Он нестоящий человек.

– Здесь даже слуги упаси Бог как изысканны! – Слезы снова подступили к ее глазам, она отвернула лицо и сделала глубокий вдох, чтобы овладеть собой.

Млисс приложила прохладную руку ко лбу и щекам Алфеи, затем вышла в ванную и вернулась с градусником.

Когда градусник оказался у нее во рту, Алфея откинулась назад. Красные круги плыли перед глазами, непонятная слабость сковала тело. Может быть, она и в самом деле заболевает?

– Сто один градус[6]6
  38,3 °C.


[Закрыть], – объявила Млисс, стряхнула градусник и стала снимать шляпку.

– Ты опоздаешь, – сказала Алфея.

– Проповедь будет и на следующей неделе. Поешьте немного. – Она пододвинула поднос к Алфее, сняла с тарелок фарфоровые крышки.

Алфея без всякого аппетита посмотрела на треугольные тосты с маслом, еще горячие вареные яйца. Она не завтракала и не обедала накануне, и ей неприятно было смотреть на еду сейчас.

Когда Млисс унесла поднос с едой, к которой Алфея так и не притронулась, она бессильно раскинулась на постели. Эта сцена с родителями истощила ее способности к сопротивлению. Ей сейчас страшно не доставало доказательств родительской любви – хотя бы тепло произнесенного утреннего приветствия. Обычно, когда она болела, что случалось довольно редко, отец проводил целые часы в ее комнате, порой заглядывала мать и приносила какие-нибудь гостинцы. Сегодня они игнорировали ее. «Мы не хотим видеть твое бесстыжее лицо, пока ты не будешь готова извиниться».

Ей страшно хотелось услышать голос Джерри, но у нее не было номера его телефона.

В понедельник утром зашел доктор Макайвер. Пожилой джентльмен, обладавший густым басом, послушал ее с помощью стетоскопа, подержал за запястье и смерил температуру. Обменявшись взглядами с Млисс, он заявил, что больная должна оставаться в постели.

Но Алфея не могла оставаться в постели. Вчерашнее потрясение, ввергнувшее ее в летаргический сон, прошло, и в ней ключом била нервная энергия. Она шагала по комнате в белой шелковой пижаме и придумывала сцены, в которых ее родители раскаивались, отрекались от предания Джерри анафеме и ругали себя за то, что довели ее до горячки. Она твердо решила, что ни при каких условиях извиняться не будет, – мысль о перенесенном унижении вновь и вновь вызывала у нее слезы.

Алфея безумно хотела видеть Джерри.

Когда в среду утром Млисс сообщила, что температура у Алфеи по-прежнему держится на уровне ста одного градуса, Алфея с удивлением подумала о том, что не испытывает головной боли, которая бывает во время жара. Она никогда сама не смотрела на показания градусника. Как только няня ушла, Алфея взяла градусник в рот, засекла время и держала его полных три минуты. Подойдя к окну, она под разными углами стала разглядывать ртутный столбик и убедилась, что он показывает нормальную температуру.

Алфея позволила градуснику выпасть из рук, и он разбился, ударившись о плитки пола.

Она приняла душ и была уже одета, когда Млисс вернулась с подносом с едой.

– Я все знаю о выдуманной температуре и о вашем сговоре с доктором, – сказала Алфея.

– Дорогая, ваши родители не хотели, чтобы вы совершили ошибку всей своей жизни. Я встала на их сторону, потому что считаю, что они правы. – Семидесятитрехлетняя Млисс опустилась на подагрическое колено, собирая осколки стекла. – Вы одна из Койнов. Вы не должны якшаться со всякой шелупонью.

– Слова социальной мудрости из уст верной старой няни. – Голос Алфеи слегка дрогнул, затем она добавила. – Из этого я извлекла один бесценный урок: не доверяй никому.

– Вы извлекли этот урок несколько лет назад, – сказала Млисс. Стоя на коленях, она грустно и понимающе посмотрела на Алфею, затем поднялась на ноги. – Я очень переживаю за вас, дорогая.

– Ты остаешься моим другом, Млисс, – вздохнула Алфея. – Я намерена увидеть его… Они потом не вздумают отыграться на тебе?

– Вы ведь знаете… В семье всегда хорошо ко мне относились.

Фургон находился в гараже, и никто не остановил Алфею. Педро без возражений открыл ей чугунные ворота.

Превышая дозволенную скорость, Алфея домчалась до Сотелля и резко затормозила у знакомого дерева. Она пробежала по зацементированной дорожке и постучала в дверь. В ответ она не услышала ничего, кроме шелеста алжирского плюща. Алфея забарабанила изо всех сил, но результат был тот же. Она села на выщербленные ступеньки, намереваясь дождаться Джерри.

Через улицу, на свободной стоянке для машин играли в войну темнокожие дети. Они ползали по земле, из укрытий целились друг в друга деревянными палками.

– Кх! Кх! Все, ты убит!

Их пронзительные, громкие крики смолкли около полудня. Неподалеку находилась лавочка, в которой продавались маисовые лепешки с мясной начинкой, но Алфея не собиралась покупать их и устраивать ленч.

Только в шестом часу к дому подкатил «форд», из которого вышла блондинка с большой сумкой, полной зелени и овощей. Вопросительно подняв бровь, она, покачиваясь, направилась к Алфее.

Алфея встала. Ноги и спина у нее занемели.

– Привет, – сказала она. – Я ищу Джерри Хорака. Вы не знаете, когда он появится?

Свободной рукой женщина откинула назад накрашенные волосы, которые падали ей на левый глаз.

– Джерри? – спросила она. – Джерри уехал.

– Уехал? А куда?

– Кто же знает? Он собрал свой скарб и отбыл.

– И никакого адреса… ничего?

– Джерри не тот тип, чтобы сообщать о своем маршруте.

Алфея прижала руки к бедрам.

– Похоже, вы его старая приятельница.

– Джерри только воспоминания о себе оставляет нам, старым друзьям. – Женщина заговорщически скривила крашеные губы. – Подержите, пожалуйста. – Она сунула тяжелую бумажную сумку в руку Алфее и полезла в кошелек. – Куда к дьяволу я задевала ключ? – Нащупав звякнувшую цепочку, она произнесла. – Эврика!

– Это ваш дом?

– Да, во всей своей красе.

– Я думала, он принадлежит мужчине.

– Это мой муж. Он сейчас в плавании. Застрял там надолго, и нет шансов, что скоро его отпустят. Если честно, Джерри мне больше по вкусу. Потрясающий парень, если отбросить в сторону его некоторую ненадежность. А вы, может быть, рассердились, что он остановился здесь?

– Не я. – Алфея холодно улыбнулась и поставила сумку на веранду.

– Вот так, сестра! – Женщина засмеялась. – Если он объявится, что-нибудь передать?

– Ничего.

– Точно?

– Абсолютно.

– Даже вашего имени?

– Даже моего имени.

Блондинка пожала плечами. Стоя на крыльце, она закурила сигарету. Когда Алфея села в машину, женщина помахала ей рукой.

Алфея завела машину. В голове у нее был сумбур.

Одно дело отстраненно рассуждать о предыдущих увлечениях любимого, и совсем другие чувства испытываешь, когда видишь перед собой крашеную блондинку, от которой разит дешевыми духами с запахом сирени и которая дружелюбно сообщает, что он периодически с ней спит. Алфея нажала на газ и помчалась по безлюдной улице. Дура, дура, дура! Господи, сколько же времени ей понадобится, чтобы научиться никому не доверять!

Пот выступил у нее на лице, и внезапно ей отчаянно захотелось, чтобы Джерри Хорак узнал, как мало он для нее значит, как наплевать ей на его отношения с этой химической блондинкой.

Она не заметила, как проскочила на красный свет, и отстраненно подумала, сумеет ли она без инцидентов доехать до института.

29

Алфея приехала туда около шести, в тот час, когда Генри Лиззауэр неизменно пересекал Родео-драйв, направляясь в ресторан Мамы Вейс на обед, чтобы успеть вернуться домой до наступления комендантского часа. Она жала на кнопку звонка до тех пор, пока дверь не открылась.

– Мисс Каннингхэм. – Генри Лиззауэр открыл и затем неуверенно закрыл рот. Наконец лицо его приняло выражение чопорного достоинства. – Мне сообщили о вашей болезни.

– Слухи, всего лишь слухи. – Она ослепительно улыбнулась. – Мне нужно поговорить с вами.

Он нервно, как бы загораживая ей путь, ступил на порог.

– Я собираюсь уходить.

Алфея протиснулась мимо него в зал.

– Это займет несколько секунд, – сказала она.

– Мы можем поговорить, когда институт будет открыт.

– Мистер Лиззауэр, – перебила она его, одарив еще одной ослепительной улыбкой. – Джерри Хорак оставил массу вещей у меня дома – краски, кисти, холсты. Они захламили купальню. Родители досаждают мне, требуют, чтобы я очистила место. Он снова переехал… Какой у него номер телефона?

При имени Джерри Генри Лиззауэр потускнел.

– У меня нет сведений о мистере Хораке.

– Но вы были друзьями, он здесь жил. Вы должны знать, каким способом можно с ним связаться.

– Мы не говорили с ним с того времени, как я… гм… вынужден был попросить его съехать. Он не дал мне никакого адреса.

– Как вы не хотите понять? Я должна вернуть ему его вещи!

– Мисс Каннингхэм, я прошу прощения, но помочь вам не могу… А сейчас… вы позволите мне…

Ей вспомнился Моцарт.

– Вы не хотите мне сказать, потому что ревнуете к нему!

Генри Лиззаузр передернулся, словно от боли.

– Мисс Каннингхэм, я прошу вас… Вы сейчас расстроены… Пожалуйста, идите домой к родителям, они решат, как поступить с вещами, которые мистер Хорак оставил в вашем доме. – Очки без оправы сильно увеличивали его встревоженные, напуганные глаза.

Господи, это она, Алфея Каннингхэм, поднимает бучу и выставляет себя на посмешище, как еще одна из многих идиоток, околпаченных Джерри Хораком.

Она сбежала вниз по ступенькам. Входная дверь тут же закрылась, послышался звон цепочки.

В машине Алфея склонилась на руль. У нее не было сил возвращаться в позолоченную клетку, дарованную ей ее мучителями, – они наверняка знают о неверности Джерри и хихикают по этому поводу. Но куда ей направиться сейчас?

– Рой, – вслух произнесла она.

Дом Уэйсов на Кресчент-драйв никогда не был для нее таким же убежищем, как квартира над гаражом, да и раны, нанесенный ей Рой, еще не затянулись; и все-таки она направилась к этому небольшому оштукатуренному бунгало.

Дверь открыла Рой, одетая в шорты и просторную блузку.

Карие глаза ее расширились, рот раскрылся от удивления и лишь затем сложился в радостную, доброжелательную улыбку.

– Не могу поверить! – воскликнула она и повернулась к окну, чтобы громко крикнуть во двор: – Вы все! Ни за что не угадаете, кто приехал! Алфея! – Она сжала вялые ладони Алфеи, притянула ее к себе. – У нас Джошуа, Мэрилин и Би-Джей.

– Я проезжала мимо, – проговорила Алфея.

– У тебя все в порядке? Ты выглядишь какой-то расстроенной.

Со двора откликнулась Нолаби:

– Приводи Алфею сюда!

В маленьком заросшем дворике недавно была установлена треугольная печь из красного кирпича с вертелом, и возле нее – в ароматном дыму, в клетчатой спортивной рубашке и бермудах, вооруженный длинной вилкой – хлопотал над аппетитным поджаренным цыпленком Джошуа Ферно. Би-Джей поднялась на ноги – она тоже была в шортах, открывавших ее массивные ляжки. Мэрилин лежала в новом шезлонге красного дерева, широкое, не стесняющее движений платье не могло скрыть ее беременности.

Нолаби загасила сигарету и обняла гостью.

– Ты что-то давненько к нам не наведывалась, Алфея.

Би-Джей похлопала ее по плечу.

– Давно не виделись, – сказала она.

Мэрилин, улыбаясь своей очаровательной улыбкой, пошевелилась, словно бы собираясь подняться и обнять Алфею.

– Нет, Мэрилин, – сказала Нолаби, озабоченно взглянув на нее. – Ты ведь знаешь, что говорят доктора.

– Слушай мать. Не вставай, – скомандовал Джошуа своей молодой супруге и протянул большую ладонь Алфее. – Я очень рад вас видеть.

Дружелюбные улыбки присутствующих привели Алфею в смятение: она чувствовала себя словно солдат в стане вражеских воинов.

– Я просто проезжала мимо, – повторила она. – Я, пожалуй, поеду.

Нолаби решительно возразила:

– Это будет очень глупо… Позвони домой и скажи, что ты ужинаешь у нас… Мой сын, – она игриво улыбнулась, взглянув на грузного, с брюшком, седовласого Джошуа Ферно, – устраивает грандиозный пикник, я собираюсь ставить в духовку свои знаменитые бисквиты… Надеюсь, ты их помнишь? А потом…

– Нет необходимости в дальнейшей рекламе, мама, – перебила ее Рой. – Алфея, ты останешься – и точка.

– Расскажи нам о художественной школе, – предложила Нолаби. – Рой говорит, что этот мистер Лиззауэр принимает только первоклассных художников и что… – Несколько минут Нолаби с присущей ей живостью излагала полученные из третьих рук сведения об институте.

На лице Алфеи играла холодная, вымученная улыбка.

Наблюдая за ней, Джошуа Ферно сказал:

– Алфея, девочка, похоже, тебе нужно немного взбодриться… Рой, проскочи мимо матери и дай подружке глоток того лечебного снадобья, что я принес на прошлой неделе.

– Ну-ну, Джошуа, – возразила Нолаби. – Ты ведь должен понимать, что девочки слишком юны, чтобы пить.

– Ой, тетя Нолаби, – вмешалась Би-Джей. – Когда вы только расстанетесь с такими устаревшими представлениями? Поверьте, колледж – это место, где девушка узнает, как обращаться с напитками.

– Би-Джей, – сказал Джошуа, – тебе для этого не нужен колледж. У тебя это в крови.

Смех и опять этот проклятый Моцарт, звучащий в голове! Алфея скрылась в кухне.

Рой последовала за ней.

– Что-то случилось, Алфея? – мягко спросила она. – Я могу тебе помочь?

– Господи, никак я попала в благотворительное общество!

– Нет, просто это Большая Двойка, – ответила Рой, поглаживая Алфею по руке.

При прикосновении руки подруги слезы брызнули из глаз Алфеи, и она ничего не могла с ними поделать, как это уже было накануне.

– Ну будет тебе, – неловко пробормотала Рой. – Пошли в мою комнату.

Розово-голубые детские обои в комнате были заменены на обои с желтыми розами. Рой собрала юбки и блузки, разбросанные на стульях, – несмотря на свою любовь к одежде, она не научилась обращаться с ней с должным уважением. Она принесла рулон туалетной бумаги, чтобы Алфея могла использовать его в качестве косметической салфетки.

Алфея промокнула бумагой глаза.

– Рой, Алфея! – раздался за окном крик Би-Джей. – Папа говорит, что цыпленок готов.

– Не ждите нас! – откликнулась Рой. – Мы придем чуть позже.

Алфея всхлипнула.

– Я продолжаю слышать эту музыку. Концерт Моцарта для валторны с оркестром… Я даже невзлюбила этого всеми чтимого Вольфганга Амадея… Рой, если бы музыка остановилась… если бы…

Хотя Рой считала себя совсем не такой, какой была, когда они составляли Большую Двойку (она стала настолько нормальной, что записалась в женский союз в Калифорнийском университете), узы дружбы не утратили для нее своей значимости. Она не могла спокойно взирать на то, как Алфея, которая переживала явный нервный срыв, сломается у нее на глазах. Она сама готова была заплакать от жалости и сочувствия. Рой бормотала утешительные слова, лихорадочно отрывала полоски туалетной бумаги и промокала слезы на щеках подруги. В конце концов она решилась налить Алфее снадобье Джошуа.

– Вот, выпей. – Рой подала Алфее фужер, вспоминая аналогичные сцены из разных кинофильмов.

Рука Алфеи дрожала. Несколько капель виски выплеснулось, однако остальное она выпила, закашлявшись в промежутке между приступами рыданий.

– Этот концерт для валторны, – прошептала она. – Боже, я ненавижу его!

Невразумительные реплики подруги вкупе с безутешными, столь не характерными для Алфеи слезами, убедили Рой, что ей одной с ситуацией не справиться.

Снаружи, где к тому времени сгустились прохладные сумерки, Джошуа сидел у шезлонга Мэрилин, а Нолаби и Би-Джей – на новой деревянной скамейке. После надрывающих душу рыданий было приятно увидеть четырех людей, которые завершали ужин традиционным кофе с мороженым, – Джошуа регулярно приносил сорт, который любила Мэрилин.

Когда Рой появилась во дворе, Нолаби сказала:

– Там на вертеле есть грудки и куриные ножки… Бисквиты в духовке… Я понимаю, что у вас с Алфеей есть что рассказать друг другу.

– Где она? – негромко спросила Мэрилин.

– Она чем-то страшно потрясена. – Чувствуя себя предательницей, Рой, еле слышно шевеля губами, добавила: – Она продолжает плакать.

– Плакать? – переспросила Би-Джей. – Совсем не похоже на Алфею, которую знаю я.

– Она плачет все время, с тех пор как мы ушли в дом.

– Так долго? – повернула голову Нолаби.

– Она была похожа на человека, потерявшего веру и надежду, когда появилась здесь, – сказал Джошуа, касаясь губами щеки Мэрилин, после чего поднялся на ноги. (Рой обратила внимание, что он совершенно не способен оторвать губы или руки от Мэрилин.) – Я пойду посмотрю.

– Подожди, Джошуа, – возразила Нолаби. – Я думаю, что за эти годы ребенок привык ко мне, и ей будет легче со мной.

– Это моя специальность, Нолаби, моя сфера деятельности, – сказал Джошуа. – Когда работаешь с актерами или писателями, ты или обуздываешь истерику, или должен подавать в отставку.

Рой потащила его в комнату, где Алфея рыдала, уткнувшись лицом в подушку.

– Алфея, – рокочущим басом сказал Джошуа, – прекрати слезы.

– Я… не могу.

Он поднял ее с кровати и встряхнул. Голова девушки болталась из стороны в сторону, а рыдания продолжались и казались механическими, как заезженная пластинка. Джошуа прижал ее к себе, а за спиной обеими руками изобразил, что нужно набрать номер телефона.

– Ее родителей, – безмолвными движениями губ сказал он.

Рой затрясла головой, шепча:

– Она с ними не ладит, они ненормальные…

– Соединись с ними! – повелительно показал он губами.

Меньше чем через пятнадцать минут у дома остановился автомобиль с зажженными фарами. Раньше шофера из лимузина вышли мистер и миссис Каннингхэм и быстрыми шагами направились по тропинке к дому.

Нолаби ожидала их у открытой двери.

– Проходите сюда, – проговорила она. – Вы, должно быть, Каннингхэмы… Я Нолаби Уэйс. Рой и Джошуа – мой зять, Джошуа Ферно – в комнате с Алфеей… Комната в конце коридора.

– Прежде чем мы войдем, – сказала миссис Каннингхэм, сжимая руку мужа, – не могли бы мы узнать, миссис Уэйс, что с Алфеей?

– Мы толком не знаем, – ответила Нолаби. – Она стала рыдать, как только приехала сюда, и все еще продолжает плакать.

Правое веко миссис Каннингхэм нервно задергалось.

– Бедная девочка, это так непохоже на нее. Спасибо вам за то, что вы проявили заботу о ней.

Алфея сидела на кровати в позе сфинкса, голова ее была опущена между рук, а Джошуа массировал ей вздрагивающие плечи. Когда вошел ее отец, она поднялась и протянула к нему руки.

Миссис Каннингхэм остановилась у двери.

– Что с тобой, дорогая? – спросила она. – Что произошло?

– Я… ходила в институт. – Ее рыдания возобновились.

– Тихо, – сказал мистер Каннингхэм. – Ты расскажешь нам позже.

Поддерживая истерически рыдающую Алфею, Каннингхэмы вывели ее из дома. Плач прекратился, когда они подошли к машине.

Она легла в постель, положила опухшее от слез лицо на подушку и согласилась принять родителей.

Отец сказал:

– Ты отсутствовала очень долго, почти целый день… Это настоящее сумасшествие, девочка. – Он устроился на краю кровати и подтянул один из зачехленных стульев жене. – Где ты была?

Алфея почувствовала приступ боли в голове при воспоминании о крашеной блондинке. Эти ее мучения должен разделить с ней кто-то еще.