Текст книги "Операция "Берег" (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

«Ноль-второй» двигался в голове колонны – впереди разведчики и саперный бронетранспортер. Дорога была узкой, разбитых немецких машин много, свежие воронки, сосны со сшибленными осколками ветвями. Брошенные позиции. Трупов мало – откатились здесь немцы, не стали на отшибе помирать. Ну и правильно, у Пиллау все поляжете.

На марше только раз пришлось открывать стрельбу – случайные немцы обнаружились, но сразу дали деру в рощу. Больше приходилось опасаться мин, хоть и прошли здесь наши передовые саперы, но вряд ли все сюрпризы вычистили. Впрочем, никто не гнал – начальство приказало следовать графику, обе колонны должны добраться без происшествий.

Сидел на башне Олег, следил за обстановкой, ровно урчали двигатели, летел из-под гусениц и колес машин песок. Вот говорят «взморье, взморье, курортные места», а на самом деле ничего такого, особо душевного и красивого… прифронтовая полоса. Нет, может, если на самом берегу прогуливаться, на залив любоваться, то иначе…. Хотя чего там на заливе хорошего? Старший лейтенант Терсков только издали берег видел, да и то урывками, но понятно – холодный песок, на него волнами выносит обломки кораблей, доски, тряпье, да разбухших утопленников. Может, и кусочки янтаря, но кому он в таком сомнительном наборе нужен? Может потом, после войны? Гулять с девушкой, разговаривать, подбирать на песке красивые кусочки камня…

Нет-нет, про девушку Олю сейчас думать было никак нельзя – отвлекает.

– Стоп!

«Тридцатьчетверка» качнулась, встала.

– Опять фугас, – предположили сидящие на броне десантники.

Впереди встали разведчики, саперы с щупами и миноискателями озабоченно разошлись к кюветам.

Олег глянул на часы – время еще имелось, двигались по графику, красная стрелка на крупном четком циферблате подтверждала – пока порядок.

Часы вручал на последнем кенигсбергском совещании лично майор Васюк:

– Так, товарищи офицеры, у кого часы позорная штамповка, убрали немедля. Золотые, с финтифлюшками – тоже долой! Отбирать и реквизировать не собираюсь, но явной буржуазности в строю не потерплю! Товарищи оперативники нам передали целую коробку отличных «котлов», говорят – спецзаказ, почти водолазные, для избранных своих оберстов заботливые немцы приготовили. Ну, оберстам уже без необходимости, а нам пойдут для четкости восприятия времени и выполнения поставленных задач. Вручаю на память о славном городе Кёнигсберге, поверженном при нашем непосредственном участии. Терсков, что ты мнешься? У тебя это разве часы? Это недоразумение, а не прибор четкого хронометража. Замок штурмовал, мог бы куранты там какие на память сохранить…

Часы оказались действительно отличными, что днем, что в темноте – стрелки и цифры отлично различимы. С иными наградами, конечно, после «залета» у моста выйдет уже не очень. Но о том жалеть смешно…

…Сняты фугасы, двинулась колонна дальше. Ожила рация – проверка, «Товарищ „Терек“, веди без спешки, но не задерживая».

Вот он, Пойз – короткая улица у едва заметной высоты, обозначенной «14,7». С десяток добротных домов, ну два, наверное, считались добротными – уже догорели, остовы едва дымятся. На улице смятая гусеницами немецкая машина, второй грузовик уткнулся радиатором в стену, кузов разнесен, дальше перевернутые повозки, убитые лошади – наверное, наши штурмовики вчера прошлись по отходящим фрицам, «причесали».

«Тридцатьчетверки» и бронетранспортер с зенитным автоматом проходят улочку, занимают позицию впереди. Разведка и саперы привычно проверяют дворы и дома. Колонна – ценные связные и штабные машины, оперативный состав и прочее, ждет на дороге – еще не хватало вляпаться ненароком, столкнуться с группой очумевших фрицев.

– Нет тут некого, – сказал Митрич, озирая в оптический прицел винтовки близлежащее пустынное поле и маленькую рощу.

– Теперь-то откуда им быть, с вида твоего винтаря и мыши поховались, – заверил высунувшийся из люка Грац.

– Ну и хорошо, что нету, успеется и с мышами, и с фрицами, – сказал Олег, обозревая в бинокль поле, дорогу с аккуратными столбиками ограждения, тоже аккуратную и явно никем не занятую свежую траншею у развилки. Накопали немцы, а оборонять уже силенок нет.

Из ближайшего дома выскочили саперы – довольно суетливо, что-то разнервничались «линдовцы».

– Товстарлентат, тут это…

– Опять фугас, что ли? – удивился Митрич. – Во фрицы напихали, щедровато.

– Да не, тут хуже. Политическое дело. Товстарлентат, вы сами гляньте.

Политических дел Олег опасался. Собственно, кто их не опасается – вон, башка Граца мигом исчезла, десантники молчат, саперы, даром, что в стальных нагрудниках и порядком повидавшие, бледновато топчутся у двери. Одному Митричу похер, он по опыту и возрасту к любым проблемам равнодушный.

– Дед, давай со мной, а?

Автомат Олег брать не стал – судя по виду саперов, оружием тут не отобьешься. Митрич, кряхтя, спрыгнул следом, все же понадежнее будет.

– Прямо тута, – прошептал сапер, без нужды трогая висящий на груди ППШ. – Мы глянули и сразу назад.

Старший лейтенант Терсков решительно вошел в дверь, шагнул дальше, и почувствовал, что решительности резко убавилось.

…В комнате было тепло, еще тлели поленья в камине, шторы наглухо задернуты, пахло чем-то мясным, тминным… и страшным.

Стол сервированный: с тарелками и закусками, овальным блюдом с ровными ломтиками мяса, на скатерти витая хлебная корзинка, у стола пустые стулья… На диване люди, молчат…

Сидела немка в нарядном платье, кружева у горла, две девчонки к матери привалились – лет десять и двенадцать. С бантами, похожие, аккуратненькие, как те столбики у дороги. Это если в лица не смотреть. И на руки, бессильно откинутые, залитые кровью у запястий. Мальчишка на полу у дивана скорчился. Совсем клоп, года три, наверное, лямка штанишек с плеча сползла, рубашка выбилась, лужица рядом. Хозяин тоже на полу – здоровенный был немец, костистый, уже немолодой, растянулся во весь рост, пол забрызгал – здесь не столько кровь, как мозги разлетелись. Карабин рядом лежит.

– Это не мы, честное слово, – пробормотал сапер.

Олег кратко выругался.

– Дмитрук, ты ошалел, что ли? – цыкнул зубом Митрич. – А то мы тебя не знаем? Вот прям немедля и заподозрили. Сами они, фрицы-то. Зарезал семейство хозяин, да себе череп разнес. Вон – в рот выстрелил.

– Да как детей-то своих… – прошептал второй сапер, совсем молодой.

– Фашисты, они… – Олег кашлянул, почувствовав, как к горлу подкатывает горькое, желудочное – смотреть на диван второй раз не надо было. – Они… он им бритвой вены полоснул.

Бритва лежала у хлебной вазы, протянулась по крахмальной скатерти ровная дорожка кровавых капель, сбоку салфетка смятая. Обтер бритву, значит, хозяин.

– Совсем со страху ума лишились… – все еще не веря, пробубнил сапер, но тут Митрич ткнул его прикладом винтовки:

– Цыц!

Донесся чуть слышный, мышиный звук. Ой, вот кто тянул Граца за язык, чего он мышей вдруг поминал⁈

– Малый-то еще, похоже, не отошел, – пробормотал Митрич.

Олег едва успел подхватить брошенную дедом винтовку – Митрич упал на колено, крутанул маленькое тело на полу.

– Бинт! Жгут давай! Живо!

Ругаясь, торопливо перетягивали мальчишке руки выше рассеченных запястий.

– До врача я, живо донесу, – известил Митрич, подхватывая кукольное тельце.

– Давай, – старший лейтенант Терсков успел себя пересилить – потрогал шеи у сидящих на диване. Нет, нету пульса, да и так сразу видно – мертвы. Как же малый еще дышит? Там у него и крови-то… вены с ниточку. Может, потому и промахнулся бритвой папаша?

Пришло начальство, осмотрелось, помолчало. Потом Коваленко сказал:

– Да, нацисты. У нас тоже такие водятся. Ни своих, ни чужих детей не жалеют.

– Фанатизм, – кивнул майор Лютов.

Майор Васюк высказался еще короче, грубо, но точно.

Размещался отряд в Пойз по сараям, конюшням и прочим строениям, в натопленный нехороший дом никто не заходил – слух среди бойцов и командиров мигом прошел, еще до того, как саперы тела хоронить вынесли.

Проверил позиции танков и прочего старший лейтенант Терсков, только потом, проходя мимо «ноль-второго», рискнул спросить у деда:

– Как там? У врачей-то?

– Так чего, жить будет, – сказал Митрич и невесело усмехнулся. – Нынче и медицина – ого, и доктор – дока. Зашивают и переливание делают прямо вмиг. Вот кстати, удивительное дело – немчик, а группа крови моя. Прямо даже странно.

– С тебя сцедили?

– Да что там цедить? И на поллитру не выкачали. Мелкий немчик, вообще не емкий.

– Ты все же сиди, отдохни. Переливание – это тебе не шутки.

– Сижу. Когда я работал-то? – засмеялся Митрич.

Все же хорошо, когда нервы железные. Молодец Иванов. Иначе нельзя, тут хоть двадцать дней осталось, хоть двадцать лет – зажать себе характер нужно и добить заразу.

Все плыли с невидимого моря клочья тумана, холодил плечо даже через рукав немецкий кирпич, и мысли такие же плыли – неопределенные, местами подмороженные, разом и плохие, и хорошие. О плохом Олегу думать категорически не хотелось, уже хватило на сегодня, о хорошем… Старший лейтенант Терсков потрогал карман, в котором лежал портсигар, почти пустой, если не считать бумажки с фамилией и номером полевой почты – очень старательно выведенным округлым ученическим почерком. Получается, ждала, надеялась встретить. Интересно, сколько Оля классов закончила? Впрочем, что классы? Закончится война, доучимся.

Ничего там у моста не успел спросить Олег, да и вообще разговор вышел глупым и смешным. Да мог ли он быть иным на глазах стольких подшучивающих и возмущающихся людей?

… – Оля, а как же Орша?

– Подождет. Уже в вагон подсадили, а я думаю – ну куда мне в тыл? Подлечили, так в госпитале и останусь, поработаю. Добить же немца нужно.

– Понятно. Но ты это… осторожней немца добивай. Под бомбу не угоди. Пожалуйста.

– Ага. Олег, напиши… – те мне. Я спасибо очень хотела сказать.

– Да мне за что? Это всё дед, Митрич… Пойду, колонну вести нужно.

Вот случай. За остановку колонны[3] влетело позже, майор неистовствовал, слов не выбирал. Правда, немедленных строгих кар за вопиющее нарушение не последовало, видимо, некогда было, отложило начальство. Ладно, переживем. Не встал бы у моста, себе бы не простил. Правильно Митрич смеялся: «это же судьба, командир. От нее отворачиваться негоже».

Олег покачал головой, оторвался от стылого кирпича. Этак застудишь, чирьи пойдут, а зачем офицеру к Победе и иным возможным событиям такие неприятные украшения? Судьба или не судьба – это дело относительное, советские люди по маршрутам своей судьбы сами выруливают, рычагами и сцеплением событиями управляют. Не всегда получается, но… но с девушкой Олей встретиться очень бы хотелось. Умытая и выздоровевшая она очень даже… да в том ли дело⁈ Просто хороший человек.

С мыслями о хорошем человеке старший лейтенант Терсков обошел амбар и чуть не наскочил на часового.

– Дед, ты чего опять сторожишь? Вечный часовой, что ли? Я вот Тищенко скажу, совсем наш экипаж совесть потерял.

– Не шуми. Я сам вызвался. Возраст, всё одно не спится.

– «Возраст». Хорош отбрехиваться.

– Да успею я отоспаться, – Митрич поправил на плече ремень винтовки. – Вот тебя, командир, носит где-то, а тут, между прочим, заезжали, посылку передали.

– Мне? – изумился Олег. – Это еще откуда?

– Ну кто может гостинцы герою-танкисту слать? Понятно, что девушка. Нет, не та, что Оля, а иная, с чисто дружескими пожеланиями. Старшина Тимка тут проскакивал, передал. Говорит, чуть ли не прямиком из Москвы прилетела. Мы с хлопцами повертели, принюхались – судя по всему, курево. И хорошее. Ох и памятлива та зеленоглазая контрразведка!

Олег вспомнил про последнюю портсигарную сигарету, случайный разговор.

– Да ладно, чего она вспомнила? Мы же, в общем, и не курим.

– Это же Катерина. Там память – ого! – без усмешки сказал Митрич. – Разверни, интересно же.

Посылка оказалась невелика, но плотный такой пакет, увесистый, надежно упакованный. Митрич вынул свой незаменимый ножичек, поддели бечевку.

– Вот, я говорил, курево! Прямо генштабовского уровня, – восхитился Митрич, оценивая две нарядные коробки папирос. – А это что?

Завернутой в тонкую пергаментную бумагу оказалась плоская красивая фляжечка коньяка и открытка.

– Смотри, как наливают, прямо под пробку, чтоб не булькала, не выдавала. Могут ведь делать, научились! – растрогался Митрич.

Олег подсветил фонариком открытку: красовалась вихрем летящая «тридцатьчетверка» – еще старая, с 76-миллиметровым орудием, сидели на броне мужественные двухцветные бойцы в развевающихся плащ-палатках. На обороте значилось четким уверенным почерком: «Славному экипажу „ноль-второго“ с приветом из столицы! Будьте живы и скорой Победы! Р. S. Чрезмерное употребление табака и алкоголя вредит воинскому здоровью. Так что исключительно для аромата.»

– Вот – мораль не забыла. Всё помнит, – ухмыльнулся Митрич. – Любят тебя девушки, Олежка, прям все подряд любят – от молодых до самых умных.

– Болтун. Прячь подарки, после Пиллау попробуем – тут ровно по глотку и будет, – сказал Олег.

– Приберегу, – заверил дед. – Ты иди, спи. Завтра опять задергают.

Олег подошел к храпящему под брезентом экипажу, там заерзали, ворча «ходишь, командир, ходишь, потом выстужаешь».

– Э, герои, через час Митрича сменить не забудьте.

– Угм.

– А у меня часов нэма, – напомнил хитрый Грац и немедля засопел.

* * *

17 апреля 1945 года, деревня Пойз

3:03

Взлетела за леском внезапная ракета, осветила верхушки сосен, «затикал» отдаленный пулемет, быстро унялся. А на северо-западе все грохотало, гремело артиллерией и прочим, сверкали над горизонтом зарницы. Митрич дошел до бронетранспортера – часовой сапер сидел неподвижной тенью, почти слившись с пулеметной турелью.

– Не успокаиваются, а?

– Не, Митрич. Не сдадутся. И деваться им некуда, и самые отъявленные там засели.

– Вот то ж.

Иванов прошелся обратно к танку – слаженно похрапывал-посапывал укрывшийся чуть ли не с головою экипаж. «Ноль-второй» тоже отдыхал, пах остывшим выхлопом и ночным весенним холодом. И что за погоды здесь, давно битые ноги опять ломит. А могли бы какую уютную Италию штурмовать, к примеру, как там ее… Сицилию. Наверняка там уже совсем тепло и сухо. Хотя, вроде остров, значит, опять берега морские?

Как-то нехорошо на душе было. Это из-за памяти? Или вообще?

Хорошую, конечно, посылку из Москвы прислали. Но это и конкретное напоминание товарищу Иванову. О том, что память нужно иметь, без памяти человеку не нормально. Все же страшный человек Катька, невзирая на все взаимные симпатии – страшный и безжалостный. Всё пробьет, но до правды дороется.

Эх, нехорошо выглядит. Будто скрывает что-то товарищ Иванов. А от контрразведки скрывать такое себе дело… рискованное. Только как же это объяснить… Нет, отбрехаться можно – контузии, ранения, голова дырявая, – вон, хоть по документам смотрите, хоть по телу определяйте, железом почерканному. Но…

Себе бы объяснить.

Всё куда-то незаметно девалось, истаивало из памяти. И становилось страшно. Этак не заметишь, как окончательно умом тронешься. Мало ли сумасшедших в жизни встречалось? Очень даже легко: сегодня почти нормальный, ну, с малой чудинкой, а завтра вообще не в себе человек. На войне так с этим даже много проще. И куда ты без памяти, а, товарищ Иванов? Без памяти даже героически погибнуть вряд ли выйдет. Очень нужное чувство – память.

Нет, что-то очень помнилось. Лица Гришки и Сашки, даже тот день, когда их на поезд сажал, прямо хоть по минутам… Жена не очень помнилась, но это и понятно – сильно оно надо, как же.

Вот Фира, та конечно – хоть сейчас линию четких скул рисуй, черту волос у шеи, срез той прически удивительной, самодельной. Это до конца в памяти останется, вот сколько раз мысли чуть в вольность уйдут, на стекло или зеркало дыхнешь, палец сам те линии выводит. Эх, резкая девушка была, до последней линии отчертить можно.

Память… Хлопцы из кавэскадрона, кобылка Файка – как лежала раненая, смотрела. Эх, это бы и забыть, да не выходит.

Райка – и малая, и взрослая… хорошие воспоминания, их бы вот оставить до конца.

А дальше… Вот что товарищ Иванов после ранения в «штрафной» делал-то? Понятно, был в госпитале. Но тот ли госпиталь вспоминается или предыдущий, сталинградский? Ранения же разные были, отметины на теле можно пощупать, а госпиталь… не могли же они – госпиталя – быть совершенно одинаковыми? Разные, определенно разные. И соседи по палате разные, и работы в выздоровлении разные. Шахматы вот делал, и добрая девушка Маня-Манечка, веснушки же… Но где это было? В каком году и месяце, каком городе? Вроде вполне помнится, имена, детали, но… не слилось ли воедино в голове последнее с предыдущим?

Ерунда. Не может быть никакой путаницы. Справки же есть, бюрократия на то и существует, чтобы человек мог в бумажку глянуть, память проверить, убедиться – все верно, вот печать, подпись, «шинель выдана 1 (одна) шт., портянки – пара». Напрасно бюрократов ругают, от них явная польза.

Но что было в последнем госпитале и после? Подлечили, выписали, работал, циркулярку отладили, Петр Никодимыч был в напарниках, вот кто дымил махоркой так дымил, хорошо работали, имели поощрения и чувство законного трудового удовлетворения, стране очевидная польза была. Или то раньше было?

Вот черт, не вспомнить. И как и где Новый 1944-й встречал, вот прямо выпало из головы, и все тут. Нет, что-то брезжит… после смены отметили, погода слякотная, вино домашнее, Надя… или Нина? ничего себе так была. Или не была?

Провал в памяти, в драмах синематографа такое с героями очень часто случается. Но тут, как говорят образованные контрразведчики, «есть нюанс». Товарищ Иванов не то чтобы забыл, просто не совсем помнит, что и где было. К примеру, была Надя, и Нина тоже. Что за город и когда?

Нехорошо. Хрен с ней, с памятью – из жизни можно довольно много хреновых воспоминаний вычеркнуть, не особо много потеряешь. Но как объяснить, когда воспоминаний слишком много и они не очень-то стыкуются деталями?

Иванов посмотрел в туманное небо и беззвучно выругался. Нужно было тогда с Катериной напрямую поговорить. Не догадался. Вернее, еще не понял, что с головой настолько плохо. А Катька что-то такое заподозрила. Наверное, это даже не по контрразведывательной работе – вряд ли СМЕРШ этакими странными делами занимается, там более насущные дела распутывают, просто Катерина с чем-то похожим встречалась, учуяла. Нужно было поговорить начистоту.

Но как объяснить загвоздку-то? Это вообще когда началось?

Митрич обошел вокруг танка и строений, еще раз мысленно перепроверил «порядок сбора деталей». И опять получалось, что началось в Батуме. Определенно там. Когда пить безбожно начал. Ну, запой дело нередкое, гражданин Иванов не первый, кто до откровенно свинского душевного состояния рухнул. Но что-то там случилось. Провал, определенный провал в разуме и линии событий. А потом еще и еще раз подобное случалось, хотя и без вина и водки. Вот, например, когда в Сталинграде на берегу умирал, переправы ждал…

Захотелось поежиться, шинель у горла на крючок застегнуть. Слегка знобит. То ли от путаницы в голове, то ли от воспоминаний болезненных, то ли в целом день нехороший предстоит.

Катерина тогда спросила: «ты вот много воевал, а позже сослуживцев, однополчан встречал? Ну, в госпитале, в запасном полку или на формировке?». Митрич засмеялся: «Ну да, фронт же куцый, одна большая деревня. Кидало-то меня как».

Потом начал думать. А действительно, как это вышло? Неужели всех давешних знакомых поубивало? Нет, не могло того быть. Маловероятно. Обязательно хотя бы былых сослуживцев должен был встретить, в мире всё вечно и неизбежно пересекается. Или встречал, да позабылось? Господи, ну чего было с Катериной не поговорить, не спросить? Майся теперь.

Митрич в сердцах сплюнул на влажную прусскую землю, пошел к танку. Там ворочались, встал Хамедов, судорожно зевнул, поежился:

– Сменю. Лягай, поспи. Автомат-то наш где?

– У Граца под окороком. Шинель мою возьми, зябко нынче.

Заполз Митрич в нагретое, думал, мысли продолжали изводить, но в сон мигом потянуло. Про немчика мелкого успел подумать. Белобрысый, а так-то похож. Вот же война-сука, как малых мучит и изводит, что Гришек, что Гансиков. Кстати, что за имя противное… Хотя жил же сказочник, тоже Ганс, да еще вдобавок Христиан, талант, хотя тоже с головой у него было не очень.

* * *

17 апреля 1945 года, деревня Пойз

5:46

…– Буди срочно!

– Так шо тама случившись?

– Майор кличет. Немцы прорвались.

Вырываясь из чугунных пут сна, Олег хотел сказать, что уже не спит, но наверное, что-то иное спросонку пробормоталось.

– О, ругается, проснулся уже, – отметил догадливый экипаж.

Олег с трудом сел. Похоже, только рассвело, от «тридцатьчетверки» так и несло холодом, за амбаром кто-то торопливо пробежал, матерясь и бренча котелком.

– Что стряслось? – уточнил старший лейтенант Терсков, силясь окончательно пробудиться.

– Так тревогу сейчас объявлять будут, – сказал Хамедов. – Немцы, говорят, прорвались. Тебя к начальству вызывают.

– Какие еще немцы? Откуда?

– Какие немцы, это не особо понятно. Но наши чуткие тылы уже тикают. Вон на дороге.

Спешно приводя себя в порядок, Олег пытался разглядеть дорогу – глаза упорно слипались, прямо не продрать. Да, по дороге через поле спешно рысили двуколки, возницы подхлестывали лошадей, пронеслась, хлопая незапертым задним бортом, полуторка… Но близкой стрельбы слышно не было, только дальше – в районе Фишгаузена все так же смутно и упорно громыхало.

На ходу застегиваясь, Олег побежал к занятому под штаб дому.

…– Ситуация неопределенная, – майор Лютов ткнул большим пальцем себе за спину, в сторону наспех приколотой к стене карты. – Из штаба корпуса вышли на связь, просят и требуют немедля прояснить обстановку. А что им сказать? Мы пока и сами ничего не знаем. Слухи панические и суета на дороге. Тикающие тыловики утверждают, что немцы идут механизированной колонной, танков «десятки, а может и полк». Разведку товарищ майор выслал.

Майор Васюк кашлянул:

– Да, радиосвязь с разведгруппой поддерживаем, доложат, как только прояснят. Насчет «танкового полка» явно преувеличивают – нет тут у немцев танковых полков, да и танков в большом количестве уже не наскрести… Но колонна фрицев вполне может возникнуть, сгрудились всякие ошметки, сбил какой-то ушлый оберст или генерал в сводный отряд, вот они и поперлись.

– Так куда они поперлись-то? – не понял комбат артиллерийской батареи ОМГП. – Они же к Пиллау должны пробиваться, а мы в другой стороне. Заблудились, что ли?

– Предлагаешь выехать навстречу и вручить немцам компас? – ядовито уточнил Лютов. – Замысел противника не определен, мы это уже поняли. У нас-то что? По следственно-оперативной части?

– Там все нормально, – доложил начальник радиовзвода. – Оперативная группа уже на месте, в Пайзе спокойно, электростанция практически не пострадала. Кто-то из немецкого персонала даже на рабочем месте. При въезде в городок случилась перестрелка, но так, ерундовая. Как разведка и докладывала – немцы без боя деру дали.

– Ладно, с этим порядок. Прикрытие у оперативников есть, пусть и небольшое, да их самих две группы, определенная сила. Я уж подумал, не погорячились ли мы, их налегке отправив, все же саперы и бронетранспортеры это не так уж убедительно, – майор Лютов повернулся к карте. – Так, товарищи офицеры, разгадываем – куда немцы нацелились? Если они на нас движутся, то могут продвинуться в стороне от шоссе в направлении на Кёнигсберг – что выглядит чистым сумасшествием – или опять же свернуть на Пайзе. Который накануне оставили без боя. Тоже непонятно.

– Может, к берегу пробиваются? – предположил саперный ротный. – На суда и баржи рассчитывают – те подойдут, подберут? В Пайзе все же пристань какая-то, рабочие пирсы и прочее.

– Маловероятно, – немедленно заявил до сих пор молчавший подполковник Коваленко. – Немцы собрали мехгруппу на ремонтной базе, больше бронетехнике в товарных количествах просто неоткуда взяться. А ремонтная база и располагалась на побережье, там условия погрузки на суда и корабли намного лучше. Нет, бессмысленно им вдоль берега туда-сюда бегать. Серьезная эвакуация продолжается из Пиллау, это любому рядовому немцу понятно.

– Так в чем цель? Рейд по нашим тылам? – предположил Васюк.

– Тут из тылов только мы, горсть корпусных обозников и малозначащая дорога на Пайзе, – показал на карту майор Лютов. – Странно это. А странное и необъяснимое как раз по нашей части, так, товарищ подполковник?

– Верно, по нашей, – согласился подполковник Коваленко. – Имелось предположение, что немцы за Пайзе и электростанцию будут до последнего цепляться. Поскольку серьезный источник энергоснабжения, по сути, последний. Но пошло строго наоборот – оставили без боя. А теперь спохватились? Нелогично.

Ожила рация, радист в голос закричал:

– Слышу вас, «Волна». Что с обстановкой?

К танкам Олег бежал во весь дух. Вот тебе и ночные размышления, вот тебе и тыл…

Обстановка складывалась нехорошо. Разведчики Васюка наткнулись на немцев без всяких поисков – колонна перла прямиком навстречу. «До батальона пехоты, очень много автомашин, танки и самоходки – десять-двенадцать „коробок“, уточнить сложно, они в середине колонны…»

Силы ОМГП и саперы «Линды» спешно занимали оборону. По сути, времени и особого выбора рубежа не имелось: опереться можно о каменные дома единственной улочки Пойз, отрытую немцами позицию у дороги на Пайзе, о высоту «14,7» и крошечную рощицу. Не очень удобное расположение, но немцы определенно не обойдут: дорогу отряд перекрывает, если фрицы решат свернуть и полями выйти к шоссе на Пиллау, то это уже придется делать под огнем Особой Механизированной группы. Только это вряд ли – имея такой замысел, фрицы напрямую бы к шоссе двинули. Но имелось и иное предположение – целью контрудара является собственно ОМГП и «Линда». Довольно шаткое предположение, но фриц нынче пошел неуравновешенный, черт его знает.

Танки старшего лейтенанта Терскова было решено оставить в резерве – маневровой группой. Уточнили расположение – в общем-то четыре машины маловато, но 85-миллиметровые орудия в борьбе с немецкими танками серьезная сила, по сути, единственно действенная. Не очень-то рассчитывало начальство на отражение танковых атак, создавая ОМГП, ставились иные задачи.

На улице майор Васюк негромким, но крайне зловещим голосом интересовался у кого-то из подчиненных:

– Как так «два десятка „тэ-эмок“»? И где, позвольте спросить, вы остальные противотанковые мины оставили? Коля, ты, друг, у меня этот разговор еще попомнишь. Рожай решенье мне немедля!

Да, как часто бывает на войне, в нужный момент тактические возможности и тактические необходимости категорически не совпали.

Лихорадочно закапывались в землю артиллеристы, летела из-под лопат земля – по счастью влажная, песчаная – на огневых «дивизионных 76-миллиметровых» помогали пушкарям опытные «кроты-строители» саперно-строительного взвода «Линды». Уже заняли штурмовые бойцы куцые немецкие траншеи и пулеметные гнезда на поле, работали на дороге минеры. Во дворах наперебой стучали ломы – пробивали стены под амбразуры, рыли ячейки. Рычал и напирал на стену, не жалея кормы и заваливая камни, бронетранспортер, готовили сектор обстрела зенитчики-бронеходчики.

Там – за неочевидной возвышенностью, уже вовсю стрекотало и грохало – выгадывая минуты, задерживая колонну, вела бой отчаянная разведка «Линды». Но что их там – два бронетранспортера да три мотоцикла. На три минуты и хватит…

…– В случае атаки сразу разворачиваемся, маневрируем, – ставил задачу Олег командирам своих машин. – Всё время движение! Огонь только по танкам, и с хода. Не попадем, так отвлечем. Немцы борта пушкарям-батарейцам подставят, те помогут…

Танкисты кивали, смотрели на поле за околицей нехорошей Пойз. Было понятно, что пушкарей к моменту контратаки «тридцатьчетверок» едва ли останется много – они-то первыми в бой вступят. И четыре «тридцатьчетверки» в такой ситуации… ну, это то, что есть. Впрочем, напрямую расстояние до дороги – километр, чуть больше, это чуть подравнивает шансы – в ближнем бою Т-34 быстрее и маневреннее. Правда, что у немцев там припасено, какие танки – пока неизвестно.

Было понятно одно – бой будет тяжелым.

Олег пошел к своему «ноль-второму». Танк прятался за домом, экипаж нервничал, сидя на броне, слушал комментарии Иванова, не упустившего случая забраться выше всех – дед сидел на черепичной крыше за трубой, разглядывал пейзаж в прицел «снайперки».

…– а кювет там изрядный. Тищенко, ты это учти. Иной раз так машину брякаешь, у меня разом два снаряда в казенник заряжаются.

– Не бухти. Лучше пусть трясет, чем нам броню прошибет, – сказал мехвод.

Экипаж обернулся к командиру.

– А шо, товстаршлетнант, там и «тигры» лезут? – вопросил Грац.

– Там, видимо, каждой твари по паре, – пренебрежительно махнул рукой Олег. – Сборная команда. Наверное, и что-то серьезное имеется. Но и мы не одни. Вон – «линдовцы» уже бой ведут. Из корпуса помощь подойдет, авиация штурмовики направит.

– Да что нас утешать? Не младенцы. Но неожиданно как-то, – зябко передернул плечами Тищенко.

– Когда оно ожиданно-то было? – хмыкнул сверху Митрич. – Нормальное дело: они оттудова, а мы уже здесь.

– Ты «оттудова» сам смотри, не брякнись, – намекнул Олег. – Не пацан, по крышам лазить.

– Недооцениваешь ты дедов, товарищ командир. Как мне сказали в нашей контрразведке: «есть у тя еще порох в пороховницах, ягоды в ягодицах», – отозвался Митрич.

Экипаж хохотнул, Олег тоже улыбнулся – присказка была глуповатая, но игра слов забавна. Но тревожное чувство нарастало.

– Во, разведка наша отходит, – крикнул Митрич. – Оторвались таки, цел кто-то….

По дороге на всех парах летел полугусеничный бронетранспортер. Видимо, единственный уцелевший – шел неровно, крепко досталось машине. Кто-то из саперов выскочил на дорогу, замахал – разведчики догадались о минах, свернули – бронетранспортер скатился на поле, дергаясь и воя двигателем, погнал к домам.

– Я к ним – насчет танков расспрошу! – крикнул Олег, устремляясь за забор.

Из бронетранспортера вытаскивали раненных и убитых – лежали в тесноте вперемешку. Хрипы, стоны, оторванная, висящая на лоскутах масккостюма, рука…

– Цел-то кто есть? Говорить может? – спросил Олег.

– Вон, водила…

Усатый боец сидел на земле, ему бинтовали плечо.

– Что там с танками? Какие? – спросил Олег, присаживаясь на корточки.

Усач поднял глаза – лицо его было в крупных пятнах пота, а белки глаз сплошь красные, в полопавшихся сосудах.

– Танки… а… самоходки видел. Низенькие такие. Броневики. И грузовиков до х… Но мы с Васькой в тылу ждали, в кустах. Не попало в нас. Мало чего видел. Потом наших подбирал, но оно же тоже… где подробно углядишь.