Текст книги "Все и немного больше"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)
26
После того первого раза они отправились домой к Джерри – в комнатенку при институтском гараже. Продавленная железная койка, заправленная парой тонких армейских одеял цвета хаки; термитная пыль, постоянно просыпающаяся с потолка на линолеум; фанера вместо отсутствующих в окне стекол и занудное шлепанье капель из душа в желтое корыто. Джерри спокойно относился к антуражу своей ночлежки. Алфея нашла, что все это способствует усилению сексуального желания. Едва она закрыла за собой обшарпанную дверь, как они оказались в объятиях друг друга. Алфея и Джерри обычно обедали в «Бельведере», затем по спокойным, тихим улицам возвращались в институт и оставляли фургон на пустыре недалеко от магазина. Это была попытка конспирации, хотя ночью никакого движения по затененной аллее не было, а Генри Лиззауэр все еще должен был выполнять постановление ни под каким видом не покидать дом после восьми часов.
Джерри занимался любовью так же, как и писал картины. Он обычно не спеша раздевал Алфею, долго ласкал ее и нежил, доводя сладостной игрой до оргазма. Когда он входил в нее, его нежность улетучивалась, и он энергично стремился к собственному оргазму, а она помогала, упруго прижимаясь к нему животом.
Мистер и миссис Каннингхэм из Вашингтона отправились в Сан-Франциско, куда съезжались делегаты со всего земного шара. Алфея едва проглядывала их длинные письма о международных делах и так же мало внимания обращала на новости об Организации Объединенных Наций в газетах или по радио.
В этот месяц Джерри выполнил с полдюжины отличных ее портретов. После этого он решил написать нечто грандиозное на холсте размером восемь на десять футов. Он сделал этюды в оранжерее «Бельведера», затем выставил свои холсты на заднем институтском крыльце. Лиззауэр и студенты получили возможность судить о его успехах. Тонкое, изящное тело девушки в белоснежном летнем платье излучало чувственность, дополнявшуюся интимной, многообещающей улыбкой Алфеи. Хотя внешне взаимоотношения между Алфеей и Джерри могли показаться малоромантичными и грубоватыми, трепетный эротизм портрета свидетельствовал об интимности их отношений в не меньшей степени, чем если бы они стали откровенно обниматься на пыльном полу института.
Алфея знала, что о них говорят. Однако, чувствуя себя как-то по-новому защищенной, она думала: ну и что, ну и что?
Однажды июльским утром она припарковалась на Родео-драйв, вошла через переднюю дверь и прошла кухней, чтобы бросить свежий взгляд на свой портрет.
Портрета на месте не оказалось.
Алфея не дерзнула сразу отправиться к Джерри. Но когда он не появился в студии на утреннем занятии, где их ожидала модель – бродяга, от которого попахивало дешевым вином, – ее тревога достигла апогея. Лиззауэр, обходя студентов и делая критические замечания, приблизился к ней.
– Мистер Лиззауэр, – спросила она, – Джерри Хорак говорил вам, что куда-то отлучится?
Лиззауэр отвернулся. Его ассирийский профиль казался бесстрастным, однако худая морщинистая шея покраснела. С момента появления Джерри престарелый учитель обращался к Алфее с видом оскорбленного достоинства, как если бы она обманула его.
– Мистер Хорак больше не будет заниматься в институте, мисс Каннингхэм. – Говоря это, он запинался, но голос его звучал торжественно, хотя и несколько испуганно. – Он сегодня уезжает.
– Уезжает?
– Возможно, уже уехал.
С беглой улыбкой она вытерла о тряпку кисточку, прежде чем макнуть ее в баночку со скипидаром. Вот оно что, думала она. Он уехал, не сказав мне ни слова. В мгновение ока ее недавняя уверенность в себе растворилась, словно сахар в воде. Она снова почувствовала себя аутсайдером, никчемным созданием, которое не способно вызвать более или менее продолжительного чувства даже у простого работяги. Как она посмела забыть о том чувстве отчаяния, которое возникает при неудаче? Джерри смеялся надо мной, думала она, как и Генри Лиззауэр и вообще все в институте.
Лиззауэр показал на холст.
– Гм, гм… Фигура… Если вы поместите фигуру левее, мисс Каннингхэм, то получится треугольная композиция.
– Да, мистер Лиззауэр, это то, чего мы все хотим. Будет милая, понятная картинка-безделушка.
Лиззауэр неуклюже отошел к следующему мольберту.
Алфея задыхалась. Я должна удостовериться, здесь он еще или уехал, решила она. Оставив комочки краски засыхать на палитре, она бросилась вниз по пустынной лестнице. От жары асфальтовое покрытие размякло, и она чувствовала, как проваливаются ее каблуки, когда бежала мимо студенческих машин к обшарпанной двери.
Она забарабанила в дверь кулаками и испытала некоторое облегчение, услышав голос Джерри:
– Открыто.
В армейских брюках, с голым торсом, он заталкивал пожитки в вещевой мешок. Бинты с его груди сейчас были сняты, бордовый шрам бросался в глаза сильнее обычного. Он двигался быстро, и было такое впечатление, что еще не зажившая рана причиняет ему боль. Алфея знала, что с ним такое нередко случалось. Он был небрит, и густая черная щетина придавала ему грозный вид.
– Ага, стало быть, слухи верны, – с ехидством сказала она. – Наш славный работяга бежит от роскоши Беверли Хиллз.
– Я собирался прийти в студию, чтобы объяснить.
– Один представитель богоподобного народа уже сделал это.
– Ты выбрала дерьмовый способ наводить справки, – извиняющимся тоном произнес Джерри.
Алфея вопросительно взглянула на него.
– Ты и в самом деле собираешься мне все рассказать?
– Неужели ты думаешь, что я убегаю?
– Вчера ты ни единым словом не намекнул на отъезд.
– Лиззауэр пришел сюда примерно через час после твоего ухода. Этот несчастный трусоватый еврей вынужден был хлебнуть бренди, чтобы набраться смелости сказать, что отказывает мне в жилье.
– Он знает о том, что мы приходили сюда? – спросила Алфея и громко добавила: – Он шпионил за нами?
– Похоже, какая-то студентка приходила к нему и сказала, что ей не нравится, что здесь соблазняют молодую девушку.
– Не иначе, это была де Лизо! Калека несчастная! – взорвалась Алфея. Она уже давно испытывала чувство, похожее на ненависть, к Роксане де Лизо, которая весьма эмоционально и со знанием дела хвалила работы Джерри.
– Думаю, что это не она.
– Болтливая сука! – Однако под покровом гнева она прятала радостную мысль: Джерри не предал ее! – Выходит, герр профессор набрался храбрости и дерзнул в темноте на цыпочках выйти из своего дома?
Джерри закончил паковать свои немногочисленные пожитки и не без труда распрямился.
– Алфея, Лиззауэр оказывал мне любезность, давая возможность здесь жить. И верно то, что я не должен был приводить тебя сюда… Это было свинством с моей стороны так отблагодарить его… Я должен был предвидеть, чем все может кончиться… Ведь он спит и видит, что станет американцем. Если возникнут проблемы, связанные с нарушением морали, он может потерять шанс получить гражданство.
– Как ты можешь защищать врага?
Он вздохнул.
– Тебе семнадцать… По закону то, чем мы здесь занимаемся, называется изнасилованием… Половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия. Лиззауэра тоже могут обвинить – полицейские в Беверли Хиллз цепляются по любому поводу.
Алфея не читала о гитлеровских фабриках смерти. Суровые откровения, еще не погасшие всполохи войны в Тихом океане, создание Организации Объединенных Наций – все прошло мимо нее, и причиной тому был этот коренастый, полуобнаженный человек, стоящий сейчас перед ней.
– Неужели миссис де Лизо поедет в своей инвалидной коляске в городскую ратушу, чтобы заявить обо всем в полицию?
– Господи, Алфея, не надо приписывать это ей. Вероятнее всего, натрепала эта чопорная девица, миссис…
– Джерри! – испуганно перебила его Алфея. – Если мистер Лиззауэр попадет в беду, ты можешь угодить за решетку?
– Я?
– Да, за изнасилование, ты ведь сам сказал!
– Со мной ничего не случится, – сказал он, сжав ее плечи, чтобы успокоить. – Я собираюсь поселиться у однополчанина.
– А что будет с нами?
– Будем, как обычно, заниматься делом. После обеда и во время уик-энда я буду приезжать в «Бельведер» и работать над портретом.
– Если мы будем заниматься любовью, ты подвергнешься опасности.
– Ну и что, Алфея? Я не такой, как ты, не испугаюсь.
До тебя я всегда пугалась, подумала она. Как-то сама собой у нее вырвалась фраза:
– Все будет законно, если мы поженимся.
После этого она сжала тонкие ладошки в кулаки и отвернулась. Девушки не предлагают. Девушки ждут. Девушка будет ждать, если надо, очень долго, когда мужчина скажет ей, что хочет быть с ней. Как же неосторожно она раскрылась!
Пружины койки заскрипели, когда Джерри сел.
– Мы принадлежим друг другу, – медленно произнес он. Мы естественны и счастливы так, как я даже не мог себе представить. По некоторым причинам порознь – мы гадкие выродки, а вместе – мы красивы.
Она кивнула, с удивлением впервые осознав правоту его слов.
– Но существуют и твои родители.
– Эти! – презрительно сказала она.
– От этого не отмахнуться… Я ведь голодранец, который ест с ножа… Сыновья работяг со сталелитейного завода не женятся на дочерях Койна.
– Джерри… – Она понизила голос до шепота. – Ты… отталкиваешь меня?
Он покачал головой.
– Нет. Я легкий на подъем парень, увлеченный работой. Я никогда не стремился к чему-то постоянному. Но ты не такая, как другие… Я ведь сказал – мы созданы друг для друга. Я имею в виду не только постель. Я хочу, чтобы мы были вместе всю жизнь.
– Тогда пусть тебя не волнуют мои родители. Я сама решу этот вопрос.
– Я их пока не видел, но попомни мое слово: когда дело доходит до женитьбы, все богатые выродки действуют по своим законам, которые могут посрамить само гестапо. Они скорее готовы увидеть меня в аду, нежели тебя моей женой.
– Ты так говоришь, будто уже имел дело с какой-нибудь другой богатой наследницей.
– Имел, – коротко сказал он.
– Что касается моих родителей, то тут несколько иное дело. Я имею некоторое влияние на них. Кое-что их может напугать.
Говоря это, она испытала острую ностальгию по тем временам, когда шорохи в ее комнате пробуждали лишь мысли о духах и привидениях из детских книжек. Съежившись на некрашеной табуретке, Алфея расплакалась.
Она никогда не плакала в присутствии Джерри, и эти всхлипывания с приступом икоты сблизили их еще больше, чем секс. Он прижал ее мокрое от слез лицо к своей израненной груди и стал молча гладить ей волосы.
Когда Алфея успокоилась, он сжал ее лицо в ладонях.
– Я люблю тебя, – сказал он.
Несколькими минутами позже они погрузили вещевой мешок, холсты и большой, еще влажный портрет на заднее сиденье фургона. Она отвезла Джерри в Сотелль – старую часть Лос-Анджелеса – дремотное местечко, большая часть которого состояла из обветшавших домишек. Приятель Джерри жил в старой, облупившейся хибаре. Зато стены и крыша были увиты алжирским плющом.
Алфея вернулась в институт к последнему часу занятий. Лицо ее было надменным и холодным, когда она наносила на холст контуры модели.
На следующий день было очень жарко, и лишь к пяти часам стало чуть прохладнее. Алфея и Джерри находились в оранжерее. Джерри, без рубашки, сосредоточенно и быстро наносил краску в углу огромного холста, Алфея стоя позировала. Она услышала звук приближающейся со стороны ворот машины, которая остановилась у главного входа.
– Странно, – сказала она. – Парадным входом пользуются только мои родители.
Джерри нахмурился – он не признавал болтовни во время работы.
– Я беру перерыв, – сказала Алфея и, стуча сандалиями на высоких каблуках, направилась к вышке для прыжков в воду. Отсюда были видны дом и передний двор. Приставив ладонь к глазам, она взглянула вдаль.
Слуга придерживал открытую дверцу лимузина, возле которого стояла мать, а отец с портфелем в руках выходил из него.
Алфея в тревоге сцепила руки на лифе белого батистового платья, в котором позировала для портрета. Зачем они приехали? Они не сообщали ей о своем возможном приезде. Или, может, этот перепуганный беженец позвонил им? Об их появлении ей ничего не говорили и слуги.
Джерри, не подозревающий о катастрофе, продолжал работать.
– Ты знаешь, Джерри, – сказала она нарочито громким и бодрым голосом, – сюрприз из сюрпризов.
Он обернулся, прищурился.
– Что такое?
– В «Бельведер» вернулась делегация Организации Объединенных Наций.
– Твои родители? – Не выпуская из рук испачканный краской мастихин, он направился к вышке для прыжков.
– Вот они, богатые выродки, – употребила она термин Джерри.
– Я надену рубашку.
– Правильно, изобрази страстного поклонника.
– Знаешь, Алфея, они обо мне рано или поздно узнают, так что плохого, если это произойдет раньше? И потом, ты сказала, что сама способна уладить дело с родителями. – Он улыбнулся, однако положил руку ей на талию, чтобы успокоить ее.
В этот момент отец взглянул в их сторону. Алфея была слишком далеко, чтобы рассмотреть выражение его лица, но она обратила внимание, что он расправил плечи, когда увидел их.
– Ты испачкаешь мне платье, – сказала она, отодвигаясь от Джерри.
Отец помахал ей рукой.
Почему я так боюсь? Она помахала ему в ответ.
27
В строго обставленном прохладном зале к Алфее приблизился Лютер и пробормотал, что миссис и мистер Каннингхэм ожидают их в библиотеке. Страх Алфеи еще больше усилился, и она отпрянула от Джерри.
Особняк был свободен от излишеств, свойственных усадьбам старых Койнов, и в глазах миссис Каннингхэм представлял собой простой дом, однако несмотря на отличную мебель и разнообразные украшения начала девятнадцатого века, его вряд ли можно было назвать уютным. Казенность и нарочитость стиля особенно бросалась в глаза в библиотеке. Она располагалась на первом этаже восточного крыла, стены были облицованы панелями орехового дерева, полки с тысячами книг достигали высоких потолков, что подчеркивало огромную площадь помещения. Рядом с гигантским камином концертный рояль казался маленькой черной игрушкой.
Предвечерний свет просачивался сквозь плотные шелковые шторы, падая на кресла, в которых мистер и миссис Каннингхэм восседали столь неподвижно, что казались высеченными из красного гранита. Мистер Каннингхэм поднялся, протянув вперед руки.
– Девочка, моя, – произнес он.
– Алфея, дорогая, – сказала мать.
– Папа, мама, какой сюрприз! – Алфея прошла по огромному ковру, который был специально заказан для этой комнаты. Родительские поцелуи нисколько не уменьшили стука сердца в ее груди. – Почему вы не сообщили мне о своем приезде?
– Мы пришли к решению лишь сегодня утром. Мы прибыли поездом, – сказала миссис Каннингхэм.
– А что с конференцией? – спросила Алфея.
Джерри остановился в дверях.
Глядя на него, мистер Каннингхэм сказал чуть погромче:
– Входите. Вы, должно быть, мистер Хорак.
Алфея подтвердила:
– Да, я писала вам о моем друге.
Миссис Каннингхэм, телячья застенчивость которой трансформировалась в царственную холодность, осталась сидеть, а мистер Каннингхэм, всегда чувствующий себя непринужденно и легко, поднялся с таким строгим и чопорным видом, словно был не в сером летнем костюме, а в генеральском мундире и при всех регалиях. Джерри, в неглаженных армейские брюках, перепачканных краской, поправляя кудрявый каштановый вихор на лбу, сделал шаг ему навстречу.
Алфея представила их друг другу.
По своему обыкновению, Джерри не продемонстрировал ни малейших признаков подобострастия. Он вел себя, как всегда, непринужденно, словно принадлежал к этому кругу и был на короткой ноге с королями – и Койнами.
– Рад познакомиться с вами, миссис Каннингхэм.
– Садитесь, мистер Хорак, Алфея. – Мистер Каннингхэм дождался, пока они уселись на разные концы длинного черного кожаного дивана. – Я не буду ходить вокруг да около, – сказал он – Мы приехали из Сан Франциско по одной причине. – До нас дошли обеспокоившие нас сообщения…
– Сообщения? – перебила его Алфея. – Что ты имеешь в виду под словом «сообщения»?
– Каждую неделю Млисс звонит мне по телефону, – пояснила миссис Каннингхэм.
– Она… шпионит за мной? – шепотом спросила Алфея.
На помощь пришел мистер Каннингхэм:
– Она звонит твоей матери, чтобы рассказать о положении дел в «Бельведере»… Ты ведь знаешь, как они близки. – Млисс была няней Гертруды Койн, как и Алфеи. – Естественно, главный предмет их разговоров – это ты. Нам хочется знать о тебе все. – Обычное любезное выражение исчезло с красивого лица мистера Каннингхэма, оно приобрело непривычную жесткость. – Мы с беспокойством узнали о все нарастающей интенсивности твоей… гм… дружбы. Похоже, все свободное время ты проводишь с мистером Хораком… Время после полудня, вечера, выходные дни…
– Джерри пишет мой портрет.
– Алфея, – вмешался, взглянув в ее сторону, Джерри. – Твой отец прав. Они бросили дела Организации Объединенных Наций не для того, чтобы заниматься словесными играми. – Он выразительно поднял густую черную бровь.
Алфея, взбешенная и расстроенная тем, что Млисс, ее няня, ее друг, шпионила за ней и доносила, сказала себе, что Джерри прав. Рано или поздно родители узнают обо всем. Она согласно кивнула Джерри.
Джерри сказал:
– Я действительно пишу Алфею… Но между нами все весьма серьезно.
Мистер Каннингхэм промокнул высокий, с залысинами лоб.
– Ага, понимаю… Серьезно, – повторил он слово Джерри. – А вы понимаете, что Алфее всего семнадцать лет?
Джерри кивнул и тихонько произнес:
– Она необычная девушка.
– Но всего лишь семнадцатилетняя. Она еще ребенок… В то время как вам двадцать пять.
– Откуда вы знаете? – спросила Алфея. – И здесь разведка?
– Постарайся понять, дорогая, – нервно сказала миссис Каннингхэм. – Если бы мы жили в Нью-Йорке, мы бы знали, кто твои друзья, или кто-нибудь в семье знал бы о них. Но здесь, в Беверли Хиллз, ни у кого нет корней. Сюда приезжают отовсюду. Некоторые из этих людей ведут показной образ жизни. Мы не живем напоказ, но все же они могут захотеть… воспользоваться. Они могут заинтересоваться нами… по недобрым причинам.
– Алфея, ты все делаешь на свой страх и риск, – проговорил мистер Каннингхэм. – Мы обязаны защитить тебя.
– Да, – добавила миссис Каннингхэм, ссутулившись более обычного. – Ты наша малышка, и мы хотим тебе добра.
– Ах, мама, как это трогательно звучит!
– Мы ведь и Рой проверяли. – Мистер Каннингхэм этой репликой намеревался, очевидно, успокоить дочь.
– Ну да, конечно, – отреагировала Алфея. – Ведь всякий знает, какой опасной, хищной и коварной может быть четырнадцатилетняя охотница за состоянием.
– Нам нечего извиняться за то, что мы любим и хотим защитить тебя, – сказал мистер Каннингхэм. – Или за наше мнение, что девочка-подросток еще не в состоянии во всем разобраться… Ты никогда не приглашала ее сюда, зато все свободное время проводила у нее. Естественно, нам пришлось навести справки об этих людях.
– Они бедны, – подхватила миссис Каннингхэм, – но они выходцы из хорошей семьи с Юга.
– Ну, тогда вы знаете, откуда я вышел, – сказал Джерри. – Не из хорошей семьи и не с Юга… А с грязного сталелитейного завода в Питтсбурге.
Мистер Каннингхэм слегка расставил ноги в английских безупречно начищенных штиблетах, словно желая почувствовать себя еще более уверенно.
– Должен прямо сказать, что есть малоприятные вещи, имеющие отношение к мистеру Хораку… Ты считаешь себя, дочка, очень взрослой, умной и практичной, но для меня ты остаешься моей маленькой девочкой, и я хочу по возможности уберечь тебя… – Он внезапно прервал монолог и отвернулся.
Никогда раньше Алфея не видела слез в его светло-карих глазах – настоящих слез.
– У нас ничего не было с Джерри, – тихим голосом соврала она, – чего я раньше не знала.
– Ни в коем случае. – Джерри улыбнулся ей. Это была первая его улыбка с начала родительского натиска.
Мистер Каннингхэм сел в кресло, взял дипломат, расположил его на коленях, раскрыл и извлек папку. Из очешника он достал очки. Движения его были нарочито неторопливыми – очевидно, он хотел, чтобы Джерри успел за это время преисполниться благоговением и смирением.
Лицо Джерри оставалось спокойным, хотя в глазах его Алфея заметила признаки гнева.
– Родился в Питтсбурге в тысяча девятьсот девятнадцатом году, – прочитал мистер Каннингхэм. – Четвертый ребенок Антона и Беллы Знекич Хорак. Его отец иммигрировал ребенком по контракту в качестве рабочего, мать ходила в школу до десятилетнего возраста, затем работала в качестве прислуги, вышла замуж в тринадцать лет. Их первый ребенок – сын – родился спустя пять месяцев… Тут я пропущу… В тысяча девятьсот тридцать третьем году отец был приговорен к шести месяцам…
– Да, – прервал его Джерри, – отсидел в каталажке за попытку организовать союз – заметьте, легальный. Полиция работает на вас, а не на нас… Но решетка – это было еще не самое худшее. Когда он вышел из тюрьмы, он нигде не мог найти работу. Не потому, что отсидел за решеткой, и не потому, что была Великая депрессия, а за более страшный грех… Владельцы заводов занесли его в черный список за то, что он был членом союза. Боже милосердный! Вам приходилось когда-нибудь видеть, как кто-то умирает на ваших глазах? Старшим братьям как-то удавалось сводить концы с концами… А отец украл деньги на еду… Украл, хотя был честнейшим человеком! Он их пропил. Он не хотел чувствовать себя обузой – и запил… За два месяца до войны он свалился с лестницы, сломал себе шею… Но умер он гораздо раньше.
Алфея поморщилась. Она не хотела слышать о тяготах и горестях Джерри, о перенесенных им в юности унижениях – он был нужен ей сильным, уверенным, не имеющим ахиллесовой пяты.
– Вы бросили школу в шестнадцать лет и пошли работать… – Мистер Каннингхэм пошуршал страницами. – Вы победили в конкурсе на лучший плакат и получили право на стипендию в Художественном институте Прэтта. – Мистер Каннингхэм ткнул пальцем в новую страницу. – В тысяча девятьсот сороковом году вам предъявлен иск о выплате алиментов на ребенка…
– Она проиграла, – перебил его Джерри. – Мистер Каннингхэм, Алфея знает, что я не святоша.
– Позже в том же году, – продолжал мистер Каннингхэм, – зажиточное семейство Гиллфилланов из Канзас-Сити обратилось в то же агентство, что и мы сейчас. Они попросили навести о вас справки, потому что вы хотели жениться на их дочери…
Джерри снова перебил его:
– Брак был идеей Доры.
– Так или иначе, семейство откупилось от вас.
– Когда Гиллфилланы решили стать моими патронами в искусстве и купили три моих картины, я не поехал за ней в Канзас-Сити.
– Они обнаружили, что вы были… в интимной связи. Вы отказались уладить дело.
– А ваша компашка, – саркастически спросил Джерри, – считает возможным жениться на девушке, чьи родители заплатили за то, чтобы вы оставили ее в покое?
– Ты все это сообщаешь для моего устрашения, папа? – спросила Алфея.
– Я хочу, чтобы ты имела полную картину, девочка моя. Я не отрицаю, что мистер Хорак талантливый художник и что он был награжден за храбрость.
– Ты был награжден? – обернулась к нему Алфея.
Джерри пробормотал нечто маловразумительное и не очень изысканное, что заставило Каннингхэмов поморщиться.
– Я понимаю так, что этот родительский ход имеет целью разлучить нас, – сказала Алфея.
– Ну зачем же так? – с упреком сказал мистер Каннингхэм. – Мы хотим, чтобы ты и мистер Хорак решили все сами.
– Да, дорогая, – подтвердила миссис Каннингхэм. – Мы всегда признавали за тобой право принимать решения самостоятельно.
– А чтобы ты поступила надлежащим образом, мы предоставляем в твое распоряжение факты, – добавил мистер Каннингхэм, закрывая папку.
– Ну что ж, теперь они у меня есть, – сказала Алфея.
Мистер Каннингхэм поднялся и повернулся к Джерри.
– Мистер Хорак, прошу прощения, я немного устал… Дорога… Заботливо поддерживая жену под руку, мистер Каннингхэм вместе с ней удалился из библиотеки.
Повернувшись к Джерри, Алфея тихо спросила:
– Ребенок той Пенелопы был твой?
– Мог быть.
– А вторая девица… была беременна?
– Она определила, что да.
– Скотина ты, – беззлобно сказала Алфея. Как ни странно, ей было неприятно слышать подробности о лишениях и бедности Джерри, а вот информация о его любовных делах не только не огорчила Алфею, а вселила в нее пьянящее чувство собственного превосходства.
– Тебя не это потрясло, – сказал он. – Тебе не понравился рассказ о том, как богатые выродки могут стереть человека в порошок.
– Это верно. Но ничто не может заставить меня чувствовать по-другому.
– Ты зря недооцениваешь их.
– Я вижу страх? Трубы играют отступление?
– Малышка, мы всегда будем вместе, если решать придется мне.
Отец Алфеи снова появился в дверях.
– Мистер Хорак, извините меня. У жены есть подарок для Алфеи.
Джерри кивнул и попрощался. Алфея некоторое время прислушивалась к звуку удаляющихся шагов. Когда входная дверь в зале открылась и закрылась, она с не характерной для ее отношений с отцом агрессивностью спросила:
– Ну, что там за подарок?
– Пойдем, сейчас увидишь.
Миссис Каннингхэм сидела в гостиной в халате. Мистер Каннингхэм прикрыл дверь.
– Тебе кое-что передала твоя бабушка, – проговорила миссис Каннингхэм. Она взяла со стола кожаный футляр и извлекла из него ожерелье – тридцать нитей крошечных, тщательно подобранных блестящих жемчужин висели на шести бриллиантовых стержнях. Алфее случалось видеть это колье на бабушке. Оно было частью грандиозной коллекции драгоценностей Койнов.
Алфея взяла в руки ожерелье, которое оказалось удивительно тяжелым и имело металлический запах, подошла к зеркалу и ледяными пальцами застегнула застежку. Шея у нее была гораздо тоньше бабушкиной.
– Оно не подходит, – резюмировала Алфея.
– Мы отнесем его к ювелиру, – сказала миссис Каннингхэм.
– Жемчуг умирает, – проговорил мистер Каннингхэм. – Его нужно носить постоянно.
Если бы эту фразу сказала мать, Алфея разразилась бы саркастической репликой, но поскольку она принадлежала отцу, девушка молча подтянула повыше баснословно дорогой анахронизм, удивляясь про себя, каким образом матери удалось уговорить старую леди расстаться с этим сокровищем, тем более что ее имя никогда не ассоциировалось со щедростью.
Отойдя от зеркала, она вложила ожерелье в руку матери.
– Спрячь это вместе с другими трофеями в сейф.
Алфея прошла по увешанному гобеленами коридору в свою комнату. Она понимала родительскую стратегию. Они намеревались подкупить ее своим богатством и показать никчемность Джерри.
Но это не сработает, думала она, запирая за собой дверь. Без Джерри она снова станет слабым, бесхребетным созданием, носящим личину напускного равнодушия, и ею будут помыкать ее враги – люди.
Но Алфея долго не могла отделаться от мыслей о неграмотной матери Джерри, которая вышла замуж и забеременела в тринадцать лет, и его отсидевшем в тюрьме и затем спившемся отце.
На следующий день в институте, во время перерыва на завтрак, ее позвали к телефону. Это был Джерри.
– Как дела? – спросил он.
– Будем продолжать работу над моим портретом.
– А они ничего на этот счет не намерены сказать?
– Дело есть дело, – сказала она ровным голосом. – Я подъеду на обычное место в три часа.
Все последующие дни они после обеда работали в купальне.
Родители никак не выражали своего отношения к присутствию Джерри и ничего не говорили о том, собираются ли они вернуться в Сан-Франциско. Мать работала в оранжерее, где огромные вентиляторы уносили избыточное тепло; отец наверстывал время, пропадая на псарне. За обедом оба разговаривали с ней с вежливостью незнакомцев на официальном банкете. Иногда отец рассказывал о каком-нибудь представителе семейства Койнов, который в суровую годину счел своим долгом послужить интересам страны. В одном случае это был заместитель министра обороны, в другом – посол в недавно переименованной африканской стране, в третьем – личный советник Франклина Делано Рузвельта. Родители постоянно старались напомнить ей, что это были люди ее круга. Люди правящего класса.
Однажды поздним августовским утром отец впервые навестил их в купальне.
– Так вот она какая – жизнь богемы, – проговорил Мистер Каннингхэм и водрузил на нос очки, чтобы рассмотреть огромный, превышающий натуральные размеры, портрет. На холсте Алфея была в платье, но эротизм портрета бросался в глаза.
Алфея, продолжая позировать, заметила, как при взгляде на портрет у отца вытянулось лицо.
– Я несколько старомоден, – сказал он наконец. – И не могу судить, насколько это хорошо.
– Это бесподобно! – довольно агрессивно сказала Алфея.
Джерри взглянул на нее.
– Сделаем перерыв, хорошо? – Он положил на стул палитру, растер себе грудь, пораненные мышцы затекали и давали себя знать, когда он долго работал в статичной позе. – Мистер Каннингхэм, я рад, что вы заглянули сюда.
– Неужели?
– Вам хорошо известно, что я собой представляю, поэтому нет необходимости наводить тень на плетень. Сразу и перейдем к делу. Я без ума от Алфеи, она относится ко мне примерно так же. Либо сейчас, либо через три месяца, когда ей исполнится восемнадцать, – это решать вам – мы собираемся пожениться.
Кровь отлила от румяного лица Гарри Каннингхэма.
– Пожениться?
– Между нами это уже решено, – пояснил Джерри.
– Да, – шепотом подтвердила Алфея.
Мистер Каннингхэм опустился в бамбуковое кресло.
– Папа, тебе плохо? – спросила Алфея.
Он не ответил. После довольно продолжительной паузы он повторил:
– Пожениться?
– Да, – ответил Джерри. – Когда – это решать вам.
Мистер Каннингхэм сцепил руки с такой силой, что побелели суставы.
– Я не последний из ныне живущих, попадающий в такую ситуацию, – сказал он. – Алфея не говорила вам, что я был репетитором у ее дяди, когда встретил мою нынешнюю жену? Было много разговоров, и до сих пор на мне клеймо охотника за состоянием. Но как бы мы ни отличались друг от друга объемом состояния, у нас было много общего с женой… Любовь к книгам, к хорошей музыке, одинаковые взгляды на жизнь… – Он повернул голову к Алфее. – Вот что важно для брака.
– У Джерри и у меня есть общее – живопись, искусство… Мы во многом похожи. – Алфея говорила ровным, почти бесцветным тоном и делала это сознательно: она боялась, что бросится в объятия к отцу, видеть его страдания ей было больно.
– Поверь мне, – сказал мистер Каннингхэм. – Он не испытывал бы к тебе подобных чувств, будь ты бедной девушкой.
– Он не скрывал этого, – парировала Алфея.
– Господи, эти деньги! – На спине и под мышками у Джерри были видны темные пятна пота. – Эти проклятые деньги!
– Богатство Алфеи – это нечто другое.
– Что ж, на первых порах это играло роль.
– Вы хотите сказать, что безразличны к нему?
– Да в гробу я видел миллионы вашей жены! Некоторое время тишину в купальне нарушало лишь отдаленное тарахтенье газонокосилки. Затем мистер Каннингхэм сделал глубокий вдох и поднялся с кресла.
– Хорак, – сказал он, – пока Алфее не исполнится восемнадцать и она не станет совершеннолетней, я не желаю, чтобы вы виделись или общались с ней.
