Текст книги "Операция "Берег" (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

По сути это будет пробный, полу-тренировочный налет английских ВВС. Основной удар последует в ночь на 30 августа. Бомбы, экспериментальный напалм, осветительные-«люстры», ленты фольги для отвлечения немецких РЛС – будет всё. Цель – центр города. Из-за особенностей строения – камышовые прослойки в стенах, сухие как порох деревянные балки чердачных перекрытий – застройка старого города выгорит как коробок спичек. Рожденный бомбами огненный вихрь будет уносить крыши зданий вертикально вверх. Королевский замок, Кафедральный собор, Старый и Новый университеты, старинная ратуша, жилые дома, магазины и церкви – практически всё будет разрушено. Огонь будет бушевать трое суток. Бомбоубежища, расположенные в эпицентре катастрофы, не спасут людей – немцы задохнутся от недостатка воздуха. Позже такие события станут называть «огненным штормом».

Безусловно, в августе 1944 года Кёнигсберг являлся вражеским городом и серьезной военно-технической целью. И все же удар по центру города, с учетом полного игнорирования в качестве целей фортов, укреплений, и иных чисто военных целей, является весьма странной операцией британской бомбардировочной авиации. Если не сказать большего. Вполне можно согласиться с неофициальной оценкой специалистов Отдела «К»: «еще та операция, вот же сволочь англичанка, гадила и будет гадить».

* * *

Москва. Расположение Отдела «К».

Наше время. 5:55

Намазанный обезболивающим гелем ушиб на голени болел поменьше, но синяк будет просто шмондец. Разглаженные инженерные документы ждали разборки, портфель вонял горелой кожей в районе замков, вино уцелело. В целом возвращение прошло благополучно.

Старший лейтенант Земляков еще раз печально осмотрел подбитую ногу, подтянул трусы, доковылял до стола и плюхнулся в рабочее кресло. Требовалось поработать, ибо, как известно, «время не ждет».

В расположении Отдела было тихо. У техников в строю оставалась единственная смена – спецы зафиксировали возвращение, встретили опергруппу и ушли на отдых, оставив двух дежурных. Робин тоже удрал домой, к семье. А вот товарищу Землякову по объективным причинам спешить было некуда. В смысле, с удовольствием бы заспешил, но нет смысла спешить. Вот такая тавтология, да. Впрочем, неудивительная.

Земляков-отец убыл из столицы еще в марте, нашлось ему и его фирме дело на территориях беспокойных, но очень важных. Мама очень ругалась и истерила, от больших нервов занялась волонтерской деятельностью, и теперь довольно внезапным образом стала проводить большую часть времени в Луганской области, по соседству с мужем. В Москву являлась наездами, похудевшая и стремительная, в шикарно-задрипанных штанах-карго и боевой рубахе с уймой патчей. Нет, с нервами у нее стало много лучше, это у охреневших от внезапности перемен сына и снохи теперь дополнительные волнения появились. Впрочем, созвоны регулярны, иной раз дома пересечься удается, как в спокойные старые времена. Опять же личные впечатления от отца привозит маманя. Можно как-то понять и отчасти привыкнуть.

Вот к тому, что с женой видеться приходится урывками, привыкнуть невозможно. Вместе в Отделе пришлось очень недолго проработать – урезали штат, перевели часть технических работников на более необходимые участки службы. Причины понятны. Теперь Ирина Землякова служит недалеко, можно сказать, в соседнем здании. Но там такое здание и степень ответственности, что о корректировке служебных смен можно и не заикаться. Хорошо, что там хоть некая предопределенность графика просчитывается.

Женька посмотрел на часы на компьютере. 6:03. Нужно думать, уже просигналил будильник побудку. Можно звонить. Старший лейтенант взял телефон:

– Проснулась? Это я.

– Что, ты опять выжидаешь? Мог бы сразу позвонить. А еще лучше – провести проверку караула. Я тут верчусь по подушкам, вся нервная и беспокойная.

– Увы, глянул на часы, понял, что не успеваю. Всего полчаса как вернулись, только из душа, едва успел трусы натянуть.

– К чему эти дразнящие подробности⁈ Ладно, как сходили? – в игривом голосе Иришки мелькнуло настоящее волнение.

– В целом нормально. Успехи посредственные.

– Хрен с ними. Всё равно додавите. Повреждения?

О давнем «пророчестве» жена отлично знала – товарищ Земляков из командировок непременно вернется, но и «сувенир по здоровью» обязательно притащит.

– Ногу слегка зашиб. Ничего страшного. Синяк типа футбольного.

Супруга с облегчением заверила, что подобные травмы не принципиальны, мелькнули намеки, понятные только им двоим. Обездоленный старший лейтенант Земляков застонал:

– Ты через двадцать минут выходишь?

– Могу чуть ускориться. Если ты в парке страстно пересечься хочешь, так там уже прохожих полно. Советами достанут.

– Догадываюсь. Ну, хоть посидим пять минут на свежем воздухе.

– Тогда выскакиваю.

Старший лейтенант счел утро неформальным по форме одежды и ограничился добавлением к трусам столь же спортивных штанов, куртки и кроссовок. Закинул на плечо совершенно не отягощающий рюкзак. Чувствовать себя легким и отчасти гражданским человеком было приятно. Хотя настроение не особо улучшилось.

– На пробежку, а? – удивились на КПП. – Вы же того… только вернулись.

– Не на пробежку, а на проскочку, – проворчал строгий товарищ Земляков. – И ты, Витков, лучше бы не выпячивал свою излишнюю осведомленность. А то тебя выкрадут коварные шпионы и будут нещадно пытать.

Дежурный сержант неуверенно хохотнул и остался бдить.

Проспект, подземный переход с прошлого раза закономерно не изменились, нога расходилась. Евгений двигался сто раз хоженой дорогой, почти не прихрамывая. Эскалатор на мосту функционировал, и это благо цивилизации было кстати – взъехал не напрягаясь.

Утренняя река за остеклением моста исправно влачила свои не очень чистые столичные воды, парк на другом берегу был полупуст. Никакой войны не чувствовалось. Хотя война была.

Ирина Землякова как раз подходила к размашистой скелетной перголе, которую так любят снимать в музыкальных клипах, репортажах и прочей ерунде. Женька в очередной раз подивился идеальности супруги: стройная, в безупречно идущей ей форме, с коротким – практически уставным – хвостом золотисто-рыжих волос. Этакая военно-изысканная. И главное, умная, понимающая и пунктуальная.

Вот вкус поцелуя чуть подкрашенных губ был каждый раз словно новым, внезапным. И это было дивно.

– В следующий раз ты, балбес, сразу по прибытии сигнализируешь-телефонируешь, – потребовала Иришка, отпуская шею мужа. – Вот как будет можно, так и набираешь. Иначе я тебе такую истерику устрою…

– Да! С придыханием, сверканием глаз и разрыванием блузки на груди, – размечтался старший лейтенант.

– Именно. У меня как раз тот дареный тельник случая ждет. Еще будут пинки и оплеухи. Хватит скалиться. Так как сходили?

Иришка не имела привычки выспрашивать о техническо-служебных деталях, но, поскольку была Отделу не чужая, общий ход событий представляла. К тому же профильные подписки и допуски сержанта Земляковой никто не отменял.

Женька рассказывал о городе с черепичными крышами и мощным ПВО, супруги спускались к реке – оставалось времени минут десять посидеть-пообщаться.

Жена выслушала общие впечатления, и кратко, чисто по-армейски, охарактеризовала итоги операции. Настроение у нее было поганым.

– Так. А здесь что? – с нехорошим предчувствием спросил старший лейтенант.

Иришка села на деревянную ступеньку спускающегося к речной воде настила, глядя на раскинувшийся на противоположной стороне набережной громадный комплекс, где, собственно, и служила, и без выражения сказала:

– Вчерашняя ночная сводка. Майор Филиков.

Женька сел рядом, поудобнее вытянул подбитую проклятым прусским креслом ногу. Помолчал.

– А как же это… они технари, вроде не передовая линия.

– Долетело. Видимо, РС-управляемыми. В сводке без подробностей. Но точно бьют, суки. В группе четверо «трехсотых», двое «двухсотых».

Молчали, глядя на реку. Потом жена сказала:

– Ладно, помянем бойцов в нужное время. Ты не расслабляйся, тебе еще работать и работать. Спать домой пойдешь?

– Нахрена? Только время терять. В Оперативной три свободных дивана и не души. Посплю.

– Вот и давай. И бодрее. Отодвинь всё. Меня перед сном можешь вспомнить. Или у вас там интересные фройляйн мелькали?

– Ну их. Совсем идиотки. Толстомясые.

– Так уж все и толстомясые? Ты, Джогнут, слишком устал и на деле зациклен. Сам знаешь – это ограничивает восприятие, сужает область версий и предположений. А вам очень нужно напрячь фантазию. И вообще увидеть картину в целом, слегка расслабиться. Вот ты из Германии. Где трофеи? Где ковры, картины, саксонский сервиз и горжетка любимой девушке? Ты опытный штабной офицер или зашуганный новобранец?

Штабной офицер хмыкнул:

– Это же не тот год. И потом, я не уверен, что горжетка достойно переживет Прыжок. Наверное, на шкурку чумной крысы будет похоже.

– Жалкие, ничтожные оправдания.

– Это не оправдания, а строго научная правдоподобная версия. А трофеи есть, как без них…

Иришка с изумлением посмотрела на появившуюся из рюкзака бутылку «Блютгерихта № 7».

– Вот ты даешь… Лучше бы за организмом смотрел, чем фрицевское бухло таскать.

– Инстинкт. И потом, это не «бухло», а немецкая легенда. Давай продегустируем.

– Отличная идея. Утро, служба, сержант Землякова является с дивным немецко-фашистским амбрэ. Начальство будет в восторге.

Женька показал пачку жевательной резинки:

– По глотку.

– Что-то наш разврат и распущенность свернули на очень странные рельсы, – справедливо отметила жена, наблюдая за извлечением красивой пробки.

– Да уж, не жизнь, а откровенная жопа. Ладно, отвлечемся на минуту. Ну, за Победу!

Сделали по глотку, потом еще по одному «не чокаясь».

– Верю, что знаменитое вино, но так… бэ! – констатировала Иришка. – Возможно, на вкусовой букет Прыжок повлиял.

– Может. Но, скорее, настроение не то, – старший лейтенант поставил бутылку с густым, кроваво-насыщенным и душистым дерьмом на доски настила. – Пошли. У тебя время только-только доскакать.

– Муж, ты нас не только вконец изнервируешь, но и разоришь! – рассердилась Иришка. – Коллекционная же бутылка. Закупоривай, твоя мама приедет, она на «Авито» такую редкость живо скинет. У них там в волонтерстве каждый рубль в дело идет, а ты ценностями разбрасываешься.

– Туплю, – признал Евгений, закупоривая антиквариат. – Может, в бутылку воды долить и как подлинник сбагрить?

– Ну, разве что если аутентичной германской воды в следующий раз приволочешь. Вау, ну и мысли же у нас….

Старший лейтенант довел жену до места ее службы. Полноценно поцеловал на глазах завистливого КПП – что самого хорошо взбодрило.

– Маньяк! – не без одобрения прошептала супруга. – Колись, что у вас там еще было? Я по глазам вижу.

– Да ничего особенного. Мимолетный элемент рукопашной. А я эту составляющую не очень люблю.

– Ты там без колебаний. Или мы их, или они нас. А уж ракетой, ножами или лопатками – без разницы. Эту истину даже столь нежное создание как я, осознала. Поскольку война.

Иришка убежала – опаздывать она жутко ненавидела. Собственно, у сержанта Земляковой – создания, безусловно, нежного, изящного и прекрасного – стальной стержень имелся. Боевую награду супруга штабника получила за огневой бой на самой плотной городской дистанции.

Размышляя о жене, недостатке времени, войне и загадках немецкой энергетики, старший лейтенант похромал в Отдел. Мысли были невнятные, что и естественно – требовалось часа три, а лучше четыре, поспать. Война и энергетика, конечно, никуда не денутся. Собственно, а что война? В определенном смысле, для кадрового военнослужащего, война никогда не кончается. Таков порядок мироздания. Единственный способ заставить войну тлеть почти безвредно, не унося многие жизни – однозначная и безоговорочная победа в самых важных, ключевых местах. Беда в том, что определить эти самые ключевые места весьма сложно. А может, и нет разницы? Возможно, Кёнигсберг, Клещевка, Зеленый Гай, Пальмира и Мазурские болота – одинаково важны для общей Победы?

Война была здесь. В голове старшего лейтенанта Землякова, в оперотделах штабов по обе стороны проспекта, на юге и западе, на очень дальнем востоке и бесконечном севере. Где рвалась уханьем гаубичных снарядов, шелестела крыльями беспилотников, а где дожидалась, чтобы коварно рвануть в нежданный час. И лучше, чтобы этот час был все-таки жданным и пусть частично, но подготовленным.

Да, стратегом товарищ Земляков себя не считал, философией тоже не очень увлекался. Посему: диван, а потом уйма неотложных дел. И хари сдохших полицаев и гестаповцев сниться старшему лейтенанту не будут. Может, потом когда-нибудь, а сейчас – фиг им. Побеждать нужно, отвлекаться мы не имеем права.

Кстати, портфель нужно выбросить. Провоняет жженой кожей кабинет. А ведь атмосферная и моральная стойкость – немаловажная слагаемая оперативной работы.

[1] Münzplatz – Монетная площадь. Находилась между северными стенами замка и Замковым прудом.

[2] Это река Преголя, но в повествовании именуется старинным и сумрачным тевтонским названием Прегель.

[3] В послевоенное время и ныне это ТЭЦ-1.

[4] Ныне город Правдинск.

[5] Ныне поселки Комсомольский и Светлый. Объект называется ГРЭС-2. Весьма совершенное сооружение, до ВМВ электростанция считалась второй по мощности в Европе и Германии. Была заминирована немцами, но не взорвана – отдельная таинственная история, к сожалению, не вошедшая в данное повествование.

[6] «Blutgericht» – «Кровавый суд» – знаменитый ресторан в историческом антураже, располагавшийся в подвальных помещениях северного крыла замка.

[7] Альфред Франц Фердинанд Роде – известнейший немецкий искусствовед, специалист по янтарю, автор многих научных исследований. На данный момент доктор Роде директор музейных собраний, расположенных в Королевском замке.

[8] Данная улица не сохранилась. Возможно, ее и не было.

[9] Одно из званий младшего рядового состава охранной, пожарной, водной и прочих полиций Германии 40-х годов.

[10] На улице Генерал-Литцманнштрассе 3–7(ныне Советский проспект, 3–5) располагался Главный отдел гестапо «Кёнигсберг» – основной орган полиции и контрразведки на востоке Германии. Хотя в одном здании гестаповцы уже не помещались… Еще один крупный отдел сидел по адресу: Штайндамм 176/а (сейчас район пересечения Ленинского проспекта и улицы Театральной), имелись и иные нехорошие адреса.

[11] 7,63-мм семизарядный пистолет системы Шварцлозе образца 1898 года. Оружие вполне прогрессивной конструкции на момент выпуска, но распространения не получившее. Было изготовлено около 1000 экземпляров.[12] Национал-социалистическая немецкая рабочая партия, она же нацистская-гитлеровская.

[13] А-683 «Ланкастер» – четырехмоторный британский бомбардировщик. Дальность полета с 3178 кг бомбовой нагрузки – 4050 км. 7 человек экипажа, 8 пулеметов.

[14] Нет уверенности, что налет начался именно в 1:00 27 августа. Документальные источники дают разное время. Но результаты авиаудара, безусловно, были очень серьезны, хотя точных сведений по районам и кварталам немного. Дальнейшие события смешали детали налетов.

Глава 1

1. Мы ехали шагом,

Мы мчались в боях[1]

19 января 1945 года

6 км южнее городка Ауловёнен[2]. 16:45

В перископе[3] раскачивалось, взлетая и падая, светло-серое и пятнисто-серо-белое – небо и земля. Подробности небес и тверди рассмотреть невозможно – обычное дело, когда танк идет на скорости. Лейтенант Терсков знал, что взвод обходит усадьбу слева, имея поставленной задачей выйти северо-западнее и перерезать дорогу. Но сейчас какие-то отдельные строения почему-то угадывались и с другой стороны, а от взвода, собственно, одна командирская «тридцатьчетверка» и оставалась.

Вспышка! У амбара или конюшни, хрен их там поймет…

– Мех, короткая!

Танк дернулся, остановился – опытен мехвод, живо реагирует.

В прицел вплыл провал в тени строений. Там снова блеснуло, задергалось огнем. Пулемет.… По кому бьет – не понять, машина с бортовым «154» попаданий не получала. Но раз бьет, значит, пехота не отстала. А хрен их там разберет… Хорош палить, фрицы…

Выстрел орудия, удар по ушам, откат… тусклого блеска вылетевшей гильзы лейтенант не видит, пытается рассмотреть-разгадать обстановку снаружи. Не-не, не получается: темнеет с каждой секундой, кроме горящего в усадьбе большого дома, ничего особо не разберешь – еще и клочья дыма мешают. Но стоять машине уж точно нельзя.

– Вперед!

Качнулся вперед всей многотонной массой танк, качнулось небо, под левой гусеницей траншея или водоотводная канава – в месиве снега и земли не разберешь. Оживает пулемет стрелка-радиста – короткая, еще…

– Миха, что там?

– Немец… вроде. Я для порядка.

– «Для порядка» он…. Вызывай батальон.

В ТПУ[4] треск и хрип, по рации настойчивое «Книга», «Книга», ответьте, «Десятый» на связи'… В ответ эфир тоже хрипит и трещит, он полон радиоволн и радистов, но только не тех, что нужно…

Вот – кусты, под ними траншея… определенно она, обитаемая, мелькнула белая каска, исчезла…

– Вперед жми! На кусты!

Бьет курсовой пулемет, «154» подминает непонятное бревно, заросли кустов, стоять нельзя…

Лейтенант Терсков дотягивается подошвой валенка до плеча мехвода – толчок – «тридцатьчетверка» послушно берет правее. Теперь траншея очевидна – тянется бело-черной прорезью, уходит уступом влево. Бьет пулемет стрелка-радиста, кого-то видит Миха, это не связь, с этим у него получше. А танк ерзает, слегка вертясь, обрушивая и зарывая траншею со всем, что там есть или нет…

Толчок валенка в невидимое правое плечо мехвода, «154»-й послушно поворачивает правее. Молодец сержант. Нет, ТПУ работает, но голосом командовать дольше, и валенок понятнее, он без шипения и треска…

Невысокая ограда, за ней… согнутые, серые фигуры… «фауст» в руках или показалось? Да хрен ли там…

Пинок и крик «Короткая!» дублируют команду…

…Очень близко фрицы, орудие до упора «в минус», не достать… Выстрел, и вспышка, кажется, опережает нажатие педали спуска, разлетаются камни ограды и еще что-то…

– Оскол-аряжая! – орет лейтенант Терсков, в спешке захлебываясь почти до невнятности. – Перед!

Его понимают… лязгает, приняв следующий 76-миллиметровый осколочно-фугасный, пушечный замок, танк дергается, рвет напрямую в пробоину ограды, влетает, сшибая камни…

Экипаж сборный, недавний, но опытный. Командир не особо помнит имена заряжающего и мехвода – они из третьей роты. Хорошо знаком лишь Миха-радист, с ним уже довелось гореть. Ничего, опыт у парней есть, у лейтенанта Терскова – тоже.

Олегу Николаевичу Терскову – исполняющему обязанности командира взвода – девятнадцать лет. Ташкентское танковое училище[5], орден «Красной звезды», на фронте с ноября. Много это или мало – да хрен его знает. «154» – третья машина, одну спалили, другую сдали в капитальный ремонт. Экипажи тоже в ремонт – в госпитальный. Убитых в экипажах Терскова нет – считается удачливым командиром. Но это как смотреть – двадцать дней на должности комвзвода, и где тот взвод…

– Поворот… давай, давай! – подошва валенка колотит по плечу мехвода, как будто это может ускорить дело.

«154»-й крутит башней: вон тянется насыпь – не иначе дорога, та, к которой приказано выйти. На ней машины… одна вроде брошена, вторая набирает ход, тикать удумали фрицы.

Такова танковая судьба – чаще всего громкую броневую машину видят все, а в ней сидят подслеповатые тугодумы…

Ничего – снаряд догонит.

Осколочно-фугасный входит в корму здоровенного грузовика, прямо под тент. Всего шесть кэ-гэ масса снаряда. Вспышка – слетает и катится по дороге кабина, взмахивая горящими «крыльями», слетает брезентовый тент, чуть раньше разлетелись остатки… ну, людей, наверное. Живые и несдавшиеся немцы – враги и фашисты, мертвые – уже люди, так, а?

– Вперед-аряжай!

«Тридцатьчетверка», слегка оскальзываясь гусеницами, взлетает на дорогу. Мехвод доворачивает – танк цепляет и опрокидывает стоящий грузовик. Это напрасно, брошена машина – видно, что дверцы распахнуты. Можно было бы ее в трофеи, бригаде бы пригодилась… хотя хрен его…

– Разворот!

«154»-й крутится на мостовой, оба пулемета строчат – куда бьет Миха, неизвестно, а командир лупит из курсового по скоплению на дороге: там машина, еще что-то… вроде легковая лоханка, повозки… рвется прочь из непонятной темной массы, брыкается раненая лошадь.… Эх, жалко лошадок…

Выстрел… попадание вроде и не сметает массу с дороги, наоборот – после разрыва там что-то взгромождается, торчком встает…

– Впереаряжай!

Нельзя на дороге торчать – есть такое чувство. Вообще нельзя стоять, на дороге и совсем уж…

Это не мысли, это хрен его… вспышки чувств, «инстинкт», как говорил Семен Захарыч, умнейший был учитель географии…

«Тридцатьчетверка» скатывается с насыпи, проламывает заросли, приостанавливается, крутя башней – ствол орудия раздвигает сломанные голые ветви.

– Миха, дай связь, – с угрозой бормочет лейтенант Терсков, не отрываясь от наблюдения.

– Так это… не отвечают. Может, с антенной что?

– Во-во, непременно с ней, – рычит командир. – Я тебе ту антенну сейчас знаешь куда пристрою…. Вызывай! А вообще нашу «махру» видел кто?

– Когда к усадьбе подходили, видел, – сказал заряжающий. – Вроде шкандыбали за нами, не особо ложились. Но у меня вид… сами знаете.

– Ну, впереди наших точно не было, – нервно хохотнул мехвод. – Только фрицы. – Лейтенант, ты когда в гущу на шоссе врезал, ох и разлетелись! Ляжка лошадиная прям к нам усвистела, я думал, копытом по люку звезданет. Жирная такая…

– Голодный, что ли? Колбасу же перед атакой жрали, – пробормотал Олег. – Сержант, бери автомат, выглянем.

Люк открывать не очень хотелось. Понятно, нужно обстановку прояснить, но…

Лейтенант Терсков расстегнул танкошлем, приподнял одно ухо теплого и глушащего внешний мир головного убора, уперся в крышку незапертого люка…

Окончательно стемнело. В отдалении на дороге горела машина, слепила глаза. В усадьбе и за ней шел бой – строчили там довольно густо, бахнуло орудие.

– Это не наше, не танк, – прошептал заряжающий, высунувший из люка лишь нос и ствол автомата.

Олег подумал, что сержант и носом похож на ППШ – вздернутый и крупный носяра, вроде как даже с «мушкой».

– Понятно, что не танк – пробормотал лейтенант, пытаясь разгадать, разложить на составляющие звуки близкого боя. Мешали крики с дороги – надрывные, воющие. Вот хрен бы их… ну, кричат раненые, чего им не кричать. Но отвлекает…

По усадьбе ударил миномет, засвистело, казалось, прямо над танком, негромко лопнула мина, вторая…

– Немцы кидают? Значит, зашла наша «махра», зацепилась?

– Да кто же его знает, – прошептал заряжающий. – Фриц сейчас тоже того… запутавшийся. Нельзя на его мнение полагаться.

Олег сдвинул танкошлем посильнее, повернулся левым ухом – когда сидишь слева от орудия, слух глушится и малость односторонним становится. Собственно, особой ясности не прибавилось – стрелковый бой, артиллерия слегка участвует, минометы. Но где-кто, да на какой дистанции – хрен его…

– Товарищ лейтенант, давай возвращаться к батальону? Оно же такая ситуация… – осторожно предложил сержант.

Олег с чувством сплюнул вниз, в кусты.

Пробиться обратно к своим было бы логичным. Задачу выполнили, к дороге прошли. Но как ее удержишь одной машиной и без пехоты? Тьмища – глаз выколи. Подберутся и сожгут ни за что. С другой стороны, а как к своим теперь пройдешь? Слева от усадьбы проскочить – так где-то там два танка взвода и осталось.

Звякнуло по поднятым люкам и по башне – осознали танкисты, что это бьют из автомата, видимо, с близи, уже упав в боевой отделение. Что-то хлопнуло-взорвалось на корме.

– Вперед и левее! – заорал Олег, разворачивая башню.

Заряжающий захлопывал люки. «154» бабахнул в сторону предполагаемых автоматчиков из орудия, застрекотал пулеметом.… Взревев двигателем, уже выламывались из кустов, впереди маячила боковая ограда усадьбы. Никаких мыслей у лейтенанта Терскова уже не было – практически бессилен танк против близкой и невидимой пехоты, тут только драпать, ну, точнее, отходить под защиту своей «махры»…

– Осколочряжая!

Пробили корпусом и гусеницами ограду, лупил пулемет стрелка-радиста. Олег вращал башню, пытаясь нащупать немцев. Да тут хоть стволом орудия фрица нащупывай – сплошная тьма и редкие вспышки. По броне опасно барабанило… да где же они, суки, сидят⁈

Невнятно заорал мехвод, танк взял левее, качнулись, угодив гусеницей в ровик, что-то подмяли. Минометная позиция, что ли? Метнулись смутные фигуры в белом в стороны, снова застрочил стрелок-радист. «154»-й задрал нос, взбираясь на неведомую горку. Ой, нехорошо…

Удар был жесток. Сверкнуло прямо в глаза, Олег ударился лбом о прицел, танкошлем выручил, но в глазах после вспышки потемнело. Лейтенант ощупью развернул башню, дернул оба спуска – грохот пушки заглушил вибрацию пулемета. Не попасть, так хоть пугануть…

…Тишина, только звон в ушах. Мотор заглох, пулемет заглох, что-то звякает, и тянет дымом.

– Заводи! Заряжающий, диск!

Лязгнул снимаемый с ДТ[6] опустевший диск, глухо кричал мехвод:

– Ленивец, они…

Олег осознал, что орут в голос – ТПУ не работает, кажется, тангента вылетела. В башке малость прояснилось, в прицеле белела истоптанная земля, правее стена строения. Вот нахрена немцам столько амбаров?

– Заводи!

Гулко кашлянул, завелся двигатель. Хорошо! Потеряли гусеницу или нет, непонятно, но хоть крутануться, выпрямить машину. Сейчас в прицеле, считай, одна земля, почти клюнул орудием землю «154»-й…

Сверкнуло…

* * *

Очнулся оттого, что из носа капало. Полная тишина, холод… ляжки прямо как деревянные, даже под мышками ледяно. Лейтенант Терсков попробовал шевельнуться – нет, окоченение ограниченное, не совсем трупное, и голова болит как у живого. Оказалось, лежал грудью на казеннике орудия. Затвор открыт. Неправильно это. Собственно, и тишина – тоже неправильно. Оглушило? Холод, да…

Люк открыт… это у мехвода, по ногам сквозит, даже сквозь валенки чуется. Заряжающего нет…

Олег сполз с сиденья, привычно опираясь о замок, присел. В распахнутый люк механика сочился слабый отсвет. Горим? Нет, свет холодный, скорее от снега, и дым в танке уже холодный. Горели, но погасли? Может, немцы рядом? А может уже были? За убитого приняли? Вот – кажется, и второй, совсем нижний, аварийный люк открыт, оттуда тоже дует. Лейтенант Терсков, тихо мыча от боли – голова по-прежнему мучительно болела – пролез к укладке правого борта, пошарил – автомата на месте не было. Тьфу, черт, заряжающий снимал же ППШ…

Сдернули они… драпанул экипаж, бросил командира.

Олег постоял, согнувшись и покачиваясь, лицо было влажным от теплого пота, даже в рот затекало. Голову себе прямо хоть напрочь откручивай – так болит. И стоять тяжело, под ногами пулеметные диски – сорвало боеукладку. Видимо, в борт саданули…

Лейтенант Терсков понял, что сидит. Голова ничего не соображала – у нее сейчас одно дело имелось – болеть. Хорошо хоть двигаться не надо, а то бы вообще хоть вой. Нет, выть нельзя – немцы где-то рядом. Гранаты есть, пулеметы есть, люки задраить… надо что-то делать.

Облизнув влажные губы, Олег глубже вдохнул полный гари воздух, потянулся к пулемету. Наткнулся на спину – Миха скорчился на своем сидении. А, сюда и прилетело.… Отодвинув неестественно откинутую голову стрелка-радиста – похоже, шею перебило – лейтенант дотянулся до пулемета. Снять нужно, сменить диск и выходить. До своих не так далеко. В танке сидеть – тухлое дело. И плохо, что совсем оглох лейтенант. Но шанс есть, есть…

Не снимался пулемет. Тело Михи мешало, скользкие пальцы не слушались лейтенанта, а главное – башка не соображала. Нет, не совладать…

Олег отер руки сначала о ватник стрелка-радиста – оказалось, тоже скользкий. Потом о свои стеганые штаны. Двинулся к нижнему люку, присел, пришлось замереть, поскольку голова перевешивала, словно тоже шею перервало. Из близкого люка мехвода дуло зверски, лицо вымораживало, словно в тундре какой замер «154»-й. А в ушах по-прежнему плотная вата – ни звука. И мысли такие же ватные. Смотришь в упор, а не видишь. Лейтенант Терсков, глядя на открытый нижний люк, гадал, как его сразу не увидел. Значит, мехвод через свой выход тиканул, а заряжающий поосторожничал, через нижний выполз. Повозился, открыть люк не так просто. Так горел танк или заранее экипаж деру дал? Олег переложил «наган» из кобуры за пазуху телогрейки, мыча от головной боли, сунулся в тесный нижний люк. Имелась немалая вероятность, что танк сидит «пузом» на земле, и кроме холода никто низом выйти-войти не мог.… Нет, пустота, даже некоторый простор – прямо над ровиком каким-то встали, что ли?

Протиснулся лейтенант, в глазах потемнело, вывернул непослушное тело, оказался на земле, и тут уперся во что-то грудью. Сосредоточил взгляд – вот… винтовочный ствол. Уперся и не пускает. Удивительно везучая эта усадьба, хрен бы ее.… Это чего, плен, что ли?

Вроде не немец. Винтовкой не пускал свой пехотинец – судя по смутной и грязной морде, пожилой, из второстепенных и нестроевых мобилизационных запасов страны. Но пихает стволом довольно крепко. Что-то сказал, сверкнув стальными зубами. Откатился – неожиданно шустро в тесноте под днищем, развернул «трехлинейку» высунул меж катков, приложился… выстрел, отработал затвором, второй раз пальнул.… Бросив винтовку, перекатился серой колбасой – только полы шинели плеснули. Замер у кормы… э, там вторая винтовка. Приложился… раз, второй, третий… затвор щелкает как полуавтомат, гильзы только порх-порх…

Олег осознал, что выстрелы вполне слышит… словно паровоз к станции подкатывает, первый «бах!» намеком, потом громче, громче… сейчас гудок даст…

Точно… навалилась приглушенная стрельба, щелчки по броне. Бой… вот прямо здесь. Лейтенант Терсков потянул из-за пазухи «наган», тот не поддавался, цеплялся курком. Что за оружие… нормальные офицеры давно уж «вальтеры» или «парабелы» носят, а кто-то так и погибнет с устарелым револьвером выпуска 1928 года… Ладно, может и обойдется, все же пехота наша здесь. Пусть и не слишком гвардейского и механизированного вида…

Пока Олег укрощал «наган», пехотный дедок вновь оказался у первой винтовки, бабахнул, принялся заряжать. Получалось быстро, ничего так мужика в запасном полку натренировали. Дед обернулся, что-то гаркнул, сверкнув стальным блеском зубов.

– А? – лейтенант Терсков вроде и слышал, но доходило не быстро.

Пехотинец сказал краткое, определенно матерное, дважды стрельнул и пополз к другой винтовке. У Олега имелось время сообразить, что сказали и какой в том смысл.

– Кто подходит? Немцы? А наши? Ты чего, один здесь?

Дед опустошил-расстрелял магазин, принялся набивать заново, заодно пояснил обстановку.