Текст книги "Операция "Берег" (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

– А надо было смотреть! Ваши товарищи бой ведут в двухстах метрах отсюда, а вы тут «не смотрите». А чем заняты? Попустительствуете⁈ Видите, солдат непоправимую глупость совершает – пусть поганый солдат, пусть откровенное говно, но все же сослуживец. Неужели нельзя удержать, по харе вмазать? Ладно, со скотиной Горохивым всё ясно. Испортил дурак себе жизнь и судьбу. А вы? Домой вернетесь, будете мамкам, сестрам, невестам и дочерям рассказывать: «был у нас случай, сильничали толстую немку, ох и посмеялись». Так, да? Вы же советские, русские люди, зачем вам такой гнойный чирей на душе? Стыдно за вас, вот прямо нестерпимо, – Мезина принялась прятать пистолет в кобуру, и по лицу – красивому и печальному – было видно, действительно стыдно ей. – Нас здесь почти взвод, а из-за одного подлого ублюдка пятно на всех ляжет – «это ж русские, известные насильники, всю Европу отодрали, ах, измывались как хотели, ужас-ужас». И это про нас будет, хрен кому что докажешь, хрен объяснишь, что в любой армии случаются преступники и гады.

Строй молчал. Старшему лейтенанту Терскову тоже было как-то не по себе, хотя, честное слово, никаких мыслей о немецких паулинах – толстых, худых, красивых и наоборот – у него даже отдаленно не возникало.

– Товарища контрразведчицу все услышали? – обратился майор Васюк к своим саперам. – Уверен, в нашей «Линде» ничего подобного даже близко быть не может. Иначе даже не знаю что сделаю.… У нас даже до исполнения 275-го приказа такой блудодей не дотянет.

– Товарищ майор, виноваты, как-то не осознали в запарке, – осмелел, пехотный сержантик, понявший, что всех подряд отправлять в штрафную не будут. – А что за приказ нумер 275-ть? До нас не доводили.

Майор глянул на Мезину:

– Как не доводили? – удивилась контрразведчица. – Может, не успели. Разберемся с вашим начальством, безобразие какое, понятно, что бои, но все равно. А приказ прост и понятен: «военнослужащие, пытавшиеся вступить в насильственную или иную половую связь с местным женским населением Германии и иных стран-противников, по отбытии приговора или снятию судимости обязаны сочетаться законным браком с объектом своих домогательств». Ну, там юридически расписано подробно, я вам самую суть передаю. Короче, полез – женись. Вот смоет вину кровью рядовой Горохив, этапируют его обратно в Кёнигсберг, зарегистрируют брак с этой самой распрекрасной Паулиной Кляйцер. Сейчас в комендатуре откроют специальный отдел, там без очереди такие браки регистрируют. Дальше уже, как говорится, жить-поживать, добра наживать, сполна реабилитировать себя и в семейной интернациональной жизни. Домой гербовое извещение уйдет, все как положено: дата, печать, обстоятельства брака…

Строй дружно ахнул. Горохив панически завыл – начало доходить, что будет даже хуже худшего.

Олег не особо поверил – указ выглядел уж очень внезапным и жестковатым. Хотя с другой стороны, указы и не такие случались, время-то суровое. Интересно, а если преступник и немка ранее уже в браке, как тогда? Впрочем, наверное, тоже как-то учитывается, там заочно разведут, тут зарегистрируют.

Строй распустили, пехотинцы поспешно устремились по своим делам, опергруппа собиралась начинать работу в технических вокзальных помещениях, дурака Горохива повезли под арест. Олег доложился начальству, и был отпущен к танковым делам.

Проверяли «ноль-второй», старший лейтенант Терсков снова чувствовал себя уверенно. Сходили глянули с лейтенантом-сапером проезды к железнодорожным путям – если выдвигаться для поддержки оперативников, так там еще попробуй проберись. Ну ничего, это дело знакомое, пробьемся.

Возвращались под звуки артогня – на привокзальной площади развернулся дивизион гаубиц, шквально крыл куда-то по кварталам за путями.

– Думаешь, этот 275-й приказ будет все время действовать? – спросил лейтенант-сапер. – Если Кёнигсберг за нами и после войны останется, хлопцы точно будут влипать.

– Черт его знает. Наверное, только на время войны, потом приказ отменят. А у тебя планы на немок какие-то?

– Ты что, с ума сошел⁈ Мне за бойцов тревожно.

Сумерки сверкнули – дивизион дал очередной залп, привокзальную площадь накрыло грохотом. В дымной полутьме стремительно промелькнули тени. Олег увидел взлетающую на бронетранспортер «Линды» контрразведчицу – лицо Мезиной было злое и сосредоточенное, не иначе, опять что-то стряслось…

За начальницей запрыгнул малогабаритный Тимка, бронетранспортер сверкнул гусеницами, сорвался с места…

Тут старший лейтенант Терсков осознал, что ему машут с «ноль-второго» – грохот орудий все звуки давил. Понятно, срочное выдвижение…

Олег запрыгнул в люк:

– Куда? И что случилось?

– К мосту приказано. Всем резервом. Говорят, эта самая машина сработала, ну, секретная немецкая аппаратура.

– Какая еще аппаратура? – изумился Олег. – Толком доложите.

– То, что у них «Портом» называется, – пояснил Митрич. – Ну или «Воротами». Нам же толком не объясняют. Вот она сработала только что, засекли. И где-то там наша разведка вляпалась. На выручку идем.

* * *

Ситуация в Кёнигсберге 7 апреля 1945 года (на 20:30)

Днем на некоторых направлениях немцы достаточно упорно контратаковали при поддержке бронетехники, в отдельных случаях контратаки заставили наши штурмовые группы остановиться и даже слегка попятиться.

После 13 часов в полную силу заработала наша авиация. Тяжелые бомбардировщики дальней авиациивышли к району боев ровно в 14:00. В течение 45 минут над городом прошло более полутысячи бомбардировщиков, сбросившие бомбовый груз весом в 550 тонн.

Поcле 16 часов наши войска подтянули силы и артиллерию, возобновили атаки. Была форсирована речушка Беек (Товарная), противника выбили из посёлка Шенбуш (Садовый), были окончательно зачищены Шенфлиз (пос. Комсомольское) и Понарт, заканчивалась зачистка сортировочной станции, начался штурм Товарной (район Фридрихсбургских ворот), немцы были выбиты из района городского порта. На некоторых участках наши войска вышли к реке Прегель.

Удачен был короткий бой за судостроительный завод «Унион-Шихау» (сейчас ПСЗ «Янтарь»). Завод был обильно заминирован, но немец-главный инженер не решился отдать команду на подрыв. Удалось избежать многих жертв – в бомбоубежищах и подвалах завода скрывалось много гражданских.

Штурмовые действия продолжались…

Гвардейцы на улицах Кёнигсберга. (редкий случай когда известны имена запечатлённых на фото бойцов: Н. Фадеев из Чапаевска и М. Колчин из Ставрополя)

[1] Точное местоположение улиц установить не удалось. Возможно, они и не существовали.

[2] Линия-К. Бои за Южный вокзал начались в этот день, но на несколько часов позже.

[3] Двухъярусный разводной мост постройки 1926 года. По верхнему ярусу проходила железная дорога, внизу автомобильная часть. Средняя часть мостовых ферм разворачивалась по оси, открывая проход кораблям. Во время штурма механизм был поврежден, не восстанавливался, заменен подъемным устройством.

[4] Здешняя хронология штурма города в целом соответствует исторической, но всё происходит чуть быстрее – определенно влияние линии «К».

[5] Описания Южного (Главного) Кёнигсбергского вокзала тех апрельских дней достаточно противоречивы. Здесь одна из версий.

[6] Тут некоторая путаница. Довольно ранний приказ № 275 – от 3 октября 1942 года – директива о нарушении формы одежды № 481/III едва ли имеет отношение к данным событиям.

Глава 15

ао

15. Отряд не заметил

Потери бойца

Наши автоматчики ведут бой на набережной.

7 апреля 1945 год. Кёнигсберг

21:55

– Огонь!

Орудие «ноль-второго» ахнуло, башня наполнилась дымом.

– До заду давай, отползаем! – скомандовал Грац.

– Так они не бьют уже, – прокричал, кашляя мехвод.

– Обережемся, – призвал осторожный Грац.

«Тридцатьчетверка» залязгала, отходя под прикрытие разбитого дома. Митрич на ходу выкинул воняющую гильзу из люка, снял рукавицы. Дыма ничуть не уменьшилось – снаружи в люки крепко забивало – это не пороховой, от горящего дома, но не особо лучше.

Ожила рация, прошуршала неодобрительно.

– Що? Повторите, не слыхать.

…– не то пшшш… окно. То левое, но не такое левое, посреднее, пшш…

– Добро, повторим сейчас. Митрич, заряжай фугасу…

Клацнул затвор, принимая снаряд.

– Готов!

«Ноль-второй» двинулся вперед…

Воевали без командира – Олежка ушел на здешнее «ка-пэ», и без особого обзора – кругом клубился дым, прочно смешавшийся с ночной тьмой. Приходилось улавливать временное просветление над водой, чтобы поточнее всадить снаряд в дом на той стороне реки. Хорошо, что саперы очистили от мин часть набережной, хоть малый «пятачок», но есть маневр. Вторая «тридцатьчетверка» отрабатывала по той – вражеской – стороне из-за развалин каких-то железных будок, огонь вели то попеременно, то вместе, но довольно плотно – командование торопило. У горящего дома бегали панцирные саперы, волокли бревна и надувные лодки. Немцы открывали пулеметный огонь, наши танки гасили те проявившиеся пулеметы – так уже минут десять длилось. Было понятно, что подготовку переправы саперы имитируют: там их и было-то человек семь с единственной лодкой – туда-сюда ее таскали. Но тоже задача… пулеметы по тебе кроют, а ты играй, как в павильоне перед кинокамерой… искусство!

– Давай до переду!

– Тю, Грац, ты нормально скомандовать можешь?

– Не отвлекай! Мне то окно угадать надо. Вот що такое «левое, но не то левое»⁈ – заорал Грац. – Двигай и не мешай работать!

Танк выполз на набережную…

Вообще не так уж рисковали. У немцев орудий здесь не было, поначалу пуляли из «фаустов», но гранаты не долетали: или в воду падали, или в облицовку набережной били, осыпая все вокруг бетонной крошкой. Больше неприятностей доставлял какой-то невидимый гаденыш с противотанковым ружьем – тяжелые пули не часто, но довольно метко клевали по броне. Тищенко, ругаясь, сразу захлопнул свой люк. Остальному экипажу тоже было не по себе – вдруг пробьет? Но потом фриц унялся, то ли зацепили снарядом ненароком, то ли пехота или саперы выследили. Вообще нашего народу тут было немного, куда больше шума наделали, чем того толку. Но, видимо, и задача стояла примерно такая…

– Огонь! – сам себе скомандовал Грац и бабахнул.

– Кажется, нету там уже левых окон, вообще уж никаких не осталось, – отметил Митрич, пытаясь в командирский наблюдательный прибор рассмотреть здание на другом берегу – едва различимое сквозь пелену дыма и отблески зарева.

– А що ты думал? У меня ж глаз орлиный! – заверил Грац. – Що стоим? Отходим!

– Не дай бог тебя в командиры заиметь, – хохотнул стрелок-радист, – будем вечно как зайцы метаться.

Снаружи по броне заколотили:

– Заднюю давай!

– А що я говорил! – обрадовался Грац. – Нельзя стоять, вот и командир подтверждает.

В люк соскользнул командир Олежка:

– Отходим дальше и разворачиваемся. Вон ту кирху обойдем, и еще метров триста. Живей, живей, времени нет.

– А що еще случилось? – с нехорошим подозрением уточнил Грац.

– С того берега разведчики будут выходить, саперы их примут, мы прикрываем. Без команды не стрелять! – несколько нервно предупредил командир.

– Как можно без команды? Давно отучены, – проворчал Митрич.

– Хорош бубнить, момент тонкий, серьезный, – строго призвал командир. – Хамедов, пулемет сними, снаружи прикроешь, там наших совсем мало, плотность огня нужно обеспечить. Митрич, ты тоже это… винтовку возьми, раз уж прославился снайпером. Тищенко, вот здесь поворачивай…

«Тридцатьчетверка» преодолела завал у кирхи, волоча за собой дребезжащую арматуру и провода, выползла в узкий, почти нетронутый бомбами и снарядами переулок. Впереди засигналили фонариком, «ноль-второй» остановился.

– Грац, ты у орудия, остальные высаживаются. Тищенко, ты проезд глянешь, остальные временно в пехоту причисляются.

Оберегая винтовку, Митрич выбрался из башни. Выяснилось, что рядом прячется бронетранспортер «Линды»:

– Прибыли? – уточнил из темноты знакомый голос старшины Тимки. – Товарищ старленант, я стрелков забираю?

– Вернешь в полной ценности, – мрачно предупредил Терсков. – А вы смотрите… это сугубо временное перемещение, вы мне в экипаже позарез нужны.

– Так точно, мы чуток стрельнем и назад, – заверил Митрич.

– Вот именно, чуток, – старший лейтенант перевесил автомат на шею и вместе с мехводом пошел к выезду на набережную – там всё стлался над парапетом густой дым, казалось, прусская ночь пытается утечь прочь, да никак не может – хвост тяжелыми гусеницами «тридцатьчетверок» прищемили.

Митрич подивился своему странному настроению – что-то на поэзию не вовремя потянуло. С другой стороны, головная боль ушла, настроение боевое, снаружи все ж чуть легче дышать.

Поднимались по лестнице – на площадке второго этажа раскинулся мертвый немец в солдатской форме, тянул руки к разбитому окну.

– Ишь, раскорячился, – пробормотал Хамедов, удобнее перехватывая пулемет. – Что там наверху, а, Тимофей?

– В соседний дом перейдем, в стене дыра пробита. А там, как говорит начальство, «штучный панорамный пентхаус с видом на реку». В смысле, на чердаке отличная позиция. Засядете с удобством.

– Это понятно, по общей обстановке что? – Митрич, нагруженный пулеметными дисками, с трудом протиснулся мимо выдвинутого на лестницу пианино – эвакуировать музыкальный инструмент немцы пытались, что ли? Или просто из вредности захламили площадку?

– Ситуация сложная, поясню наглядно, на месте, – Тимофей глянул на часы. – Еще шесть минут, вполне успеваем.

Чердак оказался не совсем чердаком, а вполне жилым обиталищем, с кроватью и шкафчиками, только окна на уровне пола. Здесь уже сидели радист и внезапная товарищ старший лейтенант Мезина – не снимая наушников, наблюдала в бинокль за набережной на той стороне:

– Прибыли? Пулемет к окну, матрац на подстилку можно со шконки взять. А, снайпер товарищ Иванов, прибыл? Пристраивайся. Днем много успел настрелять?

– Куда там, тащстарлейтенант. Два раза и успел пальнуть. Может разок и попал.

– Скромность украшает настоящего стрелка. Ничего, на танке вы явно побольше успели. Этакая канонада, словно батальон бабахает, – Мезина кивнула в сторону окна.

Действительно, оставшийся в одиночестве «ноль-четвертый» спуску немцам не давал и снарядов не жалел.

– Могу задачу танкистам пояснить? – уточнил вежливый Тимка.

– Давай, давай, – контрразведчица не отрывалась от наушников и оптики.

Устраиваясь с винтовкой в полутора метрах от разбитого окна, Митрич слушал про обстановку. Старшина излагал точно и толково – вот неглупый парнишка, ему бы в офицеры…

Снайперский прицел разом приблизил дома на той стороне – трехэтажное здание догорало, рядом стояли целые, признаков жизни не заметно, но немцы непременно должны быть. Собственно, об этом уже и сказали.

Ситуация складывалась сложная. На той стороне в подвале – где-то в трех-четырех домах от набережной – сидела наша разведгруппа. Форсировать реку разведчикам было сложно – при них имелись раненые и гражданские, сдвинуться в обход не получалось по тем же причинам. Вытащить разведку было необходимо, вот только людей и по эту сторону стянулось немного – опергруппы продолжали работу по основным заданиям, их оставались прикрывать саперы и техника. Так что тут вот: танк, три пулемета, если вместе с танковым и транспортерским считать, да десяток бойцов. Остальные отвлекают немцев в стороне, изображают ложную переправу. Должно подействовать.

…– Хорошо, что постоянная связь есть. Сейчас начнут прорываться, – закончил Тимофей, поглядывая на часы. – Товарищ Катерина Георгиевна?

– Спускайся к броне, я сигнала дождусь, и тоже, – пробормотала Мезина, морщась и вслушиваясь. – Как бы мы не накаркали со связью. Садятся у них батареи, в решительный момент боги запросто могут и подшутить.

– Дотянут, там батареи хорошие, и Ян там есть, подправит, если что, – заверил старшина. – Я пошел.

Вдумчивый Тимофей исчез.

– На первом этаже фрица вижу, – сказал, разгадывая смутную тень, Митрич. – На фаустника похож, очень подло горбится.

– Угу, туда траншея выходит, ближе к углу тоже каска мелькала, – процедила Мезина и заметно вздрогнула от подавшей признаки жизни рации: – Готовы бродяги, выходят! Даем подтверждение и готовимся. Танкисты – первыми не стрелять, не открываться!

Она беззвучно исчезла.

Танкисты переглянулись:

– Что за жизнь, – вздохнул Митрич. – Опять не стреляй, не шуми. А потом срочно стреляй, шуми. Высшая стратегия! Тут без академии не понять.

– Не шути. Там наши, надо непременно вытащить. Они из самого логова идут, – сказал радист. – А шумнем, когда нужно. Я и сам с автомата дам.

– Да? Тогда имеем все шансы на успех! – вдохновился Митрич, обозревая в прицел вражеские окна и прочее. Опять дым натягивает. Может и к лучшему.

– А на стрельбу будет отдельный приказ? Или по обстоятельствам? – поинтересовался Хамедов, чуть нервно ерзая у пулемета.

– Разберемся, – заверил, но не очень уверенно, радист, готовя свой ППС.

«Без приказа огня не открывать», знакомо-то как – Митрич потерся подбородком о приклад, добротно лакированный, но в общем-то не отличающийся от многочисленных былых, потертых и поцарапанных винтовочных прикладов.

* * *

Весна – лето 1943 года.

Май – июнь

До действующей армии в тот раз добирался красноармеец Иванов что-то уж очень долго. В запасном полку обнаружилось очень знакомое – тыловой паек с упором на чуть подогретую воду с легкими признаками дрейфующего продукта «крупа перлово-пшенная», многочасовые не особо нужные занятия по строевой и начально-огневой подготовке. Но фокус «нарваться, чтоб спровадили побыстрее» на этот раз не прошел. Нарваться-то удалось, но вместо маршевой роты сослали на хозяйственные работы. Видимо, прочитали насчет госпиталя, сочли наглое хамство за последствие контузии и издерганных нервов. Вот встречаются добрые люди. Когда не надо.

Больше месяца ремонтировал Иванов всякие нужные и разнообразные орудия ручного труда, типа шанцевого инструмента, насаживал новые рукояти и налаживал заточку, потом плюнул, на попутке добрался до лагеря и доложил, что надоело, душа горит, на фронт тянет. Отсидел три дня под арестом – кормили там так же, только строевой не изнуряли. Вызвали.

– Ты, Иванов, дурак или в штрафную роту хочешь?

– Можно и в штрафную. Слыхал, они все же поближе к фронту расквартированы.

– Дурак, значит…

Включили, наконец, в маршевую роту. Проехался с эшелоном, все как обычно, разве что одного деятеля бойцы на полном ходу ссадили – крысятничать вздумал, умник.

Вот дальше пошло как-то странно. Распределились, прибыли в полк небольшой командой пополнения. На передовой стояла тишина – Митрич даже как-то сразу и не поверил. Вокруг травы пронзительно зеленые, цветы неяркие, речушка в камыше прячется, солнце яркое, умилительно тепло. И тихо. Изредка прострочит дежурный пулемет, ответит ему немецкий, ну или наоборот. И опять синь спокойная небесная над головой, ветер траву колышет, невысокие деревья листвой шелестят. Да что, нахрен, за благодать такая⁈ Правда, изредка негромкие взрывы доносились – оказалось, наши и немцы в озерцах гранатами рыбу глушат, после недавнего половодья там уйма щук и лещей осталась.

Пехота и минометчики на марше. Лето 1943-го.

Батальон держал оборону на участке в четыре с гаком километра длиной. Единственная линия траншеи, далеко не сплошная, вдоль едва заметной возвышенности. Намечены отдельные стрелковые ячейки, неглубокие ровики – если глубже вкапываться, вода начинает заливать. Подальше к тылу обустроились получше: имелись блиндажи, определенная маскировка. Но немецкая авиация не беспокоила – только так, «рама» порой в небе на уровне солнца наметится, понудит, и всё. Артиллерия наша и немецкая где-то числилась, но предпочитала экономить снаряды.

Взводного не имелось, только «замок»-сержант, он на участке взвода и командовал. На рубеже – по левую руку поле в лиловых пятнышках головок медуницы, по правую – камыши и река-невидимка. Свое боевое охранение – рядышком, до немецких позиций непонятно сколько. «Топкость там, кто полезет-то».

Первого здешнего немца Митрич щелкнул, наверное, на четвертый день. А может и на пятый, требовалось приноровиться к непростым условиям камышей. Вообще не так сложно, среди камышовых зарослей тоже не все ровно, можно найти удачное место. Немец показался далековато – без каски, рыжеватый, волок чего-то угловатое, пилотка залихватски на затылке. Бах! Пилотка слетела, фриц исчез…

Камрады убитого малость помолчали – видимо, от изумления – потом принялись сечь камыши из пулемета, минами кидаться. Хлопало-плюхалось за спиной, словно опять рыбу глушили, благополучно уползал рядовой Иванов. Снизу было мокро и холодно, сверху солнце крепко припекало – странное ощущение.

…– Ты чо там делал⁈ – наседал замкомвзвода.

– На фрицев смотрел.

– А чо за пальба? Чего они взъерепенились?

– Да черт их знает. Обиделись, должно быть.

– Стрелял, что ли? – догадался сержант, схватился за Ивановскую «трехлинейку», нюхать ствол потянул.

– Табакерка, что ли? – удивился Митрич. – Почищу сейчас.

– Стрелял? Почему без приказа⁈

– А мне на немцев просто так смотреть, что ли?

Фрицы все еще швыряли мины, до позиций не добивали – может, тоже толком не знали, где русские сидят. Но бойцы начали ходить пригибаясь, посматривали на Иванова довольно сложно.

Прибыл встревоженный ротный. Глянул на подсыхающего рядового Иванова:

– А ну встать! Кто разрешал⁈ Почему самовольно отлучался в сторону противника? Дезертировать имеешь мысль?

– Прям с этой заветной мыслью и стрельнул, – согласился Иванов. – Товарищ младший лейтенант, если тут стрелять и воевать не требуется, вы меня откомандируйте куда надо. Поскольку я гадов убивал, и убивать буду. Привычка у меня такая.

– Ты еще понамекай мне. Герой какой, привычки у него, – ротный глянул на прислушивающихся бойцов. – А мы тут не воюем, а, Иванов? Мы выполняем поставленные задачи. И стрельба без приказа есть глупость и демаскировка позиции. Всем понятно? Запомнили? Иванову – за неуместную инициативу два наряда вне очереди…

Расширил и улучшил взводное отхожее место рядовой Иванов, потом сидел часовым-наблюдателем в боевом охранении, что было кстати – как раз время подумать, как подлавливать немцев. Хотя этой ночью стало чуть оживленнее: то там, то сям постукивали выстрелы, взорвалась одинокая и непонятная минометная мина. Вряд ли меткий вчерашний дневной выстрел был тому причиной, скорее, просто пришло время просыпаться здешнему камышно-луговому фронту. Но наверное, и Иванов посодействовал. Ну, на войне воевать нужно, а то так целый век и просидишь среди цветов и трав. Кому-то может и в удовольствие. Но имелись насчет методов ведения войны и иные стратегические мнения.

На следующий день уполз Иванов в камыши, изрядно вымок, но стрелять не пришлось – позиция подходящая не подбиралась, да и немцы поумнели. Только продрог напрасно. Во взводе заметили или нет – черт его знает, промолчали соседи. Но под утро пришли в ячейку двое вояк – уму-разуму учить Иванова.

– Ты что, сука, творишь? Медаль захотел? Или жить надоело?

– Угу, надоело. На немцев любоваться и надоело, и обрыдло….

…Уковыляли кое-как. Митрич ощупью смазал йодом ссадину на скуле, проверил приклад винтовки – не треснул ли, когда по мослам умникам двинул? Не, и винтовка была надежной, и йод в пузырьке, припасенном еще с госпиталя, вполне действенным – жегся на славу.

Не спалось: и днем подремал, и взвинченные нервы не давали. Сидел до раннего росистого рассвета, перебирал-выбирал патроны. Смешно, но ощупью взвешивал на ладони – счастливый или нет?

Помогло.

…Шуршал камыш, полз боец, увязал в воде коленями и локтями, «трехлинейку» нес не очень уставно – хотя «под ремень», но частью на спине – чтобы затвор не запачкать, не замочить. Осторожно продвигался, ужом болотным, верхушки стеблей качаться не должны – лягушек же распугают. Выбрался по направлению, еще вчера выбранному и обдуманному. Точно – бугорок-островок, даже куст когда-то рос, но еще до войны, должно быть, помер и засох, не иначе от дурных предчувствий кожа-кора облетела, ветки голыми растопырились.

Ждал Иванов, уложив ствол винтовки на лысую рогульку ветки, чувствуя, как под жарким солнцем подсыхают шаровары на заду, как течет струйка пота на шею из-под пилотки. Забавно: ботинки и обмотки мокрые и стынут, башка и плечи – мокрые и потеют. Пить хотелось, но за флягой не тянулся, имелось предчувствие…

…Немец-лягушка возник внезапно, словно вода и камыш им блеванули: в ста метрах вдруг поднялся, болтались расстегнутые ремешки каски, фриц опирался о черенок полноценной лопаты, смотрел куда-то себе под ноги. Мундир – серо-зеленый, плотный – между лопатками промок от пота. Ничо, щас охладишься…

… палец плавно потянул спуск…

…выстрел… неожиданно громкий в ровном шелесте камыша…

…дрогнула спина в серо-зеленом, отчетливо брызнуло алым на руку, сжимающую лопату, на черенок, добротно покрашенный серым…

…Иванов плавно, но быстро передернул затвор, опустевшая гильза счастливого патрона канула в жижу среди стеблей…

… чего гад стоит? Попал же точно, в потное пятно между лопаток…

… немец, наконец, стал валиться. Рядом мелькнула голова в каске – то ли от удивления вскинулась, то ли поддержать камрада…

… выстрел!

… мгновенно подловил то движение Иванов, словно ждал. Вот верно – счастливые патроны нащупал…

… отчетливый звон – пуля каску прошила. Исчезло там все серо-зеленое, опять один камыш под ветерком играет…

Уползал Иванов, а за спиной захлебывался скороговоркой пулемет, потом второй подключился – густо косили камыш, свистело поверху. Настоящий покос пошел, и миномет туда же.… Только не спешить, сдержаться, бульканья воды там не слышно, но по верхушкам стеблей могут угадать. Не-не, шалишь – не последние немцы, Иванов еще вернется, не зацепите.

А славно вышло – сразу двое жабов, как раз за Гришку и Сашку. И вернется еще стрелок, ждите, гады…

У ячейки тоже ждали.

– Дурак ты, Иванов, – сказал замкомвзвода. – Вот честно, дурак.

– Да слыхал уже. Может и дурак, – не стал отпираться самозваный снайпер.

Повели к комбату. Случился артналет, пришлось пережидать. Скорчились на дне оплывшей траншеи. Бойцы и «замок» на нарушителя дисциплины не смотрели, головы прятали. Отвыкли хлопцы. Оно и понятно. Иванов поднял лицо вверх – слепило, вздрагивало солнце, знакомо пахло взрывчатой химией из близкой воронки. А на душе было спокойно, казалось, прилети сейчас прямое – так и жалеть не о чем, сделал все что мог.

Орал комбат. Оно и понятно – все, что не по плану командования, не утвержденное и директивно не одобренное, должно признаться сугубо вредным, а то и вредительским. Но как-то без души капитан орал, вот если для настоящей фильмы снимать, то зритель заскучает. Обленились они все здесь, чувство войны утеряли. Крепко побьют в первом серьезном бою.

Зуммерил в блиндаже телефон…

– Вот, и комполка по твою душу. Сам прибудет…

Ждал Иванов под охраной. Замкомвзвода и ротного тоже не отпустили, те ждали, поглядывали.

– Ох, дурак ты, Иванов. Есть склонность к непременному геройству, просился бы в разведку, или в школу снайперов. А так.… Запросто в штрафную попадешь – сказал батальонный сержант-телефонист.

Митрич пожал плечами:

– В разведроту я возрастом не вышел, в снайперы – рылом. Только к вам, иль вон в штрафную и принимают. Да похрен.

Комполка здесь, наверное, давненько не видели. Геройский подполковник: два ордена, нашивки за три легких ранения, усы «щеточкой» цвета перца с солью, шаг порывистый-напористый, даром, что сам с тростью и ростом «метр с фуражкой».

С места погнал вовсю:

– Сволочи! Зажрались! Обленились! Анархию, комбат, допускаешь⁈ Кто позволял⁈

…Размахивал рукой и тростью комполка, блестел наградами. Только для ора неверное место выбрал – кто ж на виду, перед блиндажом, матом кроет и палкой грозит? Тут с полсотни человек видят. Нет, неверно взял.

…– А если он провокатор⁈ Если обдуманно вредит? Комбат, ты его, мерзавца, проверял?

Смотрел Митрич за взмахами трости – это что ж за материал такой интересный? Узловатый красивый узор древесины, полировка славная, кольца серебряные, нет, мастерски сделано.

…– Что ты глазами водишь, сученок долговязый⁈ На меня смотреть, говорю!

Бах!

Не из винтовки, конечно, но тоже неслабо прилетело. Митрич невольно схватился за плечо. Зарычал:

– Это еще за что, а, подполковник? За то, что я фрицев убивал? За уничтожение живой силы фашистов?

– Ах, свинья дурная, ты еще комполка учить будешь⁈

Встопорщилась щеточка под командирским носом, взлетела палка, невольно шарахнулись и уклонились придержавшие рядового Иванова штабные личности. Шагнул преступник вперед, на взмахе перехватил шикарную трость, вывернул из суровой подполковничьей длани…

Вот дурь, конечно. Прямо как в кино.

Не ждал комполка, отступил, чуть не споткнулся, назад качнулся…

Ага, а самшитовая трость-то – хороший материал, тут что прихрамывать, что лупить – на всё сгодиться.

Трость улетела за бруствер, а Иванов в полный голос сказал:

– Не старые времена. Небось, коммунист, а, подполковник? А ухватки старорежимные откуда взял? Хотите – стреляйте, хотите – судите. А лупить не дам, я вам не юнкерок какой интеллигентный.

– Ты, ты… – подполковник хватал кобуру. – Расстрел! Показательно! Под суд! Сейчас же! Трость мне!

…Тащили с травы трость, Иванову пытались крутить руки – не давался. Впрочем, подполковника и самого уже придерживали, не давали выхватить трофейный щегольской пистолетик.

Спешно уводили Иванова, а подполковник еще выкрикивал «под трибунал! К высшей мере! Предатель, мразь фашистская!». Звучало довольно жалко. Ну и кто тут контуженный, а?

Сидел рядовой Иванов в отдельном арестантском блиндаже, на удивление сухом. Спал и ждал. Водили на допросы. Собственно, допрос случился один, далее так – для проформы.

– Ну? – сходу спросил невзрачный старший лейтенант с затертыми пехотными эмблемками на петличках.

– Чего? – поинтересовался арестант, знающий, что терять ему особо нечего. – Если ждете, что признаюсь в немецком шпионстве и диверсионных планах, так фига с два. Не признаюсь. Так стреляйте. Если особо нужно.

– Прям сейчас. Устал, что ли? Нет, подождешь с отдыхом, еще повоюешь. Штрафная рота, не медом мазано, но тебе не привыкать. Впрочем, приговор суд определяет. Об обвинении в шпионаже речь не идет, это уж совсем глупо выйдет. Но нарушение приказа и боевой дисциплины – налицо. Вот и спрашиваю – зачем? Будет наступление, пошел бы боец Иванов вперед «штыком и гранатой», как велит боевой устав. С чего такое нетерпение, а, Дмитрий Дмитриевич?

Иванов подумал и рассказал. Понятно, в красноармейской книжке про Гришку и Сашку не сказано, там вообще много неупомянутого, оно и понятно – не того характера документ. Но что тут скрывать? По сути, обычная история.