Текст книги "Операция "Берег" (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

Прошел праздник, и после него немцы как дали… увесистым вышел поздравительный подарочек.

Чуялось накануне что-то этакое, поговорили с мужиками. Но у пехоты дело простое – чуешь, не чуешь – сиди, жди, крестись да готовься. В баню сходить и чистое белье надеть никак не выйдет – нет ни того, ни другого. Обдул и обтер товарищ Иванов все свои имеющиеся гранаты, переложил поудобнее, на том праздничная подготовка и закончилась. Ну, прорыли еще один траншейный отнорок, но это уже сугубые будни, каждый день копали.

Основной удар нанесли немцы севернее[3], там прорвали оборону, вышли к реке, были уничтожены, но тут же вновь перли и перли. Хуже всего были немецкие саперы: эти после артобстрела лезли первыми, умело и упорно подрывая остатки стен и завалы, за ними уже шли фрицы-пехотинцы, закреплялись….

Дивизия, полк и собственно «аккумуляторный укрепрайон» держали оборону южнее завода «Лазурь», на который пришелся первый удар немецкого штурма, наверное, потому и продержались первый тяжкий день. Потом немцы чуть перенацелились…

…Вовку-пулеметчика накрыло сразу. Взрыв был мощный, хрен знает, что там такое немцы подвели и заложили, но завалило отрезок траншеи и пулеметное гнездо, похоронило разом бойца и «дегтярев»…

…Стучали, катились гранаты по камням, пыхали, осыпая осколками, беззвучно звеня по стальным балкам – видел это Митрич, но не слышал. Глушануло здорово, автомат колотился в руках, чуть слышно попукивая-поскрипывая, словно детская игрушка-шарманочка. Скрипел сталью зубов боец Иванов, бил короткими и против обыкновения длинными – немцы были рядом, буквально в пяти метрах, «папаша-шпагин» их опрокидывал и валил на бело-красный снежный и пыльный кирпич, добавлял брызг красненького. Немцы упорно вскакивали, являлись серыми щетинистыми чертями снова и снова. А автомат невидимого стрелка лупил почти из-под ног, почти в упор. Выручила тогда узкая лаз-позиция, не зря ее «поджопной монте-кристой» прозвали, пока выковыривали…

… снова крыла артиллерия. Вздрагивала промерзшая земля, заново отогреваясь под разрывами. Молчали, вжимаясь под фундаментную плиту, бойцы. И слух еще не вернулся, и сказать нечего. Хреново без пулемета, совсем уж никак…

… прислали из роты подкрепление. Дошли двое, остальных в разрушенной траншее побило. Да и этих двоих бедолаг в первые минуты следующей атаки немцы положили. Там тоже снайперы имелись, а воевать «на аккумуляторной» – нужно иметь строгий навык. Тут каждый просвет между грудами важен, знать его нужно, чуять.

…– Лезут!

– Щэс, Мытя, щэс, – бормотал Серго, лихорадочно набивая диск.

Тима-саранский, уже дважды раненный, тоже вталкивал непослушными пальцами патрончики в раскрытый диск.

Совпало так – четыре исправных автомата имелись в инструментарии, и все пустые. И выходила натуральная «пятилетка в три года», это же весь план псу под хвост, когда бойцу секунды не хватает.

Выстрел, выстрел, выстрел… работала «трехлинейка» почти как полуавтомат, четко клацала столярская ладонь затвором…. Клал Иванов немцев, встающих во весь рост… нечего уже терять ни тем, ни другим – только груда исклеванного кирпича и разделяет врагов. Выстрел… последний. Выронил винтовку фриц, пытается об измочаленную балку опереться, гранату-колотушку слабеющей рукой вяло заносит. А рядом другие прямо из кирпичной груды появляются…

– Хлопцы! – заревел Иванов, ощупью хватая обойму.

С пластинкой удобнее, утапливает большой палец патроны в магазин…

…Не успеть. Рядом немцы. Хрип и вонь чужого пота. Прям аж ноздри внезапно выворачивает, от невыносимой брезги и ненависти.

Вскинулся Серго – ударил ППШ. И в ответ ударили, разглядели бойца…

…снова падают. И немцы, и Серго…

… выстрел, выстрел, выстрел… доводит последний патрон затвор «трехлинейки»…

…стучит автомат на дне траншеи – встать Тимка-саранский уже не может, так и не нужно – уже в траншее немцы – сметает их встречная очередь…

– Мить, возьми, сил нету… – бормочет Тимка.

Иванов подхватывает горячий автомат – диск неполон, пустеет-вылетает вмиг… Немцы за камнями легли, швырнули гранату. Не, оттуда, да лежа, вжавшись, несподручно. А вот туда с полного размаху – будьте любезны – одна «эргэдэшка» ушла, вторую – правее…. осталась «лимонка», но то на закуску. В плен Иванов не собирается, хрен вам – здесь бойца кладите. Хотя вряд ли и брать в плен будут – вон сколько сегодня положили их камрадов «на аккумуляторной»…

Отползают немцы, а может, сдохли все. Нет, один жутко кричит-стонет за камнями, уши уже слышать начинают. В животину, небось, гада хряпнуло…

Серго убит наповал. Автоматных патронов осталась горсть, винтовочных чуть больше. Иванов бережно снаряжает обойму – осталось две пластинки, остальные порастерялись. Вовсе не дело поштучно заряжать…

…Дрожь из рук уходит. Странное дело, пока стрелял – руки как кондуктор сверлильный – миллиметр в миллиметр отрабатывали. Позже нервы пальцы трясут. И с башкой то же самое. А патроны… что патроны… небось немцы принесли нам гостинцев…

…Возвращается Иванов по траншее – мертвяков проверил, гранату зашвырнул с ячейки у смятого бака, стрельнул из немецкой винтовки – обозначил всю ширину вверенной обороны. Пусть там знают, и не возомнят себе…

…– Ты как?

Тимофей-саранский матерным шепотом характеризует свое состояние. Ему худо. И сделать ничего нельзя – бинтами замотан, но ранения серьезные, кровью исходит. Ежели так дело пойдет, скоро товарищ Иванов будет в одну харю гарнизон «на аккумуляторном» обозначать.

…Митрич наблюдает за противником, ругает немецкое оружие, немцев, Гитлера и всю нынешнюю говяную жизнь. Вот что это за финал фильмы? Хрень всякую немцы притащили, гранаты у них полу-деревянные, фляги пустые, автоматов нет. Могли бы пулемет притарабанить, у фрицев же их хватает. Тима-саранский издает чуть слышные звуки – подтверждает. Ему страшно умирать в этой такой знакомой, но не особо уютной траншее. Да и кому бы не страшно? Людям свойственно свой последний миг как-то иначе представлять. Вот если намечтать домашнюю мягкую кровать, себя дряхлого, внуков и правнуков, слезы льющих, горько всхлипывающую жену безутешную, доктора седенького, многознающего и успокоительного. Нет ничего такого. Траншеи, они под иную смерть роются. Собственно, для того траншеи и нужны, чтоб у кого-то в тылу оставался дом и привилегия до старости дожить.

Хочется пить, фляги у немцев были не то чтобы пусты. Но Тиме-саранскому воды нельзя – живот у него поранен. Ладно, помучаемся уж совместно, все равно недолго….

С этим Иванов тогда не угадал. Немцы не атаковали, а Тима-саранский до темноты дожил. Пришло подкрепление, принесли пожрать, боеприпасов и исправный «ручник». Митрич проводил бойца – раненого уволакивали на плащ-палатке, шансов, что живого до берега донесут, было негусто, а уж дальше и загадывать нечего. Но прибыло к «на аккумуляторной» пять человек – на «ка-пэ» батальона ситуацию сполна оценили, последние резервы наскребли.

Митрич хлебал чуть теплый суп, указывал ложкой – «там только на карачках, хрен знает как, но простреливают ироды, даром что траншея. У бака можно сидеть, курить, но башку не высовывать – на рыжем фоне заметна сразу. В уцелевшем окне здания конторки немцы пулемет никогда не ставят, а вот пробоина ниже их так и манит, как свежие гитлерюги подойдут, непременно устраиваются – прямо в дыру можно пулю пускать, непременно найдет гада…»

Спешил Иванов передать важные особенности обжитого места. Не то чтобы чуял что-то, просто по логике и вероятности выходило – засиделся. Не бывает такого, чтобы человек день за днем «на аккумуляторной» воевал и оставался бесконечно цел, только на холодный суп и поругивался. Достанет, вот следующим днем и достанет. Нужно хоть еще одного фрица свалить…

Ошибся, конечно, в сроках и возможностях судьбы Дмитрий Дмитриевич Иванов. Достало его только 15 ноября. До этого еще шестерых немцев без спешки и под личный отчет стукнул, ну и когда атаки отбивали, там уж оптово, на всех бойцов можно засчитать. Впрочем, к чему нам строгая бухгалтерия? Личный отсчет – он исключительно для интереса и повышения личного настроения.

Достало Митрича довольно нелепо. Мина ночью ляпнулась, да как-то мудрено, на стене рванула, что ли. Совершенно не ожидал такой подлости товарищ Иванов, только и почуял, как ноги слабеют, сел под стенку траншеи. Подумалось, «вот и всё, ну и ладно». Но что-то было слишком больно, по большей степени оттого, что вздохнуть легкими вообще не получалось. И где то смертное спокойствие? Ведь аккуратно под лопатку ударило. А тут хыр-хыр: не вздохнуть и не закричать. Да что, б… такое?

Нет, нашли сразу. Замотали под телогрейкой, ругая – да как умудрился-то⁈ Потом волокли, задевая о стенку траншеи головой и уж в какой раз нацепляя обратно сваливающуюся шапку. Хуже всего было, что ни вздохнуть, ни выматериться. Ох…

Лежал Иванов среди раненых полубоком, мордой вниз, ничего не видя. Ковырялся со спиной кто-то медицинский, пронзало болью, накрывали шинелью, потом снова открывали. Перекладывали. Под желтый вздрагивающий свет операционной туда, обратно… вроде резали. Наконец начало сознание покидать. Приходил в себя, слушал, поскольку уши все равно никак зажать нельзя. Немцы вышли к Волге, наши – те, что в 138-й стрелковой – отрезаны и прижаты к берегу. А переправы в общем и нет – «сало» по реке идет и идет, когда лед встанет – непонятно. Здесь и сдохнем.

Несправедливо это было. Отчего нельзя было закончить в траншее «на аккумуляторной»? Уже и настроился человек, и настроение имелось. Не заслужил, что ли? Или должок все еще держал? Понятно, за Гришку и Сашку всю эту… 6-ю армию фрицев с их сраным Паулюсом поголовно пострелять – и то ничтожно мало будет. Но с такими задачами в одиночку справиться довольно сложно. Нужно все-таки с пониманием к отдельным бойцам-Ивановым относиться, дать спокойную смерть.

А сознание все чаще уходило. Видать, колебался бог – может, действительно отпустить пора, не мучить?

…Разок пришел в себя Иванов – слегка качало, и холод студеный вокруг, гул двигателя. Причудилось – опять в Сталинград переправляют, сейчас умный дед-речник чего-то этого, философского скажет. Удивился из последних сил – смысл-то какой? Сил винтовку поднять нет, тут хоть как себя уговаривай. Зачем везут, смысла уже нет. Но соседи постанывали, говорили про броню – пробивался на левый берег бронекатер, полный битого пехотного народа.

Потом вышло полное безвременье, и пришел в относительное сознание ранбольной Иванов уже на серых, но чистых госпитальных простынях. Спине и организму было больно – хоть в голос ори. Но Митрич был уже хорошо ученым – догадывался, что боль «чистая», изрядно прошуровали и поковырялись в ране, видимо, похерив все ненужное, и хорошенько зашив немногое, что осталось. Орать стоило только в крайнем случае – народ в госпитале и так намучавшийся, ему бы поспать спокойно.

…А кололи чем-то неплохим – боль тупела. Поили с ложечки, подкармливали, ерзать помогали. Искоса видел Иванов силуэты сестричек и нянек, лежачих соседей по палате, сил потихоньку прибавлялось, уже голоса различал. Один голосок определенно нравился – на Фиру чуть похоже. Ну, это если бы давняя подруга до сих тяжких военных годков вдруг дожила и не состарилась.

Кстати, вот с текущей сменой годов всё слегка подправилось. Отметил госпиталь наступление нового 1943-го года, скормили ранбольному Иванову грузинскую мандаринку и конфету – по слухам, чуть ли не московскую. Но что конфеты⁈ Новости шли истинно праздничные. Тяжко загибалась в окружении армия Паулюса, вымерзали голодные немцы, били их наши со всех сторон и всеми родами войск. А, суки, одолели вас таки⁈

Осознал Митрич, что раз ему некоторые новости и женские голоса не совсем безразличны, нужно как-то мобилизовать остатки организма, заново вставать на ноги. И возвращаться на фронт. Винтовка определенно найдется, пластинки-обоймы наменяем, личный счет продолжим. Понятно, если уже вовсе инвалид, то придется к станку или еще куда. Тоже нужное дело, если иначе не получается. Но это мы еще посмотрим – руки и ноги пока на месте, пусть и отвратительной хилости.

* * *

6 апреля 1945 года. Восточная Пруссия

19:31

Митрич усмехнулся, сложил нож, стряхнул с шаровар стружки. Все тогда шло как обычно: госпиталь – дом родной, медсестрички-подружки, только чаще обнимаешь матрац на койке. Но процесс выздоровления шел, а как же иначе. Имелось красивое Фирино предсказание, и усталая эпитафия в госпитальном журнале «умер от ран» к этому пророчеству отношения иметь не могла. Иной «конец фильмы» предстояло искать.

Боец Иванов осмотрел свежеизготовленную бобышку крепления, взял винтовку и полез в танк.

– Красавицу свою будет пристраивать, оглаживать и лелеять, – сказали снаружи.

– Вот слышу. Щас вылезу и накажу за хулительные намеки, – пообещал Митрич, устраивая «трехлинейку» на приготовленное место и надевая бобышку на ремешок крепления.

– Напугал! Ты винтарь понадежнее на цепь посади, а то растрясет – он и пальнет мне в зад. Тогда сам за рычаги сядешь, – пригрозил Тищенко.

– Не-не, я не умею. Я же сугубо по деревянному и заряжательному ремеслу.

– Да ты що⁈ У тебя лапы как те тиски свайные. В самый раз рычаги ворочать. Командир уже намекал.

Митрич хмыкнул. Нет, в кресле мехвода он действительно сидел – Олежка-командир тренировал экипаж на взаимозаменяемость. Дело правильное. Но одно дело – танк из-под огня как-нибудь кривовато вывести, а другое – полноценный мехвод. Там учиться и учиться. Вообще-то интересная профессия, но товарищ Иванов – он по дереву, и менять этот жизненный уклон поздновато.

Винтовка подвисла как влитая, Митрич потряс оружие – нет, хорошо получилось, претензий предъявлять не будут. Толковая упряжь, самое сложное было – место найти. Танк, безусловно, машина жутко тесная, но если подойти с умом и опытом…. Дернул ремешок с бобышкой – «трехлинейка» освободилась, послушно скользнула в руку. Конечно, лучше бы рядом со своим местом пристроить, но внутри-танковое конструирование все же имеет свои ограничения.

Снаружи работали, звякали, попутно спорили о возможностях и талантах мехвода. Мечтатель Грац собирался непременно специальности выучиться – танковый механик и в мирной жизни не пропадет.

Это верно. Пора бы и рядовому Иванову задуматься. Война, судя по всему, заканчивается, а дальше что? Пусто у тебя в планах, а, Дмитрий Дмитриевич? А если пошутила тогда Фира? Молодые были, кто ж знал, что о тех коротких словах и через четверть бесконечного века будет думаться?

Снаружи внезапно замолчали. Никак начальство пожаловало. Не прицепятся к винтовке? Хотя она как на своем месте, что тут…

– Бойцы, у вас числится героический товарищ Иванов?

Митрич вздрогнул и приложился головой о казенник. Хорошо, что в танкошлеме, очень полезное изобретение для дурных голов.

Голос снаружи был женский. Показалось, что Фира спрашивает. Глупо, конечно, вовсе и не похоже. Глафира была кошкой, обманчиво мягкой, мурлыкающей, даром что когтями могла полоснуть насмерть. А здесь наоборот – голос звонкий, даже красивый, но откровенно командно-гавкающий. Такая себе, гм… самка собаки, весьма волкодавистая, ничего общего с кошачьей роковой вкрадчивостью. А кто это вообще заявился?

– Так точно, туточки Иванов, – довольно странным голосом признал Тищенко. – А що случилось, товарищ старлейтенат?

– Ничего не случилось. По личному шкурному делу, – заверила неизвестная гостья.

В люк механика-водителя сунулись, закрыли свет. Митрич встретился взглядом, и снова показалось…

– Здравия желаю. Это я буду Иванов. Чем могу помочь? – машинально спросил Митрич.

– Вот сразу видно воспитанного бойца, – одобрила гостья. – А то «що случилось? да що случилось?». Приветствую. Суть дела: я временно прикомандированная к «Линде» и ОМГП. Механизированную форму на меня, понятно, не запасли. Ты, говорят, подходящего роста, получил комбинезон и все равно не носишь. Выручи. Очень надо.

– О чем речь, товарищ старшлейтенант. Раз надо, – Митрич отвернулся, даже с некоторой суетливостью, полез к вещмешкам….

Смотреть на гостью было не то чтобы страшно, но как-то… боязно. В обрамлении бронелюка она казалась до нереальности красивой: правильное лицо, лихо сидящая на светловолосой голове кубанка, глаза, даже в полутьме пронзительно-зеленые, малахитовые, даже чуть светящиеся. Красивых баб Дмитрий Иванов сроду не боялся, да с какой еще стати? Но настолько красивые встречались – это если лично, в жизни – всего несколько раз. Это, конечно, если не считать Фиры и актрис с целлулоидной кинопленки – те совсем иное дело.

– На месте форма, – Митрич достал аккуратно сложенный комбинезон. – Только разок померил, а так хранил, берег. Видимо, как раз для этого случая. Но он большого роста. В смысле, метр восемьдесят пять во мне, такой и выдали.

– Благодарю. В самый раз. Я отчего и искала – кругом сплошь гномы какие-то шмыгают, носят недомеристое. Специфика сего рода войск. Ты сам-то как с таким ростом в танкисты угодил?

– Повезло, – кратко пояснил Митрич и протянул комбинезон. – Прошу. Носите на здоровье.

– Благодарю. Со старшиной проблем не будет? Могу расписку об изъятии написать, – предложила, видимо опытная, гостья.

– Объяснюсь уж как-нибудь без бюрократии, – заверил Митрич.

Вблизи гостья не утратила своего разящего воздействия. Еще и легкий запах духов. Вот точная формулировка же имеется – «роковая женщина». Митричу оно уже без нужды – ему подобный рок в жизни уже встречался. Но кому-то сильно повезет. Или наоборот.

Улыбнулась. Белозубо, опять же ослепительно.

– Благодарю. При случае за мной не заржавеет, отдарюсь. Бывай жив-здоров, Иванов.

Исчезла из люка и поля зрения. Митрич только головой покрутил – небывалый мираж, внезапный похититель рабочих форм.

– Удачи, товарищи бойцы! – пожелала не особо далеко исчезнувшая, видимо, все же вполне реальная гостья.

– Що, даже не померяете? – ляпнул Грац.

– О, портупею вызываешься подержать? Надежды юношей питают… – явно усмехнулась уходящая гостья.

– Да он у нас малость дурноват, тавщстаршнат, – оправдался за наводчика Тищенко.

– Ничего, пусть подрастает, дома девчата встретят, еще намеряются всякого, – пообещало уходящее комбинезонно-роковое виденье.

Снаружи наступило молчание, потом Хамедов вздохнул:

– Вот это да!

– Не то слово! – согласился Тищенко. – Чего только в нашей бронетанковой жизни не увидишь.

– А хто ж это такая? Раз прикомандированная? Еще врачиха? – предположил Грац. – И на що врачам комбинисон?

– Вот ты село-деревня. Это же из СМЕРШа, про нее народ уже рассказывал. А ты «померить не хотите ли?». Очень хитроумно, прям даже тонко намекающее.

– Та я ж в хорошем смысле! В простом!

– Вот она бы тебе намерила в простом… хорошо, что спокойная, – вновь вздохнул Хамедов.

– Да и куртка фасонная, и в звании, и вообще… сзади смотришь, так вообще дуреешь, – признался Тищенко. – Но так ничего, без апломбов.

– Спереди лучше, – авторитетно возразил стрелок-радист. – Но просто интересно – действительно, на что ей комбинезон? Неужто в танке поедет?

– Может, какие проверки машин намечены? На предмет мародерства и барахла? Контрразведка очень даже может лазить. Но у нас теперь снисхождение будет – Митрич постарался, – засмеялся Тищенко.

– На Митрича она, кстати, весьма благосклонно смотрела, – подтвердил Хамедов. – Даже жаль, что у нас в машине ничего лишнего, не догадались собрать да напихать трофеев. Слышь, дед, выходит, ты рабочую форму зазря разбазаривал?

– Как «зазря»? – отозвался Митрич, сидящий в низком кресле мехвода. – У нас в экипаже дураков перебор. По штатному расписанию – не боле двух балбесов на «тридцатьчетверку». Вы там рассчитайтесь, кого будем списывать – лишних дураков в штаб и на кухню сейчас переводят организованным порядком, строевым шагом.

Снаружи загоготали, Иванов полез доделывать крепление, но тут началась суета. Прибежал командир:

– Заводи! Принимаем десант, выдвигаемся…

* * *

Шли колонной, быстро, без развертывания. Вели машины разведчики «Линды», на броне танков сидела охрана саперно-штурмового штаба, замыкали колонну бронетранспортеры связистов. Полностью и окончательно отряд прикрытия перебазировался. Уже смеркалось, впереди и левее грохотало – недалеко наши уговаривали сдаться немецкий форт. Ухали крупнокалиберные самоходки – били дружно, в унисон.

– Не разберешь, что там у них, но сидят крепко, – прокричал сидящий в люке Олег.

– Ничего, глушанут, потом саперы свое добро подтащат, пробьют «вентиляцию», – заверил сидящий на броне сержант-штурмовик. – Не в первый раз.

Вышли на окраину, впереди горел трехэтажный дом, на танки несло дым, сразу стало совсем вечерне-темно. Впереди стрекотало стрелковое «ружейно-пулеметное», резко ударяли пехотные орудия. Колонна вошла на не особо-то столичную, порядком разбитую узкую улицу. Внезапно из дома – судя по виду, уже давно разбомбленного, протрещала автоматная очередь. Саперы без команды, горохом, посыпались с танков, мгновенно исчезли-залегли. Только по вспышкам автоматов было понятно – окружают вредительский дом, прижимают наглого или безумного немца. Командир танкового взвода ОМГП для порядка оставил в прикрытие одну из «тридцатьчетверок», остальная колонна двинулась дальше – было уже недалеко.

Позиция расквартирования Митричу понравилась. Дома не окраинные, стоят чуть глубже, впереди болотистый пустырь, слегка побитая дорога, далее какое-то предприятие, за ним угадываются дома посолиднее – наверное, уже сам Кёнигсберг и есть. Предприятие наши стрелки успели обойти и взять, бой шел чуть дальше. Сводному отряду была поставлена задача не ввязываться, ждать. Но связь со стрелковым полком установили тесную – периодически 76-миллиметровые орудия батареи ОМГП отрабатывали, помогая по точечным заявкам пехоты.

Саперы успели обжиться, они же хваткие, даже столовая уже имелась – понатащили столов и стульев в крепкий полуподземный гараж. Митрич пошел с котелками, видел ужинающих офицеров: лично майор Васюк, с ним здоровенный подполковник, между ними знакомая кожаная куртка и светлый затылок. Щегольской кубанки уже не видно, на спинке стула каска висит, значит, не пренебрегает контрразведка защитой. Тоже верно. Но лица у начальства серьезные, разговор, видимо, такой же.

– Не заглядывайся, – предупредил повар, бахая в котелки густой рисовой каши. – Знаешь кто это? Прямо из Москвы!

– Знаю, – заверил Митрич, принюхиваюсь. – Я не про то. Серьезно совещаются. Видимо, не все у нас идет гладко?

– Шутишь? Первый день штурмуем, где же тут гладко может быть? Работать четче надо, – напомнил умный повар.

– Это верно. А с чем каша? Что такое душистое?

– Какая еще каша⁈ – обиделся специалист. – Ты, дед, всмотрись! Это натуральный узбекский плов. Национальное знаменитое блюдо! С куркумой и шафраном. Между прочим, тоже из Москвы, передали специально для нашей «Линды».

– Господи, я же и чую – что-то необыкновенное! Шафран⁈ Пойду хлопцам расскажу, попробуем с большим чувством.

Плов оказался правильным – Хамедов клятвенно подтвердил. И шафран с куркумой были тоже ничего, хотя с такой бараниной и морковочкой с луком можно было и без них обойтись. Командир опять отсутствовал, котелок для него укутали, оставили «томиться».

Олежка пришел к машине уже заполночь, оказался сыт – в столовой покормился. Но наконец обозначились задачи на грядущий день. Отряд делился на две группы: предполагалось сразу за штурмующими стрелками одной выйти к электростанции, другой – к вокзалу.

…– Там оперативники работать будут, а саперы и мы прикрываем. Ну, это на месте будет понятно. Ввязываться в бои категорически запрещено, наше дело – дать работать спецам, они будут спешить, у них очень срочно.

– А что ищут-то? – не удержался Грац.

– Чего надо, то и ищут! – рявкнул Тищенко. – Ты так скорострельно орудие наводи, как языком болтаешь. Взял моду начальство пытать. Да, кстати, командир, к нам сегодня контрразведка приходила. В смысле, контрразведчица.

– Товарищ Мезина? А чего хотела? – в меру удивился старший лейтенант.

– Комбинезон себе искала. Я свой отдал, – пояснил Митрич.

– Опять обтрепанным ходить будешь, – поморщился командир. – Другие вон – уже до дыр новые комбезы затрепали, а ты всё берег-берег.

– Зато у нас теперь дружба с контрразведкой, – порадовал Тищенко. – Вдруг пригодится.

– То такая контрразведка… технического порядка, – довольно туманно сказал командир. – Не про нас старший лейтенант Мезина работает.

– А що она… – начал неутомимый Грац, но ему показали кулак, и наводчик унялся.

– Всё, отбой на три часа, – приказал командир. – Ночью нас артиллеристы охраняют, они завтра на месте остаются.

Дремал не особо уставший рядовой Иванов, и в полусне мнилось всякое былое. Под шинелью было тепло, спину грел крепко спящий, набегавшийся старлей Олежка. Вот она – командирская ответственность: ни посторонние мысли, ни дневные гостьи человека уже не беспокоят. Не то чтобы блондинка «из Москвы» особо взволновала самого Митрича, просто было малость грустно. И совсем старое вспоминалось, и уже недавнее, военное. Живет мир, ярко сияет глазами, намекает и шутит про разное, а некоторые деды чувствуют себя пустыми и начисто выпотрошенными жизнью. Даже некоторая зависть ворочается.

…Тогда – зимой 43-го – совсем не завидовал себе ранбольной Иванов. Прямо сказать, боль замучила, видимо, какое-то нервное окончание было задето, нудило, остро отдавало в шею и под лопатку – толком и спать невозможно. Пока не догадался, что нужно боль пересилить, вставать, разминать и работать.

…– Чего строить-то будут? – поинтересовался Митрич, выглядывая в коридорное окно и обозревая двор, где с «полуторки» сгружали доски. – Не иначе баню?

– Отчего сразу «баню»? – удивился старенький, со вкусом смолящий цигарку, санитар. – Помывочное у нас отличное, еще довоенное. А как расширили, когда морг перенесли – так и вообще шик-блеск. А доски навезли для «красного уголка». Должно быть культурно организовано. До войны у нас «уголков» не предусматривалось, сейчас ранбольные жалуются.

– Между прочим, верно жалуются. Скука и тоска – первые вражеские диверсанты. А я, между прочим, столяр и слегка плотник.

– Скажу начальству, – заверил санитар. – Только ты еще на Рождество пластом лежал, думали, не вытянешь. Я сам слыхал.

– Не угадали. Надрываться не собираюсь, мне сил надо набираться. Но если помощь посильная требуется, так я завсегда.

Сделали «красный уголок», потом ранбольной Иванов делал шахматные доски, резал фигурки. Без спешки получалось очень даже в удовольствие: пешки-бойцы в шлемах и с «трехлинейками», кавалерия и гаубицы-ладьи – и забавно, и на пользу обществу, и правильное восстановление организма. Приходил начальник госпиталя, попросил в подарок сделать. Отчего нет? Заготовки напилили на пару с безногим госпитальным столяром, Митрич нарезал два комплекта фигур: «медперсональный» из санитарок и хирургов, и обычный «боевой». Подаренный коньяк вместе со столяром и Левой-студентом употребили – студент в танке здорово обгорел, сам работать не мог, но смешные детали насчет фигурок подсказывал – выдающейся фантазии человек.

Тот коньяк и работа здорово помогли – выписали в конце марта Д. Д. Иванова, чувствовал себя почти здоровым. «По дружбе» давали отпуск – отказался, ехать было некуда…

* * *

7 апреля 1945 года Кёнигсберг

2:09

Так и не перешла дрема в хороший сон. Не очень-то выложился рядовой боец Иванов. Сидел себе в тылу, чуток ковырялся и на танке катался, мысли размышлял. Опять всплывало – а что там после Кёнигсберга будет? Наверное, кончится война. Сдадутся немцы. Останутся у них какие-то фашистские партизаны, но нет у фрицев к этому делу большой склонности. Вот как фюрера возьмут за жабры, так сразу и остальные скиснут. Да и хрен с ними, с гадами. Напоследок еще положить бы успеть. А дальше…

Про «дальше» думать было рано. Но ехать Иванову было некуда – ничего в этом плане не изменилось, да уже и не изменится. Нет, нельзя об этом думать. На насущном сосредотачиваться нужно.

Кёнигсберг. Апрель 1945-го

* * *

Итоги штурмового дня:

11-я гвардейская армия прорвала оборону противника на 9-километровом участке, продвинулась до 4-км в глубину, овладела двумя десятками опорных пунктов. Наши войска вышли на рубеж: ж/д северо-восточнее форта № 10 «Канитц» – южная часть Шпайхередорфа – ж/д депо – кварталы южной части Понарта – Праппельн – Кальген – Вартен.

Войскам 9-й армии удалось перерезать железную дорогу Кенигсберг – Пиллау. Шоссе пока осталось за немцами. Общее продвижение до 4 км. Сопротивление противника упорное.

43-я армия, атакующая северо-западную окраину Кенигсберга, сумела прорвать первую линию обороны. Взят форт № 5 «Король Фридрих Вильгельм III», блокирован форт № 5а «Лендорф», противник выбит из Шарлоттенбурга, очищено 20 кварталов.50-я армия – продвижение до 2 км, взято до 40 кварталов и форт № 4 «Гнейзенау».2-я гвардейская армия и 5-я армия остаются на своих рубежах. Пленных немного. На направлении нашего главного удара противник ввел в бой до пяти резервных батальонов, уверенно удерживает фланговые форты № 8 «Король Фридрих I» и № 10 «Канитц», усиливает и минирует рубежи, сооружает дополнительные баррикады, приводит в порядок войска после наших бомбежек, артобстрелов и атак пехоты. У немцев еще имеются серьезные резервы.

[1] Переданная из резерва 45-я стрелковая дивизия под командование полковника В. П. Соколова начала переправу еще в ночь на 27-е октября. Переправа проходила в течение нескольких суток, в чрезвычайно сложных условиях. Первый эшелон дивизии, обеспечивающий высадку, за первые сутки потерял более 50 % личного состава. С дивизией была переброшена и рота новых, крайне необходимых, танков. (Припозднившийся тов. Иванов их просто не увидел).

[2] Сталинградские заводы «Баррикады» и «Красный Октябрь», за которые в те дни шли отчаянные и кровопролитные бои, хорошо известны читателям. Новосельская улица – район, в котором атаковал немцев 253-й Таращанский полк 45-й сд, упомянутая Латошинка – место малоудачного десанта, высаженного 31-го октября. Тумак – поселок, откуда по дальней протоке в этот период обороны были вынуждены идти наши катера.

[3] 11 ноября в 6 часов утра гитлеровцы начали последний штурм города. В напряженных боях противнику удалось прорваться, через завод «Баррикады» выйти к Волге и отрезать позиции 138-й Краснознаменной дивизии полковника Людникова. Наши контратаки успеха не принесли. Но удалось удержать часть завода «Красный Октябрь» и пристани. Ситуация осложнялась трудностями работы переправы – шел ледоход.

Глава 13

13. Новый заход

7 апреля 1945 года. Кёнигсберг