Текст книги "Операция "Берег" (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

«Пума» вырвалась на свободу улицы.

– Твою… Женя. Это уже не клоунада, это чистый фарс, – зарычал Робин.

– А что я могу… только возглавить… – с некоторым ужасом пробормотал Евгений.

Немцы выбегали следом, рассыпаясь по улице. Получалось, что бронемашина возглавляет атаку. Вовсе нехорошо… И тактически неграмотно.

– Сейчас нас сожгут, – предрек Фер.

– Так пусть Ян газанет, оторвемся, – заорал напортачивший обер-лейтенант, задирая ствол кормового пулемета и нажимая на спуск.

МГ-42 выдал остаток сигнальной зелено-трассирующей очереди. Непонятно, что об этом подумали немцы, но на наших это явно не произвело впечатления – по броневику били, причем густо – скрещивались и рикошетировали очереди двух пулеметов, частью тоже трассирующие. Землякова сдернули за борт броневика, стучало и сверкало густо…

Сейчас определенно из орудия бабахнут или гранатами…

– Ян, сворачивай!

«Пума» вильнула и сходу вмазалась в забор – на этот раз кирпичный, замечательного немецкого качества. Удар вышел крепким – Евгений полетел на пол, вернее, на Фера и еще что-то относительно мягкое. Судя по звуку, часть забора обрушилась, но далеко не полностью. Броневик мгновенно, с ревом, сдал назад, сразу вперед…

…это спасло. Вспышка пламени по правому борту, буквально в десяти метрах – но граната «фауста» просвистела за кормой, долбанула в стену соседнего дома. Броневик осыпало крупными и мелкими осколками кирпича – тяжелая машина, перепуганно, словно живая, перескочила через вал рушащегося забора, во что-то крепко врезалась и заглохла. Определенно, мертвой решила «Пума» притвориться. Вновь сшибленный с ног Евгений, опираясь о стальную голову снайпера, подскочил на ноги…

За углом дома выматерились и кто-то отчетливо сказал по-русски:

– Мазила ты, Коля. С двух шагов и мимо.

– Ничо. У меня второй «фауст» есть. Щас сверху…

– Коля, твою… не вздумай! – хором закричали из брони «пумы», мгновенно перейдя на правильный и доходчивый язык.

Определенно не услышит Коля-Николай. На улице шел бой – наши пулеметы клали немцев, те упорно атаковали, стрельба стояла страшная, дошло до гранат…

Коля оказался все же не глухим, да еще прибежал командир местных пулеметчиков.

Как частенько бывает, предупреждение о том, что возвращаются разведчики и будут обозначать себя трассерами, дошло до переднего края вовремя, но не до всех и не очень точно. Оно и понятно – «переход-переезд нейтральной полосы» вышел уж очень естественным, поддержанным немцами, тут сразу и не сообразишь…

Впрочем, и следующий час соображать было некогда. Стрелки и разведчики ДРГ вели бой с жутко упорными немцами, тех поддерживали самоходки и минометы…

…Стоял за пулеметом у подвального окна старший лейтенант Земляков, строчил короткими, Ян таскал из броневика ленты. В нужные моменты в дело вступали не полностью боеготовый командир и Алекс – били из «Штурмгеверов». Второй снятый с броневика пулемет установили в пробитой заботливыми немцами угловой амбразуре подвала – оттуда прекрасно простреливался боковой проезд. Если учесть самостоятельно работавшего из окна первого этажа Фера – прямо взводный оборонительный узел. Через дом держались автоматчики с Колей и «фаустами», дом левее и впереди удерживал старший лейтенант-пулеметчик с тремя «станковыми». Радиосвязь имелась, группе «Север-К» приказывали немедленно выйти из боя и отходить «с грузом», но это было сейчас попросту невозможно – воевали практически в окружении. Но от связи толк все-таки был – помогала батарея «дивизионных» – клала снаряды по ближнему тылу немцев, довольно точно. Жаль только, что не целым дивизионом…

Немцы иссякли примерно к трем часам ночи. Было самое время – пулеметные ленты в казалось, бездонном чреве «пумы» заканчивались, угол дома и один пулемет разбило снарядами самоходки, Фера зацепило в плечо и голову, но вроде не очень тяжело. Снайпера перевязывали, Евгений сходил в броневик, проверил «груз». Вагнер лежал вытянувшись и неподвижно, как мертвец. Но пульс нащупывался и даже довольно ровный. Все ж экий холоднокровный, выдержанный, тренированный, даже не обмочился, – одно слово, гад, это и в чисто зоологическом смысле.

К «укрепрайону ДРГ» прибежал старлей-пулеметчик:

– Как вы тут? Живы? Вам же, наверное, в штаб срочно нужно?

Старшего лейтенанта Евгений знал. В смысле, не лично, а по фамилии и анкетным данным. Николай Катин[12] – так звали старлея.

– Сведения нужны, да суетиться было опасно, – сказал, неловко сидя на засыпанном штукатуркой столе, обессиленный капитан Робин. – Сейчас поддержка подойдет, отконвоируют нас к начальству.

– Я думал, сразу на броневике рванете. Нам передали – у вас что-то очень важное. А слышу, засели, прикрываете. Всё, думаю – побьют разведчиков, отвечать придется. Но помогли здорово, спасибо, – старший лейтенант не скрывал двойного облегчения.

– Мы ленивые, – неловко пояснил Евгений. – Транспорт наш заглох, а мы же все-таки механизированные, нам ногами удирать устав не позволяет.

Слегка посмеялись, тут за домами залязгало, заскрежетало – прибыла малость припозднившаяся огневая поддержка.

– Где тут наши⁈ – звонко и очень командно орал с «тридцатьчетверки» бронированный и усиленно вооруженный майор Васюк. – Тебя, боец, спрашиваю! Куда разведку дели?

– Так тама они. Целы. Я их лично с гранатометов прикрывал, – скромно заверил невидимый Коля.

Во двор ворвался майор Васюк со своими штурм-саперами, немедля нашел взглядом долговязого товарища Выру, погрозил пальцем, подскочил к командиру группы:

– Так, нашлись! Потери? Груз? Приказано немедля выдергивать.

– Двое «трехсотых», груз в норме, можно вывозить.

– Вашу цацу в танк засовываем, там надежнее, – распорядился стремительный Васюк. – Бронетранспортеры мы чуть дальше оставили. Постреливают фрицы, их тут порядком закопалось. С нами рота стрелков прибыла, подчистят тут, наведут порядок. Тебя что, в спину? Эй, фельдшер где⁈

– Меня легко, бойца у нас серьезнее задело, – запротестовал Робин.

Рысью примчалась фельдшер – о, знакомая!

Товарищ Варлам была в телогрейке и кирасе, с раздутой сумкой через плечо, из-под брони смешно выглядывал кончик кобуры «нагана» – ну, вообще неприступно-недоступный вид. Фельдшерица с некоторым изумлением глянула на Евгения, но тут же занялась ранеными.

– Товарищ майор, мне позарез нужна прямая связь. Дай две минуты, – попросил Евгений…

Двумя минутами не обошлось, хотя и прошли переговоры быстро. Связались с подполковником Коваленко, тот оценил идею крайне неодобрительно и лаконично, но сразу вышел «наверх» – на Москву. С самого верха ответили тоже лаконично: «действовать по обстоятельствам, на усмотрение опергруппы».

– Это серьезный шанс, нужно использовать, – сказал Евгений, чувствуя прилив очень противоречивых чувств.

– Авантюра, – оценил, морщась, тщательно перебинтованный и заново белеющий торсом Робин. – Вообще такой ход не подготовлен, даже на три процента.

– Так с подготовленной готовностью мы не очень преуспели. Вагнер у нас теперь есть, а толку-то, – вздохнул Евгений.

– Перестань нагнетать, он расколется. Возьмутся за него серьезно, все скажет. Там спецы такие, что…

– По иным делам он еще как скажет. Вот по нашей линии.… По-моему, он уже все выложил.

– Я по вашей линии не очень глубоко понимаю, – корректно вмешался майор Васюк. – Но тебе бы отдохнуть, поесть, хорошо подумать, как в город попасть. Да и стоит ли дело того. Там сейчас жарко.

– Отдыхать некогда. Жрать не нужно – голодным я убедительнее выгляжу. Через три дня и отдохнем, и торжественно пообедаем.

– А что, действительно в три дня Кёниг возьмем? – не удержался от уточнения майор. – Большой же город, форты и всякое…

– Не такой уж большой. Если по плану, а отклонений пока не просматривается, уложимся в график. Только на этом работа не закончится.

– Это понятно. Но как ты туда пойдешь?

Над развалинами забора взревел двигатель воскресшей «Пумы». Из брони выглянул довольный товарищ Выру.

– Видимо, знак судьбы. Надежная машина, удачливая, – пробормотал Евгений.

– Забираешь, значит, Яна? А я, между прочим, без него как без рук, – грустно поведал Васюк.

– Только если он добровольно согласен. Так-то я и один вполне…

– Вот глупые у вас мысли, товарищи офицеры. Сразу видно – капиталистические! – разозлился майор Васюк. – Наш Ян со второго дня войны сугубо добровольно. А теперь он, конечно, не пойдет, ну да. Логично же.

– Я не в том смысле, – отперся Евгений. – Он все же не совсем немец, может большее подозрение вызвать.

– Я – немец, – подал голос, сдвигая наушники, Алекс. – Как советский немец и комсомолец, сознаю важность задания. Берете?

Собственно, иных вариантов и не было. Обер-лейтенант Земляков смотрел, как с предосторожностями задвигают в люк танка связанное тело крайсляйтера – Вагнер действиям грузчиков не мешал, экая податливо-сознательная сосиска.

Радисту передали свежую батарею к рации, в броневик укладывали притащенные соседями-стрелками ленты к МГ. Янис деловито протирал лозунговую надпись на броне. Насчет маршрута во мнениях сошлись – если и опытнейший Выру счел вариант наиболее подходящим, то и колебаться нечего.

– Ладно, мы погнали. Время не ждет.

– Жека… – с угрозой в голосе намекнул капитан Робин.

– Нормально пройдет. Есть у меня уверенность, – заверил обер-лейтенант Земляков и пошел к броневику.

– Жека, – тем же тоном сказал в спину майор Васюк.

Евгений обернулся:

– Да я и не прощаюсь.

– Мы не про суеверия, – хмыкнул майор. – Ты очки или на место верни, или вообще сними. Сейчас странно выглядишь. И каску надень.

Евгений пощупал голову – поднятые в спешке очки так и сидели на лбу, правда, жутко запылились. Когда сдвинул, и как там удержались – вообще непонятно.

– О, спасибо! Это общение с вашим Вагнером мне весь мозг вынесло вместе с оптикой. А каска-то в подвале.

– Э, взял я вашу каску, взял, – заверил с брони Янис. – Надевайте и едем. До рассвета недалеко, накроют нас штурмовики злых иванов, господин обер-лейтенант, не говорите потом, что я не предупреждал.

Насчет штурмовиков и рассвета было очень верно, хотя и в темноте заполучить бомбочку в кузов могла представиться возможность – «ночные ведьмы»[13] работают в полную силу, но те неприятности уже на немецкой территории грозят.

Забираясь на броню, Евгений подумал, что все идет правильно и даже относительно удачно. Хотя и категорически не по плану. Но это практически неизбежно. Вот даже генерал Попутный это понимает. Хотя почему «даже»? Наверное, больше, чем кто-нибудь иной – с его-то опытом. А Катерина наверняка будет в ярости, она и так в тылу с трудом сидит, раньше в подобных ситуациях вообще становилась невыносима. Впрочем, у нее тоже опыт, и командный, и семейный.

[1] Точное время окончательного окружения Кёнигсберга и отсечения последней дороги на Пиллау не совсем ясно. Разные документы дают разное время. Но видимо, это произошло в первые сутки штурма.

[2] Sd.Kfz.9 «Famo» – немецкий тяжелый полугусеничный тягач-транспортер. Длина 8,3 метра.

[3] Влияние линии «К». В том апреле танковый завод наши разбомбили вдрызг. (Речь о наземной части, с легендарными подземельями и по сей день не очень понятно).

[4] Крайсляйтер – если буквально, «окружной лидер», достаточно высокий ранг нацистского руководства, что-то вроде главы горкома партии.

[5] Хитрозадый гауляйтер еще в марте перенес свой штаб из Кёнигсберга в Пиллау, 24 апреля он перелетел на самолете на Хельскую косу, через три дня на ледоколе уплывет подальше от стрельбы. Впоследствии сделает пластическую операцию, будет скрываться, огородничать у Гамбурга, попадется англичанам, в 1949 будет передан советским властям, далее отдан Польше и приговорен к смертной казни. Почему его, собственно, не казнили, не совсем понятно. Умер в тюрьме своей смертью в 1986 году.

[6] Тяжелый немецкий бронеавтомобиль. Имелись разные модификации, боевой вес около 11 тонн. Вооружались пушками от 20 до 75 мм, имелись связные варианты, и всякие иные, специализированные. «Пума» – неофициальное прозвище.

[7] Немецкий аэродром на косе у Пиллау.

[8] Ныне поселок Приморск.

[9] Насчет хозяйства, домашних животных и точного времени уничтожения поместья Коха известно не так много. К моменту прихода наших военных объекты уже были подорваны. До настоящего времени уцелело лишь здание КПП (теперь жилой дом), остатки бункера, бассейна и некоторые фундаменты.

[10] О наличии лам и иных экзотических животных в поместье Коха остались крайне неточные свидетельства. Возможно, их и не было, свиньями и коровами гауляйтер обходился.

[11] Командир взвода, в данном случае – фольксштурма.

[12] Катин Николай Андреевич, 1924 года рождения, в РККА с августа 1943, член ВКП(б) с марта 1945 года. Командир пулеметной роты 68-го стрелкового полка. 7 апреля 1945 года в бою за Фридрихсберг удерживал со своими бойцами один из домов поселка. Отразили пять атак. Оставшись в одиночестве, окруженный старший лейтенант Катин подбил гранатами самоходку, расстрелял остатки пулеметных лент. Когда немцы ворвались в дом, подорвал себя гранатой. Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.

[13] Собственно, это были скорее «ночные ведьмаки» – ночами по Кёнигсбергу работали в основном пилоты 213-й авиационной ночной бомбардировочной дивизии. Знаменитый 6-й гвардейский Таманский Краснознамённый ордена Суворова авиационный ночной бомбардировочный полк действовал в Восточной Пруссии лишь до февраля 45-го. Но немцы, да и многие наши бойцы, были уверены, что в небе ночами летают исключительно девушки.

Глава 12

12. Да. В дальнюю область,

В заоблачный плес

6 апреля 1945 года. Восточная Пруссия

19:12

Кёнигсберг. Апрель 1945 года.

Ждать и догонять на войне не самое страшное. Если не под огнем ждать, конечно. Но догонять Митричу нравилось больше. Хотя когда выбирать-то давали?

Вот это и есть самое хреновое на войне – отсутствие выбора. От человека ничего не зависит. Почти ничего. И это «почти» – оно тоже главное. Только со временем, с опытом начинаешь понимать, насколько это важно. Твое личное крошечное «почти» и «чуть-чуть» – то, что непременно нужно сделать, додавить, заставить себя. Иначе не придет Победа.

Сидел экипаж у брони, переводил дух. В очередной раз повозились в «боевом», готовились к делу – маячило оно вот-вот. Штурмовые саперы, артиллеристы, даже зенитчики ОМГП уже работали где-то на окраине, а тяжелую бронетехнику держали в резерве. Такое последнее слово военной науки – броню раньше времени в дело не кидать, беречь для главного.

…– Вот там я ни единого танка не видел, – завершал ценное воспоминание Митрич, полируя затвор. – Битые танки стояли, не без этого. И наши, и немецкие. Но это до меня еще набили. А при мне строго без танков. Может, после меня подбросили «коробок», но вряд ли.

– Понятно, тесный там у вас фронт случился. Река опять же, – вздохнул Тищенко. – Тут в Кёнигсберге тоже река есть, и даже канал. Но, наверное, поскромнее.

– Определенно тут не Волга, – кивнул Митрич, продолжая свое занятие.

– Так дальшей там целый залив! – воскликнул наводчик Грац. – А за ним еще как-то этак и море пристроено. Сплошные воды, получается. Как это вообще – двойные берега?

– Тебе же старший лейтенант пояснял. Даже рисовал, – заворчал Хамедов. – Вот чего ты бестолковый такой?

– Он не бестолковый, он просто морей не видал, – сказал Митрич, с прищуром оценивая чистоту затвора. – Глянет, разберется, будет потом дома рассказывать, прутиком на земле перед молодками размашисто чертить, чисто по офицерски-генеральски.

Танкисты засмеялись, Грац, улыбаясь, сказал:

– Ну, а що? Действительно – разобраться надо. Вот Митрич в Сталинграде чуток воевал, а как рассказывает-то. На разворот – как в журнале! Личный опыт – это немало.

– «Чуток», – Хамедов вздохнул. – Тебе, парень, не только на море смотреть надо. Насчет «чутков» тоже покумекал бы. Ладно, полезли доделывать, а Митрич пусть винтарь дочищает. Только смотри, дед, насквозь не протри.

– Завершаю, – пообещал Митрич.

Винтовка была дареная, можно сказать – наградная. Третьего дня принес долговязый Ян из штурмовых саперов – тот, что водителем у ихнего майора числился. Так и сказал: – «от майора Васюка, лично. Для дальнейшей точности стрельбы, чтоб начальство не пугал». Шутка, конечно. Поговорили малость. Про молодого майора танкисты и раньше порядком знали, а тут оказалось, что и памятлив тот майор Васюк. Представить к награде напрямую не может – все же Иванов числится в ином формировании. Но вот попалась годная винтовка, не забыл, передал при случае. Мелочь, а все же уважение.

А винтовка действительно была недурна – «трехлинейка», но видимо, из отборной, еще довоенной, партии. Возможно, для начальства или для снайперского дела изготавливали: ложа и приклад на совесть отполированы и пропитаны, «шейка» в руку так и ложится. Затвор сам собой ходит, без малейшего усилия. Оптический прицел отечественный, а на нем чехол – добротный, частично кожаный, тоже с пропиткой и многобуквенной немецкой биркой. У немцев и взяли. Как сказал Ян: – «двойной трофей». Вряд ли именно фриц-снайпер винтовочкой пользовался, с виду в деле почти и не была, да и граненый штык уцелел, наверняка с ним когда-то и пристреливали. Странноватый образец русского оружия, видимо, сложной судьбы, но вполне годный, не зря немцы с собой утащили, разбираются в стволах, суки.

Командир товарищ Терсков на подарок глянул без особого восторга – человек сугубо бронетанковый, всё, что меньше пулемета, всерьез не рассматривает – но придираться не стал. Только сказал, чтобы сверхштатному оружию строгое место отвели, в машине мешать не должно. С этим пришлось повозиться, но и не такие технические вопросы решали, нашел место Митрич.

Ныне командир отсутствовал по уважительной причине – находился при большой отрядной рации вместе с другими командирами машин. Ждали, всей ротой ждали дела. Действительно, уж дело к вечеру, штурм идет вовсю, а тут…

Митрич собрал винтовку, неспешно осматривал патроны, поштучно заряжая в магазин. Снаряженные обоймы тоже имелись. Пригодится или нет, бог его знает, но пусть винтарь ждет. Обстановка нынче такая… ведь иной раз лучше сходу идти в дело, чтоб не имелось времени пугаться и переживать, но тут уж как карты лягут. Уличные бои, знаем, опыт есть…

А тогда ведь сходу Волгу одолел красноармеец Иванов…

* * *

2 ноября 1942 года. Сталинград

22:28

Пыхтел в ночи катер, чухал еле-еле, старенький, битый, кренящийся на левый борт, но еще способный к делу. Перегруженный – на палубе ящики и мешки, на грузе теснятся замерзшие бойцы. Несет дым пожаров над густой, ледяной водой, от реки веет стужей, от дыма – гарью. И в темном небе свистит: бьют снаряды по и так мертвой воде, встают тяжелые фонтаны…

– Держись, братва! В «вилку» берет!

Нет, это еще не «вилка», просто кажется. Да и не повернет катер, права не имеет – курс строгий, старичку еще до утра пыхтеть и пыхтеть.

Спешили. Дивизия[1] была уже на том берегу, сходу пошла в бой. Отбивали неведомые «Баррикады», прикрывали пристани. Солдатская молва передавала: «Красный Октябрь», Новосельская и Латошинка, Тумак[2]… Митрич машинально ловил обрывки слухов, не особо точных новостей, новые фронтовые названия. Вообще-то было все равно, лишь бы побыстрее туда – на передний край, да работой себя занять. Но для успешной работы нужно точное понимание имеющихся материалов, ближайших задач, нужно знать конкретные детали – тогда дело ловчее пойдет. Пока все катилось как с горки: эшелон, с него сразу во взвод – по возрасту и ранению – в хозяйственное снабжение. «С лошадьми дело имел? Молодец!». Обозник дело нужное, без них воевать вообще не получится. Только знал Дмитрий Иванов, что обозником будет недолго, собственно, двуколка и лошадь пока даже и в проекте не мелькнули – куда их тут переправлять? Пешие тылы у полков, вернее, вот – речные. «Быстрее! Быстрее! На посадку! Грузимся! Там уже полк, роты там…»

Смотрел на медленно приближающийся берег красноармеец Иванов. Ничего там не разберешь: темное, местами нагроможденное, редкие вспышки разрывов. Ну, это издали кажется, что редкие. По кромке берега немец старается бить, знает, гад, что высаживают подкрепление и грузы.

Сталинград… жестокие, затяжные бои, судя по всем упоминаниям – что Совинформбюро, что «солдатского телеграфа» – малоуспешные. Да что там малоуспешные – последовательная череда жутких разгромов, вот уже и почти за Волгой мы, цепляемся за правый берег из последних сил. Отчетливо понимал это Митрич, вот сюда ему и лежала самая верная дорога. Наверное, одному-единственному в полку сюда и хотелось. С головой-то не все в порядке, чего скрывать.

Нет. Вовсе не один такой был боец Иванов. Не только у него дети навсегда сгинули. У сотен тысяч бойцов их малые Гришки и Сашки, Машки и Сережки погибли, жены, отцы и матери пропали – под бомбами, от блокадного голода, или просто сгинули в неизвестности. А те, у кого семьи были живы, чувствовали, что некуда больше пятиться, уже сполна доотходились, довыпрямлялись наши линии фронтов, много у России земли, да всё равно кончается. Уж не лучше ли было под Брестом и Минском, Львовом и Одессой насмерть упереться?

Эх, узок личный выбор у красноармейца, да и у взводного-ротного командира тот выбор не особо шире. Но есть выбор, как не быть.

Знал Дмитрий Иванов, что в голове и на душе у него пустота, но не собирался так впустую и умирать. Всю жизнь работал, и тут уж до конца отработаем. Хрен с ним, что ничего не ясно, что взводного даже в лицо не узнать, особенно в темноте. Вроде лопоухий и сутулый, но где ту лопоухость под ушанкой разберешь, а под обстрелом так и все подряд исключительно сутулые. Винтовка есть, штык и пятьдесят патронов россыпью, а лопатку и гранат не выдали – «не положено второй линии». Такой себе инструментарий, бедноват. Да черт с ним, разберемся.

Знал Дмитрий фамилию отделенного татарина-сержанта, имена бойцов-соседей, и основную свою стратегическую задачу твердо знал…

…Берег, люди мечущиеся, вспышки красного и зеленого фонариков… Ткнулся катер, с облегчением чуть подвыпрямилась кособокая палуба.

– Живо… так вас растак!

…Забросив винтовку за спину, передавал Иванов из рук в руки ящики и мешки – передавала живая и спешащая цепочка куда-то под кручу, скрипел хлипкий настил крошечной пристани. Громыхнуло… близко, еще… сейчас ближе…

– Ложись!

Упали на бревна щелястые.

– Сейчас в нас точнехонько.

– Не, обойдет, – заверил Дмитрий, и что интересно, сам себе поверил.

Ахнуло дальше по берегу. Бойцы лежали носами в мешки и бревна, сквозь щели от воды так и резало ледяным холодом. Октябрь на дворе только закончился, а зима-диверсантка уже таится под настилом, готова из волжской воды вынырнуть…

Кричали на берегу раненые, ударил очередной снаряд над откосом, падали-катились люди, взбиравшиеся по узко прокопанной щели-лесенке…

– Встать! Разгрузку продолжить!

…Обдирают бесчувственные ладони плохо струганные доски ящиков. Да, не то время, товарищ Иванов, куда-то там четкая и аккуратная столярка исчезла, давят нас, плющат дикие плотничьи деньки и ночи, сплошняком прет горбыль третьесортный…

…Кончились ящики-мешки, теперь принимал катерок раненых. Митрич помог перебраться по сходням двоим увеченным – едва шевелились, кряхтели, шаровары поддерживая.

– Ничего, братишки. Я оттуда, вы туда. Нынче в госпиталях полный порядок. Печенье на полдник дают, сестрички – какао с молоком.

– Мне ж того… отрежут, наверное по самое какао, – прохрипел один из страдальцев.

– Да брось мелочиться. Зато целоваться научишься. Понимающие бабы то очень ценят.

– Не, ну вот ты гад! Я и так душевно помираю, – возмутился раненый. – Ладно, бывай живой.

Отдавал концы, отваливал боевой и кособокий волжский катерок.

– Будь здоров, боец! – сказал крепкий дедок-речник с забинтованной головой. – У тя нерв крепкий, определенно живой будешь.

– А как иначе? – удивился Иванов, поправляя лямки «сидора». – Мне еще семьсот тридцать четыре фрица нужно уложить. Для ровного счета.

– Вот это правильно. Отсчитывай, не сбивайся. И не теряйся. Твои-то сотоварищи вроде ушли.

– Ничего, найдусь. Я не иголка.

Двинулся Митрич к ущельной лесенке-подъему. Сержант-татарин и остальные хозбойцы куда-то делись, но это обстоятельство красноармейца Иванова не особенно волновало. Бой был рядом, отчетливо тарахтел «максим», совсем близко, в прибрежном блиндаже, требовательно орали в телефон. Вот прямо как дома очутился, разве что река огромная рядом, что слегка непривычно. Да ладно, на реку оглядываться не будем.

* * *

Ноябрь 1942. Сталинград.

Официально нашелся красноармеец Иванов через два дня. Приполз-вернулся от начальства в траншею Тимофей, который курский, привел с собой мелкого человека:

– Вот этого, что ли, Иванова надо, а?

– Ты Иванов? Дмитрий Дмитриевич? – злобно поинтересовался невеликий ползун.

Митрич удивился:

– Даже не думаю отрицать. А что случилось?

– Вот ты скотина! – душевно поведал гость.

– Тоже не буду отрицать. Только это в каком смысле? – уточнил нехороший Иванов, пытаясь вспомнить, где мог видеть это узкое лицо.

– Упырь! Сука бездушная! – горько и проникновенно сказал узколицый. – Какого… я тебя искать должен? Мерзавец! Даже писать тебя в «без вести» или «в дезертиры», и то непонятно.

– Товарищ взводный! – узнал Митрич. – Я же потерялся. Артналет, пристань вся бахает, страх невыносимый, а вас никого нету. Растерялся от неопытности, заметался… вот, сюда пристроили.

– Точно упырь. Совести вообще нет, – горько сказал взводный – со спрятанными под нахлобученную шапку ушами он был вообще неузнаваем. – Ты кому заливаешь? Я до войны на торгбазе работал, навидался умников.

– Виноват. Простите великодушно. Я же пехота, сразу по месту и попал. Чего, думаю, бегать? Опять же немцы лезут.

– Гад ты! Понял? Откровенно гад! У меня уже две трети хозвзвода в траншеях сидит, причем совершенно официально, без фокусов. А снабжения никто не отменял! Вот сейчас заберу тебя, будешь работать, а потом за самовольство под суд пойдешь.

– Товарищ лейтенант, все ж пусть Митрич здесь работает, а? – осторожно вмешался Тимофей-курский. – У меня в отделении пять человек, и не единого сержанта. А Митрич опытный, опять же со снайперскими склонностями. С утра уже двоих фрицев щелкнул.

– Анархия у вас тут. Герои, понимаешь. От ужина не отказываетесь, нет? А нам как работать? Вот как⁈ – начал накручиваться младший лейтенант.

– Товарищ взводный, я ж после ранения. Мне бегать сложно. А тут сижу, постреливаю полегоньку, посильный труд, – завздыхал Митрич. – Вы уж простите за бестолковость. Вот, возьмите для важных хозяйственных работ. Сегодня с немца взял, швейцарская вещь.

Младший лейтенант посмотрел на трофейный складной нож.

– Взятка, так, Иванов? Между прочим, до обидного ничтожная взятка. Прямо даже оскорбительная. Ладно, воюй. Но числишься за моим взводом! Человек ты в годах, толковый. Мне такие нужны. Обстановка улучшится, чтоб непременно вернулся!

– Так точно!

Хозяйственный младший лейтенант и Тимофей-курский, сидя на дне траншеи, скрутили по «козьей ножке», обсуждая ситуацию. Митрич лежал под балкой, наблюдая за немцами. Винтовка ждала наготове. Слушал негромкий разговор. Да, с ситуацией было ясно – только что прибывшая дивизия, достаточно полнокровная, за несколько дней словно растворилась. Что могли, сделали – удержали пристани, дали немцам в зубы. В остальном крепко сдвинуть немца не получалось. Митрич слушал, помалкивал, следил – там, левее дырявого треугольного кровельного листа, час назад мелькнуло. Определенно ход сообщения, можно фрица подстеречь…

Сталинград. Советские автоматчики. Ноябрь 1942-го.

* * *

О том, что хозяйственного младшего лейтенанта убило, Митрич узнал случайно. Уже, наверное, почти неделя прошла – что для тех боев очень много. Сам Иванов уже исполнял обязанности командира отделения – Тимофея-курского тяжело ранило, но вроде дотащили до медицины живым. Отделение было, конечно, символическое – четыре штыка, в смысле, три автомата и «ручник», обеспечивающие плотность огня в решающие моменты, ну и вспомогательные винтовки. Но сидело отделение чуть впереди, выгодно простреливало угол за развалинами аккумуляторной – позиция немаловажная для местной войны, что велась между остатками двух практически разрушенных цехов, и дистанции отсчитывались десятками метров.

Врылся в камень и землю товарищ Иванов, знал здесь каждый швеллер, каждую кирпичную щель и мятую трубу. Отмечал направления и ориентиры, просчитывал варианты за своих и за немцев. Царь и бог сектора «на аккумуляторной». Знал, что так и будет, пока не убьют. Или тяжело ранят. Разок уже зацепило, но под рукой прошло. Замотали на месте, потом ротный силком в медроту погнал: – «обработают, не будь дураком, воспалится».

Вернулся Иванов из глубин двухсотметрового тыла, оказалось, удачно передохнул – сразу немца снял, видимо, новенький у фрицев появился, не знал, что за разбитым баком лежащего человека тень выдает.

Так оно и шло – охота, пугание гранатами, пережидание минометных налетов. По-правде говоря, артиллерией немцы редко били, авиация сюда вообще не налетала – уж слишком близки позиции, запросто своим на головы снаряд или бомбу влепишь.

Знал Митрич, что и на той стороне имеется свой «царь и бог». Наверное, унтер какой-нибудь, а может, фельдфебель. Разок даже, наверное, видел его, вернее, угадал по уверенному движению. Но в тот момент был Иванов с автоматом, очередью достать не удалось. Догадлив, чуток и верток был фриц, что и понятно – иначе какой из него траншейный бог?

А дни были длинные, емкие. Прямо целая жизнь, а не день. Зарывалось «полу-отделение», улучшало фортификационную ситуацию. Изыскали мятую совковую лопату, Митрич сделал короткую рукоять, выправил инструмент. Этой ценностью, топором и малыми саперками вкопались под фундамент непонятно чего. Спорили: Тимоха-саранский и Вовка считали, что плиту для какого-то большого станка заливали, Митрич с Серго полагали, что фундамент бракованный, его специально прикопали. Но нора-блиндаж получилась надежная, выручала.

Добром вспоминался младший-лейтенант хозяйственник. Хоть и мало кого знал Иванов в том хозяйственном взводе, но по инерции считался «тамошним», оттого на «аккумуляторное» направление по ночам жратву поставляли с особым старанием, да погуще в термос зачерпывали. Подходы к позиции были, чего скрывать, опасными днем, да и ночью ненамного легче.

Иной раз и местная дивизионная газета доставлялась, читали с интересом, но слегка разочаровывались – про дальние новости было мало, а про местную боевую ситуацию передовой «на-аккумуляторной укрепрайон» и так недурно знал. Так что этот призыв-почин «продвигаться на 100 метров каждые сутки!» был, конечно, правильный, только сил на его выполнение не имелось. Конечно, и немцы обессилели, но что говорить – вовсе не окончательно гады подвыдохлись.